Серена

– Все, что восточнее, прибрал к рукам «Чэмпион пэйпер»?

– По самую границу с Теннесси, – кивнул Пембертон.

– Та земля, которую власти хотят забрать под парк?

Пембертон снова кивнул.

– И если «Чэмпион» уступит, явятся по наши души.

– Но мы ничего им не отдадим, – подхватила Серена.

– Нет. По крайней мере, пока не завершим вырубку. Харрис, здешний каолиновый и медный магнат, был на том собрании, о котором я рассказывал, и ясно дал понять, что не меньше нашего настроен против затеи с национальным парком. Неплохо иметь в союзниках самого богатого человека во всем округе.

– Особенно в качестве будущего партнера, – добавила Серена.

– Тебе он понравится, – пообещал Пембертон. – Харрис проницателен и не терпит дураков.

Серена коснулась его плеча над раной:

– Поспешим. Нужно перевязать тебе руку.

– Сперва поцелуй, – возразил Пембертон, заводя их сплетенные пальцы за спину Серене и привлекая молодую супругу к себе.

Приблизив лицо к губам Пембертона, та с жадностью впилась в них. Чтобы сделать поцелуй еще крепче, свободной ладонью Серена притянула к себе затылок мужа, и ее дыхание мягкой волной прокатилось по нёбу Пембертона; поцелуй все длился, вовлекая и зубы, и языки. Теперь Серена уже тесно прижималась к мужу всем телом. Стеснения в ней не было и в помине, даже в самую первую их встречу. Пембертон вновь почувствовал то, чего никогда не испытывал с другой женщиной: ощущение свободы и безграничных возможностей, каким-то чудом сосредоточенное только в них двоих.

Вернувшись наконец в «паккард», они съехали в долину. Здесь каменистая дорога сделалась более ухабистой, в ее полотне проявились овражки и вымоины. Прокатив по заиленному дну неширокой речки, Пембертоны вернулись под сень листвы, но ненадолго: деревья внезапно расступились, открывая дно долины. Дороги не осталось, только широкий простор голой земли и грязи. «Паккард» миновал конюшню и здание конторы, чья передняя комната служила кассой, а задняя – баром и обеденным залом. Справа располагались лавка и столовая для рабочих. Подпрыгнув, машина пересекла железнодорожное полотно и миновала вереницу пустующих вагонов-платформ, ожидавших утра. Тут же, у путей, стоял и служебный вагон, приспособленный под лазарет; его ржавые колеса глубоко вросли в почву долины.

Супруги проехали под цепочкой из трех десятков одинаковых длинных сараев, оседлавших склон хребта Бент-Ноб; их приподнятые фундаменты опирались на грубо отесанные сваи в ошметках коры, служащие защитой от змей и насекомых. Эти домики и сами напоминали вереницу товарных вагонов – не только размером и внешним видом, но и кабелем, который был между ними протянут. Над крышей каждого сарая торчал железный прут громоотвода, а в стенах были прорублены неровные отверстия, служившие окнами.

– Бараки для рабочих, надо думать? – предположила Серена.

– Да. Как только закончим здесь, можно будет погрузить их на платформы и отправить на новое место по железной дороге. Работникам даже не придется утруждаться сбором багажа.

– Очень удобно, – кивая, похвалила Серена. – Сколько стоит проживание?

– Восемь долларов в месяц.

– А заработок?

– Пока два доллара в день, но Бьюкенен собирается накинуть еще по десять центов.

– Зачем?

– Уверяет, что иначе хорошие работники сбегут от нас в другие лагеря, – пояснил Пембертон, сворачивая к дому. – Я же считаю, что скупка земельных участков правительством чревата избытком рабочих рук. Тем более если «Чэмпион» согласится продать свою землю под парк.

– А что думает Уилки?

– Уилки со мной согласен, – заверил ее Пембертон. – По его словам, единственная польза от биржевого краха – в дешевой рабочей силе.

– Тогда я согласна с вами обоими, – сказала Серена.

Юноша по имени Джоэл Вон дожидался их прибытия, сидя на крыльце дома; рядом с ним в картонной коробке ждали мясо, хлеб и сыр, а также бутыль красного вина. Когда Пембертон и Серена вышли из «паккарда», Вон поднялся и стащил с головы кепку, обнажив копну морковного цвета волос. Кэмпбелл быстро понял, что под этими яркими вихрами скрывается острый ум, и доверил Вону обязанности, поручаемые, как правило, куда более опытным работникам. Как могли засвидетельствовать ссадины на руках и лиловый синяк на веснушчатой левой скуле, это подразумевало и попытки совладать с новой лошадью, столь же активной, сколь и ценной. Вон достал из машины саквояж и вслед за Пембертоном и его супругой поднялся на крыльцо. Пембертон открыл дверь и кивнул юноше, чтобы тот прошел вперед.

