скачать книгу бесплатно
Начался урок русского, и здесь Денис считался одним из лучших, потому что обладал, по словам учительницы, врожденной грамотностью и чувством языка. Иногда помогал ей проверять работы своих же одноклассников и в тот день неожиданно стал королем. Русичка вызвала его к доске – разобрать ошибки «особо одаренных». Мудрая была женщина… Класс надолго затих, и больше ни у кого не возникло желания ужалить Дениса.
А после уроков оба отправились к Яну – выяснять отношения с тригонометрией. Жуковских дома не оказалось. Перекусили, быстро покурили на лестнице. Вошли в комнату к Яну.
– Да ты рисуешь!
Минут десять – на рассматривание картин, и мучительные сорок минут разглядывания рисунков, сидя рядом на матрасе… Бросало то в жар, то в дрожь, дышалось трудно. Встать? Сказать, что пора заниматься? Не могу… не хочу. Хочу! Его хочу… И в голову пришла совершенно сумасшедшая идея… нельзя так быстро… Ян, остановись! А если он не имеет к этому отношения? Ты слишком рискуешь! …Диалог с самим собой остановить его не смог…
– А ты умеешь рисовать? – Рубенс потер ладони о джинсы.
– Нет.
– А хотел бы?
– Конечно! Это же такое… волшебство… – Денис аккуратно поднимал листочки папиросной бумаги, разделявшей рисунки, сшитые в альбом.
– Хочешь, прямо сейчас мы друг друга нарисуем? Ну, только не подробно – так, набросок. А то суровая тетка-тригонометрия нам отомстит… Хочешь?
– Да!
До чего наивные глаза! Может, потому, что большие? Так, руки не дрожат? Дрожат… блин, заметит… ну и пусть…
– А как это будет? – уточнил Денис, поднимаясь с матраса вслед за Яном.
– Зеркало поможет, – Рубенс быстро передвинул большое зеркало влево от окна, развернул мольберт, прикрепил чистый ватман А3, сделал шаг назад. – Становись передо мной. – Денис послушно шагнул вперед. – Бери карандаш, а я возьму твою руку и буду ею рисовать.
– Здорово…
И Рубенс начал водить его рукой с карандашом по листу, бросая быстрые взгляды в зеркало. Встать пришлось очень близко друг к другу, но Дениса, это, кажется, не смутило. Рисовать трудно: рука чужая… Но я смогу и чужой рукой! Иначе я – не Рубенс… На бумаге появились метки, потом они превратились в штрихи, линии, овалы, затем в фигуры. Два юных мальчика стоят почти вплотную друг к другу, тот, что впереди – смотрит перед собой, тот, что сзади – смотрит с листа, они рисуют вместе. Лица – схематично, фигуры – очень точно.
– У тебя удивительно послушная рука… стала. Вначале была не такая.
– Ну… просто я весь уже послушный, – Денис втянул шею, испугавшись собственных слов.
– Да? Как это понимать? – Ян попробовал усмехнуться. Не получилось. А получилось так серьезно, что и он испугался своего вопроса. Денис не ответил. Ян еще продолжал машинально штриховать фон, делая длинные легкие штрихи… Ну, всё понятно, да? Я не ошибся?! Такой столбняк на меня еще не нападал… Надо что-то сделать. Решение пришло случайно:
– Ты не дорисовал свою левую руку… – задумчиво произнес Денис.
– Точно… отвлекся на фон. Непростительно.
– Как ты будешь ее рисовать?
Ян на мгновение задумался, посмотрел в зеркало. Рука Дениса – в заднем кармане джинсов, и Ян, все так же глядя в зеркало, сделал единственно верный по композиции ход… не спеша и аккуратно его рука вошла в передний карман джинсов Дениса. Тот лишь едва заметно втянул живот и рефлекторно подался назад. Они почти прижались друг к другу.
– У меня не было… – через какое-то время вдруг почти прошептал Веров. Ян в ответ уткнулся лбом ему в затылок. – Я даже как-то… боюсь.
– Чего?
– Это больно?
– В первый раз всегда всё больно.
Оба закрыли глаза.
– У тебя было?
