Додекафония

– Да какой там, – смущенно отмахнулся Сашка, – порой кажется, что до сих ничего толком не умею.

– Ладно уж – не прибедняйся. Гитарку мою не посмотришь? Дребезжит беспощадно, да ты и сам слыхал. И вообще много там чего подшаманить нужно. Я, правда, сейчас на мели, даже водяру в долг налили – так что за ремонт попозже отдам. Новую бы, конечно, взять, да вроде к этой прикипел.

– Ах, вот чего ты меня позвал? – рассмеялся Сашка, – напоить решил, чтоб гитару нахаляву починить?

– Чего сразу нахаляву? – напрягся Генка, – думал скидочку по-дружески оформишь.

– Шучу, чего засуетился? А кстати «Ямаха» твоя синяя – полуакустика, что с ней? Очень хорошая была.

– Очень хорошая… – ностальгически поддержал Генка, – «играючая». Продал давно. Ну так посмотришь?

– Да без проблем, в мастерскую приноси. Адрес запиши… Телефон мой остался? C тех пор так и не поменял. Работы летом не особо много – так что в любое время звони. Хотя я может на дачу на пару тройку дней смотаюсь, но ты все равно набери как зайти надумаешь.

– Ну спасибо! – повеселел Генка, – диктуй и мой новый запиши на всякий…

Приятели обменялись номерами и скрепили уговор водкой.

– Смотри-смотри, – кивнул Генка на ступеньки, ведущие на верхний этаж, – Витька в народ спустился – с небес сошел, – объявил он это с той же необъяснимой напускной неприязнью, с которой говорил о Завьялове да так что и не поймешь говорил он это искреннее или шутливо, по-приятельски.

– А это кто?

– Лилеев – совладелец, но поглавнее чуток.

* * *

Вспомнилась та самая интернет статья пятилетней давности о «Завале» и двух его бессменных хозяевах – верных друзьях и соратниках. К статье прилагались старые черно-белые снимки, на которых им было лет по двадцать; если в Завьялове хоть и с трудом да узнавались черты молодого себя, то Лилеев изменился сильно: пополнел, обзавелся очками; некогда длинные волосы совсем поредели и теперь аккуратно зализаны назад как делают дабы прикрыть проплешины; растянутый свитер сменился черным лоснящимся костюмом и белой рубашкой с дорогими запонками напоказ; на гладко выбритом лице вместо игривого задора блуждала самодовольная ухмылочка.

В статье говорилось больше об их деловых заслугах: отмечалось, что люди они непубличные и стараются особо не светиться. Лилеев вел успешный бизнес: владел еще одним клубом на Чистых прудах, небольшим отелем и ресторанами в Москве и Питере. Завьялов с момента открытия «Завала» занимал кресло генерального директора. В девяностые в разгар повальной нищеты друзья занялись предпринимательством и, преодолев все ужасы той эпохи, сумели подняться. В девяносто девятом, несмотря на разгоревшийся кризис, на двоих выкупили за бесценок подвал на Лубянском проезде – что в нынешних реалиях и вовсе поразительно, учитывая близость к Кремлю. Мыслей чем его занять нашлось полно: от дешевой рюмочной, элитного ресторана какой-нибудь экзотической кухни до казино с рулеткой и стриптизом, но остановились на популярной тогда идее ночного клуба. Еще молодым полным смелых замыслов друзьям, хотелось открыть заведение непохожее на остальные; обязательно с живой музыкой и приятной почти домашней обстановкой, куда мог прийти любой и где ему всегда будут рады. Коллективы приглашали в основном малоизвестные, но непременно талантливые и заводные. За счет грамотной рекламы и удачных связей в клубной тусовке, «Завал» быстро набрал популярность и вскоре окупился. На волне успеха открылся второй зал – для электронной музыки.

Глава 6

Лилеев поднялся на сцену, переговорил с диджеем, после чего музыка стихла. Повернулся к растерянным гостям, молча дождался полной тишины, выдал недолгую поздравительную речь, и в заключение скромно объявил, что кое-чего сочинил к юбилею и, если никто не против немного поиграет, чему гости обрадовались и поддержали шквальными аплодисментами. Сашка тоже похлопал – к удивлению от появления элитного рояля в клубе прибавилась возможность его послушать.

