Большая ловитва

Однако Булгак мне живым нужен! Шуй, расчищай путь Молчану, выводя на Булгака!

Молчан, твоя цель – конь Булгака, избегая сразить самого! Опознаешь его по длинным власам из-под шлема – у иных таковых нет. Промахнешься стрелами, пускай в ход сулицы: исхитряйся, как сможешь! А когда окажется Булгак без коня, либо под ним, скрутят его иные – ты прикрывай их, будучи рядом.

А одолеем ворога, ждут всех награды щедрые! Сами ведаете: никогда не скуплюсь отличать за доблесть…

Об остальном обговорю с Невзором: после меня он – начальствующий. Все, что еще надобно, от него и узнаете…

Осмотрите оружие, дабы не подвело в бою, и облачайтесь в доспехи – в тени не перегреетесь в них. А допрежь проверьте наново, хороши ли привязаны кони, не забыв и подменных.

Левша, едва снарядишься, сразу же и отправляйся на дозорное древо! Подменять тебя будет Будимир – равно с тобой зоркий. Будимир, ежели при тебе покажутся гости наши, не вздумай выводить трели, как Левша: сице не получится у тебя, и не распознаем твой сигнал. Лучше закукуй – сие любой сможет, да и мы разберем. И лишь прокукуешь осемь раз, сразу спускайся и беги к остальным!

Пойдем, Невзор! И отошли они …

XXXV

«Кажись, собрался-таки! И ничего не забыл, – мысленно подытожил Молчан. – Впору и выходить. Вон и Доброгнева уж изготовилась… Одно тревожит: вдруг Жихорь перехитрит мя?

Отъедет наш обоз, а сей со своей ватагой подберется по дороге вдоль реки и ударит по городищу. И кто будет оборонять стариков, женок и малых? Из тех, кто сейчас не в поле, а напугался ехать на торг, лишь Скурата и Балуй испытаны в ратном деле. Однако их избы на разных окраинах городища: не успеют они сплотиться, аще налет. За доблесть Стояна и Гладыша не поручусь я! А Яроок знаком с Жихорем еще с детства – может статься, что в сговоре с ним ноне. Всякое тут возможно…».

И верно! Осьмь лет тому, когда вернулся он из своей последней скрытной поездки по заданию Путяты в Булгар на Итиле, побывав и в Биляре – крупнейшем в Булгарии граде, и в Суваре, знаменитом своим базаром, узнал, что в его отсутствие объявилась, ниже по течению Москвы, артель лесных лиходеев.

Поначалу она грабила небольшие обозы, обходясь без убийств, и лишь оставляя обозных без груза и лошадей. А в самом конце весны, как и днесь, ударила, обнаглев, по селищу – недалече от того, где жила Млада. Большинство поселян трудоспособных лет пребывало на отдалении в полях, а остальных застигли врасплох. И разграбили селище подчистую, бесчестя юниц и женок! Еще и запалили иные избы. А немногих, кто сопротивлялся, упокоили. …

С изрядным опозданием кинулись за ними вслед все, кто примчались с полей, завидев дымы, да где там! И не догнали лиходеев.

Услышав о сем, Молчан не на шутку встревожился! Понятно, его городище не шло в сравнение с тем селищем: тут и в разгар полевых работ оставалось не столь и мало мужей, занятых ремеслами. Да и с напольной стороны было укреплено, не в пример селищу, рвами и земляными валами с частоколами на их вершинах.

Однако со стороны реки и оно не имело надежной защиты. А ведь разбойный налет внезапен, аки смерч-вихрь по ясной погоде и чистом небе!

И решил Молчан – бывалый, а единою и крепко битый, отчего и предусмотрительным стал, ведь умный извлекает и из собственных ошибок, а из одних чужих и дурак извлечь может, преподать жене, на тревожный случай, уроки по обращению с оружием.

