Сампо

– Хммрр… Ну, что, пари, сколько продержишься? По часам и минутам? – ощерился Разин, и стало видно, что почти все зубы у него железные.

Бывший инженер молчал.

– Но ты можешь сохранить шкуру и даже болт, – опять хищно ухмыльнулся Разин, – если поедешь от Ракетно-космической корпорации в Европу. И наведёшь там наш порядок.

– Ага, ваш. Костоломный, – словно плюнул Алексей.

Разин посмотрел длинным взглядом. Разбирающим по косточкам.

– Сказ-зать тебе, зачем ты эту подтирку накропал? – потыкал он опять в распечатку статьи на «бадвисту». – Мститель хренов неуловимый. Потому что никому, кроме нас, не нужный. Ни ты, ни твой разъём.

– Константин Михайлович, – перевёл дух Алексей, – а не затруднит вас остаться на вы?

– Хвалю, – рыкнул собеседник и положил перед собой толстую папку. – Это ты даже при том, что твою семью мы прекрасно знаем, и в случае чего – понимаешь.

Алексей ел его ненавидящим взглядом. Тот, казалось, получал от этого удовольствие.

– Переходим к заданию.

– Физиономию-то его видал? – спросил Медвецкий. – Это он сейчас безопасник. А так свой брат ракетчик. Химик нашенский, по топливам. Меддопуск утратил с того случая, вот и… Ты ж тоже химик?

– Металлург. А больше по керамикам, – трудновато Горюнову было привыкать, что около космоса все на ты, только такие вусмерть погрязшие в рыночной экономике конторы, как бывший его НИИ, не принимали этого порядка.

– Дык… по керамикам? Из этого института?

Горюнов посмотрел внимательно.

– Что, там правда изобрели… самостык? Самосбор на орбите?

– Изобрели бы, – зло сказал бывший инженер второй категории, – да кое-кто до сих пор ходит без петли на шее. События в рапортичках, понимаешь. Ну, ща «винтел-инсайды» грохнулись наконец. То-то у него, поди… абстиненция.

Медвецкий был по международной части. Сейчас он снаряжал Горюнова в Австрию. Твердокаменные нейтралы-австрияки не присоединялись ни к каким эмбарго. «Фибёк-Гмбх» продолжал сотрудничество с Роскосмосом. Предстояло не просто добраться до Австрии по охваченной техногенным коллапсом Европе, а разузнать, что за такой организуется «комитет по информационной открытости» – IOS. И по возможности использовать его деятельность в интересах России и Российского Космического Общества.

В Приморск ехали на бронированном лимузине, в салоне которого всё свободное место занимали канистры с бензином.

Сейнер, на котором Алексей двинулся дальше, назывался «Палтус». И был зафрахтован тем самым IOS’ом, ведь крупные судоходные компании приостановили свою деятельность из-за невозможности продажи билетов. Газеты издевались: «прIOSтановили». Дальше были частники, трое подряд. Из Оденсе в Киль, из Киля в окрестности Ганновера, оттуда до Людвигсхафена. Подвозили за солярку. В Дании и Германии было по-разному: местами так же, как дома – ни света, ни газа, ни горючки, пустые города, жители ковыряются в грядках, пытаясь добыть хлеб насущный или хоть насущную крапиву; местами цивилизация не сдавалась – обычно это был признак наличия поблизости серьёзного производства, управляемого не Виндой. Как в том же Людвигсхафене. Таких производств в Европе было немало, а главное – не было лапотной покорности чиновникам: велено прекратить всякую торговлю, пока господа учётчики не про…утся со своим учётом – и всё, все в анабиозе. Нет, датчане и немцы не собирались помирать по приказу своих налоговых и прочих держиморд. Нашёлся дальше, где-то в окрестностях Ульма, даже фермер на конном возке. Он понимал по-русски, обрадовался землякам и на смеси русского и немецкого воинственно требовал наказать тех, по чьей милости все в такой галоше.