Лилеев также скромно улыбнулся и с лицом – «раз вы настаиваете то так уж и быть…» сел на банкетку и заиграл. Сашка уже с первых тактов распознал в нем бывалого пианиста, явно с достойным образованием. Но можно ли называть это музыкой? Скорее уж беспорядочным набором звуков с неоправданно долгими паузами и внезапными эпилептическими взрывами – точно до смерти перепуганная кошка носилась по клавишам. Быть может, тонкие ценители, зовущие подобное «музыкальным экспрессионизмом», и находят в нем некий особый полет фантазии, рвущий всякие закостенелые шаблоны, но Сашка как ярый сторонник классической гармонии его никогда не понимал.

Мучительная додекафония повторялась из такта в такт – Сашка вскоре отчаялся услышать хоть что-нибудь стоящее. В финале Лилеев и вовсе перешел в безумную патетическую агонию с явной задумкой окончательно околдовать зал. Унылая беготня по нотам сменилась боем мрачных аккордов, что с диким ревом впивались в беззащитные уши. Сашке этот внезапный переход показался слишком уж пошлым заигрыванием с чувствами публики; впрочем, судя по увлеченным, местами даже восторженным, лицам задумка безусловно удалась.

* * *

Лилеев закончил, насладился послевкусием последней ноты, театрально медленно поднялся и повернулся к гостям. Зал взорвался овациями – Лилеев самодовольно улыбался и кланялся мелкими чуть заметными кивками. Кричали «Браво!», «Гений!», «На бис!» и все в таком же духе, разве что цветов к ногам не бросали.

Сашка озадаченно оглядел ликующих, пожал плечами, выдал пару совсем уж нелестных комментариев, после чего поймав на себе заинтересованный взгляд Лилеева, тут же повернулся к Генке, в надежде найти союзника; но тот ругать безусловно сомнительное выступление отчего-то не торопился.

Сашка увлеченно проследил как сияющий Лилеев прошелся по гостям, собрал по пути благодарности, затем уже с бокалом шампанского подошел к его столику. Поздоровался со всеми за руку, а когда дошла очередь до него, не подав руки, спросил, сохраняя приветливость на лице, но затаившийся гнев в глазах:

– Не понравилось?

– Не особо, – ответил Сашка со всей хмельной прямотой.

Остальные посмотрели на него с тем удивлением, с каким смотришь на дурачка, от глупости которого отчего-то стыдно тебе самому. Генка хоть уже давно сбился со счету в выпитом и перешел в стадию безоглядного героизма, тем не менее пугливо улыбнулся и под столом легонько пнул его ногой. Сашка сделал вид что не заметил.

– Чего не так? – невозмутимо продолжил Лилеев, покусывая губу.

– В вашей дивной элегии больше грохота со стройки, чем музыки. Над ней еще работать и работать… А лучше не мучаться понапрасну, а ноты сжечь на всякий случай.

Все, кто находился поблизости моментально притихли и скучились вокруг назревающего скандала.

– Сжечь говоришь? – ядовито ухмыльнулся Лилеев.

– Еще бы. Такие пьески кому угодно по плечу. Возьмите себя в руки: разбудите фантазию и чего поприличней сочините. Верю вы сможете – нужно лишь поднапрячься немножко. Тем более повод для того более чем подходящий. Наш «Завал» заслуживает большего – Генка подтверди! – бросил Сашка на что Генка лишь кисло улыбнулся, бросив мимолетный взгляд на Лилеева.

– Во молодец какой! Чего ж, думаешь, музыку так сочинять легко? Каждый неуч с подворотни сможет?

– Безусловно тяжело, – глубокомысленно продолжил Сашка (насколько позволяло выпитое), – но ваша атональная эскапада получилась слишком уж бесхитростной – явно недостойной тех льстивых оваций.

Лилеев оставался внешне невозмутимым, но глаза переполнились гневом.

– Ты чего себя академиком возомнил? В себя поверил? Откуда тебе понять, что заслуживает оваций, что нет? – выпалил он, с напускной растерянностью огляделся по сторонам и добавил брезгливо, – кто это такой вообще? Где Евгеньевич? Пускают кого попало!

– Популярное заблуждение, – бойко парировал Сашка, – любой, кто хоть немного в музыке разбирается, а особенно в классической, сразу поймет плохая она или нет.

– Разбирается он! Тому, кто немного разбирается, и сочинять не дано! Помалкивал бы! Пивко с водкой вон лучше хлебай! – дрожащими губами проговорил Лилеев и огляделся с надменной ухмылкой, выискивая одобрение среди публики.