– Если бы не рука, – сокрушенно вздохнул Пембертон, – я перенес бы тебя через порог.

Серена улыбнулась:

– Не переживай, милый. Справлюсь сама.

Она шагнула внутрь, и Пембертон двинулся следом. Оказавшись в доме, его жена внимательно изучила выключатель, будто сомневаясь, что тот сработает, и лишь затем щелкнула им, включая свет.

В просторной передней комнате перед камином стояли два легких кресла; слева была устроена небольшая кухня с дровяной плитой «Хомстед» и ледником. У единственного окна расположились стол из тополя и четыре стула с плетеными тростниковыми сиденьями. Удовлетворенно кивнув, Серена прошла по коридору и заглянула в ванную, прежде чем войти в спальню. Там она включила прикроватную лампу и присела на кованую кровать, проверила упругость матраса и осталась ею довольна. На пороге возник Вон с чемоданом, принадлежавшим еще отцу Пембертона.

– Поставь в шкаф в холле, – распорядился хозяин.

Исполнив поручение, Вон выбежал на крыльцо, чтобы появиться вновь со снедью и вином.

– Мистер Бьюкенен подумал, что вам не помешает перекусить.

– Разложи на столе, – велел Пембертон. – А после принеси из лазарета йод и бинты.

Юноша повернулся, не отрывая пристального взгляда от пропитанного кровью рукава хозяина.

– Хотите, я позову доктора Чейни?

– Нет, – отрезала Серена. – Простую повязку я и сама могу наложить.

Когда Вон ретировался, Серена подошла к окну спальни и заново осмотрела выставленные в ряд бараки.

– У рабочих тоже есть электричество?

– Только в столовой.

– Так даже лучше, – определила Серена, возвращаясь в центр комнаты. – Не только в смысле экономии денег, но и для производительности. Живя по-спартански, они станут работать усерднее.

Широким жестом Пембертон обвел окружающие их стены из грубо оструганной доски:

– Здесь обстановка тоже довольно спартанская.

– Деньги идут на покупку новых лесных участков, – напомнила ему Серена. – Пожелай мы тратить свои сбережения как-то иначе, остались бы в Бостоне.

– Что верно, то верно.

– Кто живет по соседству?

– Кэмпбелл. Один из ценнейших работников в лагере: может вести бухгалтерию, легко починит сломанный агрегат и управляется с цепью Гантера[3] не хуже опытного землемера.

– А в доме на отшибе?

– Доктор Чейни.

– Тот чудак из ущелья Уайлд-Хог?

– Единственный врач, кого удалось уговорить сюда приехать. Пришлось даже посулить ему отдельный дом и автомобиль.

Приоткрыв створку стоявшего в комнате шифоньера, Серена заглянула внутрь, а затем осмотрела и внутренность платяного шкафа.

– А где мой свадебный подарок, Пембертон?

– Стоит в конюшне.

– Ни разу не видела арабского скакуна белой масти.

– Впечатляющий конь, – заверил ее Пембертон.

– Завтра первым делом прокачусь на нем…

Когда Вон принес йод и бинты, Серена села на кровать и, расстегнув на муже рубашку, достала оружие у него из-за пояса. Вынула лезвие из ножен и, оглядев подсохшие следы крови, отложила на прикроватную тумбочку, после чего откупорила бутылочку с йодом.

– Каково это – выйти один на один? С ножами, я имею в виду. Похоже на фехтование или… нечто более личное?

Пембертон попытался найти подходящие слова, чтобы выразить свои ощущения, но не слишком преуспел.

– Точно сказать не могу, – наконец признался он, – но схватка показалась мне и предельно реальной, и совершенно нереальной. Сразу и то и другое.

Серена крепко сжала предплечье мужа, но голос ее сделался мягче.

– Будет жечь, – предупредила она и не спеша залила рану бурой жидкостью. – Скажи, что привело к той поножовщине в Бостоне, после которой о тебе поползли слухи? Причина была та же, что и сегодня?

– Вообще-то, в Бостоне орудием послужила пивная кружка, – поправил ее Пембертон. – Всего лишь несчастный случай во время рядовой потасовки в баре.

