От Достоевского до Бердяева. Размышления о судьбах России

71

Это удаление до такой степени очевидно, что в монархической и православной России едва ли был даже один сколько-нибудь значительный писатель, поэт, художник или композитор и монархистом, и православным – без оговорок. И это до такой степени обычно, общество так уже привыкло к этому, что всякие слова в строго монархическом и православном духе, какому бы авторитету они ни принадлежали, встречались обществом, читающим с несказанным изумлением, иногда принимались даже как признак помешательства. Ср. историю с «Избранными местами из переписки» Гоголя, также с некоторыми стихотворениями Пушкина. Можно ли представить себе подобное отношение к протестантизму в Германии или к католицизму – в романских странах.

72

«Восток, Россия и Славянство». T. 1. С. 203. Статья «Русские греки и юго-славяне».

73

Вообще, нам думается, судьба Византии от Константина Великого, ее основателя, до падения ее в 1453 году, представляет интерес и значительность истории особого и совершенно оригинального культурно-исторического организма, и с нею ни в какое сравнение не может идти по значительности и интересу история собственно Итальянской империи, от Августа до Ромула Августула. Только нужно при этом помнить, что центр деятельности Отцов церкви и еретических волнений, – наконец, в жизни и трудах отшельников-анахоретов, и гораздо менее в императорском дворце или вообще в самом Константинополе. С этой точки зрения, т. е. не с отрицательной, а с положительной, которая выяснила бы исторический труд Византии, – история ее не написана; но для ума глубокого и свободного нет эпохи во всемирной истории, столь же мало исчерпанной и так интересной. Добавим, что разработать в подробностях и, наконец, воссоздать в целом эту историю составляет прямую образовательную задачу науки всеобщей истории у нас, в России.

74

Все его сочинения изданы, к сожалению, очень небрежно, А. И. Кошелевым в 1868 г. и с тех пор не повторялись изданием.

75

Например, изменение Символа веры покоится на силлогизме: во Св. Троице Отец и Сын равны; но Дух Св., по Символу, исходит от Отца; следовательно, Он исходит и от равного Ему Сына.

76

Макс Штирнер ум. 1855 г. в Берлине; книга его вторично была издана в 1882 г.

77

«Единственный и его собственность» (нем.).

78

Теодор Рандаль, в «Jornal des Debats», 1892 г.

79

«Новый Органон обновленный» (лат.).

80

См. сочинения А. С. Хомякова, т. II / Под ред. Ю. Самарина.

81

«Политические сочинения» (лат.).

82

T. е. чуждым субъективных примесей.

83

Так называемый «эгалитарный процесс» – по терминологии Леонтьева.

84

См. замечательное частное письмо его (почти статья по объему) к о. Иос. Фуделю, опубликованное последним в январской книжке «Русского Обозрения» за 1895 г. Письмо это имеет решающее значение в оценке внутренней жизни Леонтьева, хотя обо всем, что там ясно раскрывается, можно было догадываться и ранее.

85

«Наука будущая и желаемая должна быть проникнута великим презрением к своей пользе» (холодна, безучастна; ни льстить человеку, ни радовать или утешать его). Сам Леонтьев, безусловно, выполнил это требование. Приведенные слова находятся в «Письме к И. Фуделю».

86

Как, напр.; о славянах вообще и даже о русских, о России [ «мы прожили много, сотворили духом мало»; «у нас все оригинальное и значительное принадлежит Византии и ничего – собственно нашей, славянской крови»] («Византизм и славянство» – центральная для воззрений Леонтьева статья в 1-м томе «Востока, России и славянства»).

87

«Вот каков русский народ – «богоносец», когда над ним не свистит государственный бич» (из «Анализа, стиля и веяний в романах гр. Л. Н. Толстого»).

88

См. «Национальная политика как орудие всемирной революции»; сравни язык этой брошюры с языком богословствующей части «Наших новых христиан» и с языком книги: «От. Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни».

89

См. «Отец Климент Зедергольм» и «Наши новые христиане».