– Да уверен если попробую, у меня не хуже выйдет, – весело ответил Сашка и подмигнул какой-то девушке напротив. Та отвернулась.

– Ну беги, сочиняй, чего сидишь! – взорвался Лилеев, указывая бокалом на рояль, – языком трепать вы все горазды – академики доморощенные, композиторы сельского пошива, маэстро безграмотные!

– Да как делать нечего! – парировал Сашка и уже было привстал из-за столика как Генка его придержал.

– Вы еще «батл» на роялях устройте! – весело выкрикнули из толпы.

– Точно! Точно! – подхватили остальные, – «Батл» хотим!

Лилеев на мгновение замешкался, снова бросил на Сашку презрительный взгляд, в глазах заблестел азарт.

– Ну что ж, будет вам «батл»! – громогласно объявил он в зал и добавил, обращаясь к Сашке, – пари заключим! – от каждого новое произведение для фортепьяно: форма, жанр значение не имеет. Победит которому рукоплескать хлеще будут. Успеешь до конца лета сочинить? Не сольешься?

– Успею! – решительно заявил Сашка и ударил кулаком по столу – пустые рюмки радостно зазвенели.

– Другое дело! – загорелся Лилеев, – дуэль на тридцать первое августа назначим: в мой день рождения! – торжественно объявил он, – Гена, а ну разбей!

Дуэлянты сцепились ладонями. Генка слегка помялся, вытер руку об рубашку и, отчего-то грустно улыбнувшись, разбил.

Гости наполнили зал овациями теперь уже неистовой силы. Лилеев, казалось, забыв о нанесенной обиде, закончил обход зала и вернулся к роялю.

– Тридцать первого! Не проспи! – крикнул он Сашке и взмахнул бокалом —половина шампанского пролилась на клавиши.

– В полночь! – дерзко ответил Сашка, – мой первый в жизни опус – ваш! – добавил он и театрально поклонился.

Лилеев осушил бокал, бросил в Сашку снисходительный взгляд, расхохотался и направился к ступенькам.

Сашка тут же вскочил; постоял немного, справляясь с «вертолетами»; подошел к роялю, и носовым платком аккуратно вытер клавиши. Диджей почтительно дал ему под козырек и запустил пластинки. Не прошло и пары секунд как танцпол наполнился истомившимися по ночной движухе гуляками.

* * *

Сашка оглянулся и убедившись, что никто не смотрит, сыграл простенькую гамму; пускай ничего и не услышал, но было приятно хоть немного прикоснуться к инструменту столь знаменитого производителя.

Подошел Завьялов с рюмкой и лаймом в руках.

– Смело, – громко начал он, – чего ж тебя так разнесло, от пива что ли? На ногах вроде стоишь еще.

– Я бы и без пива тоже самое сказал… Может быть, не так красочно… Ведь надо было такую чепуху на людях выдать, да еще и гордиться? А народ? Вот чего рты разинули? Хлопали будто чего понимают… Да своего невежества музыкального стыдится нужно, а не публично демонстрировать: зарыться ночью под одеяло и слушать пока никто не видит. Хотя это и не только про его музыку сказать можно, но это уже другой разговор…

Сашка уже успел остыть, но огонь вновь заполыхал.

– Вот где у человека самокритика!? – гневно добавил он.

– У Витьки-то? – рассмеялся Завьялов, – откуда?

Сашка прикрыл глаза, выдохнул тяжело и сокрушенно покачал головой.

– Выходит ты еще и композитор? Хотя чего спрашиваю – немудрено с такой-то профессией.

Сашка смутился – ярая спесь в нем враз улетучилась:

– Нет, – кротко покачал головой.

– Зачем согласился?

– Само вырвалось, а потом…

– Тогда считай продулся. Или ты вообще приходить не собирался? Смотри, Витька азартный: от спора не откажется. По всей Москве растрезвонит чтоб лишний раз на дне рождения покрасоваться как павлин. А не придешь – еще больше зазнается. Ты своей критикой беспардонной ему как на горло наступил или лучше сказать на руки: разом все пальцы крышкой рояля прихлопнул. На моей памяти ты вообще первый кто ему о его же сочинениях прямо в лицо весь негатив выплеснул. Удивил так удивил. Ох, Александр, нажил ты себе врага за три секунды.

– А чего ж не прийти? Приду. И не с пустыми руками… Надеюсь. Только боюсь публика мне заранее приговор смертельный вынесла. Тут вашего компаньона очень уж уважают.