Там, где цивилизация уцелела, часть пути удалось проехать на местных поездах. Электрички в Европе были комфортабельней родных, но ходили так же медленно.

На «Фибёке-Гмбх» встретили свои. Немецкоязычное название было только для отвода глаз.

– Знаешь, кто такой Петер Фибёк? Австрийская сторона программы «Интеркосмос»! – сказал встретивший Горюнова седой, но по-юношески подвижный дядька. – Здесь все наши. От Саши привет, ну, Медвецкого…

Угощал настоящим чаем.

– Здесь-то чай не пьют, кофейная, вишь, цивилизация.

Алексей выдул несколько чашек, с наслаждением отпыхивался.

– Про циолковит уже все знают. И что ты первый, у кого получилось. По грифу тебе нельзя этого показывать, но тут у наших вышла, гм… Привычка галочки расставлять, она долго ещё выветриваться будет. Смотри.

И Алексей увидел. Он знал, что это ещё не наяву. Что это называется «рендер». На экране компьютера под BSD’ой возникала – собиралась автоматически – непривычного масштаба орбитальная станция. Вот капсула. Вот, крупно – эмбрион сборки очередного отсека. Керамическая форма, довольно сложная, но размером от силы с ботинок. Схема: как приводится в действие с земного пункта управления процессор, находящийся внутри. Форм-эмбрион подлетает сам к месту пристыковки, бряк, звяк – звукоимитаторы постарались, очень правдоподобные щелчки и стуки изобразили, именно так и громыхают друг о друга керамические части. И вырастает следующий отсек. Изнутри, из существующего. Как только форм-эмбрион оказывается в космическом вакууме. Алексей видел это сам, пусть на малой модели, в испытательной камере.

– Вот тебе документы, – седой положил перед Горюновым нечто похожее на банковскую карту, – теперь ты комиссар IOS’а. А вот билет в Лондон – называется «комбинированный», самолёты-то не летают.

– В космос бы не смутило, а так – неуютно, признаться, – Алексей смотрел на документы, на собеседника глаз не поднимал. – Точно дадут ход… – и ткнул пальцем в сторону экрана.

– Точно. Не сумлевайсь, твоё степенство.

– Не остепенился, – хохотнул Алексей, но неловкость как-то растаяла. На прощанье даже обнялись.

Лондон ошеломил суматохой. До этого Горюнов думал, что понимает по-английски. Оказывается, когда все вокруг – по-английски, каждый со своим акцентом и наперебой – не очень въедешь. В отеле извинялись за трудности с водой – водопровод не действовал, её носили в номер вёдрами – и за отсутствие электричества. Два дня IOS договаривался с флотом Её Величества: предстояло отправиться в Штаты. Потому что, как выяснилось, IOS уже уполномочил Американское Агентство по национальной безопасности отловить живыми Билла Гейтса со Стивом Баллмером.

Шум на все Штаты поднялся неописуемый. «Нами командуют! Какой-то голландец, какой-то не то финн, не то швед – всех финнов и шведов в придачу можно накрыть одним авианосцем, а Голландию вообще одним эсминцем! Да ещё русско-китайская банда!» – верещали жёлтые газеты. Нежёлтые били себя в грудь: почему мы слушали всяких ловкачей-адвокатов, ведь был уже не один процесс над «Майкрософтом»? Ассоциация мелких предпринимателей, Ассоциация владельцев оружия, правозащитные организации в разных штатах наперебой предлагали Гейтсу убежище, защиту вплоть до вооружённой, адвокатов, деньги (система безналичного обращения в Америке рухнула, когда рухнул Инет). В этой обстановке никому не известный Горюнов прослыл «выбором IOS’а», чрезвычайным комиссаром, уже имевшим успех в борьбе с техногенным коллапсом, хотя бы в масштабе одного маленького российского города и одной крупной австрийской фирмы.

ПОБЕДИТЕЛЬ ТЕХНОГЕННОЙ КАТАСТРОФЫ И РУССКОЙ ТИРАНИИ! –

наперебой кричала пресса. И Конгресс проголосовал за решение IOS’а.