90

«Наши новые христиане – Ф. М. Достоевский и гр. Л. Н. Толстой». М., 1892, с. 19.

91

См. «Культурный идеал К. И. Леонтьева» И. Фуделя и в нем слова Леонтьева об Алкивиаде. По христианскому воззрению, самые добродетели древних греков были только «красивыми пороками»; напротив, с точки зрения Леонтьева, самые пороки древних были немножко «добродетелями».

92

Вот, для примера, несколько ясных мест. «…Терпите! Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли – вот единственно возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите! Помните и то, что всему бывает конец; даже скалы гранитные выветриваются, подмываются; даже исполинские тела небесные гибнут. Если же человечество есть явление живое и органическое, то тем более ему должен настать конец. А если будет конец, то какая нужда нам заботиться о благе будущих, далеких, вовсе даже не понятных нам поколений!.. Как можем мы надеяться на всеобщую нравственную или практическую правду, когда самая теоретическая истина или разгадка земной жизни до сих пор скрыта от нас за непроницаемою завесою?» («Наши новые христиане», с. 23–24). Или еще: «…благодетельное братство, доводящее людей до субъективного постоянного удовольствия, не согласуется ни с психологией, ни с социологией, ни с историческим опытом» (ib., с. 34). В одном и в другом случае мысль о Промысле просто не приходит ему на ум; и тела церкви как бы не существует вовсе на земле; ни христианства, ни Христа, ни, напр., этого глагола Его – «Я живу – и вы будете жить» (Иоанна, гл. 14, ст. 19). Он как бы «схватывается» за церковное тело – на минуту, когда оно ему нужно было; и с прекращением нужды даже не помнит, край одеяния чьего держал в руках.

93

Говорим только об его писаниях, идеях, строе миросозерцания. Письма (частные) его к г. Губастову, печатавшиеся около двух лет в «Русском Обозрении» (1896–1897), свидетельствуют, наоборот, о необыкновенной теплоте, отзывчивости его души как частного человека, как семьянина, хозяина и члена общества. В добром и кротком он почти доходил (вопреки своим жестокосердным теориям) до смешного, как, напр., с долгом своим «кавасу Яни», состоявшим из нескольких десятков рублей, и который, бедствуя сам и уже по истечении почти десятков лег со времени займа, он до смешного пытается уплатить, даже не зная, жив этот турецкий подданный или нет. И множество подобных же деталей рисуют его душу трогательными и нежными чертами.

94

См. замечательный отрывок из его письма к И. Фуделю в статье последнего: «Культурный идеал К. Н. Леонтьева».

95

См. его «Наши новые христиане – Ф. М. Достоевский и гр. Л. Н. Толстой»; также любопытное его письмо-послание к Фету (Шеншину) по поводу юбилея последнего, напечатанное в «Гражданине».

96

Тем самым (лат.)

97

Собрание сочинений (лат.)

98

Сочинение, изданное посмертно (лат.).

99

Сильных умов, вольнодумцев (фр.).

100

Круг понятий (лат.).

101

Больше Ницше, чем сам Ницше (фр.).

102

Полное собрание сочинений (лат.).

103

Достаточная причина (лат.).

104

Ее мужа (фр.)

105

Страх творит богов (лат.).

106

Религию (лат.).

107

Именно эти выражения, тщательно выбирая из моей статьи и подчеркивая их, г. Вл. Соловьев считает особенно… неприличными? страшными? Потому или другому, но только доносит о них своей «публике», см. «Вести. Евр.», с. 912.

108

Именно эти выражения, тщательно выбирая из моей статьи и подчеркивая их, г. Вл. Соловьев считает особенно… неприличными? страшными? Потому или другому, но только доносит о них своей «публике», см. «Вести. Евр.», с. 911.

