скачать книгу бесплатно
Катерину обдало ледяным потом. Предположение о досадной забывчивости больше не виделось ей глупой выдумкой разума. Она опустила торт, словно он – ее главная тяжесть в жизни, и прошептала: «И что теперь?»
Совершенно отчаявшись, она позвонила маме, и через мгновенье знакомая песня ударила по ушам. Она доносилась со стороны заднего дворика. Звонок тотчас стих – телефон отключили. В замешательстве, Катерина бросилась на след вора, укравшего радость из этого дня.
Она шла, осторожно ступая, как если бы малейший шорох мог свести все старания на нет. Дойдя до угла, девушка снова остолбенела: предстоял еще один выбор и следующий шаг в неизвестность. О, сколько страха в себе несут эти брат и сестра! Брат – неведение, сестра – боязнь нового и перемен. Первый принуждает трястись от непредсказуемости будущего. Вторая – гнить в тесной коробке известного. Они устрашают, когда стоят порознь, а вместе становятся ночным кошмаром.
Впрочем, Рудковски уже дошагала до бесповоротной точки. Нельзя сдаваться, запрещено поворачивать вспять. Уйти сейчас означало выказать необъяснимую глупость. Убедив себя в этом, Катерина, как перед нырком, вдохнула и завернула за угол: чему быть, того не миновать.
Перед девушкой развернулось зрелище, достойное взгляда толпы. Здесь прятались все: сдерживающие смех родители, расцветающая в улыбке сестра, довольный удавшимся сюрпризом Генри, его пустившая слезу радости мать. Не без виляющей хвостом Найды и неловко себя ощущающей Карлы, гости носили праздничные колпаки. В руках их гнездились едва ли не свадебный, трехъярусный торт, отливающие солнечным светом коробки с подарками и – куда же без этого – роскошные букеты благоухающих цветов.
Катерина с восторгом смотрела на замерших родителей, Генри, Меланию, Карлу, внимала Алисии, усмехалась собаке. Она боялась: малейшая спешка в отведении взгляда выкажет ее неуважение к стараниям гостей и выставит девушку неблагодарной. Наконец, Элеонора вмешалась:
– Катерина, доченька, что ты застыла?
Рудковски и правда словно только сейчас пробудилась от крепкого сна:
– Я… Вы… – заикаясь, выдала девушка.
Партнеры по замыслу захохотали и налетели на настоящую гостью бала с объятиями. Они поочередно выкрикивали пожелания так, будто участвуя в поединке за лучшее поздравление. И в соревновании этом каждое новое слово должно оказаться более сердечным, более торжественным и изящным.
– Ох, дорогая, Генри следил за тобой с начала утра – вот как мы узнали о твоих перемещениях, – разоблачала хитроумный план миссис Рудковски. Позже, когда Катерину и Генри оставили наедине, парень признался: его молчаливое наблюдение за поникающей именинницей местами изрезало его сердце.
– Спасибо, большое спасибо, – со слезами на глазах благодарила «семью» Рудковски.
– Нам за счастье, – обронил довольный Джозеф, словно организация и задумка сюрприза лежали на нем.
Сытно отужинав на лужайке за домом, – еда была оттого вкуснее, что превыше переправ стояла приятельская компания, – организаторы торжества уговорили Рудковски открыть подарки. Девушка намеревалась сделать это попозже, будучи предоставленной самой себе, и просьба немало ее смутила.
Во-первых, в случае чего пришлось бы искусно скрывать разочарование в чьем-либо неудачном выборе. А во-вторых, человек хлеставших эмоций, Катерина всегда находила, к чему придраться. Если же что-то однако угождало душе высоких требований, она встречала подарок судьбы безмолвием, будто признание чьего-то изящества лишало великолепия ее саму.
И тем не менее, находясь под давлением манипуляторов, именинница уступила. Желающие угодить капризной принцессе снова выстроились в очередь.
Как и полагается, первыми налетели с коробкой родители. В ней девушка обнаружила сумку, у витрины с которой она невзначай тормозила во время каждой их с матерью Катерине по городу. В дополнение к аксессуару Джозеф вручил дочери букет из пятнадцати пышных роз: восемь красных, семь белых – все бережно упакованные в прозрачной пленке.