В Филадельфию Горюнова доставил эсминец «Ковентри». Всего за четыре дня.

Во главе сводного отряда полиции и ФБР, человек триста (ещё примерно вдвое больше народу добывало этому сводному отряду бензин, сливая его где можно – ведь и в Америке торговля почти встала, хотя предприимчивых, вроде него самого и Сани Повалишина, тут было до чёрта, в каждом втором городке процветала полная автономия, свои продукты, промтовары и законы), Горюнов прибыл в Редмонд. Вызвали туда и представителя Верховного Суда США. Именем закона Горюнов и этот высокопоставленный судейский опечатали всё, что можно было у «Майкрософта» опечатать. Привезли компьютеры на «Трансметах» под ReactOS, запустили кое-как, в аварийном режиме, локальную сеть в банке, где размещалась основная часть гейтсовских счетов. Всё! Деньги ушли в федеральное казначейство. Это был конец монополии.

Привычного благородного постукиванья колёс почти не было слышно. Колея бесстыковая, трансконтинентальный экспресс. От Силиконовой Долины до Бостона.

В купе Горюнов, чрезвычайный комиссар IOS’а, был не один. И не потому, что у IOS’а не было средств на билет класса люкс. Нет. Молчаливый его сосед был охранником. В соседнем купе – ещё двое.

Пойти и налить себе чаю тут было нельзя. Даже кофе нельзя. Титана в коридоре не предусматривалось конструкцией вагона. Дави кнопу и жди проводницу. То есть стюарда, здесь это был юноша. Горюнов нажал кнопку с пиктограммой чашки и дымка над нею, раздался лёгкий топоток по коридору, чмок открывания двери, на пороге возник красивый, коричневый и курчавый малый с чашкой на маленьком подносе.

– Your cappuchino, o-a, – поклонился он, пропев почти по-родному, по-саратовски. Будучи сам южанином, он говорил не «мистер», как в Бостоне, даже не «сэр», а это вот «о-а», выдававшее выходца с глубокого Юга.

– Thanks, – буркнул Горюнов, хотя и знал: не принято. Тот, однако, был вышколен – ничем не выдал недовольства, так, слегка удивлённо дёрнул головой и убежал.

Кофе был безвкусен и пережарен. Не индийское сырьё, не питерский помол. Что-то вроде печенья в пачке – осталось с прошлого раза – тоже отнюдь не «Юбилейное» и не «Наша марка». Жевал, как картон, потом надоело, не допил и кофе, хотя чашечка была крохотной, меньше видывал только в Австрии. Пихнул на столик, поднял поднимающуюся его часть, из умывальника под ним омыл пальцы от крошек. Столик на место. Откинулся на спинку дивана – своего спального места, опять даванул кнопку, на сей раз с пиктограммой корзины – пусть потрудится стюард, уберёт. Раньше говорили – угнетённые негры, но этот-то не угнетённый, у них две трети народу в сфере обслуживания, то есть попросту лакеи. А этот ещё и в престижной компании…

Тапочки в коридоре затопали особо быстро, поезд замедлял ход, стюарда сносило инерцией, поехала даже чашка по столику. Здесь же нет скатертей, одна синтетика.

В динамике раздался негромкий, мелодичный удар колокола – дань традиции, гордятся, заразы, что с позапрошлого века ходят. И голос диктора:

– Westerley station! Two minutes stop! – и что-то ещё, про «rings the bell» и тому подобные архаизмы, но слушать было уже некогда. Вместе со звуком открывающейся двери ворвался треск выстрелов. Крики. Звуки борьбы.

Молчаливый охранник кинулся к двери и выскочил в коридор. Дверь не захлопнул! Ещё пара резких ударов. Громкий щелчок! Алексей невольно дёрнул головой в сторону звука – пластик стены купе украсила дырка. От неё во все стороны побежали трещины. Прямо на глазах. Он резко рванул дверь. Хлоп. Повернул клювик замка. Поднёс карту пассажира – маслянисто сработала логика запора.