– В той версии, которую я слышала, речь шла о ноже, – пояснила Серена. – И трагический конец вовсе не выглядел случайностью. – Она замолчала, стирая излишки йода вокруг раны, а Пембертон попытался определить, действительно ли услышал в ее голосе легкое разочарование. – Едва ли то был несчастный случай, – подытожила Серена. – «Я меч беру открыто, хотя бы смерть сама в глаза глядела…»[4]

– Боюсь, не опознаю цитату, – усмехнулся Пембертон. – В учености я тебе проигрываю.

– Неважно. Подобные фразы лучше не заучивать из книг, а познавать на собственном опыте, как ты.

Пока Серена сматывала марлевый бинт с деревянной катушки, Пембертон улыбался.

– Как знать? – негромко протянул он. – В этом диком краю, подозреваю, умение обращаться с ножом равно приличествует и сильному, и слабому полу. Здесь ты запросто можешь сойтись в поединке с какой-нибудь жующей табак ведьмой и получить тот же опыт, что и я.

– Так и поступлю, – ровно произнесла Серена, – лишь бы разделить с тобою пережитое сегодня. Этого я и добиваюсь: хочу присвоить все твои чувства без остатка.

Пембертон наблюдал, как йод пропитывает нижние слои марли на его предплечье, чтобы затем исчезнуть под набирающей толщину повязкой. Ему вспомнился состоявшийся месяц тому назад званый обед в Бэк-Бэй, на котором к нему вдруг подошла хозяйка дома, миссис Лоуэлл. «Одна из присутствующих дам желает познакомиться с вами, мистер Пембертон, – сказала она. – Однако мне следует вас предостеречь: эта девушка уже успела распугать всех бостонских холостяков». В ответ Пембертон заверил хозяйку дома, что он не из пугливых, но предположил, что женщину, о которой идет речь, тоже стоит предостеречь насчет него. Миссис Лоуэлл признала справедливость замечания и улыбнулась ему, беря под руку. «В таком случае идемте, я представлю вас друг другу. Только помните: я вас предупредила. Впрочем, как и ее».

– Вот и все, – покончив с перевязкой, сказала Серена. – Дня за три должно зажить.

Подняв нож, она отнесла его на кухню, где, смочив полотенце, обтерла им лезвие. С чистым и уже сухим ножом она вернулась в спальню.

– Завтра же раздобуду точильный камень и займусь им, – пообещала она, возвращая нож на прикроватный столик. – Это оружие достойно таких мужчин, как ты, и будет верно служить на протяжении всей жизни.

– Попутно спасая эту самую жизнь, – добавил Пембертон, – что блестяще доказано совсем недавно.

– Этот раз может оказаться не последним, так что не теряй нож.

– Буду хранить у себя в конторе, – пообещал Пембертон.

Серена присела на стоявший напротив кровати стул с реечной спинкой и стянула с себя джодпуры. Раздеваясь, она не смотрела на предметы своего туалета, которые расстегивала и роняла на пол: ее взгляд был прикован к мужу. Сняв нижнее белье, она встала прямо перед ним. Все женщины, которых Пембертон знал прежде, стеснялись своего тела; они дожидались, пока в комнате не станет темно, или закутывались в простыни, – однако Серена вела себя иначе.

За исключением глаз и волос, внешность его жены отступала от общепринятых стандартов красоты: грудь была маловата, бедра слишком узкие, а ноги слишком длинные. Узкие плечи, тонкий нос и высокие скулы придавали ее угловатому облику суровую строгость. Впрочем, ступни у Серены были маленькие и на фоне остального сложения выглядели на удивление хрупкими и уязвимыми. Гибкая и стройная фигура Серены отлично подходила к его более крупному и мускулистому телосложению, обеспечивая идеальное сочетание во время близости. Иногда по ночам они с такой силой раскачивали матрас, что кровать трещала, прогибаясь. Слыша учащенное дыхание, Пембертон зачастую не понимал, кому из них двоих оно принадлежит. «Нечто вроде взаимного уничтожения» – так отозвалась Серена об их соитии, и пусть самому Пембертону никогда бы не пришло в голову так охарактеризовать занятие любовью, он сразу понял, что эти слова точно описывают суть.

Серена не спешила к нему приблизиться, и Пембертона охватила чувственная истома. Он смотрел на тело жены и прямо ей в глаза, которые еще с первой встречи заворожили его радужками цвета полированного олова. Подобно тому же олову, они были твердыми и плотными, с золотистыми искорками по поверхности. Во время страстных объятий Серена не закрывала глаз, и ее взгляд втягивал в себя Пембертона с не меньшей силой, чем ее тело.

