скачать книгу бесплатно
– Берите смело, это подарок. Большой Зуб больше не боевой сверчок, а домашний: он будет услаждать ваш слух.
– Мой слух?
– Вам не нравится пение сверчков? Еще императоры из династии Тан и их наложницы тринадцать веков назад брали в постель золотые клетки со сверчками, чтобы сладко засыпать под их стрекотание…
Константин Петрович принял странный подарок, но дома они отпустили Большого Зуба на волю. Может, он отправился на поиски своей семьи – кто знает?
Отнюдь не романтическое приключение
Часто доктору приходилось отправляться к тяжелым больным пешком или верхом. Как-то Дубровин решил проведать больного в селении недалеко от Урумчи, а заодно и произвести разведку на предмет лекарственных трав. Светило яркое солнце, аромат разнотравья доносился с лугов, пели птицы.
По пути Дубровин увидел идиллическую картину: на лугу мирно паслось небольшое стадо домашних двугорбых верблюдов – бактрианов (так их называют в отличие от диких двугорбых – хаптагаев и одногорбых – дромадеров). Константин Петрович подошел поближе к стаду. Он как раз недавно читал о местной флоре и фауне и узнал из книги множество интересных фактов. Теперь ему представилась возможность увидеть представителей этой самой фауны в реальности. Молодой врач начал внимательно разглядывать стадо.
Верблюд – животное удивительное. Он довольствуется таким кормом, который больше никто из животных есть не станет: верблюжьей колючкой, полынью, колючими и сухими ветвями саксаула, горькими и солеными травами. Обходится три-четыре дня без воды, может пить даже солоноватую воду, хорошо переносит и сильную жару, и сильный холод. Широкие верблюжьи ноги легко ступают по сыпучим пескам и могут пройти за день пятьдесят километров. К тому же верблюд намного сильнее лошади и может нести до пятнадцати пудов.
Правда, есть у верблюда и недостатки: он пуглив и упрям. Заяц, выскочивший из-под куста, может вызвать такой переполох в караване, что огромные корабли пустыни просто разбегутся в разные стороны, роняя вьюки на ходу. Еще верблюд может рассердиться и оплевать человека жвачкой или заупрямиться и отказаться ложиться под вьючку. Не любит он и сырости, и дождя – начинает болеть.
И вот, когда доктор разглядывал стадо и вспоминал все интересные факты о верблюдах, самый большой из них вдруг повернул голову и тоже пристально посмотрел на Константина Петровича. А был это ревнивейший гонный бактриан, обихаживавший своих любезных сердцу верблюдиц.
У верблюда маленькие уши, зато отличное зрение, а мощное обоняние позволяет находить воду в радиусе шестидесяти километров. Еще у него отличная память, позволяющая ему ориентироваться среди барханов и находить дорогу. В данной ситуации сей великолепный представитель мозоленогих мог с полной уверенностью прореветь: «Я этого человека не видел раньше. А что ему вообще здесь нужно? Уж не покушается ли он на моих прекрасных верблюдиц?»
Вот тут-то бы доктору и ретироваться, но подвела природная любознательность: темно-каштановый верблюд был просто великолепен – высотой под три метра и весом килограммов этак восемьсот. Он нервно помахивал довольно коротким хвостом с кисточкой на конце и быстро двигал толстыми мясистыми губами, словно хотел что-то сообщить незнакомцу.
Видимо, решив, что на таком расстоянии Дубровин не услышит его сообщения, верблюд потряс головой и, с каждым шагом набирая скорость, резво двинулся к доктору. Константин Петрович застыл как вкопанный, ошеломленный быстротой, с которой бежало огромное животное. На бегу верблюд издавал странные звуки: он то свистел, то ревел, то словно бормотал свои верблюжьи ругательства. Наконец Дубровин опомнился и, пятясь, стал отступать. Затем повернулся и уже по-настоящему побежал – и вовремя: еще немного, и разъяренный верблюд просто растоптал бы его.
Верблюды на пастбище
Молодой и сильный Константин Петрович надбавил и понесся со скоростью профессионального спортсмена-спринтера, полотняная сумка с флягой воды и тяжелым справочником лекарственных трав больно била по спине. К сожалению, человек не может соревноваться в скорости с четвероногим кораблем пустыни, который, несмотря на свои габариты, разгоняется подобно автомобилю.