Но звуки схватки не исчезли. Теперь события разыгрывались под самой дверью. Кричали «unemployed», «hungry children», «revenge», ещё что-то. Поезд уже взял с места и набирал ход, за пределы станции выскочили давно, коттеджи пошли. В дверь колотили.

Прятаться? – мелькнуло в голове. Да вот ещё. Нажал кнопку POLICE. Ах ты. Палец провалился – кнопка была не подключена. Подёргал свет. Обесточено.

Бум, бум! – колотили по двери, по стене со стороны купе охранников.

Повинуясь лишь смутному, инстинктивному желанию действовать, не пропасть ни за понюх табаку, Алексей вскочил на диван, а с него – на багажную полку над дверью. Что-нибудь бы потяжелее… Поднос пластмассовый, углы скруглённые. Чемоданчик-дипломат? Дверь не выдержала, лязгнула, отъехав на полный распах. Две вспышки, два удара по ушам.

Саданул дипломатом сверху, целясь в темечко. Грузный, слитный шорох падения. Ещё вспышка, ещё раз – бабах! Снова ударил. На сей раз не попал. Схватили за руку, проехались когти по коже, врезал второй рукой, озверев от боли – не удержал равновесия, свалился вниз. На мягкое, пакостно вонючее. Дипломата из рук не выпустил и двинул им в морду нападавшего – заметил только, что морду эту не знает. Значит, правильно, не по своим. Тот тоже ударил чем-то твёрдым – дипломат сработал как щит. Ногой тебя! Перед самыми глазами сверкнуло, уши разлетелись в клочья. Почти теряя сознание, почувствовал только, как рванули за шиворот, придушили – из глаз посыпались искры… волокут по коридору, что здесь ещё такое длинное… Извивался, хватался, упирался в стены, несколько раз пнули по рёбрам, пару раз наступили на пальцы. Ругался, орал. Но в итоге очутился в купе. Когда отдышался и смог видеть – разглядел: не в своём.

– Здоров ты махаться, – сказал незнакомый тип, сидевший на диване без постели.

Горюнов упёрся руками в пол и сел в проходе между диванами. Тот протянул руку. Горюнов проигнорировал.

– Не дошло? – поинтересовался тип, оправляя воротничок, галстук, лацканы блейзера. Потом принялся мазать чем-то ссадину под глазом.

– Ракетно-космическая? – по какому-то наитию спросил Горюнов.

– РКО, – кивнул тот. – А теперь слушай внимательно. Сейчас будет Провиденс. Переоденься, выйдем там, а дальше со мной, – вымахнул свободной рукой откуда-то из-за спины спортивную куртку, кепку, тёмные очки, – да не вздумай капризничать, а то всё равно грохнут. Ты знаешь, что твоя охрана и мы по сумме восьмерых покушавшихся повязали? Из-за тебя же, из-а IOS’а, работу прорва народу потеряла. Пока с нами, будешь цел. И потом, самосбор, самостык – ага?

– Шантажисты, – бросил через губу Алексей и встал, опираясь на руку типа. Перекосило, заныло в боку. Тип довольно захохотал.

– Ничо, ничо, дальше уже все свои. Оцарапало? Помажь, – сунул тюбик.

Царапины на руке от мази стали затягиваться буквально на глазах. Алексей глянул на спутника – под глазом ничего не было уже заметно.

В Провиденсе выпрыгнули на пути со стороны нерабочего тамбура – у типа оказалась трёхгранка. Перебежали мимо складов, бетонных заборов, очень похожих на родной НИИ. Дальше начинался порт. Обходными тропами, лазами оказались у причала. Домой – то есть почти домой, в Кронштадт – Горюнова доставила подводная лодка.

Невысокий, ладный человек мягко, по-кошачьи, мерил шагами кабинет.