Прикинул, на что хватит у Доброгневы, всегда стойкой духом, сил и сноровки, и вывел: вполне управится с сулицей, топориком и не длинным ножом. «Копье для нее тяжеловатым будет, – рассудил он. – Кистенем я сам толком не умею. А натянуть корду-тетиву моего боевого лука она не осилит».

Вслед объявил ей о своем намерении, сославшись: мало ли что, а вдруг пригодится? Думал: уговаривать придется, когда возразит она: не по-женски, мол, сие. А на удивление его, загорелась Доброгнева! И взялась обучаться столь рьяно, что в который раз осознал Молчан, елико повезло ему с женой…

Прежде прочего, овладела сулицей. Уже вскоре научилась ловко втыкать ее в мешок с соломой, укрепленный на уровне мужской груди. Муж подсказал, что смертелен для ворога укол в треугольную впадинку между грудиной и горлом. А внимая его показам и наставлениям, наловчилась и метать оное оружие, попадая им шагов с десяти в крупную репу, не уступавшую в поперечнике изрядному кулаку Молчана, насаженную на вкопанное копье.

Передал ей Молчан и начальные навыкам обращения с боевым ножом, указав: «При росте твоем, мужского ниже, всегда бей в брюхо, а получится – поверни нож в ране. С намотанными на него кишками никому не выжить! А ежели навалится кто на тебя, а нож держишь в деснице, полосни им по чуждой вые, да лезвие протяни с оттягом – точно испустит дух злодей сей!»

Однако даже не помышлял обучить ее метанию ножей: искусство то требует сильной мужской руки и многого времени, дабы овладеть им. Не для женок сие!

А вот легкий боевой топорик в самый раз им! Он и рубит лучше меча, и пробивает глубже, и удобнее на ближнем расстоянии. «Руки твои короче мужских, а стало быть, чем ближе ты к ворогу, тем труднее ему замахнуться на тебя, либо отвести руку для колющего удара. В сем сила твоя! – вразумил жену былой ратник. – Размахнувшись, бей с десной стороны, целясь в надплечье. Ежели ж попадешь наискосок в место, откуда выя растет, и того лучше!» И сам Молчан удивлялся, наблюдая, сколь скоро освоила Доброгнева технику сих ударов, отрабатывая их на свиной туше, поставленной стоймя.

Еще боле удивился Молчан, обнаружив, по завершении краткого курса молодого бойца, что зело понравился он Доброгневе! И столь вошла в азарт, что попросила обучить ее и стрельбе из лука!

А едва попытался вразумить, что не женское дело – лук, а с его собственным, боевым, и не управиться ей, оспорила, немедля: «Зато управлюсь с малым луком, что подарил ты Храбру, чая его в охотники!»

И непроизвольно чесанул Молчан темя: нечего было возразить!

Ибо вятичей, коих предполагали к охотничьему промыслу, обучали владению луком еще с пяти годков, да и Храбру было уж шесть. А Доброгневе – под тридесять, и сил у ней боле, чем у малого. Пришлось уступить ее напору…

Освоив тот лук старшего сына, и столь ловко, что даже возревновал Храбр, у коего в ту пору не получалось и правильно наложить стрелу, Доброгнева придумала новое! Захотелось ей на охоту, дабы проверить в лесу, целя в дичь, обретенные навыки! А сыновей есть с кем оставить всего на день.

Услышав сие, Молчан поначалу подлинно онемел, а вслед – в неистовство пришел! Ведь Доброгнева на гордыню его посягнула, не понимая того!

«Еще и попадет с первого же раза! – прикинул он, ярясь. – И нос свой задерет до небес! Затем и хвалиться станет: для нее-де и ловитва – нехитрое дело! Каково ж мне, первому охотнику во всей округе, будет выслушивать сие?! А вдруг прознают давние завистники, да потешаться надо мной начнут? Ведь непременно скажут, премного радуясь: мол, измельчал Молчан, коли жена его промышляет дичь, а сам-то, видать, уж неспособен… Ни за что! Никогда!! Близко не подпущу до леса!!!»