– Да, – Ян прижимался щекой к волосам Верова, рукой, что была в кармане, все крепче притягивал к себе его бедра.
– Всё-всё было? – голос Дениса звучал выше.
– Всё-всё, – улыбнулся Ян очередному наивному вопросу.
Денис откинул голову ему на плечо, карандаш, наконец-то, упал на пол и Рубенс прижал к себе мальчика уже обеими руками.
Когда вернулись Жуковские, Ян и Денис сидели за столом над тригонометрическими уравнениями.
Дверь в комнату была открыта. Доска на мольберте была пуста…
В мельчайших деталях
Эльза протестовала изо всех сил. Встреча со студентами в Архитектурной академии – это, безусловно, важно. Для студентов! И, может быть, Рубенс подцепит там пару новых мальчиков, но на носу – очередная выставка в Европе, и дел невпроворот. Она упиралась, как могла: только не в апреле, только не в мае, а летом сессия, а потом все разъедутся, ей самой некогда, а без нее Ян ни с кем встречаться не будет. Она не разрешает! Не позволяет!
– Я смотрю на тебя, душа моя, и сдается мне, не во времени дело, – заметил, наконец, Холостов. – Детка! Почему ты против? Честно.
– Потому что я знаю, чем все закончится. Случится новый роман, поездки и встречи полетят к чертям. Ты плохо знаешь его? Сколько раз мы это проходили?
– Так вот в чем дело!
– И мне действительно некогда! – Эльза со злостью впихивала ноги в узкие туфли на высоченном каблуке: вот у нее – действительно необходимая встреча! А студенты – от лукавого, подобное тщеславие не поддается монетизации! И настоящий пиар оказывается под угрозой…
Холостов предложил подменить ее: если он будет рядом, вряд ли кто-нибудь рискнет строить Рубенсу глазки, ведь их с Яном всё равно считают любовниками, как бы ни доказывали они обратное.
– Я прослежу за нашим мальчиком, дорогая, работай спокойно.
Эльза сдалась. Дату назначили. Рубенс будет рисовать, покажет свои приемы, поделится техникой запоминания. Можно снимать и фотографировать. Все, что Ян нарисует, останется в академии.
В амфитеатре – аншлаг. На подиуме вдоль зеленой доски – десяток мольбертов с готовыми планшетами. Костя устроился за преподавательским столом, сдвинутым на самый край подиума, и разглядывал первые ряды с интересом. Хоть бы одна девочка! Ряды разглядывали Костю с ревностью.
Неужели все они готовы на секс с Рубенсом? Неужели их так много? А по виду не скажешь. Мне уже двадцать три, я до сих пор не привык… Хотя, наверняка, это просто близорукие студенты. Никогда не умел определять «таких» парней. Рубенс говорит, что умеет – с первого взгляда. И вроде всегда умел. Как говорит. Врет, наверняка.
Костя пристально наблюдал за Рубенсом: быстрые короткие взгляды в аудиторию, ни на ком не задерживается, рассказывает о том, как рисует, как учился, как выбирал любимый материал, но оглядывает каждого. Каждого. Сканер… О чем ты думаешь, Ян, рассматривая их? Однако Холостов отвлекся: Рубенс так красиво говорил, так увлеченно рисовал, переходя от мольберта к мольберту, заполняя ватман уверенными четкими набросками. Костя заслушался и жалел, что ему почти не видно, что там, на этих листах, появляется и оживает под рукой его друга.
Ян к своим двадцати трем годам заработал мировое признание, но оставался стеснительным и робким. До сих пор смущался своей ориентации, тяжело сходился с людьми, часто краснел, часто находил повод почувствовать себя виноватым, и еще чаще – обиженным. Но когда говорил об искусстве, о своих замыслах, или когда рисовал, в нем просыпался другой человек. Он расправлял плечи, смотрел прямо, ни в чем не сомневался, не боялся ошибиться. Даже речь его менялась, голос становился ниже, сам он казался как будто выше. В эти моменты Костя не мог им не любоваться, и стыдился этого даже перед самим собой.