Люстра отражалась в паркете. Ещё гэдээровская.

Он смотрел в пространство, можно было бы сказать – бездумно, но нет. Он не умел не думать. Это была высшая степень внутреннего сосредоточения. Глаза, на цветных фото – карие, были прищурены. Те, кому доводилось в эти глаза взглянуть, не видели и не запоминали их цвета. Какой цвет у Космоса? Эти глаза насквозь проницали Пространство, Время и душу.

Человек с кошачьей походкой не умел отступать.

Подошёл к столу и взял трубку. Одну из многих.

– Как поживает Аутсайдер?

– Операция «Аутсайд» свёрнута по плану, – зашкворчало в трубке.

– Результаты?

Лицо человека, не умевшего отступать, выразило неудовольствие – цвет глаз исчез. Обычно наводящих вопросов задавать не приходилось.

– Крах экономики бывшего партнёра подтверждён всеми источниками, – слово «партнёр» прозвучало, как будто сразу в кавычках, – цифры в отделе статистики, рост преступности на всей территории бывшего партнёра, разрыв дипотношений, о чём в открытых СМИ не сообщается, нагнетание военного психоза, вероятна реализация бывшим партнёром плана упреждающего удара в ближайшие дни.

Неотступный слушал, пружинисто покачиваясь. С пятки на носок, с пятки на носок.

– Доклад закончил, – донеслось из трубки. Нет, из близкого, грозного Пространства.

Сухощавая рука поиграла кнопками управляющей панели.

– Дайте НИИКерамики.

Щелчки, гудение.

– Доложите степень готовности «Стыка».

– Закрыты пункты второго этапа по два-три-пять включительно, два-три-шесть ближайший квартал, – понеслось из трубки.

Глаза Неотступного сузились ещё твёрже. Рука вновь опустилась на кнопки. Засветился маленький дисплей. Замигало красным на белом: «Вариант – Особый. Отправить всем». Снова взял трубку. Другую.

– Немедленно разыскать основного исполнителя по «Стыку».

Здесь было всё, что, казалось бы, нужно человеку. Кровать с мягким матрацем – даже за бугром не лёживал на таком. Стул, стол, тумбочка, шкафчик. Страшно сказать, тренажёр в углу! Еду трижды в день подавал транспортёр. Грязные тарелки отвозил он же. Санузел с душем. Бельё, включая банный халат, совсем уж курорт. Отобрали только дипломат, где были бумаги, диски, флешки, связанные с IOS’ом. Чего ещё желать.

Горюнов желал одного. Объяснений. Почему его засунули в эту комфортабельную камеру.

Ладно, день. Ладно, два. Он выполнял какое-то там задание, как результат – мало ли какие рычажки должны сработать в механизме… разведки, контрразведки? Власти? Или чего там ещё.

Тратят на него нехилые ресурсы – с одной стороны, хорошо. Значит, не укокошат сразу.

– На-чаль-ни-ка! На-чаль-ни-ка! – принимался он орать после каждой еды, колотя по дюралевым салазкам транспортёра опустевшей нержавеющей миской из-под завтрака, обеда или ужина. Колотил по полчаса или больше – пока не уставал. Пробовал орать не «начальника», а «зас…цы» – хоть бы оскорбились, пришли надавать плюх, а там кто кому ещё надаёт… Пробовал и «пожар, пожар». Тоже не возымело.

Пришлось опять начать думать. На потолке что-то вроде глазка. Пожарная сигнализация? Может, поэтому не идут на «пожар», знают, что нету пожара. А тогда…

Осмотрел транспортёр. Развинтить, заглянуть внутрь можно. К обеду дают нож.

После обеда развинтил. Только механика. Пассивная. Если заклинить – например, стулом, то должен же мотор начать греться, и… Заклинил. Поставил миску-тарелку – до сих пор это включало автоматику. Включился. Завыл натужно. Щёлк – стоп. Тарелки и прибор так и остались стоять на резиновой ленте.