И напрочь отказал ей! – в самой невежливой манере. Хотя и дозволил изредка упражняться и с сулицей, и с ножом, и с боевым топориком, и даже с луком. Порой и упражнялась она, когда Молчан уходил на охоту.

Однако покинул Доброгневу былой азарт, будто его и не было.

И обида разъедала душу, и саднила в сердце, точно харкнул на них Молчан собственной желчью. А ведь тщилась она, как лучше, о похвале мечтая…

Теперь же ощутил Молчан сожаление. «Зря я вспылил в ту пору. Попусту на нее окрысился! Неправедно облаял! Не заслужила она такового», – мысленно покаялся он. Однако повиниться вслух – даже и не подумал.

А вслед обратился к жене:

– Не серчай, ежели что! А дабы не тревожился я за вас, когда отъеду, снеси в клеть оставшиеся три сулицы, а с ними и нож тот, с коим обучал тебя, и топорик второй мой – мне-то и одного хватит.

Храбру же накажи проверить свой лук, новый, и стрелы перебрать, да держать при себе – с ножом засапожным, пока не вернусь…

И напряглась Доброгнева, и без того вся встревоженная худыми предчувствиями.

А осознавала, ведая мужа, почти, как себя: не резон встревать с вопросами. Ежели захочет, сам откроет!

Он и открыл, с осторожностью подбирая каждое слово. Ведь и остеречь надобно, и не допустить лишнего беспокойства у жены. Посему скрытая лесть будет вельми уместной.

– Ты как-то – еще когда закапало с крыш, баяла мне: мол, развелось в лесах лиходеев! И опасалась, что могут набежать они на городище наше.

Вспомнив поутру те слова твои, рассудил: а ведь всякое может быть! И похвально предостережение твое, берегинюшка ты моя! Лучше излишняя опаска, нежели беспечность от скудоумия да лени! Хотя и не верится мне…

Похвала за предостережение вельми порадовала Доброгневу, а от ласкового слова «берегинюшка», коего не слышала от Молчана за все лета их супружества, аж зарумянилась она.

– А посему – вот мой наказ! – продолжил ее любимый муж. – Едва почуешь недоброе, без промедления собирай детей, и беги с ними к валам. Никакие злодеи не набегут оттуда! – напасть они могут токмо снизу, от реки. Там и рассудишь, вместе с иными, кои вокруг будут, как не поддаться ворогам, допрежь не прибудут с полей – вам на выручку.

При необходимости испроси совета у Скураты и Балуя, ежели окажутся рядом. Проверены они боем и не убоятся любых лиходеев.

Покидая дом, не забудь оружия в клети – памятно мне, сколь ладно управляешься с ним. Все оставь, а оружие – захвати! Прикажи от меня Храбру: чтобы нес его, а лук свой и тул со стрелами доверил Беляю. Тебе же хватит и малого в руце.

Аще понадобится, не жалейте с Храбром ни стрел, ни сулиц, ни ножей, а ты и топорика! Беляй же пущай с Третьяком хоронится.

И не страшитесь ни на миг, помня о скорой подмоге!

Выслушав Молчана, пообещала Доброгнева: аще случится недоброе, исполнит мужний наказ в точности. Как велено, тому и быть! И отлегло у Молчана на сердце, ведь не сомневался, что жена его не устрашится любой напасти и устоит пред ней, сумев и сынов сберечь.

А все ж не предполагал он, сколь размахнется Доброгнева с его убытием на торг…

XXXVI

Узнав, наконец, о роли, предназначенной ему, Молчан, внутренне обрадовался, что не придется пускать стрелы в людей Булгака, ни в чем не повинных пред ним. Особливо в ловчих – уж точно не причастных!