Дубровина спасло одиноко растущее дерево, на которое он и вскарабкался в мгновение ока (не от него ли Ритка унаследовала свою сноровку в лазании по деревьям?). Обняв толстую ветку, любознательный доктор мог теперь наблюдать удивительное животное, о котором недавно читал в книге, почти вплотную.
Мозоленогий разъярился не на шутку: высоко задирал пасть, почти касаясь ног Константина Петровича, из пасти шла пена. Профессиональная наблюдательность Дубровина отметила чудесные ноздри верблюда, которые он обычно держит плотно закрытыми, открывая их только во время вдоха – выдоха и предельно уменьшая испарение организмом воды. Он прекрасно разглядел также верблюжьи чудо-ноги, способные делать пинки сразу в четырех направлениях. Было совершенно очевидно, что верблюду не терпится продемонстрировать свои способности на практике.
Дубровин вспомнил из прочитанного, что в драке верблюд обычно давит противника шеей, бьет передними и задними ногами, ну а если пускает в ход зубы – пиши пропало: он так и норовит схватить врага зубами за голову. Если учесть, что вообще-то травоядный верблюд тем не менее легко закусывает костями и шкурами других животных и даже изделиями из шкур, – дело принимало совсем нехороший оборот.
К счастью, спустя пару часов к стаду наведались пастухи. Они отогнали ревнивца и со всеми предосторожностями сняли почти недвижимого Константина Петровича с ветки: руки и ноги его затекли до крайности.
Вот такое отнюдь не романтическое приключение случилось с Дубровиным в первый же год его работы. Жене он об этом не поведал, но несколько лет спустя рассказывал дочке Верочке в виде очень забавной истории, ну а Вера Константиновна рассказала историю о дедушке своей дочери Ритке – так она и дошла до нас.
Тревожный год
1904 год, год приезда врача Дубровина в Синьцзян, для России оказался тревожным. Началась Русско-японская война. Истоки ее лежали в территориальных амбициях японцев.
Выдающийся государственный деятель Японии, сын самурая, Окума Сигэнобу в 1890 году призывал: «Мы должны воевать с Россией из принципа обеспечения жизни будущих поколений японцев. Нам необходимо перебраться на материк. Сегодня наши землевладельцы сеют хлеб на скалах. У японцев нет земли, где мы могли бы работать. Нам необходимо бороться (с русскими) не на жизнь, а на смерть».
Японцы также давно засматривались на Китай и особенно на Маньчжурию. Они были крайне недовольны еще Пекинским договором 1860 года, согласно которому полоса Восточной Маньчжурии отошла к России. Этот договор позволил России построить Владивосток и разместить там Тихоокеанский флот.
В 1898 году Китай передал России в аренду город Порт-Артур (ныне Люйшунь) в Южной Маньчжурии, что позволяло России разместить свой флот в незамерзающем порту. Япония впала в ярость. Русские знали об этом, но до последнего надеялись, что страх перед силой России надолго удержит Японию от прямого нападения.
Военный министр России Алексей Николаевич Куропаткин уже после войны каялся: «Как военный фактор Япония попросту для нас не существовала. Наши моряки, путешественники и дипломаты полностью просмотрели пробуждение этого энергичного, независимого народа».
Он также говорил: «Война становилась неизбежной, но мы этого не осознавали и в должной мере не готовились к ней».
Еще военный министр замечал: «Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, во многих случаях в России не только не выдвигались вперед, но преследовались: в мирное время такие люди для многих начальников казались беспокойными, казались людьми с тяжелым характером и так и аттестовывались. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди без характера, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем согласиться с мнением своих начальников, выдвигались вперед…»
Известный религиозный мыслитель и поэт Владимир Соловьев (1853–1900) пророчески писал:
От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.
О Русь! забудь былую славу:
Орел двухглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Двадцать шестого января 1904 года японские миноносцы Соединенного флота адмирала Того Хэйхатиро внезапно атаковали русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура, вывели из строя броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада». Ох уж это наше русское «внезапно»! Отчего это самое роковое «внезапно» настигает нас так часто? Может, потому, что, уже замечая опасность, мы все надеемся на русский авось? Чешем раздумчиво бороду: авось пронесет! Ан нет – не проносит!
