Взяточник

Но нет, их дух больше не живет в судейских залах. Их тяжелые шаги больше не разносятся по гулким коридорам. Лепнина с острыми серпами скрылась за панелями из пластика. Гуманизм, больше похожий на безразличие, поселился в этих стенах. И теперь прокурор с урезанными полномочиями суетливо бегает из кабинета в кабинет, а судья, оторвавшись от экрана смартфона, вяло читает приговор, определяя очередному мздоимцу скудное наказание.

Секретарь Маша выглянула из-за двери зала:

– Евгений Иванович! Заходите, мы начинаем.

– Подсудимому предоставляется последнее слово. Слушаем вас.

– Уважаемый суд! Я полностью признаю свою вину и искренне раскаиваюсь в том, какую жизнь вел ранее, искренне раскаиваюсь в преступлении, за которое меня задержали. Но в том, что я сделал после задержания, а точнее, чего не сделал, я не раскаиваюсь. Извините…

– А что такого вы сделали после задержания? – спросил с удивлением прокурор, немного даже приподнявшись со стула.

– Товарищ прокурор! На последнем слове перебивать нельзя. Присядьте! Продолжайте, мы вас слушаем.

– Да, собственно, у меня все.

– Суд удаляется в совещательную комнату для постановления приговора. Можете подождать в коридорчике.

Все вышли из зала. Прокурор быстро собрался и ушел, не намереваясь ждать оглашения приговора. Адвокат виновато спросил, нужен ли он здесь до конца. Нужен он не был, поэтому тоже поспешно исчез. Евгений Иванович остался один.

– Сколько ждать, не знаете? – обратился он к Маше.

– Часика через два подходите. Раньше не будет.

– Мне как, может, за вещами пока сходить?

– Не знаю, что присудит… ответила Маша, при этом, едва заметно, кивнула головой.

Евгений Иванович никуда не пошел. Покидать эти стены без ответа на главный вопрос не было сил. Вещи… да передадут уж, как-нибудь.

О чем размышляла Виктория Валерьевна, оставшись наедине с приговором, пересказывать, вроде бы, не положено. Тайна совещательной комнаты распространяется и на мысли судей. Но, в интересах повествования, я, пожалуй, нарушу это незыблемое правило.

К тому моменту, когда дверь совещательной комнаты закрылась за ней, а участники процесса разбрелись в ожидании ее решения, приговор давно уже был готов. Из наказания, определенного Евгению Ивановичу, тоже не стану делать интриги: пять лет с отбыванием в колонии строгого режима. Так-то, вот! До сегодняшнего дня, там значился еще и штраф. Сейчас же у судьи просто выдалось свободное время, чтобы поделать свои дела, ничем не отвлекаясь на вполне законных основаниях.

Однако сегодня, у Виктории Валерьевны произошло два события, которые могли, так или иначе, повлиять на постановленный ею приговор. Первое, крайне неприятное, произошло утром, по дороге на работу.

Как у всех порядочных людей, у Виктории Валерьевны была машина – новенький корейский кроссовер серебристого цвета. Но вот само вождение так и осталось для нее вещью в себе. Водительское мастерство быстро освоила ее дочь, Ирина, которая теперь и подвозила ее на работу, уверенно, а иногда и нагло, управляя маминым автомобилем. Сегодня утром, они как обычно ехали вдвоем. Впереди, еле двигая колесами, медленно плелся какой-то грузовичок, который никак не удавалось объехать.

– Ир, да обгони ты его уже. Я так на работу до вечера не попаду!

Лихим маневром, дочура обошла грузовичок по встречке, вызвав у Виктории Валерьевны явное родительское одобрение. Но единственным благодарным зрителем, наблюдавшим этот маневр, оказался инспектор ДПС, как назло, скучавший неподалеку. Взмах полосатого жезла прервал движение вперед. Дамы прижались к бордюру и остановились. Навстречу подошедшему гаишнику Ирина опустила стекло:

– Федеральный судья, Орлова Виктория Валерьевна! – гордо отрекомендовалась мама с пассажирского сидения, протянув раскрытое служебное удостоверение.

– Инспектор ДПС, старший лейтенант такой-то. Госпожа водитель, а ваши документики можно увидеть?

– По моему, я вам представилась. Я федеральный судья! – не унималась мама.

– Виктория Валерьевна, к вам претензий нет. Вы транспортным средством не управляли и вас я не задерживаю. А вот за пересечение двойной сплошной для водителя предусмотрена административная ответственность. Вам, думаю, не нужно объяснять?

Взяв документы дочери, инспектор стал их изучать.

– Может, как-нибудь решим? – робко спросила Ирина.