Загодя пожалел коня черниговского злодея. Открылось ему, зачем Путята наказывал взять три стрелы со срезнями. Не для тура их намечал!

А касаемо тура, по всему выходило: предстояло тому уцелеть, и огорчало сие. Однако днесь не столь уж мечталось ему, как накануне, о рогах, вожделенных. Ведь до него, новичка в ратном деле, окончательно дошло: никак не обойдется без крови – уже не миновать оного, и много ее будет, а может, и его собственная.

И время ли размышлять о пустом?

Время прилаживать тетиву!

Приладив и натянув ее для проверки упругости, извлек из тула все стрелы, наново осмотрев каждую из десяти. Оказались в порядке все три сулицы, равно и боевой топорик с подсапожным ножом, с коим он был неразлучен еще с отрочества. Оставалось удостовериться, хорошо ли привязан конь да приторочить оба тула и топорик. А дале, предварительно ласково огладив Серка и высказав ему добрые слова, осторожно водрузиться в седло, попробовав привстать в стремени.

Вслед за испытанием сим Молчан с радостью ощутил: десное колено, и без того почти не беспокоившее уже при ходьбе, вполне выдержит стремя, и не станет помехой для пуска стрел на скаку. С той же осторожностью он мягко спустился оземь и начал облачаться в пластинчатый свой доспех.

А облачившись, не без труда натянув шлем, и взяв в шуйцу можжевеловую рукоять щита своего, округлого, вдруг ощутил прилив азарта, как пред большой охотой. И вмиг отлетели от него даже остаточные сожаления!

Не осталось в нем и мысли одной, опричь о грядущем бое. Ни о Младе, ни о родителях, ни о туре.

На коня! – вперед, и скорее б!

Мысленно он уже взлетел в седло, изготовившись рвануть вскачь, однако пришлось прерваться. Ах, как не вовремя затребовал его Невзор! – на самом волнительном месте…

Неизменно глядевший лишь исподлобья и отчасти косоротый Невзор, обвел собравшихся строгим взором, словно ощупывавшим каждого в явном недоверии к тому. Все были на месте, исключая Левшу в смотровом дозоре. Зато стоял Берендей, коему, вроде бы, полагалось выслушивать перед боем токмо от Путяты, из чего Молчан сразу вывел, что Невзор и точно второй по старшинству в их отряде.

До указаний по существу Невзор потребовал полного внятия, выразительно посмотрев при этом на сжатый кулак свой. Добавил, что спрашивать его могут, токмо испросив разрешения на вопрос. И началась сущая придирчивость!

Будимиру было резко предъявлено, что засапожный его нож вылез из голенища аж на половину перста боле положенного и может выпасть при скачке. Первуше основательно досталось за доспех, сидевший на нем и в самом деле кривовато, однако надо ли было орать из-за столь малого огреха? А Берендей выслушал о себе многое, о чем не принято высказывать при красных девицах, за неплотно затянутый узел на привязи его коня. И Молчан, замыкающий в сем разборе, ясно осознал: крепко получит на орехи и он.

И получил! Да столь, что заполыхали его уши. Невзор, набравший обороты в предыдущих укоризнах, не проявил и тени снисхождения к младшему родичу своего начальствующего.

И даже возраст его – на заре младости, а посему не самый зрелый, не стал принимать во внимание, огласив с ехидством и явным намеком на родственные связи Молчана с Путятой: «Начнется сеча, сопли твои уж никто не утрет! Сам изворачивайся!»

А всего-то и выявил Невзор две оплошки мелкие, ежели и были они взаправду. Две! – а елико пришлось выслушать!

Перво-наперво, недостаточно острый, объявил Невзор, наконечник у одной из стрел – с последующим уязвлением не без угрозы: «Не бывает тупых наконечников у справного лучника! Будь моя воля, отведал бы ты за сие!»

А еще представилось ему, что шлем Молчана, натянутый чуть не по уши, все же сидит избыточно высоко.