Поврежденные броненосцы были самыми современными и сильными в составе русской эскадры. Двадцать седьмого января русские потеряли также крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец». Эти потери оказали большое влияние на ход войны: японцы получили возможность свободно перевозить войска на материк и осадили Порт-Артур.
Если японцы хорошо знали, зачем им нужна война, и всей душой желали войны, то простой русский народ искренне не понимал, зачем ему воевать с Японией. Усиленно муссировались слухи, что несколько высших придворных чинов заинтересованы в лесных концессиях на реке Ялу, на границе Китая и Кореи, – отсюда, дескать, и весь сыр-бор.
Накануне войны с Японией
Русский генерал Николай Алексеевич Епанчин вспоминал: «Началась война, которой в Российской империи никто не сочувствовал, которую народная масса совсем не понимала, а еще менее понимала эту войну наша армия».
Константин Петрович и Елизавета Павловна имели по поводу войны прямо противоположные точки зрения. Молоденькой супруге доктора было совершенно непонятно, как маленькая Япония осмелилась напасть на могучего соседа. Она, как и большинство русских, была полностью уверена, что эта война для России будет краткой и победоносной: «Да мы их шапками закидаем!» А Константин Петрович, хоть и доктор, но человек военный, в легкую победу над Японией не верил и цитировал жене слова начальника Главного штаба генерала Обручева, сказанные им несколько лет назад: «Для нас в высшей степени важно ни под каким видом не впутываться в войну. Необходимо иметь в виду, что нам пришлось бы воевать за десять тысяч верст с культурной страной, имеющей сорок миллионов населения и весьма развитую промышленность. Все предметы военного снаряжения Япония имеет у себя на месте, тогда как нам пришлось бы доставлять издалека каждое ружье, каждый патрон для наших войск».
От себя Дубровин добавлял, что патронами мы обеспечены только наполовину, что население России к востоку от Байкала крайне малочисленно (и миллиона не наберется), что, наконец, из опасения войны с немцами русская армия сосредоточена у западных границ, а восточные охраняются чисто символически. Ну а если учесть, что бо?льшая часть дальневосточных войск связана охраной КВЖД[10 - Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД), построенная в 1897–1903 годах. КВЖД принадлежала Российской империи и обслуживалась ее подданными. Строительство дороги было шагом по увеличению влияния Российской империи на Дальнем Востоке.], то русские для активных военных действий могут выставить тысяч шестьдесят военных, не больше, в то время как японская армия насчитывает сто восемьдесят.
Елизавета Павловна не сдавалась:
– Мы с японцами на суше сражаться не будем, мы их на море обставим!
На эти слова Дубровин печально вздыхал:
– Проблема у нас и с военным флотом: Суэцкий канал слишком мелок для русских новейших броненосцев, а проливы Босфор и Дарданеллы турки закрыли для прохода наших кораблей из довольно мощной черноморской эскадры.
– Как же мы поплывем сражаться с японцами?
– В обход придется, Лизонька, в обход – из Балтики да вокруг всей Европы и Африки! А пока наши доплывут, чуть живые будут…
– Это сколько же им плыть придется?
– Полагаю, не меньше, чем полгода.
– Что же тут такого трудного?! Плыви себе да по сторонам смотри!
– Лизонька, ты, если не ошибаюсь, в морской вояж никогда не пускалась?
– Костя, сам ведь знаешь, что нет! Ладно, это я в запале сказала, что ничего трудного… Наверное, это очень тяжело – полгода плыть по морю…
– Не то слово! Днище кораблей за такое продолжительное время плавания, да в южных широтах, страшно обрастет всевозможными водорослями, и скорость снизится узлов до девяти – против японских восемнадцати!
– Это значит, что наши будут в два раза медленнее двигаться? Но это же очень плохо – даже я это понимаю!