Мелания подарила любимой сестренке совместный портрет. Элеонора, не сдержавшись, выкрикнула, как она умилялась, две недели подряд заставая малышку корпящей над рисунком.
От Алисии Катерине достался миниатюрный букет, посаженный в круглую розовую коробочку. Он вмещал в себя пионовидные розы, а бутоны их, в свою очередь, – любимые конфеты девушки.
Карла приблизилась к Катерине со словами: «Я собиралась подарить тебе набор косметики, но побоялась, что твое лицо, доверяющее только помаде и туши, не примет несвойственных ему захватчиков». Девушки посмеялись, и Армут поспешно вручила Рудковски рамочный коллаж для фото и кружку с надписью «I do what I want»[3 - Англ. Я делаю, что хочу.]. Катерина обняла подругу и наградила ее пристыженными глазками: она избегала их встреч все последние месяцы, но тосковала по ним с нескрываемой виной.
Однако истинное изумление завладело гостями, когда подарок представил Генри. Ни один взор не мог обойти стороной переливающихся на свету рубинов. Обрамленные белым золотом, три крупных камня лежали на ювелирной подставке в одной руке парня. В другой он держал двадцать один пион – по цветку на каждый прожитый год Катерины.
Нелепым казалось сравнение масштабов широко раскрытых глаз и еще больше раздвинутых ртов – все, кроме Генри и его матери, неподвижно застыли, попутно прикидывая в голове цену подарка. Как ни печально, именно ближних порой до мандража поедает болезненное любопытство.
Катерину занимали мысли иного порядка. Привыкшей получать подарки, оные подобной вычурности и богатства казались девушки недосягаемыми. Она обвиняла себя в том, что не заслужила этой роскоши, и страшилась взаимного обязательства, неизбежно следующего за «корыстной» щедростью.
Рудковски стояла, смотрела, но не смела прикоснуться к драгоценному во всех смыслах ожерелью – вдруг аксессуар рассеется, оказавшись пустым миражом? Страшно, если так случится. Еще страшнее – если он окажется реальным.
Генри терпеливо ждал, не позволяя себя торопить девушку ни словом, ни жестом. Однако даже в преисполненной спокойствия и уверенности душе порой зарождаются всякого рода тревоги, и парень с опаской взглянул на мать – Алисия едва заметно пожала плечами и ответила не особенно вдохновляюще, мол, потерпи.
– Генри, я не могу… – нарушила затянувшееся молчание Катерина. – Это очень дорогой подарок.
К потрясению от помпезности украшения примешивалось и то, что преподносила его, возможно, первая любовь в Катерининой жизни. Подари надоедливый поклонник ей настоящий дворец – девушка, фыркнув, презрительно отворачивалась; вручи ей тот самый сорванную в поле ромашку – душа Рудковски взлетала к небесам.
Только сейчас девушка оторвала взгляд от рубинового сияния и посмотрела на щедрого благодетеля отдающими синевой глазами – настоящий Байкал! Но возможно ли, находясь среди антарктических льдов, не испытывать стужи, исходящей от их нескончаемой мерзлоты? Генри, как бы спасая от холодной смерти обоих, приобнял Катерину. Неловко – мешали занятые подарками руки.
– Истинную ценность подарка определяет не тот, кто его дарит, а тот, кто принимает, – он дотронулся до ее макушки – иного не позволяла разница в росте – до того легким касанием губ, что Катерина засомневалась: не померещилось ли?
– Кому тортик? – Алисия поспешила на подмогу сыну, и шок постепенно, одного за одним, как заложников, освобождал от себя тех, кто был у него взаперти.
Генри же не позволил Рудковски покинуть его объятий: до парня доносились судорожные всхлипывания, и он решил не обнажать чувства девушки перед всеми, вгоняя ее в даже больший конфуз.