Серена раздвинула шторы, и на кровать хлынул мягкий поток лунного света. Отвернувшись от окна, она еще раз огляделась по сторонам, будто запамятовала на миг, как оказалась в этой комнате.

– Вполне подойдет, – наконец заключила она и вновь устремила взгляд на Пембертона, делая первый шаг к их брачному ложу.

Глава 2

Наутро Пембертон представил свою молодую жену сотне работников лагеря. Пока он говорил, Серена стояла рядом, в черных сапогах с джодпурами и в синей рубашке из грубого хлопка. В отличие от вчерашнего наряда, обувь и брюки были европейской работы; изношенная кожа джодпур потерлась, серебро, оправляющее носки сапог, потускнело. В руке Серена держала поводья арабского скакуна, чья шкура отличалась такой белизной, что в лучах утреннего солнца казалась полупрозрачной. Седло на спине мерина, выделанное из немецкой кожи, с плиссированными шерстяными лентами в качестве подкладки, по стоимости превышало годовой заработок простого лесоруба. Несколько рабочих уже успели негромко высказать недоумение насчет стремян, которые не были спущены по левому боку лошади, как у обычного дамского седла.

Уилки и Бьюкенен стояли на крыльце с чашками кофе в руках. Оба были в костюмах и при галстуках; единственную уступку полевым условиям лагеря лесозаготовителей представляли брюки, во избежание случайных загрязнений заправленные в высокие кожаные сапоги. Столь официальный стиль, по мнению Пембертона, чьи серые шевиотовые штаны и клетчатая рубаха мало чем отличались от одежды рабочих, выглядел нелепо в походной обстановке и тем более смехотворно смотрелся на фоне наряда Серены.

– Отец моей супруги владел в Колорадо лесозаготовительной компанией «Вулкан», – поведал Пембертон рабочим. – Свои умения он передал дочери. Она ни в чем не уступит любому мужику в этом лагере, в чем вы и сами скоро убедитесь. Ее распоряжения следует исполнять так же, как и мои.

Среди собравшихся лесорубов присутствовал и густобородый бригадир по фамилии Билдед. Громко отхаркнув, он смачно сплюнул на землю сгусток желтой мокроты. При росте под два метра и весе за девяносто кило Билдед относился к немногим мужчинам в лагере, кто смог бы помериться с Пембертоном шириной плеч.

Открыв седельную сумку, Серена достала перьевую ручку «Уотерман» и блокнот в кожаном переплете. Шепнула что-то своему мерину, затем передала поводья Пембертону и, подойдя к Билдеду, встала точно там, куда он только что сплюнул. Протянув руку, указала на росший рядом со строением конторы ясень, который топоры щадили ради отбрасываемой им тени.

– Заключим пари, – предложила великану Серена. – Мы оба прикинем на глаз, на сколько досковых футов[5] потянет этот ясень. Каждый напишет свою оценку на листе бумаги, а потом поглядим, чья окажется вернее.

Билдед еще несколько мгновений таращился на Серену, затем перевел взгляд на дерево, словно уже измеряя его в высоту и в ширину. И, продолжая осматривать ствол, заговорил:

– Как мы узнаем, кто выиграл?

– Я велю срубить ясень и отвезти на лесопилку, – ответил ему Пембертон. – Уже к вечеру будет известно, кто из вас победил.

Доктор Чейни тоже вышел на крыльцо посмотреть. Он провел спичкой по перилам, чтобы раскурить первую после завтрака сигару, и звук оказался достаточно громким, чтобы несколько рабочих обернулись, пытаясь обнаружить его источник. Поглядев назад вместе с ними, Пембертон отметил, как утренний свет подчеркивает нездоровую бледность доктора, чье тяжелое лицо казалось сейчас серым и рыхлым, подобным сырому хлебному тесту. Этот оптический эффект усиливали шея в складках и обвисшие пухлые щеки.

– И сколько мы ставим? – поинтересовался Билдед.

– Двухнедельное жалованье.

Названная сумма заставила бригадира помедлить.

– Никакого подвоха? Выиграв пари, я получу премию в виде заработка за две недели?

– Так и есть, – подтвердила Серена. – Но если проиграешь, две недели отработаешь бесплатно.

Она протянула Билдеду блокнот и ручку, но тот не шевельнулся, чтобы взять их. Кто-то из стоявших за ним рабочих хихикнул.