– Ну что же вы, Ирина Петровна! В присутствии федерального судьи такое предлагаете… Давайте так: я этого не слышал. В служебный автомобиль пройдите…

– Спасибо мама! Помогла! Кто тебя просил своим удостоверение размахивать! Будем теперь полгода пешком ходить по твоей милости.

Саму Викторию Валерьевну эта перспектива не пугала: поездки на такси не пробили бы дыру в ее бюджете. Но вот дочь, которая весь день на колесах, возит внучку… да, с ней получилось очень неудобно.

Досада на собственное бессилие, от которого Виктория Валерьевна давно успела отвыкнуть, сменилась жгучей ненавистью к взяточникам вообще. Удивительно, но принципиальный инспектор выбесил больше, чем все махровые взяточники вместе взятые: Как же, не взял! Знаю я вас! Не покажи я удостоверение, все бы на месте решили.

Надо ли говорить, что этот, в общем-то, посторонний эпизод, не прибавил Евгению Ивановичу шансов на благополучный исход дела.

Вторым событием был визит следователя, состоявшийся в обед. Викторию Валерьевну в принципе раздражали визиты этих людей. Самоуверенные и наглые, они являлись, когда хотели, словно независимость суда была пустым звуком. Прокурор такого себе не позволял! Всякий раз огромных усилий стоило ей не послать их куда подальше.

Следователь зашел по делу Евгения Ивановича и начал изливать пространные жалобы на то, как тяжело им добывать доказательства, как не досыпают они ночей, пытаясь изобличить негодяев, и как больно и обидно им, когда схваченных с таким трудом мздоимцев отпускают на условный срок. А они, уверившись в безнаказанности, продолжают брать взятки с новой силой (судимость он, почему-то, не считал препятствием для дальнейшей работы на государственных должностях).

Виктория Валерьевна слушала его и никак не могла взять в толк, зачем он пришел. Она и без него была крута на руку, назначая наказания коррупционерам. Есть Уголовный Кодекс, есть судебная практика, в конце концов. Никто и не собирается отпускать этого Евгения Ивановича на свободу. Что за бред? Пять лет из шести возможных, разве этого недостаточно?

– А чего вы так взъелись на него? Он же, вроде, все признал…

– Да скотина он, Виктория Валерьевна, форменная свинья! Мы его просили про начальство рассказать, так он ни в какую. Уперся как баран!

Так вот оно что! Евгений Иванович отказался от сотрудничества… Да ладно! Быть не может! Этот бледнозадый сибарит, любитель сладкой жизни… Неужели прокислый запах нар не сподвиг его сдать всех? Эта информация колом встала в сознании судьи, не укладывалась ни в какие рамки: Да он, и в процессе-то, заискивает перед всеми так, что аж тошно. Мать родную продаст, чтобы не сесть. И этот слизняк вам отказал? Да, Евгений Иванович, удивил, ничего не скажешь. Не сдал, стало быть. Молодец. Что ж, этот подвиг тебе зачтется, но только не на этом суде. А у меня в процессе, уж извини, другой эпизод рассматривается. …Ладно, дам наказание без штрафа. А в остальном – не взыщи.

Не сказать, что случай этот был уникальным для Виктории Валерьевны. Чего только не повидала она за свою судейскую практику. В основном, конечно, валили вину, переводили стрелки, наплевав и на дружбу, и даже на родство. Намного реже, попадались и тертые калачи. В тюрьму шли, а друзей не сдавали. Но вот Евгений Иванович… Какой из него тертый калач? Человек-то он, вроде, неплохой, явной антипатии не вызывает… Дальнейшие размышления в этом духе могли бы привести бог знает к чему. Но Виктория Валерьевна давно для себя постановила: принимая решение вооружиться законом, а эмоции оставлять за порогом суда, благо и оставлять там было особо нечего. Да и можно ли осуждать ее за это? Как травматолог, кромсающий покалеченную жизнь, как кусок говядины, она, со временем, утратила способность видеть человека в подсудимом. Лишь больной член травмированного общества, который необходимо отсечь, поместить в карантин.

Стукачи, в которые отказался подаваться Евгений Иванович, были для нее абстракцией, не связанной ни с какими личными переживаниями. Ее дед в Белоруссии не партизанил… Тем не менее, едва заметная заноза воткнулась в ее обычную уверенность, своим тончайшим острием поколебала выработанную годами решимость.

Через два часа с небольшим, Маша пригласила Евгения Ивановича на оглашение. В пустом зале собрались трое: судья, подсудимый и секретарь, образовав собой невиданный треугольник, сумма углов которого, вопреки всем законам математики, равнялась пяти.

