Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Еще через несколько лет братья расстались. Младший из них и более предприимчивый, Людвиг, открыл в 1831 году ниже по реке Клязьме, в Соболеве, свою фабрику, которая вскоре значительно превзошла Болшевскую красильню за счет расширения сферы производства. Там появились большая красильня для крашения ситца и набивочный цех, а потом еще ализариновая фабрика. Франц Рабенек остался верен кумачу254.

Фирма моего отца имела тесные деловые отношения с обеими фабриками Рабенеков. Она поставляла им марену или гарансин, получаемый из маренового корня краситель для крашения ализариновым цветом.

Кроме того, старый Франц Рабенек с самого начала, когда только мой отец прибыл в Россию в 1846 году, оказывал ему широкую отеческую поддержку, а с его сыновьями Германом и Эвальдом, особенно с Эвальдом, отец был очень дружен. Одним словом, когда в конце 60‐х годов, после смерти старого Франца, появился новый способ крашения – с помощью ализарина255, красителя, получаемого из каменноугольной смолы, – Герман и Эвальд, потеряв кураж и не решившись продолжать дело, продали его в 1868 году фирме моего отца, который преобразовал его в акционерное «Товарищество Франца Рабенека». Объем годовой продукции составлял тогда двенадцать тысяч пудов; благодаря блестящей коммерческой деятельности моего кузена Эрнста Шписа он возрос до пятидесяти тысяч пудов.

И вот к этому бизнесу мой кузен и не торопился меня подпускать, когда я в 1889 году приехал в Москву. Он определил меня в другую отрасль своей коммерции – торговлю жидким топливом, мазутом, о которой я тогда не имел ни малейшего представления256.

47. Торговля мазутом и поездки в Баку

В 80‐е годы бакинское жидкое топливо начало вытеснять дрова и торф, а также английский уголь в Московском промышленном районе (производство угля в южнороссийском Донецком угольном бассейне еще только начинало развиваться).

Почти бесплатное бакинское жидкое топливо – тамошние цены колебались от 66 пфеннигов до 1,32 марки за тонну – доставлялось по Волге в Нижний Новгород и Ярославль, а оттуда в цистернах в Москву. Кроме Товарищества братьев Нобель, ведущей фирмы в данной отрасли, этим занимались только Эрнст Шпис и торговец углем Карл Беш257.

Эта область коммерции моего кузена дала мне возможность в первый раз, поздней осенью 1889 года, совершить путешествие на Кавказ и в Баку. Удивительно интересные края и источники нефти в районе Баку произвели на меня чрезвычайно сильное впечатление.

В то время, когда железной дорогой от Владикавказа (гордое имя которого означает «владыка Кавказа») через Грозный до Петровска на Каспийском море еще и не пахло, путешествия в Баку были не так приятны, как сегодня. Нужно было ехать поездом до Владикавказа, оттуда по так называемой Военно-Грузинской дороге до столицы Кавказа Тифлиса258 и вновь по железной дороге до Баку.

Владикавказ, административная столица Терской области, производил впечатление приветливого альпийского городишки. Бурная река Терек несется с ледника Казбека через весь утопающий в садах город, имеющий важное значение, поскольку ведущая от него дорога соединяет Северную Осетию и Грузию и – если не считать двух морских путей и менее значимой (ведущей только в Мингрелию) так называемой Военно-Осетинской дороги – бóльшую часть Закавказья с остальной Россией.

В соответствии с ее стратегической и экономической важностью Военно-Грузинская дорога, ведущая через Центральный Кавказ, содержалась в образцовом порядке и была, особенно с северной стороны горного массива, надежно защищена многочисленными укреплениями. Эти простые форты с бойницами и казачьими отрядами казались скорее живописными, чем грозными, однако они отвечали своему назначению – держать в узде вооруженных старыми кремневыми ружьями горцев, осетин и разбойников-ингушей. К тому же на дороге постоянно несли патрульную службу казачьи разъезды, что было отнюдь не лишним: ингуши умели на ходу незаметно срезать закрепленный сзади на повозке багаж путешественников и скрываться.

Общая длина этой дороги составляла приблизительно 220 километров. Через каждые 20–30 километров были расположены почтовые станции. Путешествие в почтовой карете до Тифлиса занимало два дня и отнюдь не было увеселительной прогулкой.