– Может, предпочтешь, чтобы я оценивала первой? – спросила Серена.

– Да, – несколько мгновений спустя уронил Билдед.

Серена повернулась к дереву и целую минуту изучала его, прежде чем занесла над блокнотом левую руку с перьевой ручкой и вывела некое число. Затем вырвала страницу и сложила ее вдвое, пряча свой результат.

– Твоя очередь, – объявила она и передала Билдеду ручку с блокнотом.

Бригадир подошел к ясеню, чтобы лучше оценить обхват ствола, вернулся на прежнее место и еще некоторое время рассматривал дерево, прежде чем занести на бумагу собственное число. Серена повернулась к мужу:

– Кому мы можем отдать на хранение свои оценки? Это должен быть человек, которому в равной степени доверяем и мы, и рабочие.

– Кэмпбелл, – определил Пембертон, кивнув в сторону управляющего, который наблюдал за происходящим с порога конторы. – Нет возражений, Билдед?

– Никаких, – подтвердил тот.

Когда бригады лесорубов направились вдоль железнодорожных путей к южному склону горы Ноланд, Серена двинулась вслед за ними на своем белоснежном коне. Многие акры сплошных пней вокруг напоминали могильные камни на оставленном поле боя. Вскоре лесорубы свернули в сторону от основной железнодорожной ветки, которая уходила выше и направо от склона, и пошли по отрогу. С собой каждый нес обед: в котомках, в бумажных пакетах, в молочных бидонах или в металлических коробках, формой похожих на хлебную буханку. Некоторые рабочие были одеты в комбинезоны, другие – во фланелевые рубашки и брюки. На ногах у большинства красовались крепкие шахтерские сапоги, но кое-кто предпочел простые ботинки из брезента или кожи. Подростки-сигнальщики шли босиком. По пути лесорубы миновали прозванный гремучкой состав из паровоза и двух вагонов, доставлявший сюда живших в Уэйнсвилле рабочих, затем – еще шесть вагонов с лесом и самоходный погрузчик и наконец в самом конце отрога – трелевочный агрегат, который вовсю шипел и дымил, успев развести пары. Его стрела сматывала стальные тросы, тянувшиеся на полмили вверх – туда, где стоял хвостовой блок, зацепленный за массивный пень гикори. Издали вся эта махина напоминала огромное удилище с катушками лесок. Стрела накренилась в сторону горы, а тросы натянулись настолько туго, будто трелевщик вознамерился стащить вниз целую гору, чтобы отправить ее в Уэйнсвилл по рельсам. Срубленные еще в субботу бревна по-прежнему болтались на кабелях, и люди проходили под ними с опаской, словно под облаками, начиненными динамитом. По мере того как рабочие поднимались по крутому склону, воздух постепенно делался все более разреженным, вынуждая дышать полной грудью. Наконец показались инструменты лесорубов, спрятанные под грудами веток или развешанные на сучьях подобно арфам ветхозаветных иудеев. Тут были не только топоры, но и восьмифутовые поперечные пилы, и стальные клинья, и чурбаки, и багры, и девятифунтовые кувалды, и волокуши, и трелевочные крюки. На некоторых орудиях виднелись выжженные инициалы владельцев, другим давались собственные имена, как лошади или ружью. И все рукояти – кроме самых новых – были отполированы ладонями до блеска, совсем как камни на речном дне.

Пробираясь через пни и невысокий кустарник, который здесь звали подстилкой, рабочие внимательно глядели под ноги: пусть змеи редко шевелились, пока солнце не заливало склоны до самого края, осы и шершни таких поблажек людям не давали. Да и сама гора вполне могла свалить человека наземь, особенно в такие дни, когда из-за недавних дождей земля делалась скользкой и ненадежной: ноги разъезжались, а рукам не за что было ухватиться. К тому же большинство лесорубов еще не успели толком отдохнуть после шести одиннадцатичасовых смен, отработанных на прошлой неделе. У кого-то было похмелье, других мучили старые травмы. Перед подъемом в гору мужчины выпили по четыре-пять чашек кофе; у каждого имелись при себе сигареты или жевательный табак. Некоторые приняли кокаин, чтобы идти без устали и подольше не терять бдительность, ведь после начала рубки приходилось в оба глаза следить за лезвиями топоров, отскакивающими от деревьев, за зубьями пил, норовящими вгрызться в колени, за бревнами на тросах, грозившими вырваться из захвата, да и за самими тросами, в любое время готовыми оборваться. И прежде всего – за мертвыми сучьями, так называемыми вдоводелами, которые могли терпеливо выжидать минутами, часами или даже днями, прежде чем копьями слететь на землю.