Праздник близился к завершению, и Катерина, совсем разомлев от приятных эмоций дня, подвела итог торжеству: «Всю жизнь мне казалось, будто идеального не существует. Простите, я переобуюсь. Вы убедили меня в том, что это не так». После признания девушка снова расплакалась, и ее одарили еще одной, вероятно, десертной порцией объятий.
Карла уже занималась просмотром притупляющего разум шоу, лежа у себя на диване; Мелания находилась в состоянии полусна в своей теплой кроватке; Катерина и Генри медленно покидали место блаженного пикника, когда их внезапно загадочным тоном окликнули.
– Катерина, Генри, подождите минутку! – крикнула вдруг Алисия. Рудковски был слишком пьян, чтобы помнить – Элеонора чересчур кротка, чтобы ему перечить. Алисия же излишне тревожилась за счастье сына, а потому не могла позабыть о следующем.
Совещаясь по поводу праздника и подарков, родители девушки и мать Генри разжигали нешуточные дебаты. Делали они это не потому, что своя идея стояла превыше чужой, но оттого, что каждый хотел внести в план предыдущего большей помпезности, дополнительных элементов внезапности и сделать празднество лучшим из тех, какие видывал свет. Задумки, будучи в большинстве разногласными, не могли ни дополнить друг друга – вышел бы винегрет, ни заменить: покинуть одних идеи без внимания значило оскорбить чувства их хозяев.
Проведя за обсуждениями добрые четыре часа, переговорщики сошлись на том, чтобы устроить семейный пикник, а после вручения подарков преподнести детям еще один – совместный.
– Боже правый, как мы могли забыть! – восклицала теперь Элеонора. На этот раз, впрочем, женщина не забыла. Она лишь страшилась прервать чревоугодие мужа, что повлекло бы за собой неизвестные, а оттого еще более ужасающие последствия, и потому молчала.
Подождав, пока миссис Рудковски поможет подняться туше, развалившейся подле нее, Алисия гордо произнесла:
– Дорогие, мы хотим вам кое-что сказать.
Катерина в недоумении посмотрела на Генри – тот без малейших догадок пожал плечами. Оба они принялись жадно внимать происходящему, и, на их радость, Джозеф вступился со своей партией:
– Дети, а отправляйтесь-ка вы в кругосветку, – покачиваясь, дитя пьяного угара разрушило всю торжественность поздравления.
Солнце уже садилось, но редкие его лучи по-прежнему озаряли двор. Подобно им вторая бутылка вина придала глянца краснеющей морде. Говорят, есть две разновидности напитка. Первую подают под эмблемой чарующей роскоши – она годится для созерцания дивных пейзажей, аккомпанемент ее – мысли о бесконечном. Бутыль такого вина изящна, словно худенькая фигурка молоденькой девушки. Перед первым глотком напиток держит гурмана в сладостном предвкушении – после себя покидает приятное послевкусие.
Вторая же версия походит на некрасивую сестру первой. Этим гадким винищем упиваются ради самого опьянения. Оно разлито по картонным упаковкам – точь-в-точь деревянное корыто, что насыщает скот. Истинное пойло, оно оскотинивает.
И хотя на небе наблюдался невероятной красоты закат, а собравшаяся публика годилась для бесед о прекрасном, – два условия для предания первому сорту вина – Рудковски тем не менее не преминул нажраться едой и питьем. А значит, бремя по сохранению достоинства в который раз свалилось на хрупкие – так ли они хрупки? – плечики Элеоноры и Алисии.
– Доченька, папа хотел сказать, что мы приготовили вам один общий подарок, – миссис Рудковски поспешила вступить до начала очередной вгоняющей в краску реплики мужа.
– Да, Генри, Катерина, – посодействовала Алисия, – мы долго думали, много спорили, – она с простодушной улыбкой обратилась к Элеоноре, – и решили, что путешествие станет отличным концом вашего первого совместного лета.
Катерина смотрела то на родителей, то на Генри и, судя по его лицу, не сводимому с выступающих, она могла точно сказать: парень не был в этом замешан.
– Мама, это удобно? – обратился Генри к Алисии.
– Да, мам, вы уже так много сделали! – вторила Катерина.
