скачать книгу бесплатно
Непокрашенный покосившийся штакетник был таким редким, что за ним легко просматривалась вся придомовая территория. Сам домик был небольшим, одноэтажным, но добротно сложенным из белого кирпича. Два окна, покрытые облупившейся бежевой краской, выходили на улицу. Видимо, точно такой же краской когда-то была покрашена деревянная крыша.
Калитка запиралась изнутри на проржавевший шпингалет. Татьяна дотянулась до задвижки и вошла во двор.
Слева от дома стояло старое дерево грецкого ореха. Егорка подошёл к нему. С интересом рассмотрел крепкий ствол и задрал голову вверх.
– Мам! Тут ягодки какие-то! Маленькие и зелёненькие.
– Это не ягодки, это орешки. Они будут расти до самой осени, и только потом их можно будет есть.
– Жалко, что сейчас нельзя. Я проголодался, – отозвался мальчик.
– Ну началось! Пошли в дом, посмотрим, что там.
Татьяна подошла к низенькому порожку, поднялась, опустила на крыльцо дорожную сумку и вставила единственный ключ в замочную скважину. Ключ легко повернулся в замке. Она толкнула обитую красным дерматином дверь и вошла в дом.
На неё пахнуло затхлостью нежилого помещения. Небольшой коридорчик разделял дом на две неравные части: в меньшей была кухня, а в большей – две смежные комнаты. На стенах висели чёрно-белые снимки незнакомых людей. Мебель, а точнее рухлядь, пряталась под пыльными простынями. Быстро скинув с мебели саван, Татьяна поморщилась и пошла на кухню.
Стол, пара стульев, заскорузлая кухонная плита, старенький советский холодильник и раковина с зеркалом. Проверив работу скромной бытовой техники, Татьяна отправилась осматривать двор.
– Мама, мама, смотри! – послышался голос Егорки из-за дома. – Смотри, что я нашёл!
Татьяна достала сигарету, щёлкнув зажигалкой, с удовольствием затянулась и неспешно направилась к сыну. Двор оказался большим и на удивление ухоженным. Мягкая трава расстилалась аккуратным газоном. Живой изгородью тянулись по периметру участка садовая малина и смородина. А деревья! Абрикосы, вишня, черешня чёрная и белая, скороспелая яблоня-ранетка и даже персик.
Татьяна удивлённо присвистнула. Егорка уже нарвал спелых абрикосов, уписывая один за другим.
– Я там ещё домик маленький нашёл, а рядом дрова, – деловито отчитался он.
Татьяна огляделась в поисках «ещё одного домика». Действительно, в дальнем углу участка стоял маленький сарай, имевший отдалённое сходство с домом за счёт мутного окна. Рядом с сараюшкой лежала аккуратная поленница.
Татьяна отправилась было искать баню, но, так и не найдя, быстро забыла о бесполезной поленнице.
Насыщенные впечатлениями, они решили пораньше лечь спать. Татьяна обнаружила в шифоньере комплекты выцветшего, но всё же чистого белья. Застелив две скрипучие железные кровати, легли. Ночь, душная и прелая, заползала в открытое окно новыми для них звуками. Запели, заголосили хором лягушки. Залаяла и смолкла, не найдя поддержки, соседская собака. Пролетела, ухая, ночная птица.
Кто-то завозился на чердаке. Мыши, что ли? Ну конечно, в таком старом доме должны быть мыши. Татьяна поёжилась, а потом забылась недолгим сном.
Шкрап-шкрап. Тоненькие коготки царапают шелушащуюся обивку входной двери. Эти твари ещё и в дом хотят забраться! Татьяна садится на кровати, но не спускает ноги на пол.
Шшшшшкрап… Когтистая лапка настойчиво проверяет старый дерматин на прочность. Завтра же надо купить мышиной отравы!
Татьяна чувствует, как по коже пробегает дрожь, натягивает повыше одеяло и закрывает глаза. «Шкрап-шкрап-шкрап» – тихо звучит в последний раз, и всё стихает.
***
Сон это был или нет, но на следующий день Татьяна отправилась в сельский магазин. Приобретя всё необходимое и попутно заинтересовав местных кумушек своей персоной, она шла домой. Недалеко от дома встретилась баба Нюся.