И наслушавшись брани, ощутив и явное недоверие к себе как к предстоящему ратнику, Молчан почувствовал, что убывает в нем боевой пыл.

Все же превозмог себя. Испросил разрешения, получив согласие, высказанное нехотя и сквозь зубы, и справился: надобно ли ему брать на врагов щит, раз не обучен владеть им? Ведь без щита ему будет удобнее прицеливаться на скаку и пускать стрелы.

У Будимира, Первуши и Берендея зенки на лоб полезли! Понеже сами они никогда б не рискнули на подобное, пребывая в подчинении у желчного, придирчивого и непредсказуемого в реакциях Невзора.

Да и Невзор, ожидая некое любопытство, праздное, и изготовившись жестко урезонить Молчана, заметно удивился. Ведь строго по делу был вопрос! И ответил не сразу, поначалу сам спросив:

– Ужель совсем не обучен ты закрываться щитом?

И когда Молчан подтвердил, что не обучен – даже и на земле, не то, что в седле, Невзор, покачав головой, являя недоумение, что таковое могло быть вообще, осведомился:

– А не боязно будет без щита-то?

Молчан, весь подобравшись и отслеживая каждое произносимое слово, с достоинством обозначил, что и без щита не раз он участвовал в охотах на волков, клыкастых, а скоро – бывалые охотники уже пообещали ему, что возьмут с собой, намеревается и на медведя в берлоге сходить – пусть на первый раз и в подмоге.

Выручит же его, при случае, сулица, коя намного длиннее, чем замах любого боевого топора. Ею, едино метательной и колющей, он владеет ловчее всех сверстников в городище и даже многих старших. А от прицельной стрелы с ближнего расстояния не успеть прикрыться щитом!

И Невзор, удивленный еще боле, подвел черту:

– А ты соображаешь, вроде. Размыслил не по годам своим!

От щита и точно мало проку, когда не владеешь им. Одна помеха! А сулица, аще и впрямь ты ловок обращаться с ней, не подпустит любой топор для удара им.

К тому ж, завалить коня под Булгаком обязан именно ты – сам и решай, как сподручнее.

Дозволяю не брать щит. Быть по сему!

Вслед за тем Невзор приступил к детальным наставлениям о месте и назначении каждого в грядущем боевом строю. Берендею наказал в особицу: «Едва рванете на черниговцев, опережай начальствующего при сближении с ними. Грудью его прикрывай!»

И повторил, вслед за Путятой, о человеке того в отряде вражьем, напомнив и обе приметы, верные.

Внимая и запоминая, никто из них не сомневался в том, что недолго им дожидаться боя. И необстрелянный еще вражьими стрелами Молчан, изначально не искавший приключений на свое седалище, исключая согласие поучаствовать в дальней охоте на тура, вновь ощутил бойцовский импульс: «Скорее б!» …

XXXVII

Выходя провожать Молчана, Доброгнева надела любимейшее свое украшение – жемчужное ожерелье.

Сам собрал он все перламутровые горошины для него, отыскивая раковины-жемчужницы в недальней речке с прозрачностью, чище неба ясного, и глиняным дном красноватого цвета.

Как происходило сие в подробностях, Добродея не ведала, а спрашивать Молчана не захотела. Однако о самом промысле, понятно, была наслышана.

Во времена тысячелетней давности в реках, на брегах коих селились вятичи, промышляли жемчуг белого цвета. И жемчужные бусы с торгов, равно и одежды, вышитые жемчугом, приобретенным там же, не были великой редкостью у жен состоятельных мужей.

За ним ходили обычно до скончания лета, начиная от второй его половины. Предварительно мылись в бане и молились духам, ибо считалось, что жемчуг мог даться в руки только человеку, чистому душой и телом.