В зал тихо вошел судебный пристав с наручниками за поясом. Но сложившейся геометрии он не нарушил, встав, словно каменное изваяние, как памятник стремительно заканчивающейся свободе.

– Именем Российской Федерации!

Такой-то суд, в таком-то составе, сего числа… Слушая свою историю, написанную сухими протокольными формулировками, Евгений Иванович еще раз пережил все это, еще раз вспомнил все.

Виктория Валерьевна на автомате читала приговор, содержание которого знала почти наизусть. При этом, краем глаза (удивительная способность женского зрения!), она рассматривала лежавший на столе документ с необычно крупным угловым штампом, на котором, как и положено, красовался герб с двуглавым орлом. Посередине, на щите, Георгий Победоносец пронзал копьем змея. Кого он пронзает? – подумала она: Это ведь аллегория. Дьявола? Зло? Воплощенный грех? Прямо в голову ему засадил… Интересно, а зачем ему вообще копье? Много ли геройства победить, когда у тебя есть оружие! А ты пойди, попробуй духом своим одолеть. Выйди с голыми руками! Победи святостью! Под эти странные рассуждения, чтение приговора приблизилось к концу.

– … На основании статьи триста третьей, триста четвертой, статей триста седьмой – триста десятой УПК РФ, суд приговорил…

В этот момент Евгению Ивановичу показалось, что само время остановилось. Неизвестность приготовилась снять перед ним маску и показать, наконец, свое лицо: то ли свирепое, как несвобода, то ли равнодушное, как казенное снисхождение.

– …Признать Максимова Евгения Ивановича виновным в совершении преступления, предусмотренного частью второй статьи двести девяностой УК РФ и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет, с отбыванием в коло…

На этом месте, судья вдруг закашлялась.

– Маша, выключи сплитсистему! – сдавленно сказала она секретарю.

Какое-то время, Виктория Валерьевна прокашливалась, сопя и утирая нос платком. Не знаю, читала ли она в этот момент Отче наш. Едва ли. Возможно, кто-то другой читал, мысленно подходя к слову Аминь. У судей же, скорее всего, свои молитвы, и обращены они совсем к другим инстанциям… Да и заминка вышла слишком уж короткой. Но взяв снова приговор в руки и глядя уже мимо строк, она постановила: «…и назначить ему наказание с применением статьи семьдесят третьей УК РФ. Назначенное наказание считать условным с испытательным сроком пять лет…», а про себя добавила: «Ничего, следователь, переживешь. И я объяснюсь, если надо будет».

Маша с удивлением посмотрела на начальницу. Судебный пристав, с наручниками за поясом, беззвучно покинул зал.

– Судебное заседание объявляется закрытым.

Каков смысл этого пятилетнего испытания, не известно. И так, ежу понятно, больше на скамье подсудимых Евгений Иванович не окажется.

Выйдя из суда, наш герой отправился в свою новую жизнь, пусть и подкрашенную теперь серыми тонами, но, избавленную, хотя бы, от заборов с колючей проволокой. Его приговор обжаловать никто не стал.

Судьба, получается, опять проявила к нему благосклонность. Был виноват, получил свое. Единственный вопрос, которым он задавался: почему среди сонма жуликов и воров попался именно он? Или бог разлюбил его? Можно сказать: всех когда-нибудь поймают. Но, глядя на здание суда, Евгений Иванович пожал плечами: нет, не пропустят эти стены через себя всех негодяев, и за двести лет не осилят.

Механистичная система, не имеющая лица, установила для жизни неисполнимые правила. И теперь, как ленивый, дремлющий кот, следит в полглаза за суетящимися гражданами, убеждая их в своей неповоротливости и близорукости. Но, в час, известный ей одной, она молниеносно взмахнет когтистой лапой, зацепит ею случайного нарушителя и уже не отпустит, не переварив в своем каменном желудке, переломает его судьбу и отрыгнет вовне, окутанного едкой слизью под названием судимость, от которой не отмыться вовек.

Так состоялось отпущение грехов Евгения Иванович от людей.

Иногда, обращаясь по этому же вопросу к высшим инстанциям, он надеется, что и там ему отпустят этот грех. В конце концов, детей он не насиловал, бабушек не травил, метро с людьми не взрывал. А главное, он не совершил, наверное, самый большой грех в своей жизни. Увернулся в последний момент, разошелся по касательной.

Но, в глубине души, не верит Евгений Иванович ни в бога, ни в черта, ни в модернизацию в России.

Да это и не важно. Важно, чтобы бог верил в него.

Жизнь, однако, продолжается.