– Ну что, соседушка, как обустроились? Как ночь на новом месте? – неодобрительно косясь на сигарету, завела разговор старуха.
– Ничего, привыкаем понемногу. После города нам тут всё в новинку. Да ещё мыши ночью скреблись в дверь…
– Кто скрёбся? – бабка внимательно посмотрела на собеседницу.
– Мы-ши, – громко по слогам произнесла Татьяна и потрясла пакетом. – Я вот и отравы прикупила.
– Отрава тут не поможет, Танюша, – задумчиво произнесла старуха. – А где мальчик твой? Дома?
Татьяна кивнула. Старуха закивала в ответ и пошла по своим делам, не попрощавшись.
Ночью было тихо. Наверное, грызуны передохли, подумала Татьяна, но на следующую ночь шум повторился с удвоенной настойчивостью. А ещё через пару ночей шум уже чередовался с тихим постукиванием.
Видимо, присоединились крысы. От этой мысли Татьяна содрогнулась. То, что мышиная отрава не произвела на более крупных тварей никакого эффекта, показалось разумным объяснением. Нужно бы опять сходить в магазин за новым ядом, но тратить ещё раз три сотни совсем не хотелось.
Привыкнем, решила Татьяна.
***
Неделя пролетела незаметно. Загорелый, окрепший Егорка целыми днями носился по улицам. Бегал на речку, лазил по деревьям и объедался фруктами. Кажется, даже завёл себе друга! Это особенно радовало, так как одноклассники недолюбливали тщедушного низкорослого Егорку и никогда не звали его в свои игры. Мальчик же, лишённый отцовского внимания, остро нуждался в мужской компании и болезненно реагировал на безразличие сверстников.
Несколько раз мать предлагала Егорке привести нового друга домой, но сын отказывался, ссылаясь на то, что друг не хочет. Кто поймёт этих мальчишек! И Татьяна махнула рукой, оставив попытки познакомиться.
Весь день нещадно палило на редкость знойное июньское солнце. В доме было нестерпимо душно. Егор затеял какую-то игру в густой тени за поленницей и весь день просидел там. К вечеру марево не спало, и, готовясь ко сну, Татьяна широко распахнула окна в доме.
А ночью её разбудила песенка.
Кто-то под окном тихо напевает знакомый мотив:
Вновь расцветает сон-трава
И заплетает нашу речь…
И так кружится голова,
Что хочется в траву прилечь.
Татьяна прислушивается. Может, чудится?
Нет, не чудится. Кто-то прямо под окном сидит и детским, немного писклявым голосом повторяет слова колыбельной…
Ночь всех пытается обнять,
Ты за руку её держи,
Нам вместе будет сладко спать,
Не так на свете сладко жить…
– Кто там? – От страха голос срывается на писк. Татьяна откашливается и повторяет вопрос, подходя к окну.
– Да кто там шутит!? По ушам хочешь схлопотать? – смелее говорит она. Конечно, это проделка местных мальчишек. Уверенная в своей догадке, она по пояс высовывается в окно.
Уличный фонарь тускло освещает двор. В его редком свете виднеется нечто… Оно напоминает силуэтом младенца. Маленький рост, несоразмерная тщедушному тельцу круглая голова. Длинная верёвка тянется из живота и свисает между широко расставленных ножек…
Кукла? Татьяна прищуривается. Верёвка глянцево поблёскивает.
Пуповина!
Она в ужасе отшатывается от окна. Какому придурку хватило ума подкинуть эту уродливую игрушку? Сердце учащённо бьётся. Ноги и руки мелко трясутся.
Потом на помощь приходит здравый смысл. А если этот псих ещё здесь, наблюдает за ней? Во дворе, рядом с домом.
На цыпочках, прижимаясь к стене, Татьяна крадётся к окну и захлопывает его. Потом подпирает хлипкую дверь столом. Оценив самодельные баррикады, она берёт чугунную сковороду из кухни и занимает оборону у двери, пододвинув табурет.
***
Под утро её всё-таки сморил сон. Очнулась она на полу. Дневной свет заливал комнату. Сына нигде не видно. Выскочив на порог как была в ночнушке, она позвала сына. Мальчик не отзывался.