Вот и сейчас интонации Рубенса потеряли привычную мягкость, жесты обрели несвойственную ему резкость, и Косте представилось даже, что такой Ян может здорово припечатать, если понадобиться…
Наступило время вопросов. Опять одни мальчики… черт бы их побрал! И вдруг:
– А вы, правда, можете написать портрет по памяти? В мельчайших деталях?
– Могу. Кто задал вопрос? Подойдите ко мне.
Ряда не то с шестого, не то с пятого спускалась невысокая, худенькая почти до прозрачности, девочка лет двадцати. Длинные светлые волосы, тонкие и легкие, раздувались парусом, как будто на них дул вентилятор. Она почему-то держала себя за запястье, и ее собственная узкая ладонь казалась для этого чересчур большой. Но девочка не была костлявой, угловатой или тощей, нет. Даже фигурка хороша. Все было правильно в ней, но все неестественно тоненькое. Ростом он оказалась ниже Рубенса – в ней не было и ста семидесяти сантиметров. Даже Ян затаил дыхание: боже мой, какое существо! Настоящая нимфа!.. Костя готов был сделать стойку.
Нимфа подошла к Яну, почти не дыша. Огромные кукольно-голубые глаза не моргали. «Да, мне, похоже, здесь нечего делать, – подумал Холостов, подергивая ногой. – И ведь она знает, что шансов с ним у нее нет…»
– Как зовут тебя, прекрасный ребенок из чьих-то снов? – Рубенс чуть склонил голову набок.
По аудитории прокатился смешок.
– Юля…
– Спасибо, Юля. Мне хватит. Можешь подняться обратно к себе.
Рубенс отвернулся, подошел к чистому листу на следующем мольберте и принялся быстро рисовать. Желваки Холостова заходили. Юля, фактически брошенная посреди подиума, не зная, что делать, продолжала сжимать свое запястье и смотрела Яну в затылок, как будто ждала, что тот обернется. Конечно, не обернулся. Костя поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок и нагло разглядывал Юлю, удивляясь про себя: «Ян, ты хам, оказывается! У меня научился?».
Как Рубенс запоминал? У него была своя техника. От контуров – к центру фигуры. Силуэт он отпечатывал в голове одним взглядом, потом пара мгновений на то, чтобы наполнить этот силуэт деталями – особенностями внешности. Ян никогда не забывал увиденных лиц. Что касается фигуры, мог угадать мускулатуру человека, скользнув взглядом по тому, что обычно доступно: шея, предплечья, и буквально сквозь одежду определял рельеф. Строение и пропорции скелета выстраивал по росту, плечам и бедрам. Он никогда не ошибался.
И вот, через десять минут тишины, на листе появился идеальный отпечаток «прекрасного ребенка из чьих-то снов». Свершилось настоящее таинство – Ян глянул на девочку лишь мельком, а она теперь будет вечно смотреть с этого листа – с испугом, робкой надеждой, с любовью, может быть?
Рубенс подумал, взял из коробки голубой карандаш и добавил цвет. Глаза стали влажными, девочка на листе готова была расплакаться… И вдруг Костю осенило: если за один-единственный взгляд Рубенс уловил все, что было в Юлиных глазах, сколько же всего он видит, когда мелькаешь перед ним днями и часами? Хоть что-нибудь можно скрыть? Надо же… Я ни разу не задумался о том, как он видит лица. Что он видит? К счастью для него, Ян видел так не всегда…
– Ну вот, – Рубенс обернулся и, кажется, удивился тому, что Юля по-прежнему возле него. – Главное, понимать диспропорции лица и фигуры, именно в них индивидуальность. Без них выйдет манекен. Тренируйте глаз. Я вот могу сказать, что у Юли правая бровь едва-едва выше левой, ресницы правого глаза длиннее, чем левого, – он взял ее за плечи и развернул к студентам. – А левое плечо чуть заметно выше правого. Она сама этого может не видеть. Я – вижу. Хотя сейчас она держит себя за руку, и правое плечо, наоборот, поднялось, но… – он тыкал в нее пальцами, как в медицинский образец, – портретиста не должна сбивать никакая поза.
– Тогда как вы видите, что левое выше? – кто-то с первых рядов спросил с придыханием.