– Чего ж боишься? Все от тебя зависит. Теоретических познаний у тебя гляжу в достатке, вот теперь и применяй на практике. Сможешь?

– Рискну – не на корову спорили.

– Верно! – весело подхватил Завьялов, – а это даже ничего… – добавил он точно самому себе, – ничего… – повторил и, выпив текилу, присоединился к танцующим.

Стычка в зале моментально забылась. Закружили танцы, пиво, водка…

Глава 7

Проснулся Сашка ближе к обеду и еле живой побрел на кухню. Некогда стойкий организм отвык от бурных возлияний – голова гудела, тело капризничало и рвалось обратно в постель. Ледяной зеленый чай из холодильника чуть взбодрил.

Последнее что помнилось как Генка под утро повел к выходу какую-то молоденькую девчонку; как щека билась о мягкие сидения такси, подъезд, кровать… Яркой вспышкой выстрелила дерзкая перебранка с Лилеевым – Сашка сам себе улыбнулся оттого как ловко он надругался над нездоровым самохвальством подвального маэстро.

С улицы потянуло прохладным предгрозовым сквозняком – Сашка распахнул окно пошире и вылез чуть ли не по пояс.

«Чего меня так понесло, зачем согласился? Этому Шёнбергу доморощенному – маньяку серийному и «комплиментов» бы с головой хватило», – размышлял он пока ветерок приятно теребил лицо, – «вот выиграю – расплачется же еще, ножкой затопчет…» – весело подумал Сашка.

Заморосило, листва на деревьях нервно заколыхалась, небо в миг почернело.

«Да наверно и не вспомнит никто…», – попытался себя успокоить, – «Генку что ли набрать? Чем там дело кончилось? Пускай у дружбанов своих узнает. Ох, голова, голова… Ну а если и сочиню кантилену свою незабвенную, дальше-то чего? Выступать же придется…».

Сверкнула молния, громыхнуло – завыла пронзительная фуга автомобильных сигнализаций. Через минуту обрушился ливень – прохожие побежали под козырьки подъездов.

Набрал Генке – по хриплому изнеможденному голосу было понятно, что он тоже страдал. Он лишь подтвердил слова Завьялова: Лилеев слыл заядлым спорщиком и скорее всего не отступится, учитывая, как обласкали его бесконечно оригинальную «эмансипацию диссонанса».

Генка отчего-то к дуэли отнесся с недоверием, настороженно. Он аккуратно советовал отказаться тягаться с Лилеевым, говоря все с тем же, теперь уже не казавшимся странным, презрением; а для большей жути поведал душераздирающую, но скорее всего маловероятную историю как тот проворачивал бизнес в девяностые и как притом страдали его конкуренты. Сашка намекнул что сражаться на дуэли не собирался, а позвонил разузнать не дошло ли там случаем до кровопролития. К счастью, вечер кончился мирно, но не без напрочь забытого казуса: уже под утро Сашка уснул прямо за столиком. Охранники его разбудили и аккуратно вывели на улицу. Генка поймал ему такси и приказал довести прямо до подъезда, при том выяснить адрес у спящего на ходу Сашки оказалось не так просто.

Ливень не утихал – козырьки подъездов набились прохожими. Из-за угла показался какой-то смельчак-одиночка. Он неспеша вышагивал вдоль домов, уже насквозь мокрый, но не испугавшийся ни дождя, ни грома; завернул на детскую площадку, разделся по пояс и уселся на качели.

Сашка прикрыл окно, смахнул дождевую лужицу с подоконника, залпом выпил пол-литра воды и вернулся в кровать.

«Чего ж такого сочинить?» – размышлял он, уставившись в потолок.

* * *

Сашка, несмотря на вчерашний всплеск героизма, выдающейся смелостью не отличался, особенно когда дело доходило до обсуждения своих композиторских дарований. Выдумывать простенькие мелодии он пристрастился, едва научившись играть на гитаре; но сочинять нечто осмысленное и более-менее завершенное начал уже в старших классах, но еще долго не решался явить миру свои незрелые наброски. Первыми слушателями стали сверстники на дворовых посиделках с гитарами: он вперемешку с классическими пьесами играл что-нибудь свое и ждал реакции, не выдавая притом авторства. Отточенной техникой он хоть и заслужил звание непревзойденного виртуоза, но гитаристы попроще, пусть даже топорно исполняющие четырехаккордовые рок-хиты, всегда оттесняли его на второй план – так было куда проще укрепить авторитет и привлечь заветное внимание девчонок. Но петь Сашка не любил и всегда тянулся к игре академической.