109

«Всякий зверь и всякая птица, если бы они имели дар слова, высказались бы, наверно, в том же смысле… «Иудушка не был бы самим собою, если бы зверообразно-дикую сущность своей веры или своего закона жизни излагал прямодушно от своего собственного имени или от имени единомышленных ему зверей и диких людей. По натуре своей он еще более лжив, чем скотоподобен; свой готтентотовский (почему не готтентотский?) субъективизм он фальшиво привязывает к универсальной и объективной истине и т. д.» – с. 911.

110

В эпиграфе своей статьи против меня (и, следовательно, как бы определяя цельный смысл моей статьи) он говорит: «Ишь ведь как пишет! ишь как языком-то вертит!.. Ни одного-то ведь слова верного нет! все-то он лжет!.. ничего он такого не чувствует». Там же, с. 906.

111

Если бы Иудушка с правдивым благочестием относился к указаниям священных текстов, а не злоупотреблял ими для своей скверной тенденции, то он, но вопросу о веротерпимости (ведь я же веротерпим) припомнил бы не Содом и Гоморру, а то Самаринское селение, где из-за религиозной розни не приняли Христа, как идущего в Иерусалим. «Видя то, ученики его, Иаков и Иоанн, сказали: «Господи, хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?» Но он, обратившись к ним, сказал: не знаете, какого вы, духа». Мы преднамеренно не будем разбирать этого текста, ни того, к чему он относится, ни того, на что в апостолах указывает; но заметим, что ведь слова эти сказаны Богом, Которого разумея, и я в статье «Свобода и вера» оговорился: «не отвергаю, что, в универсальном смысле, свобода может быть, однако, сознаваема, но только в самом универсе, координирующем индивидуальный свободы, с знанием верховным и абсолютным их относительного значения и окончательного смысла («Русский Вестник», янв., с. 269). Мой критик не различает Бога от человека.

112

«Жизненный смысл христианства; философский комментарий на учение о Логосе ап. Иоанна Богослова», 1883.

113

«…Ведь относительно семьи мы находим в божественном законодательстве две заповеди или два закона. Первая из сказанных заповедей есть та, которая дана через Моисея народу израильскому: чти отца твоего и матерь твою, да благо та будет и долгопетен буде на земли. Вторую заповедь дал Христос ученикам своим: «Идяху же с Ним народи мнози: и обращен рече к ним: ащс кто грядет ко Мне и не возненавидит отца своего и матерь, и жену, и чадо, и братьев, и сестер, ащеже и душу свою, не может Мой быти ученик». (Ев. Луки, XIV, 35-26).

«Предписывая любить всех, даже и врагов, Евангелие, конечно, не может исключать из этой истинной любви наших ближних, семью. Однако же прямо сказано: «аще кто не возненавидит». Значит, есть такая ненависть, которая не противоречит истинной любви, а, напротив, требуется ею. Значит, есть и такая кажущаяся любовь, которая противоречит истинной любви; от этой ложной любви и нужно отрешиться, в этом смысле и нули ю возненавидеть, возненавидеть не только себя или «душу свою», но и свою семью, и всех близких своих, и народ свой, – ибо в других местах Нового Завета требуется «терпение и от своего народа». Вот эта-то истинная ненависть, упраздняющая ложную любовь, ложную и слепую привязанность к своему родному – она-то и есть то самоотречение – не личное только, но и семейное, и родовое, и национальное, которое выдумано не мною и какими-нибудь западниками, и возвещено и западу, и востоку в Новом Завете – в выражениях более резких, нежели самоотречение». Владимир Соловьев. Национальный вопрос в России. Вып. 1-й. изд. 3-е. СПб. 1891, стр. 62 – 63 – Вот уж вспомнишь: «во гресех зачала меня мати моя».

114

«…Мы самодовольно взирали на трудный и скользкий путь западного собрата сами сидя на месте, и сидя на месте не падали». (Влад. Соловьев. Три речи в память Достоевского. М., 1884, с. 47). Так определен им смысл исторического существования восточной церкви, в отличие от западной.

115

См.: «Национальный вопрос в России». Эта книга собственно идейного raison d’etre (смысла – фр.) не имеет.