Заметив возле калитки соседку, Татьяна окликнула старуху:
– Анна Петровна, вы Егорку моего не видели?
– Нет. Можно зайти к тебе? – Не дожидаясь разрешения, баба Нюся толкнула хлипкую калитку и вошла в дом.
– Ты чего бледная такая? Али не спала всю ночь?
– Спала не спала, скорее дремала, – Татьяна накинула халат.
– А чего молодке не спится? Любовь какая приключилась? – полюбопытствовала старуха, поднимая с пола стул и присаживаясь на него.
– Скажете тоже! – махнула рукой Татьяна. – Какой-то идиот куклу мне подкинул во двор.
– Это что за кукла такая?
– Как будто младенец, знаете, «бэби борн», что ли. Таких по телеку в рекламе показывают.
– С пуповинкой неперерезанной? – понимающе осведомилась гостья.
Татьяну окатило холодом.
– А вы откуда знаете?
Старуха встала. Подойдя к одному из фотопортретов на стене, остановилась, внимательно рассматривая молодую девушку.
Серьёзное, выразительное лицо без улыбки. Толстая коса на манер обода опоясывала голову. Девушка выглядела лет на двадцать пять, но в то сложное время молодёжь рано взрослела. Героине портрета на момент фотосъемки могло быть всего шестнадцать.
– Нина Зотова, – бабка постучала пальцем по портрету. – Нинка-картинка, как её звали. Красавица. Я тогда девчонкой была, но её хорошо помню. Парни деревенские гурьбой за ней ходили. Но она никого к себе не подпускала. Строгая была. Да и с таким отцом, как у Нинки, больно не забалуешь! Лютый был казак. Что не по нём, за космы так отходит, мало не покажется.
Старуха вздохнула и отошла к окну.
– Одно время поправилась Нинка. Стала нерасторопной, мешкотной. По деревне слухи всякие поползли, мол, на сносях наша гордейка. А тут с матерью слышим: у соседей шум, крики! Нинка в слезах из дому, а за ней отец с нагайкой. И дубастит беднягу, и дубастит. Верными те слухи, значит, оказались. А замуж так никто и не взял.
Старуха замолчала. Взгляд её был устремлён сквозь портрет, сквозь стену. Туда, куда Татьяна не могла заглянуть при всём желании.
– Дальше что было, Анна Петровна? Нашли парня того?
– Ась? – рассеянно переспросила соседка. – Парня, говоришь? Нет, не нашли. Не сыскался жених. И вот же поди! То ходили за ней, словно на привязи, а как прознали про беременность – все как один пропали. И поползли по деревне новые слухи, да такие срамные, что вот веришь, Танюш, жизнь прожила, а всё равно тошно вспомнить.
Старушка посмотрела на Татьяну, словно прикинув, можно ли ей доверить такую тайну, пожамкала тонкими губами и продолжила.
– Отец же её вдовий был. Супруга померла давно, ещё перед войной. Он так бобылем и остался. Ну вот и судачили, что он сам дочку-красавицу обрюхатил. А как срамное пузо на нос полезло, так и взбесился пуще некуда. Нинка с позору такого лишний раз людям на глаза не казалась. Стала тише воды, ниже травы. Бывало, выйдет во двор, ходит, нигде не приткнётся. И всё смертную колыбельную напевает. У самой-то глаза пустые-пустые.
– Как вы сказали? Какую колыбельную? – не поняла Татьяна.
– Смертную. На смерть ребёночка, значит, когда он матери не нужен. Да вы городские, поди, и не слышали про такое. А моя бабка много их знала. Погодь, сейчас напою тебе.
И соседка принялась шевелить губами, сплёвывать, задумчиво поднимая глаза к потолку. Через пару минут затянула скрипучим голосом:
Вновь расцветает сон-трава
И заплетает нашу речь…
И так кружится голова…
– Что хочется в траву прилечь, – закончила за ней Татьяна.
– Прилечь и не встать, – кивнула старуха. – А ты почём знаешь баюльную эту?
– Аборт-то чего не сделала? – проигнорировав вопрос старухи, спросила Татьяна. – Нинка эта ваша?