На первом курсе института ненадолго увлекся инди-роком, наскреб на дешевую электрогитару, стал записываться. Для того обустроил простейшую домашнюю студию звукозаписи, лишенную каких-либо премудростей: гитара подключалась напрямую в звуковую карту компьютера – звук получался грубый, с лишними шумами, треском; но после обработки в программах-редакторах выходило более-менее сносно. Анонимно выкладывал свежие инструменталки на страничке сообщества музыкантов-любителей, но особого признания не добился. Многие отмечали, что они интересны – где-то необычны и самобытны, но аранжировка и качество записи хромали, а для местных искушенных аудиофилов это считай приговор. После нескольких совсем уж разгромных отзывов, оставил попытки покорить сеть. Разбираться в премудростях звукозаписи не особо хотелось – больше влекло сочинительство само по себе.

Вскоре вернулась страсть к классической музыке – электрогитару выменял на простенькое электропианино, после чего и появились первые сочинения для этого инструмента. От рождения музыки он получал подлинное наслаждение не сравнимое ни с чем иным. Мелодия могла прийти когда угодно, хоть посреди ночи. В такие минуты вскакивал с кровати, садился за пианино или брал гитару, наигрывал и черкал ноты на бумагу; часто импровизировал, почти не задумываясь над результатом, а когда улавливал что-нибудь стоящее, подхватывал и брал в оборот.

Несмотря на способности, никогда не был доволен собой как композитором, и старался себя таковым не называть. Даже насочиняв уже немало произведений, так и не решил: имеет ли право заниматься этим, а уж тем более их обнародовать? Достаточно ли талантлив для этого? Как может он соперничать с тем же Шопеном, признанным гением уже в детстве? Как его средней руки наброски могут тягаться с произведениями, пережившими не одно поколение людей? И главное, легко ли жить лишенным подобных предрассудков: просто брать и творить без оглядки на чужое мнение?

В одной из хитроумных книг он вычитал что музыка не рождается сама собой лишь по воле вдохновения, а храниться уже полностью готовая, где там – в черных недрах космического пространства; композитор лишь посредник между землей и этой бездонной, звенящей мириадами звуков, чашей. Слушая те или иные произведения именитых классиков, и впрямь начинаешь верить в эту безумную теорию: настолько они безупречны, где каждая нота на своем месте точно по-иному и быть не могло, будто композитор всего лишь зачерпнул ладонь в эту бурлящую чашу и в одно мгновение достал из нее все готовое.

Впрочем, где-то на ее дне хватает музыки посредственной, но зачастую всеядный слушатель увлекается чем попало и порой ему легко вскружить голову даже самой простенькой мелодией.

Так или иначе Сашка не мог жить без музыки и не оставлял попыток написать главное произведение жизни что и на людях сыграть нестыдно; а дуэль теперь показалась неплохой возможностью убедить себя в способности на что-нибудь по-настоящему достойное, тем более что в последние дни вдохновение, казалось, несколько поистратилось и сочинялось вяло.

* * *

Пасмурные выходные прошли в похмельных муках. В понедельник вернулось солнце, а вместе с ним легкость и бодрость. День прошел плодотворно: нетерпеливый клиент забрал гитару – срочность, как нередко бывало, оказалась напускной; вслед за ним объявились еще несколько заказчиков, обеспечив работой до конца недели.

Вечер Сашка начал с сочинительства. По задумке новая пьеса должна стать чем-то неторопливым романтическим, и раз исполнять ее придется ночью, пускай это будет ноктюрн, созданный по заветам Филда или Шопена – ненавязчивый аккомпанемент, сопровождающий яркую певучую мелодию: песня без слов.

До двух ночи импровизировал на пианино. Вновь открывшемуся вдохновению, казалось, нет предела, но всегда чего-то не хватало – чего-то цепляющего, пускай даже мимолетного сочетания нот, которое слушатель запомнит и потому не раз к нему возвратится. Подстегивал себя убеждением, что музыка, даже неплохая, как и пища со временем приедается, а удел подлинного творца создать то, что не надоест и за целую жизнь.

Не сочинив ничего подходящего, спокойно лег спать в полной уверенности что не сегодня так завтра что-нибудь да родится. Времени предостаточно, впереди почти целое лето – можно не торопиться.