Алисия подошла к влюбленным – Элеонора порывалась сделать то же самое, но на ней тяжким грузом лежало мертвецки пьяное тело, от июньской жары еще более размякшее.
– Вы заслуживаете, – заверила мама Генри и обняла их обоих.
Значительно позже, когда Рудковски допил третью бутыль вина и уже разлагался в кровати, он, обращаясь к супруге, лениво спросил:
– Интересно, откуда у этих Голдманов столько денег? Чуйка подсказывает: не чисты они на руку.
Рудковски не выпускал из рук сигарету, рассыпая пепел по кровати. Элеонора, зорко следя при свете тусклой прикроватной лампы за тем, как бы чего не случилось, поспешила вмешаться.
– Да полно тебе, – и хотя женщина сама чуралась подарков дороже пары десятков рублей, она добавила: – Если бы Генри не мог себе это позволить, он бы не стал раскошеливаться. В конце концов, не украл же мальчик его?..
Мистер Рудковски лишь с недоверием поджал губы и, переварив остатки мыслей, питающих подозрения, заключил:
– Время покажет.
В это время Катерина засыпала в своей квартире с мыслями о городах, в которые ей не придется отправиться, и путешествии, о каком ей останется только мечтать.
Глава 12. Начало конца
Беззаботное лето шло к завершению, и одни небеса знали: август станет началом конца. Они, по контрасту с земными жителями, смотрят не горизонтально, замечая лишь то, что мелькает перед самым их носом, – их око взгромоздилось на самом верху, а взору доступно в одно время все и вся. Вероятно, именно небеса и являют собой сообщников судьбы и в союзе с ней вершат божественное правосудие. Случается, они сводят нас с теми, с кем на первый взгляд соприкасаться не стоило. Порой же они разведут двух людей, и те бьются о стену, пытаясь дознаться до неочевидной причины.
С каждым из нас случалось такое: мы будто нечаянно оказывались в местах, где изначально быть не собирались, или, напротив, волей судьбы избегали мест, в которые целенаправленно шли. Наспех собравшись утром, чертыхнувшись на ускользающие из рук петли пальто, мы, чтобы успеть к назначенному часу, галопом бежали на транспорт, а на пути стоял проклятый ремонт дороги. Срезая углы на тропинках, мы добирались-таки до цели, а затем узнавали: две минуты назад на тропе полюбившегося нам маршрута произошла чудовищная катастрофа, утянувшая за собой десятки жертв.
Необъяснимые обстоятельства и нежданные гости оказываются в нашей жизни по веской причине: преподать нам до сих пор не усвоенный урок. Им свойственно проливать свет на темные участки наших сущностей. К сожалению, большинство из нас на всю жизнь остаются кротами.
После того как Рудковски и Армут вновь примирились, они делали все, чтобы вернуться к их до-Генриевскому образу жизни. Подруги страдали еженедельными вылазками, болтали о чем придется или молчали об этом же. А когда две души близки, как стекольные рамы, плотно наложенные друг на друга и оттого ставшие практически одним целым, молчание о существенном ощущается много правильнее, чем треп о пустом.
Если день был жарким, девушки отправлялись к реке – та утешала дам спасительной прохладой. Прояви однако лето многогранность, при какой температура опускалась ниже десяти-пятнадцати градусов, они, заручившись пледами, наслаждались блаженным для тела горячим чаем и приятным уху треском поленьев в беседке у дома Рудковски. После получаса таких посиделок щечки подруг покрывались багрянцем, отчего их лица становились сказочно кукольными.
На лето Рудковски всегда возвращалась домой. В каменных джунглях – хотя масштаб Энгебурга приравнивал город скорее к гранитному саду – девушка видела свою погибель. Она привыкла к жизни, по стилю и духу напоминающей деревенское обывание; садам, сотворенным не рукой человека, но кистью самой природы; лесам, чьи многовековые деревья раскинулись на долгие километры и служили пристанищем для десятка живых существ. Здесь, среди лишенной вмешательств растительности Катерина чувствовала себя дома, без которого ей было так же непросто, как и моряку, какой вынужден покинуть море.