– Далее, Лизонька, котлы засолятся, паровые машины разболтаются и будут требовать ремонта. Плюс люди, изнуренные тропической жарой, качкой, штормами, морально устанут. А тут нате вам, свеженькие японцы да в родном море: полей минных понаделают, учения проведут, разведку выставят…
– Так ты не веришь в нашу скорую победу, Костя?
– Эх, Лизонька… Поживем – увидим. Японцы – вояки хорошие, самураи, одно слово…
– Что значит «самураи», Костя?
– Хм… В Японии говорят: «Самурай холоден, как его меч, хотя и не забывает огня, в котором этот меч был выкован».
– Красиво сказано…
– Да. Вообще, самурайский кодекс «бусидо» – это путь воина, воинская мужская философия. Самообладание, сдержанность, храбрость, преданность до смерти патрону или своему японскому императору, запрет на привязанность к деньгам, презрение к стяжательству… Воров-интендантов, таких как у нас, что закупают больных кляч по цене элитных скакунов, среди японцев не встретишь… А еще… Ты ведь помнишь: мой старший брат в Генеральном штабе.
– Конечно, помню! И что он думает обо всем этом?
– А он, Лизонька, сильно удручен… Вот, скажем, все европейские армии давно переоделись в мундиры и гимнастерки защитного цвета. Японцы, по советам германцев, теперь носят обмундирование цвета «темный хаки». Очень скрывает и делает неприметным на местности!
– А мы?
– А мы храним «национальную традицию» – наши щеголяют в белоснежных гимнастерках и представляют собой отличные мишени! Далее. Англичане трубят, что стрельба в цель русских солдат – самая худшая во всей Европе! Не на пустом месте трубят…
– Как же это возможно?!
– А потому что наши любят повторять слова Суворова: «Пуля – дура, штык – молодец!» Так Александр Васильевич, очутись он в нашем времени, быстро бы сориентировался – он умнейший человек был! Сразу бы понял: что хорошо для армии с шомпольными ружьями сто пятьдесят лет назад, сейчас может привести только к чудовищным потерям! Пусти солдат со штыками в атаку на пулеметы – и что ты получишь в итоге?! Гору трупов?!
– Костенька, отчего же так?
– Что я могу сказать?! Есть много порядочных и честных русских офицеров. Мой брат в их числе. Но есть и мода на жуирство и бонвиванство. Пьянство, мордобой подчиненных, карточные игры, подсиживание среди офицеров, безграмотность среди нижних чинов…
– Ну, не совсем же мы безграмотные…
– Лиза, у нас половина армии не умеет ни читать, ни писать, каждый второй подписывается крестиком, а в Японии – девяносто восемь процентов грамотных, в Англии и Германии – девяносто девять процентов, во Франции – девяносто пять процентов! Зато по штабистам мы впереди всех! У англичан шестьдесят девять адмиралов, у французов – пятьдесят три, у германцев – девять, а у нас – думаешь, сколько?
– Сколько?
– Сто адмиралов! Да ладно бы, пускай сто, но ведь многие из них никогда не были даже капитанами кораблей! Более трети адмиралов уже десять лет как в море не выходили – в Петербурге при дворе подвизаются! И получают адмиральское содержание! А у каждого адмирала куча помощников высших рангов – таких же, как они! Так что у нашего морского ведомства очень слабое руководство…
– Вот как…
– Еще брат пишет: японцы заимствовали у старинных мореплавателей – англичан – лучшие виды боевых кораблей, а мы – у французов скверный вид броненосца. Наши большие крейсеры плохо бронированы, миноносцы уступают японским по вооружению и скорости хода, качество наших снарядов неважное, а личный состав не умеет стрелять и не справляется с современной техникой!
– Как же так?
– А вот так! Брат сравнивал: японские броненосцы все новейшие, только что построены, а у нас новых – раз-два и обчелся! Большинство наших кораблей старше самого старого японского броненосца «Фуджи», а броненосцы «Император Николай I» и «Адмирал Нахимов» такие дряхлые, что им место не в бою, а в музее!
Елизавета Павловна удрученно молчала. Дубровин, наоборот, сильно взволновался.
– Костенька, не волнуйся так! Я уж и не рада, что раззадорила тебя! Может, еще все и обойдется…
– Нет, Лизонька, не обойдется!