Татьяна легко пошла на этот шаг после ссоры с мужем. Убить, вырвать с корнем, уничтожить его дитя – тогда это казалось самой изощрённой местью, самым правильным поступком. Да и сейчас, спустя несколько лет, она не жалела о содеянном. Её матка – её правила. Муж, узнав об аборте, молча собрал вещи и ушёл, вычеркнув первую жену из своей жизни.
– Ладно там, в больницу не ляжешь, но есть народные средства. Женщины же как-то справлялись? – продолжила Татьяна свою мысль.
– Кто ж её знает? – задумалась бабка. – Может, не надоумил никто, без матери всё же росла, а может, суда Божьего побоялась. Да только в положенный срок родила Нинка пацанёнка. Чернявого, как и её отец. Я почему знаю, потому как мамка моя роды у ней принимала, а я, значит, на подхвате была. Вот всё лично и видела.
Старуха снова пожевала губами, снова примерялась к Татьяне, можно ли ей довериться до конца.
– А только не жилец он был! С волчьей пастью мальчонка родился, с вот такенной расщелиной, – бабка вертикально приложила два сжатых пальца между губой и носом. – День прошёл, другой, неделя, а пацанёнок всё живёт и живёт. Да такой горланистый был! За три дома слыхать. Ну, все думали, жизни в нём много, раз сил на такой крик есть. А как-то всё стихло. Нет ни Нинки, ни мальчонки ейного. С месяц не видали мы никого.
Что-то скрипнуло в коридоре, и Татьяна вздрогнула. Ветер, конечно, ветер гуляет по старому дому.
– Так мать не утерпела, сама пошла, – продолжала соседка. – Рассказывала потом, что зашла в хату, а там грязь, нечистоты. Нина лежит на грязной тряпице, как дворняга какая. Сама тощая, кости под жёлтой кожицей так и торчат. Лицо осунувшееся, только глазищами безумно вращает. Мамка моя к ней: «Ниночка, милая, ты чего же это, на полу-то? Где младенчик?» А она как закричит, как заорёт дурниной: «Бесовое отродье! Бесовое отродье!» И матери груди свои обнажённые показывает. А там месиво одно изрезанное-изъеденное, будто зверь драл.
– С отцом её что стало? – поморщилась Татьяна. Что у этих деревенских в голове, в такие глупости верят?
– Нинка как от бремени разрешилась, отец на третьи сутки повесился. Вот прям на этом орешнике, что у дома. Выбрал сук покрепче, в исподнем в петельку и полез. Низенько так у земельки повесился. Когда его сымали, я сама видела ноги его объеденные. Значит, зверь этот и об него зубки поточил. Мамка моя кое-как Нинку выправила, выходила, но рассудком девка помутилась. Помыкалась немного, да и ушла в неизвестном направлении. А дом этот с землицей племяннице ихней достался, Носовой Ирке. Только не заладилась и у ней тут жизнь. Полгодика прожили и в город умотали. А дом сдают, таким вот, как ты.
Старуха ещё немного поглазела на портрет и пошла к выходу. Остановившись в дверном проёме, она обернулась.
– Уезжай отсюдова, Танюша. И мальца своего поскорей увози. Плохое тут место, знаю про то, что говорю. Скучно игоше-дитятке одному, а людям это завсегда верная погибель.
– Какой ещё Игоша? – через силу усмехнулась Татьяна.
– А ты послушай, не зубоскаль. Вот мать дитя народит, а возлюбить не взлюбит. Смерти ему пожелает. Покрестить не успеет, младенчик помрёт, никто слезинки по нём не проронит, да ещё и земле предаст не по-православному. Игоша из такого мертвячка и появится. Будет живым мешать да с собою звать. – С этими словами баба Нюся развернулась и ушла.
Умалишённая старуха… Татьяна трясущимися руками захлопнула дверь. Не бабка ли эту чёртову куклу подкинула? И так ехидно ещё спросила про пуповину. Небось сама же и обвязала верёвкой, ведьма старая. У пенсионеров когда от маразма крышняк рвать начинает, они и не такое выкинуть могут.
– Ну я тебя, стерва, на чистую воду выведу. Психушка по тебе плачет! – Татьяна глянула на часы. Уже два… На неё накатил приступ тошноты: за бредовыми россказнями забыла позавтракать, а уже давно пора обедать. И Егорка, как назло, куда-то подевался.