– Если было бы не так, правое сейчас оказалось бы еще выше. Изучайте анатомию, если хотите быть портретистами, – Ян все продолжал держать Юлю за плечи. Косте казалось, что если отпустит, она упадет. – Станьте постоянным гостем анатомического театра, изучайте тело… Кстати, в сексе, тоже пригодится, – сказал он вдруг после некоторой паузы, и с этими словами плавно отпустил Юлю, чуть подтолкнув вперед, как будто подсказывал, что ей пора. По залу покатилась волна смеха. – Спасибо тебе, прекрасное создание… Вы думаете, я шучу про секс?
– Рубенс, что ты делаешь? – прорычал сквозь зубы Костя, глядя, на Юлю. Она наткнулась на парту, споткнулась о ступеньку… Бедная девочка. Ян, конечно, не слышал Костиного рычания и продолжил:
– По структуре тела я могу сказать о человеке почти всё, – Рубенс расхаживал вдоль мольбертов широкими шагами, заложив руки в задние карманы джинсов. Костя посмеялся про себя: «Не можешь ты не привлечь внимания к своей заднице!» Ян вещал почти сказочным тоном лектора, рассуждающего о чем-то возвышенном: – Могу сказать о том, что человек любит в постели, что его возбуждает, что раздражает, что нравится и как нравится. Доминирует ли он или предпочитает подчиняться желаниям партнера. Про каждого из вас, – он остановился, словно вспомнил, что студентов нужно вовлекать в действо, и картинно обвел рукой аудиторию.
Ряды молчали. Никто не смеялся. Холостов пытался понять, на кого смотрит Рубенс – к кому обращен этот его пассаж? Ряды тоже пытались понять… Но Ян снова смотрел больше в пол и на карандаши, чем на кого-то конкретно. И зашагал дальше:
– Если вы поговорите со мной хотя бы минуту, или, что еще лучше, посмеетесь над чем-нибудь, я пойму, как соблазнить вас. Смех лучше всего раскрывает сексуальный предпочтения. При желании, смогу добиться любого из вас. Даже если вы не гомосексуалист.
«Началось», – ухнуло в голове Холостова.
– Да ладно! – выкрикнул кто-то из середины зала.
– Хотите рискнуть, молодой человек? – Рубенс оживился, стал искать глазами автора реплики. – Встаньте! Я хочу вас видеть. Идите сюда! – лектор кончился, Ян уже откровенно провоцировал, призывно вытянул обе руки к залу, в глазах его запрыгали чертики. – Что такое? Где же вы?
Студенты посмеивались, показывая пальцем на плотного парня в восьмом ряду.
– А! Это вы сомневаетесь? Не хотите идти. Понимаю. Я сам подойду к вам!
И Рубенс уверенно направился вверх по широким ступеням. Костя провел ладонями по лицу, будто умылся: что ты делаешь, черт бы тебя побрал! Студенты с восхищением разворачивались вслед за Яном, он шагал через ступеньки широко, легко и быстро.
– Я вижу, что вы не гей. Поговорите со мной. Расскажите мне. Как вас зовут? Сколько вам лет? – Ян стоял свободно и был расслаблен. Студент на третьем кресле восьмого ряда смотрел волком, готовый отразить любую атаку:
– Я не хочу вам отвечать.
– Почему?
– Не хочу я, чтобы вы меня соблазняли.
– Браво! Вы, все-таки, верите, что я могу!
Студенты шептались, вытягивали шеи.
– Я не верю. Я не хочу, чтобы вы пытались. Не думаю, что мне интересно.
– Какой изящный отказ. Только почему вы так боитесь? Здесь почти сто человек вместе с нами. Что я вам сделаю?
– Я не боюсь, – парень скрестил руки на груди, смотрел все так же исподлобья.
– Боитесь. Только не меня… Так вот, вы левша, у вас мышцы левой стороны плотнее, чем правой, хотя и не отличаются по объему. Тех, кто вам неприятен вы невольно стараетесь держать слева от себя: так барьер между вами как будто прочнее. А тех, кто вам нравится, обычно держите справа. Когда начинаете любовные игры, предпочитаете лежать тоже справа от девушки, но по другой причине. Просто ваш левый локоть держит вас крепче, чем правый. Я прав?