Отстранившись от того, что мило душе, спрятавшись за бетонными стенами, цветок увядал. И чтобы избежать окончательной засухи, девушка гналась за живительной влагой, оставаясь дома на время жарких периодов лета. При этом она, словно водоросли, что тянут гостя на самое дно, забирала с собой, пусть и на время, дорогих сердцу людей.
В одну из прогулок, что опьяняют голову переизбытком свежего, чистого воздуха, Карла, обсудив с Катериной насущные дела и перейдя к вопросам мирского характера, обронила:
– Кстати, что там Генри, все такой же понурый?
Катерина почувствовала себя тем бедолагой, которому в комнате, полной людей, не сообщили давно известную новость. Она осторожно, чтобы не столкнутся с потоком взаимных вопросов, спросила:
– Все такой же?
– Ну да! – само собой разумеющимся тоном бросила Карла. – Ты ведь знаешь Генри: с коллегами по несчастью, – так девушка обозначала работу, – он своей жизнью не делится. Вот я и спрашиваю у поверенного – у тебя.
Рудковски играла роль психолога и в разговоре тщательно следила за высказываниями и телодвижениями говорящих, с тем чтобы отметить их уязвимости и поставить им поверхностные диагнозы. Армут же занимала позицию коварного шпиона. Девушка принадлежала к числу людей, которые за неимением собственной жизни сгорают от завистливого любопытства к чужой. Любительница веселеньких историй, она имела в голове специальную копилку, где хранила всякие, даже пустяковые ситуации, что мало-мальски могли посмеяться над жертвой.
Карла ревниво следила за проступками других и выступала затем в качестве журналиста. При этом, как требовал долг ее службы, Армут ничуть не скупилась на мелочи и нередко приправляла историю собственным домыслом.
Получалось у девушки все настолько искусно, что казалось, детали лепили из мягкого теста. Хотя эти скачки между должностями окупались Карле лишь удовлетворением нездорового интереса к чужой судьбе, она им кормилась, не сказать дышала. И прямо сейчас Армут, как наркоман с незавидным стажем, страждала получить очередную дозу.
– Катерина, что ты молчишь? – девушку разрывало от нетерпения.
– Э-э-э… возможно, ему нужно немного времени… – Катерина продолжала делать все возможное, чтобы не выдать неосведомленность о ситуации.
– Да брось, неделя прошла. Не в его это стиле – драму разводить, – не унималась Карла.
«Ты его плохо знаешь», – рвалась возразить Рудковски, но вдруг девушку осенило: уже неделю она не получала от Генри ни наспех составленного сообщения, ни даже молниеносного звонка. Катерина теперь и сама возжелала узнать, что случилось. Впрочем, вопрос требовал аккуратности.
– Карла, а с чего именно все началось? – с Карлой столкнулось невинное личико.
– В смысле? Он не сказал тебе о письме? – Армут, казалось, опешила больше самой Катерины. Последняя солгала:
– Наверное, я не придала этому значения.
– Ну как же! – Карла лишилась всяких терпений. – Пришел рослый мужчина… Никогда не видела Генри до такой степени бледным, с камнем вместо лица, просто жуть! О чем я? Ах да, они побеседовали, что Генри совсем не понравилось, незнакомец отдал письмо и ушел. М-м-м… они так громко говорили, и до меня донеслось что-то про «уезжать», «шанс на миллион» и прочая белиберда. Но потом мне пришлось напомнить твоему парню, что он все еще здесь работает и что у меня не десять рук, чтобы справляться и с его обязанностями тоже!
Карла протараторила жалобу и с недовольной гримасой скрестила руки. Впрочем, завидев искореженное лицо подруги, девушка поумерила пыл.
– Катерина? – Армут дотронулась до ее предплечья, на что Катерина резко одернула руку, будто опомнившись ото сна. Бросив на Карлу такой страшный взгляд, что та отшатнулась, девушка медленно развернулась и быстрым шагом, почти бегом направилась то ли домой, то ли в никуда.