116

«Это слово соединения есть слово святое и божественное, оно одно можем дать нам и истинную славу сынов Божьих: “блаженны миротворцы, яко тии сыново Божии нарекутся…” В соединении церквей я вижу не умерщвление русской церкви, а ее оживление, небывалое возвышение нашей духовной власти, украшенье нашей церковной жизни, освящение и одухотворение жизни гражданской и народной (какие все идеалы, и ни слова об истине!). Для того чтобы это совершилось, необходимо самоотречение не в грубом физическом смыслов, не самоубийство, а самоотречение в смысле чисто-нравственном, т. е. приложение к делу лучших свойств русской народности – истинной религиозности, братолюбия, широты взгляда, веротерпимости, свободы от всякой исключительности и прежде всего – духовного смирения» (курсив в последнем слове г. с-ва)… О духовном смирении русского народа я не только слыхал, но и поверил ему, и не только поверил, но и опираюсь на него в своих взглядах на церковный вопрос… Я, к сожалению, не могу ни принять, ни даже понять совета, с которым ко мне обращаются: не отделять себя от народа, воссоединиться с русским народным духом. Я не знаю, что под этим разумеется, про какой дух говорится. Тот ли это дух, который водил наших предков за истинной верой в Византию, за государственным началом к варягам, за просвещением к немцам, дух, который всегда внушал им искать не своего, а хорошего». (Там же, с. 72–73).

117

Внешнее оправдание, центрально отвергнутое Христом, центрально же принято католичеством в так называемом учении о спасении через «добрые дела» (I. с. факты поступки, творимые без живого участия в их совести).

118

Католицизм исторически обозначает собою отделение, сектантство – ибо от церкви, оставшейся после разделения в том же содержании, как и до него, очевидно, именно он отделился, сектотизировался, чтобы это содержание видоизменить, и уже начиная его видоизменять в самый момент отделения.

119

Не отвергая возможности и нужды самоулучшения и даже саморазвития, самоизменения, церковь, однако, к этому трудному и великому шагу приступает не иначе как в бережной любви, зная, что Спасителем она указана как охрана человека против внедрения злого духа («где два или три соберутся во имя Мое – Я посреди их»). Видоизменившись вне единения с восточными церквами, католичество вышло из их согласия и тем разорвало любовь, вне которой церковь и невозможна. Его историческая сущность в том вся выражается, что оно есть мятеж против церкви, собой обусловивший возможность и всех последующих от нес отпаде! (протестантизм XII в., деизм XVII, атеизм XVIII и т. д.).

120

Инквизиция и иезуитский орден; принципы последнего мы можем принять за принципы вообще католичества по аксиоме: что в части есть, есть и в целом.

121

Выше мы уже отметили, что вопрос об истине как бы исчезает, туманится перед глазами г. Вл. Соловьева, и он манится исключительно внешними ожиданиями: «возвеличения власти духовенства», «украшения церковной жизни», «оживления и одухотворения – гражданской» и т. п.

122

Самое любопытное в истории отношений Восточной и Западной церквей есть то, что первая никогда, собственно, не боролась, не умела этого (и, мы глубоко убеждены, не должна уметь – не для этого она на земле). Так что требование открыть свободу западной пропаганды, напр. у нас, есть соответственное требование повалиться перед наступающим врагом. Православная церковь не хочет враждовать и спорить, наконец, считает себя неспособною к этому (мы думаем, не имеет для этого исторических и мистических в себе задатков); по крайней мере, способ защиты ведь не могут же оспаривать у нее наступающее: она и избирает себе соответственный – неслушание. Она просто хочет молиться и, конечно, вправе пожелать, чтобы ей в этом не мешали, а внешние ее стражи вправе не допускать «богословов», которые хотели бы войти в храм, и, уставив его кафедрами, начать словопрения. Не время и не место – у нас и теперь – для этого: дьякон читает ектению, народ «миром» молится, скоро запоют Херувимскую песнь: к чему споры, и для чего, о чем?.. Одно желание, к одному усилие есть у верующей в себя церкви: чтобы горяча была ее молитва и чтобы там, за стенами храма, она как бы продолжалась, не остывала, теплилась, трансформируясь в каждом месте и времени, сообразно вещам, к которым применяется, но не в смысле и духе своем, а лишь в образе применения. Полнота и живость церковной жизни, вот что остается для нее одно при вере уже в истинность.