Юноша смотрел на Рубенса с ненавистью.
Вот же ты мстительная сволочь, – весело подумал Холостов, – тебя никто не спрашивал, Ян! Отстань от парня!
– Я могу сейчас описать и то, что вы делаете дальше, но думаю, вы и так уже поняли: я действительно все вижу, – Ян склонил голову набок и подмигнул. – Соблазнять я вас, конечно, не буду. Вы не в моем вкусе.
Он коротко поклонился, развернулся и спустился под аплодисменты аудитории. Юлю даже не заметил, зато она не сводила с него глаз. Здесь все смотрели на него, но именно ее глаза не давали Холостову покоя: ему хорошо знаком фанатский восторг, так вот это был не он. Юля просверливала Рубенса насквозь, хотя и смотрела влюбленно.
Ян подошел к последнему чистому листу. Через несколько минут на бумаге съежился в кресле плотный молодой человек. Он старался смотреть не враждебно, но получалось у него плохо, скрестил на груди руки, и ладони его, похоже, сжатые в кулаки, были спрятаны почти подмышки и плотно прижаты к ребрам.
– Ну и конечно, – Рубенс развернулся к аудитории так, будто собрался танцевать танго, – вы должны досконально знать самих себя. Первое, что вы должны изучить – самих себя.
Он так же танцевально повернулся обратно к мольберту и еще через несколько мгновений стоял уже там, на листе, перед зажатым студентом – именно так, как только что стоял в реальности.
– А с какой точки вы рисуете? – спросил кто-то из зала.
– С его, – Рубенс вытянул руку в сторону Кости. – Учитесь перемещаться в пространстве. Это не так сложно, – он загадочно улыбнулся планшету. Никто не увидел.
Холостов вздрогнул, но виду не подал. Он и так боялся шевельнуться: только что он узнал, что уже пять лет ходит, можно сказать, голым перед Рубенсом и, скорее всего, в его – Костиной – постели для Яна так же нет никаких секретов, как и в постели этого нарисованного парня. Не по себе… И, видимо, его он тоже может соблазнить, но не пытается… Спасибо, дружище. Правда спасибо, но все равно неуютно. Так это шоу вообще все для меня?!
В таких мыслях Костя встретился глазами с Юлей. Ты что-то считаешь в уме, детка. Мужиков я, конечно, не вижу, но в глазах женщины кое-что прочесть могу. Что ты считаешь? Что ты поняла?… Надо взять у нее телефон. Взять телефон.
Второе решение
Новая картина Рубенса вызвала в мире настоящий шок. «Второе Решение» – полотно высотой шесть и шириной три метра, Ян писал в другой стране, всего год, и завершил в свой двадцать девятый день рождения. Презентовать работу Эльза предложила в одном из самых престижных музеев столицы, и предложение было принято. В пресс-зале музея доставляли стулья, чтобы вместить всех зарегистрированных журналистов. Что же было на той картине?
Никто не знал!
Сам Рубенс дал по поводу «Второго Решения» только одно интервью – итальянскому журналу «Arti Figurative» и выдал, признаться, немного деталей. Стало известно только одно: на полотне изображен Христос.
«Самым сложным было лицо. Я задумывал изобразить на нем чувство, открывающее весь эмоциональный путь: смирение – терпимость – удивление – разочарование – раздражение и, наконец, – гнев. Да, именно гнев. Конечно, зрители не будут формулировать именно так, но, вглядываясь в лицо моего Христа, они поймут, что он пережил, прежде чем принять то Решение, о котором написана картина. Я не собирался вписываться в какие бы то ни было каноны. Более того, я готов к осуждению со стороны церкви, как православной, так и католической, готов к обвинениям в попрании религиозных ценностей. Но я всего лишь изобразил свое понимание взаимоотношений Иисуса и человечества. Да, в основе лежит, в принципе, избитый сюжет Второго Пришествия, но я не религиозен, и эта картина тоже, скорее, психологическая, философская, социальная, если хотите. Я не стремился к иконотворчеству, просто хотел передать свое ощущение нашего общего будущего. Я это сделал. До меня его так никто не изображал».