Когда Серена пустилась верхом вслед за уходящими в лес рабочими бригадами, Пембертон остался стоять на крыльце конторы, провожая жену взглядом. Даже на большом расстоянии он отлично видел изгиб ее спины и качающиеся в такт шагу мерина бедра. Хотя этим утром супруги вновь испытали кровать на прочность, Пембертон почувствовал, как желание учащает его пульс, вызвав в памяти тот миг, когда на ипподроме Охотничьего клуба Новой Англии он впервые увидел будущую жену в седле. В то утро он сидел на клубной веранде, наблюдая, как девушка верхом на лошади преодолевает различные препятствия в виде заборчиков или живых изгородей. Пембертон не отличался впечатлительностью, но ощущал подлинный священный трепет – вот верное слово, – когда Серена и лошадь под нею раз за разом взмывали ввысь и несколько мгновений парили в воздухе, прежде чем оставить позади очередной барьер. Пембертон считал, что им с невестой невероятно повезло найти друг друга, тогда как Серена уже успела объявить их встречу не просто удачным стечением обстоятельств, а неизбежностью.

В то утро на веранду Охотничьего клуба вышли две дамы и устроились невдалеке. В отличие от Серены, они щеголяли в красных охотничьих жакетах с фалдами и высоких черных ботинках дерби. Обеим немедленно подали горячий чай, берегущий от утренней прохлады.

– Полагаю, она вбила себе в голову, будто езда без жакета и кепи здесь в порядке вещей, – заметила дама помоложе, поднимая чашку. Другая на это ответила, что в Колорадо, вероятно, дела обстоят именно так.

– Жена моего брата училась вместе с ней у мисс Портер, – добавила женщина постарше. – В один прекрасный день она просто заявилась туда, этакая сиротка из западного захолустья. Пусть она богата и вдобавок образована лучше, чем можно подумать, но даже Саре Портер не удалось обучить ее светским манерам. По словам моей невестки, она исполнена гордыни, чем и выделялась даже в той спесивой компании. Несколько девушек, сжалившись над ней, пригласили гордячку погостить у них на праздниках, но та отказалась, причем в довольно грубых выражениях. И вместо этого все праздники просидела в обществе старых матрон…

Женщина помоложе, заметив, что Пембертон прислушивается к их разговору, повернулась к нему.

– Вы с ней знакомы? – спросила она.

– Да, – ответил он. – Это моя невеста.

Молодая женщина зарделась от неловкости, а ее спутница обратила к Пембертону сухую улыбку.

– Что ж, – ледяным тоном изрекла она, – по крайней мере, хотя бы вас она сочла достойным своего общества.

Не считая беглого замечания миссис Лоуэлл о предыдущих ухажерах Серены, это был единственный случай, когда Пембертону довелось услышать о прошлом своей невесты из уст постороннего. Сама она воспоминаниями почти не делилась; когда же Пембертон расспрашивал о ее жизни в Колорадо или в Новой Англии, ответы Серены почти всегда были поверхностны; к этому она неизменно добавляла, что они с Пембертоном нуждаются в прошлом не больше, чем оно – в них.

Тем не менее ночи Серены продолжали омрачаться кошмарами. О них она никогда не рассказывала – даже в те моменты, когда жених выдергивал ее дрожащее тело из дурных снов, как из коварных объятий прибоя. Кошмары были как-то связаны с тем, что случилось с ее семьей в Колорадо, в этом Пембертон не сомневался. Как не сомневался и в том, что любой знакомый Серены был бы потрясен той детской доверчивостью, с какой она льнула к нему в такие минуты – пока не ослабит отчаянных объятий и, тихо всхлипнув напоследок, не вернется ко сну.

Хлопнула дверь кухни: появившийся на пороге рабочий выплеснул ведро с серой мыльной водой в канаву, провонявшую старым жиром и гнилыми объедками. Последний из лесорубов скрылся под лесным пологом, и уже довольно скоро Пембертон заслышал стук топоров, когда пришедшие первыми рабочие принялись за дело, начав валить деревья. По долине рикошетом разлетелся дробный перестук, подобный винтовочным выстрелам: вооружившись пилами и топорами, работники Бостонской лесозаготовительной расправлялись с очередными акрами диких лесов округа Хейвуд.