123

«Наша история представляет два великие, истинно патриотические подвига: призвание варягов и реформу Петра Великого. Я не говорю о принятии христианства при Владимире Св., потому что в часу в этом событии не столько подвиг национального духа, сколько прямое действие благодати и Промысла Божия. Однако и здесь заслуживает замечания, что Владимир и его дружина не боялись принять новую веру от своих национальных врагов, с которыми они были в открытой войне…»

Склонность к розни и междоусобиям, неспособность к единству, порядку и организации были всегда отличительным свойством славянского племени. Родоначальники нашей истории нашли и у нас это природное племенное свойство, но вместе с тем нашли, что в нем нет добра, и решились ему противодействовать. Не видя у себя дома никаких элементов единства и порядка, они решились призвать их извне и не побоялись подчиниться чужой власти. По-видимому, эти люди, призывая чужую власть, отрекались от своей родной земли, – на самом деле, они создавали Россию, начинали русскую историю. Великое слово народного самосознания и самоотречения земля наша etc… было творческим словом, впервые проявившим историческую силу русского народа и создавшим русское государство… Нас постигло бы без этого и т. д., но «мы были спасены от гибели национальным самоотречением» (с. 33–84).

«Россия XVII века… нуждалась во внешней цивилизации и в душевном просвещении. И вот, как прежде приходилось искать чужого начала власти за неимением своего, так теперь» и т. д. «И тут опять должен был проявиться у нас истинный патриотизм – бесстрашная вера и деятельная практическая любовь к родине. Такая вера в Россию, такая любовь к ней были у Петра Великого и его сподвижников. Для народного самолюбия» и т. д., «но Петр верил в Россию и не боялся за нее. Он верил, что европейская школа не может лишить Россию ее духовной самобытности и только даст ей возможность проявиться. И хотя полного проявления русского духа мы еще не видали, но все, что у нас было хорошего и оригинального в области мысли и творчества, могло явиться только благодаря петровской реформе; без этой реформы…» и т. д., и. т. д.; в заключение: «реформа Петра Великого была в высшей степени оригинальна (его курс) именно этим смелым отречением… этим благородным решением – порвать с прошедшим народа рада народной будущности» (с. 86–87).

«Не национальное самолюбие, а национальное самоотречение в призвании варягов создало русское государство; не национальное самолюбие, а национальное самоотречение в реформе Петра Великого дало этому государству образовательные средства, необходимые для совершения всемирно-исторической задачи. И неужели, приступая к этой задаче, мы должны изменить этому плодотворному пути самоотречения, ведь плоды нашего национализма только в церковном расколе с русским Иисусом и осьмиконечным крестом (какой взгляд на раскол после всего, что о нем написано!) И плоды нашего национального самоотречения (в способности к которому и заключается паша истинная самобытность) – эти плоды налицо: во-первых, наша государственная сила и, во-вторых, наше просвещение… Но окончательно и безусловно ценного ни там, ни здесь еще нет: и государственность, и мирское просвещение суть только средства. Мы верим, что Россия имеет в мире религиозную задачу. В этом ее настоящее дело, к которому она подготовлялась и развитием своей государственности, и развитием своего сознания, и если для этих подготовительных мирских дел нужен был нравственный подвиг национального самоотречения, тем более он нужен для нашего окончательного духовного дела». (Влад. Соловьев. Национальный вопрос в России. СПб., 1891 г. С. 89–40).