– Катерина, да подожди ты! – крикнула вдогонку Карла и рванула за девушкой, на что последняя жестом «сказала» ей оставаться на месте. – Дьявол! – Карла негромко выругалась и неодобрительно покачала головой: все это не сулило ничего радужного.
Забежав домой, Катерина наспех скинула обувь, не замечая при этом окружающих предметов, и поблагодарила родителей за их отсутствие. Уже в своей комнате Рудковски схватила ни в чем не повинную сумку и, достав из нее телефон, так же бесцеремонно швырнула беднягу на пол.
Девушка никогда не брала устройство с собой на прогулку: рассматриванию картинок она предпочитала созерцание живописных пейзажей, музыке в наушниках – птичьими песнопениями. Теперь она впервые об этом жалела, ведь чем дальше бежало от нее время, тем глубже в душе селилось негодование.
Гудок, второй, третий – ответа нет. Катерина силилась не разбить телефон о стену. В голове заметусился рой мыслей. Что делать? Ждать? Продолжить названивать? Написать СМС?
«Я сейчас же отправлюсь прямо к нему, и упаси его Боже, если он не расскажет мне все до последней буквы», – решила девушка и, не меняя одежд, понеслась в пункт назначения.
Случается, эмоция или их коктейль овладевают телом настолько, что становится трудно различать явь и второй, параллельный мир, где обитателями являются лишь более или менее устоявшиеся чувства. Так и Катерина неслась к Генри на всех парах, и будь ее воля, она превратилась бы в ветер и дула что есть мочи, раскрывая парус упрямого корабля.
Рудковски была полиглотом, и в списке ее познаний числился также язык ругательств. На нем Катерина и изъяснялась, отнюдь не заботясь, услышат ее или нет. Впрочем, выкрики эти ей просто мерещились – на деле орала ее душа.
Жгучая жажда расправы завладела Рудковски, подобно убийственному цунами, и теперь девушка, став его частью, поглощала все, что встречалось ей на пути. Подобная злость Катерины имела причину. В полной мере отдавшись отношениям, Рудковски считала: все, приходящее в жизни любого из них, делилось отныне на два без остатка. Как он мог не доставить ей новости о своей жизни? Как решился скрыть что-то, припрятав для себя одного, когда сама Катерина абсолютно и слепо ему доверяла?
Рудковски взлетела по лестнице дома, позвонила в звонок, но ожидание – еще пара секунд – показалось ей слишком томительным, и она дернула ручку – не заперто. Катерина с силой рванула дверь.
– Генри? – с воплем влетела девушка.
– Катерина? Здравствуй, – Алисия, с полотенцем на голове, закутанная в домашний халат и смущенная обстоятельством, закрывала дверь ванной. – Извини, дорогая, смывала с себя остатки дня, не успела добежать, – женщина улыбалась, но улыбка ее не сияла той радостью, которой встречают заклятых друзей. – Что-то случилось?
Катерина осматривала лишенную убранства комнатушку. До этого девушка находилась здесь лишь однажды: в один из морозных и снежных дней марта – в здешних краях месяц относят к зимней поре – они с Генри на пару минут забежали погреться.
Из-за ограниченных квадратных метров влюбленные предпочитали встречаться либо у девушки дома, либо на абсолютно нейтральной для них территории. Сейчас же, глядя на небогатые меблировку и отделку покоев, Катерина вдруг принялась сеять в себе сомнения: в ее голове возникал диссонанс в отношении нищенского жилья и королевского украшения – подарка Генри, который Рудковски носила по поводу и без.
– Катерина? – напомнила о своем присутствии женщина. Рудковски, казалось, уже и забыла, зачем она сюда пришла и кого в действительности хотела застать.
– Ах да, миссис Голдман, – опомнилась девушка. – Вы не подскажете, а где Генри? – Алисия, по всей видимости, ожидала именно этот вопрос, но по лицу ее пробежало едва заметное проявление не то вины, не то сожаления.
– Дорогая, я ведь просила звать меня просто Алисией, – она произнесла фразу так ласково, что Катерина почувствовала: ее окутали материнские объятия. Впрочем, она пришла сюда не за этим – Рудковски жаждала объяснений.