Ужин не приехал, потому что транспортёр не включился. Алексей взял тарелку и принялся сандалить по салазкам:

– Е-ды! Е-ды! У-жин! У-жин!

Бестолку. Лёг спать голодным. И ещё день просидел голодным. Свирепел всё больше, лупил посудой по всем частям механизма. Разик жахнул так, что высек искру.

В голове тоже словно молния проскочила. Ощупал все карманы. Какие-то клочки бумажек! Взял бумажку и принялся грохать миской по шестерням механизма, поднося её вплотную. Не жалея сил, со всё возраставшим остервенением. Пот застилал глаза, резало в груди. Раз! Ещё искра! Бах! Трах! Дымок! То, что надо! Замер, тщетно пытаясь удержать запалённое дыхание. Но нет, дымилось всё заметнее. Крохотный язычок пламени. Ещё клочок бумаги. Банный халат, бахрома. Горит, дымит, уже сизеет в комнате, заволакивает углы! Снова загрохал миской:

– По-жар! По-жар! Го-рим!

Рёбра ходили мехами, трудно было не хватать ртом дым, кашлял, чихал. Но за стенкой послышался шум, ближе, ближе – и вот дверь распахнулась. Та самая, что захлопнулась несколько дней назад за спинами двух крепких ребят в камуфляже и балаклавах.

Ах ты. Пылесос! А не человек. Вскидывается коленчатая трубка – и струя. Да не вода, а мыло или ещё хуже. Прямо с порога. Горюнов упал, но сообразил – и змеиным броском по-над полом ринулся к роботу. Шмыг мимо! Вот тут уже можно встать. Миска всё ещё в руке, хоть что-то, не возвращаться же за ножом. Коридор. Этого коридора он не видел: вели с мешком на голове. Похож на бывший-родной-кристаллокерамический. Ага, вот и зелёная табличка – бегущий человечек со стрелкой. Лупя по стенкам коридора и продолжая орать «пожар, горим», нёсся Горюнов вперёд. Лестничная площадка и лифт. Цифра четыре.

Как тогда говорил тот волкодав, Разин? За испыталкой. Дальше, дальше!

Ноги готовы были отказаться служить, но дверь распахнулась – уф. Почти дома.

Перехватил чей-то любопытный взгляд, до ушей донеслись удивлённые возгласы. Ответил общим «привет ребя, к Разину иду» – пусть слышат. Чем больше людей увидят и услышат, тем лучше защита. Если вообще что-либо способно защитить его.

Где находится кабинет Разина, не имел представления. Никогда не ходил дальше испыталки. Было запрещено, и пропуск не открывал двери, находившейся за виброустановкой. Но сегодня эта дверь была открыта. Ловушка? Поздно колебаться. Рванул дверь и увидел: дальше по коридору ещё одна дверь распахнулась словно сама собой. Раздался пригласительный рык:

– Заходи, заходи, вот теперь верю, что разъём – твоё дело.

– Т-ты! – вне себя заорал Алексей, на подламывающихся ногах ввалившись в кабинет. – Т-твою! – никакая бумага не стерпела бы каскада, который обрушился на Разина из уст бывшего инженера второй категории . А тот, казалось, только этого и ждал.

– Знаешь, что по Москве уже долбанули? – с расстановкой выдал Разин, когда Алексей временно иссяк. – Мы все боеголовки в океан обрушили, но твоих же рук дело!

Пауза пульсировала разъярённым дыханием Алексея. Наконец тот нарушил молчание:

– Ага… (Хых, хых.) В океан, так откуда знали, что по Москве? Хых… Нет человека, нет проблемы? Хррен! Меня все уже видели!

Разин пристально смотрел на Алексея серо-стальными глазками-шильями. Потом лицо его как-то обмякло. Стало будничным, деловым.