124

«Восстановление единства и согласия христианской церкви, положительная духовная реформа – вот наша главная нужда, столь же настоятельная, но гораздо боле глубокая, чем нужда в государственной власти во времена Рюрика и Олега или нужда в образовании и гражданской реформе во времена Петра Великого… Призвание варягов дало нам государственную дружину. Реформа Петра Великого, выделившая из народа так называемую интеллигенцию, дала нам культурную дружину учителей и руководителей в области мирского просвещения. Та великая духовная реформа, которую мы желаем и предвидим воссоединение церквей, должна дать нам церковную дружину… духовных жителей и руководителей церковной жизни, истинных показателей пути, которых желает, которых ищет наш народ… как те два первые дача – введение государственного порядка и введение образованности – могли совершиться только через отречение… так и теперь для духовного обновления России необходимо отречение»… (там же, с. 41–42).

125

«Мы воспользовались чужими силами в области государственной (т. е. при Рюрике) и гражданской (при Петре Великом) культуры. Но для христианского народа внешняя мирская культура может дать только цвет, а не плод его жизни; этот последний должен быть выработан более глубокой и всеобъемлющей – духовной или религиозной культурой, в которой мы остаемся доселе совершенно бесплодны» (там же, с. 42; курсивы принадлежат г. Вл. Соловьеву) и должны быть оплодотворены через воздействие на нас католической церкви.

126

Курсивы принадлежат Вл. Соловьеву.

127

Этими словами оканчивается пятая и последняя между книгами Моисеевыми, получившая название свое от изложенных в ней постановлений, обнявших жизнь еврейского народа во всех подробностях религиозного, гражданского, экономического быта и действительно способных стать законом жизни.

128

В одном из заседаний «Московского психологического общества» за прошлый год, вызвавших столь бурную и памятную полемику в нашей литературе.

129

Сокровищница греческого языка (лат.).

130

«…И что же, едва успел Стефан Яворский в своем богословском трактате с такою решительностью присвоить церкви два меча (т. е. силы нравственной и власти гражданской), как уже должен был отдать их в руки мирского начальника. Из блюстителей праздного престола патриаршего он волей-неволей делается бесправным председателем учрежденной Петром Великим духовной коллегии, в которой наше церковное правительство явилось как отрасль государственного управления под верховною властью государя – крайнего судии сей коллегии, и под непосредственным начальством особенного государственного сановника – из офицеров доброго человека, кто б имел смелость и мог управлять синодского дела знать. Беспристрастный и внимательный взгляд на исторические обстоятельства, предшествовавшие учреждению синода и сопровождавшие его, не только удержит нас от несправедливых укоров великой тени преобразователя, но и заставит нас признать в сказанном учреждении одно из доказательств той провиденциальной мудрости, которая никогда не изменяла Петру Великому в важных случаях. Упразднение патриаршества и установление синода было делом не только необходимым в данную минуту, но и положительно полезным для будущего России. Оно было необходимо, потому что наш иерархический абсолютизм, искусственно возбужденный юго-западными влияниями (отчего не сказать прямо «католическими»), обнаружил вполне ясно свою несостоятельность» и т. д. См.: «Национальный вопрос в России». Т. II. С. 20.

131

Вот пример, как г. Вл. Соловьев обходит ему неприятную истину: приведя слова мои (из ст. «Свобода и вера»): «Не более, чем в протестантстве, есть веры и в католичестве: иезуит, во имя Христа хватающий протестантского младенца и, читая молитву крещения, обваривающий его кипятком, дабы он не остался жив. Не вернулся к родителям и не стал в ряды колеблющих камень Петра – это исступление, нежели вера», – он, не отрицая поразительного факта, практиковавшегося в знаменитом ордене, оговаривает «обваривать младенцев кипятком не есть правило (как будто это я утверждал, и, между тем, отрицательная частица не уже внедряется в ум читателя и затемняет, не отвергая, факт) католической церкви (как будто о ней всей я говорил). Это несколько напоминает правило, содержащееся в курсах нравственного богословия иезуитов: «Если ты убил человека и на суде тебя спрашивают об этом под присягою, ты можешь сказать – нет, не убивал», добавляя мысленно: до его рождения (reservation mentalis – умственная оговорка). «И Бог, видящий тайное», по мнению иезуитов, не предаст убийцу «явному» суду.