Использовался плот с отверстием посередине. Высмотрев на дне жемчужницу в водогляд – полую берестяную трубу, ее извлекали через отверстие длинными деревянными щипцами или просто ходили в воде и нащупывали раковины ногами. Найдя в раковине жемчужину, ловец тут же клал ее в рот для упаривания-истомления, а затем оборачивал в мокрую тряпицу и клал за пазуху, чтобы жемчужина твердела.

Что было любо-дорого для Доброгневы на особицу? Да то, что муж сам собрал жемчужины для нее. Сам! Не на торге купил, а добыл собственными трудами, вслед отдав умельцу, дабы тот просверлил их, нанизал и наладил крепление. А елико холодности от него претерпела!

Когда навсегда памятным вечером ее, невесту, привели в дом к Молчану-жениху, где молодую встретили хлебом, равно и медом, забрасывая зернами ржи, дабы она была зажиточной и плодовитой, сколь мечталось ей о будущем счастье брачном! И когда, согласно обычаю, она разувала жениха перед тем, как в новых рубахах возлечь им на брачном ложе, тоже мечталось ей…

А оказались напрасными мечты!

На медовый месяц подарили им, как и подобало, бочонок чистейшего, на совесть процеженного меда, дабы молодые съели его за месяц, и первый ребенок в семье родился богатырем.

Однако первенец их припозднился с появлением на свет. Зане муж не особливо усердствовал с его зачатием. И не токмо потому, что собственный их дом ладил с нанятыми помощниками, дабы побыстрее отселиться от родителей, не докучая им, и уставал, наработавшись за день.

Случались ведь порой и дни отдыха. И что же? Даже и тогда, в редких любовных ласках с ней, был, аки судак мороженый. По всему видать: не лез ему в горло мед из того бочонка!

И ведала Доброгнева, в чем причина того, да изменить ничего не могла.

Однако она, даром что моложе Молчана на пять весен, оказалась старше его по уму и мудрее сердцем. Все понимала, все в себе таила, ни за что его не упрекала. И оттаял он-таки понемногу. А впредь – мало-помалу проникся к ней. И когда затяжелела она будущим Храбром, отправился на речку ту добывать жемчуг на ожерелье.

Вручая его, готовое, обошелся без нежных слов. Буркнул лишь: «Это твое. Носи!». Вроде, как и повинился за прежнее, однако не вслух.

Не укорив его за гордыню и в мыслях своих, Доброгнева, молча, приняла ожерелье.

И неожиданно для Молчана поклонилась ему.

«Да куда ж годится таковое?! Мне б обнять ее за всю сердечность и терпеливость! Зацеловать во искупление холодности своей, прежней, из-за Млады! А я?!» – мгновенно ощутил Молчан угрызение совести.

И неожиданно для Доброгневы и себя самого, обнял ее и впился устами в уста…

С того дня и наладилось их супружество. А позде и расцвело.

И предаваться бы им безмятежной жизнью в полном достатке до истечения дней их, земных, как однажды – ни свет, ни заря – незадолго до весеннего торга, а весна в том году объявилась на диво ранней, пожаловал в городище, в сопровождении троих, Путята – старший родич Молчана.

Муж не часто упоминал его в разговорах с Доброгневой, однако неизменно с почтением. А когда как-то спросила, чем занимается родич сей, Молчан ответил, что по купеческой части он, исполняя особые торговые поручения главных старейшин Земли вятичей, кои нельзя доверить никому другому.

И не приглянулся Путята Доброгневе при первой же их встрече!

Говорливый, шумный, развеселый, с шутками своими, прибаутками, нескромными. И будто праздный весь. А ее Молчан всегда при деле был, и при ней, жене его любезной!

И ко всему, ухарь по всем ухваткам, явно охочий до женского пола! Вон как взглянул на нее, токмо в избу зашел. Словно облапил взглядом своим, охальным!

А когда намекнула о том мужу, усмехнулся Молчан, загадочно, и вразумил ее: «Не принимай к сердцу! Купцы, что даже в заморские страны ходят, все таковые!»