– Хвалю. Ну, победители не извиняются. Конечно, неизвестно. Так и надо – думать в любой обстановке. Так вот, спешу огорчить. Свою часть операции ты отработал успешно, но итог… – и обожжённая физиономия выразила презрительную гадливость. – Не будут они нас любить. И терпеть не согласны. Поэтому вариант «особый», орбитальные города, а для этого твоё «Сампо». Повидайся с семьёй, а потом – назад, будешь ведущим технологом темы. Семью привезёшь – будет больше прав, больше самостоятельности.

Сощурился дружелюбно:

– Как основоположник наш говаривал? Сергей Палыч, а? Опираться можно только на что?

– Что оказывает сопротивление.

Раскалённые августом кроны сосен, песок и речная вода пахли родным домом.

Горюнов по-прежнему любил этот запах. Он шёл домой по Старому мосту – теперь, после постройки в городе третьего по счёту моста, рассчитанного на двухрядное движение, да ещё за городом – так называемого Объездного моста, этот называли так. Он тоже, конечно, был перестроен, до воды стало дальше, но даже кривая берёза осталась на месте. Экологи и градозащитники не дремали.

До маминого дома пешком было двадцать минут.

Позвонил в дверь. Зашаркало, заскрипело.

– Кто там?

Голос у мамы стал совсем «бабушачий». За семьдесят уже.

– Ой…

Обняла-повисла. Больше полгода не виделись.

– Давай пельмени сварю, и картошечка есть молодая.

Рот сразу наполнился слюной. Картошка. Это вам не устрицы. Есть их, правда, не заставляли, всегда можно было выбрать что посъедобнее, но рядом-то их ели. Алексей тогда старался отворачиваться.

Картошечка со сметаной была божественна. И даже пельмени здесь пахли по-родному. В Лондоне и Редмонде осознал, что жена не зря полоскала бельё по три раза. Первое время совершенно не мог спать среди всепроникающих отдушек, которыми Европа густо сдабривала стиральные порошки – чтоб воду экономить, полоскать один раз, как объяснили ему ещё в Австрии.

– Ну, всё, мам. Очередей за пенсией больше не будет. И бумажки носить из кабинета в кабинет, если им какую справку от тебя надо, не заставят. Навели порядок с компьютерами. И никто! Никогда! Не навяжет нам монополию ни на какой компьютер и ни на какую программу! Поняла?

Мама не поняла. Когда в России вновь стали выходить газеты и заработало телевидение, она, конечно, смогла следить за деятельностью сына – но понимала только то, что он теперь вроде посла или маршала Жукова, вершит судьбы мира. И ему там хорошо, богато, он живёт в многокомнатных апартаментах, ест лучшую и дорогую еду, одевается во фрак, ездит на красивой глянцевой машине – муж, шофёр с сорокалетним стажем, признал «Вольво». Но не до конца хорошо ему там, потому что там никто не постирает ему носки и рубашку, не напомнит, что пора, а то можно опоздать, не положит на место его книжки, потому что там нет молодой картошечки со своего огорода. Поэтому она только посмотрела на сына с гордостью и одновременно с облегчением – ну вот, подвиг совершён, воин пришёл жив-здоров, умылся и ест картошечку…

– Ты думаешь, это я там перед английской королевой комедию ломал?

– Какую комедию? – нахмурилась мама почти по-молодому. – Тебя ж по телевизору показывали. Дворец этот, Виндзорский, шотландцы с волынками в кильтах, йомены в тех самых шапках. Ещё скажешь, и принц Уэльский Чарльз не настоящий. Я что, принца не узнала бы? Седой, тощий, подтянутый, как всегда показывали. И меча не было?

– Может, и Чарльз был, и меч был. А меня там не было.

– Мы ж тебя смотрели как главную евроновость дня, – сказала мама, – даже с отбоем затянули чуть не за полночь.

– Ну так вот, это не меня в сэры произвели. Я тоже видел. На базе, потом расскажу. А что фамилию склоняли, так что – фамилия… Им тоже надо хорошую мину при плохой игре делать. Они ж меня упустили. У меня два дня на попрощаться-собраться, а потом обратно на базу.