Поездку на дачу снова пришлось подвинуть – сочинительство увлекло как никогда до этого. Дни полетели один не отличить от другого: до вечера трудился в мастерской, после спешил к пианино. Часами напролет играл или бродил по квартире, выдумывая в голове; но ничего стоящего так и не приходило – только изредка ноты переносились на бумагу. Пол Музыкальной комнаты со временем покрылся смятыми листками с забракованными черновиками.

Вскоре творческий фонтан поиссяк – Сашка обратился к старым черновикам, но и среди них не нашел ничего подходящего. Временами снова перелистовал их пока не отказался вовсе: Лилееву и публике «Завала» никак не распознать что сочинение старое, но раз договорились о новом то уж во всяком случае себя обманывать не хотелось.

К концу второй недели от былого вдохновения остались чахлые ошметки; порой, казалось, оно летало где-то рядом, но так и не коснувшись измученной головы, исчезало. Народилась небывалая нервозность, постоянно хотелось напиться как следует; останавливало лишь твердое правило: не садиться за инструмент под градусом. По ночам все больше мучила бессонница; а если снилась дуэль, всякий раз ее проигрывал и просыпался едва ли не в холодном поту. Вернулась та непривычная необъяснимая злость как после визита усача в мастерскую, иной раз захотелось изорвать в клочья или для верности сжечь все бесполезные черновики, а заодно разбить что-нибудь о стену. А после недавней заметки в интернете и вовсе стало не по себе от мыслей до чего взрывоопасна была стычка в клубе. Журналист сетовал на то, что едва ли можно смириться с тем, как высокодуховное искусство порождает насилие. В заметке освещался случай на заседании кружка любителей литературы: в разгар обсуждения книжной новинки, между автором с его сторонниками и критиками случился такой «зубовыносной» мордобой что даже полицию вызывали. Сашка, как и любой благоразумный человек стремился к миролюбивому почитанию искусства, но даже в самом тихом человеке порой кроется потаенный рычажок, возмущающий в нем невиданную бурю. Остается только высвободить ту силу что за него потянет. К счастью, в подпитии Сашка, даже несмотря на конфликт с Лилеевым, как правило оставался спокойным и редко выходил из себя что нельзя было сказать о Генке, и теперь еще странней казалось, с каким хладнокровием отнесся он к неоднозначному творчеству бывшего работодателя. В другое время они на двоих разнесли бы его в пух и прах; но вероятно Генка все же нашел в себе силы не превращать праздник в балаган что Сашке почти удалось. А быть может Генка решил вернуться на работу в любимый «Завал» и не хотел портить репутацию? Впрочем, гадать можно бесконечно – Сашка дал себе слово что обязательно разузнает обо всем у Генки.

* * *

Прошла еще одна бесполезная бесплодная неделя. Сашка топтался на месте, все сочиненное казалось пустым, пресным. Кое-что более-менее сносное отложил на крайний случай с прицелом на что, если ничего не выйдет воспользуется.

Субботний вечер, теперь уже по обыкновению, проводил над импровизациями к ноктюрну. Едва показалось снова нащупал что-то подходящее, как позвонили в дверь – не желая отвлекаться, Сашка затих. Друзья и родственники навещали редко и обычно отзванивались перед визитом; всякого сорта «коммивояжеры» подождут; а клиенты обычно приходили сразу в мастерскую. А если это соседи прибежали жаловаться на громкую музыку (что даже несмотря на звукоизоляцию бывало случалось), то с ними уж тем более не хотелось встречаться.

Вдруг сам себе поразился как долго не думал об Анастасии, как мог забыть о той, о ком мечтал едва ли не каждую ночь перед сном? «А если это она впервые заглянуть решила – поболтать по-соседски?», – завертелось в голове, – неуютно стало от мыслей что уже месяц ее не видел и не слышал заветного щелчка ее дверного замка. «Не случилось ли с ней чего? А может лучше самому зайти?», – поразмышлял он всего мгновение, но лишь отмахнулся от этих чрезмерно смелых фантазий.

Позвонили еще раз, затем еще, на пятый Сашка не выдержал и подошел к двери. Глазок явил зрелище малоприятное: у порога мялся Шумилов. Сашка хоть и пожалел, что на всякий случай оставил ему домашний адрес, но все же впустил, проводил в Музыкальную комнату и предложил сразу садиться за пианино. Сам устроился на диванчике напротив.