Константин Петрович почти не ошибся в своих предсказаниях: после семи месяцев пути на другой конец света российский флот вошел в Цусимский пролив и был почти полностью потоплен в морском бою с японцами. И не только днища кораблей обросли водорослями, не только засолились котлы и разболтались паровые машины, но за семь месяцев плавания отсырели пироксилиновые снаряды и при попадании в японские корабли большей частью просто не взрывались. Японские же снаряды, начиненные шимозой, рвались прекрасно, давали огромные клубы ядовитого дыма и множество мелких осколков, а температура взрыва шимозы была столь высока, что все заливало жидким пламенем, и русские моряки горели заживо.
Затопление русского броненосца
Справедливости ради нужно отметить, что шимоза, называемая в Российской империи мелинитом, уже была опробована русскими, но крайне неудачно: во время испытательных стрельб разорвались пушки и опытная бомба, имелись человеческие жертвы, поэтому разработка нового пиротехнического наполнителя приостановилась (по окончании войны русские стали использовать в качестве наполнителя снарядов тол – он немного уступал мелиниту по мощности, но превосходил по безопасности).
Артиллерийская дуэль предрешила исход Цусимского сражения, так что можно было уже и не пенять на крайне неумелое и неудачное маневрирование русских кораблей, отсутствие должной военной подготовки у матросов и тяжелую контузию командующего вице-адмирала Рожественского в самом начале сражения. Шапками закидать японцев не получилось.
Разгром нашей эскадры был поистине ужасающим: погибли более пяти тысяч русских моряков против ста шестнадцати японских, более семи тысяч оказались в плену, включая двух адмиралов. Были взорваны, затоплены или взяты в плен почти все русские боевые корабли: из тридцати одного только один вернулся в Россию, а три прорвались во Владивосток.
Мирный договор Япония согласилась подписать при полной капитуляции России, в которой уже началась революция.
Врач от Бога
Закончилась Русско-японская война, отшумели революционные бури в России, а Константин Петрович Дубровин все трудился на чужбине и лечил больных.
К моменту приезда в Синьцзян он уже имел за плечами опыт военного врача. В Урумчи Дубровин продолжал расти как доктор, не гнушаясь перенимать самые лучшие умения у русской бабки-повитухи, сибирского костоправа, монгольского лекаря, знатока тибетской медицины.
Гиппократ говорил: «Врач – философ; ведь нет большой разницы между мудростью и медициной». И Дубровин проявлял мудрость не по годам.
С интересом выслушивал он советы бурятского эмчи-бакши[11 - Эмги-бакши (бурят.) – лекарь-учитель.] Санжая, с которым очень подружился. Высокий, крепкий Санжай с гладким, почти без морщин лицом и узкими умными глазами выглядел молодо, но Дубровин знал, что эмчи-бакши уже за семьдесят. Носил бурят обычно старый дэгэл[12 - Дэгэл – кафтан из выделанной овчины.], стянутый в талии кушаком, синюю рубаху, штаны из грубо выделанной кожи и круглую шапку с красной кисточкой наверху.
Рассудительный и немногословный, как и большинство бурятов, Санжай проявлял явную симпатию к молодому русскому лекарю, сочувствовал его положению оторванного от Родины человека, в одиночку отправленного лечить множество чужих ему людей. Приехав в Урумчи, заходил проведать Дубровина:
– Сайн байна[13 - Здравствуй (бурят.).], Костя-эмчи-ла![14 - Эмчи с добавлением уважительной частицы ла у бурят – обращение к доктору.]
– Здравствуйте, эмчи-бакши!
– Ваша русская медицина лечит больного с вершины дерева, а наша – с корня. Таблетки даете, признаки болезни снимаете, а корень-то остается. Целитель не должен ставить заплатки на человеческом теле – нужно понять причину болезни, а не лечить ее признаки или один орган. Понимаешь, Костя-эмчи? Сердце, печень – один орган, а человеческий организм – одно целое! Все связано! Понимаешь?
Санжай учил молодого доктора определять приближение болезни по пульсу:
– Слушай внимательно: пульс здорового человека похож на кукование кукушки… Зови кого-нибудь из больных – я по пульсу ему болезнь назову!