На второй день, а вечор купно провели у родителей Молчана, ведь мать его приходилась Путяте младшей сестрой, отправились они, будто бы, на охоту. На некотором отдалении от них следом поехали и те трое верховых, будто охраняя.

Доброгнева приметила еще накануне, что старший из них – без малого перста на шуйце, хорошо знаком Молчану, ведь обнялись они при встрече.

И с чем же они вернулись? Заяц един да рябчиков четыре. Рябчиков, коих Молчан никогда и не считал за промысловую птицу!

«Неладное тут! Явно замутил сей старший родич!» – обеспокоилась Доброгнева, не подавая и виду.

А поутру ускакали все четверо. Путята пред убытием подарил ей браслет серебряный, молвив, посерьезнев: «За то, что мужа хранишь!»

Не надела Доброгнева тот браслет – из внутреннего недоброжелательства к старшему родичу своего мужа, и впредь всегда игнорировала…

XXXVIII

Меж тем, Молчан удостоверился: все в сборе. И вывел в мыслях: «Либо не донеслось до них известие о Жихоре, либо решили они презреть его».

В любом случае предстояло действовать по намеченному плану. И да поможет всем Стрибог!

В канун особливо опасных дел Молчан не избегал взывать к небесам.

Вот и в ожидании схватки с отрядом Булгака, обратился он к Стрибогу, Даждьбогу, Перуну и Сварогу – богу неба и небесного огня. Обращался не вслух, лишь шевелил беззвучно губами.

И не расслышал, что обозначился сзади Путята, спросив чуть ли не в ухо:

– Досталось тебе от Невзора? Не подслушивал я, а вем: досталось! У Невзора иначе и не бывает.

Однако в бою мало ему равных. Могуч! Единожды меня, раненого, спас, когда с дружиной Владимира-князя бились. На себе вынес…

Доверяю ему, равно самому себе. И ты доверяй: суров он, зато надежен. Истинный вой!

Молчан обернулся. Путята уж облачился в кольчужный свой доспех с наручами, из ворота коего проглядывала чистая рубаха василькового цвета.

Белого он не чтил, полагая, что тот боле годится для одежд на погребальном костре в мирные дни, а на смерть в бой идучи, лучше всего васильковый.

И уверял, похохатывая: «В рубахе такового окраса, особого, я на том свете точно приглянусь Ладе! И подберет она мне, богиня брака, невесту – самую пригожую изо всех покойниц!»

Решив, что верным было бы восстановить перед боем самые лучшие отношения со старшим своим родичем, Молчан попробовал подольститься:

– Родич, вспоминал токмо что о подвигах твоих, киевских, и аж завидки взяли! Мне бы то, да не сумел бы…

Герой ты! – и не стану баять по-иному. Горжусь, что в родстве мы!

Путята вначале не поддался на столь бесстыдную лесть чрез всякий край. И молвил с откровенной недоверчивостью:

– Что-то странна речь твоя, горячая, будто улещиваешь красную девицу. Не похоже сие на тебя…

– Знамо, не похоже. Ведь выправился, осознав неправоту! Теперь-то, перед схваткой, нет резона таиться. Может, и боле повинился бы, да токмо сам ты немного рассказывал о своих подвигах, – живо оспорил Молчан старшего родича, одновременно запуская, аки живца, и лукавство.

И клюнул Путята!

– Ладно, будь по-твоему! Раз еще нет соловья иль кукушки с дозорного древа, и в нетерпении я, поведаю еще об одном свершении в Киеве – чисто время скоротать… Все одно, боле нечем отвлечься.

Однако учти: едва встрянешь, сразу же и прерву речь!

– Родич, о чем ты?! Осознал ведь я, и каюсь за прежнее! – пылко воскликнул Молчан с таковой искренностью, что чуть сам в нее не поверил.