Поэтому я всегда – и в первый раз тоже – путешествовал с так называемой «срочной почтой». Ты получаешь отдельную удобную открытую коляску (зимой сани), запряженную четырьмя лошадьми; на козлах, рядом с кучером – провожатый пассажира, «конвой», который сопровождал пассажира до самого Тифлиса, с помощью оглушительного рожка освобождал дорогу от других повозок, встречных или пытавшихся обогнать твою коляску, останавливал караваны, а кроме того, должен был на станциях заботиться о том, чтобы ты поскорее получил свежих лошадей.

С этой «срочной почтой» путник чувствовал себя князем, и на дорогу – при безостановочной езде – уходило всего 22–25 часов.

Поездка интересна природными красотами и живописными видами. Дорога идет сначала вдоль стремительного Терека и вскоре, через несколько станций, поднимается на высоту 2345 метров. Северный склон Кавказа поражает своей дикой величественной красотой, венцом которой является Казбек (5043 метра, в то время как высота Монблана – лишь 4810 метров), вторая по высоте вершина горного хребта. Его ледяной конус, вонзившийся в небо, неожиданно открывается после одного из поворотов дороги и поражает мощью и величием.

Все кажется более суровым, мощным и самобытным, чем в Альпах; на Северном Кавказе не чувствуется смягчающего влияния человеческих рук, создавших в Альпах приветливые поселения. Кавказ еще являет собой зрелище стихийности и варварства – лишь изредка попадаются аулы, селения местных жителей, и уже упомянутые причудливые культурные образования, казачьи крепости.

Через некоторое время после преодоления перевала картина меняется. Леса исчезают, и дорога устремляется вниз, к южным равнинам. Мы в Грузии, стране фруктов и виноделия, среди восточного народа, чья христианская культура древнее германской259. Под голубыми небесами пестреют разбросанные по живописным долинам многочисленные деревни, архитектура которых не оставляет сомнений в бедности населения, однако почти в каждой деревушке имеется церквушка, выстроенная в своеобразном приятном стиле, свидетельствующем о византийском влиянии.

Тифлис – один из интереснейших и живописнейших городов мира, а в уютном и опрятном Hotel de Londres260, у весьма толковой хозяйки, г-жи Рихтер, чувствуешь себя как в Европе. Через весь раскинувшийся на холмах город, естественный центр Кавказа, течет Кура. Здесь можно наблюдать восхитительную с точки зрения архитектуры и этнографии смесь русской (уже европеизированной), древней грузинской, такой же древней армянской и персидской культур. Нельзя не упомянуть и еще один кусочек Европы в так называемом немецком районе города, возникшем из основанной здесь в 1818 году немецкой колонии вюртембергцев.

Из Тифлиса я по железной дороге доехал до Баку. Об этой столице каспийского региона – этот титул город честно заслужил – я намерен рассказать более подробно в связи с моим длительным пребыванием в Баку в 1902–1904 годах.

Первый мой визит в Баку был посвящен изучению ситуации с нашей топливной коммерцией, и я очень быстро убедился в том, что некий господин Стефанини261, которому мой кузен доверил представлять здесь свои интересы, был не лучшей кандидатурой на эту роль и что его деятельность, заключавшаяся в обеспечении мазута за счет контрактов на период навигации по твердым ценам, не всегда была основательной, потому что маленькие нефтеперерабатывающие заводы просто не поставляли мазут в периоды, предвещающие рост рыночных цен.

Поэтому я взял курс на заключение соглашения с товариществом БНИТО262, ротшильдовской фирмой в Баку, речь о которой пойдет ниже.

Сначала мне хотелось бы сказать несколько слов о том впечатлении, которое произвел на меня Стефанини, один из самых больших оригиналов, каких я когда-либо видел.

Стефанини, некогда бедного, но трудолюбивого итальянца, в свое время занесло в Москву, где он получил неплохое место в фирме «Вогау и К°», открывшей отделение в Баку. Правда, ему пришлось за это взять в партнеры толстого Филиппа Марка263, брата одного из акционеров «Вогау и К°». Тот, будучи, в общем, довольно талантливым человеком, страдал непреодолимым отвращением ко всякому труду.

Однако Стефанини умел извлекать пользу хотя бы из внушительного физического веса своего партнера: он вменил ему в обязанность садиться на копировальную книгу и таким образом сэкономил на приобретении копировального пресса.

Стефанини был ненасытен в работе и в зарабатывании денег. Я никогда не видел ничего подобного. Он с дикой страстью отстаивал свои присланные нам авансовые отчеты с изрядно завышенными суммами, которые я вынужден был опротестовывать, и даже вскакивал от возбуждения, как обезьяна, на стул, на котором Филипп обычно копировал письма. Вероятно, я потребовал слишком мало исправлений в этих документах, потому что после завершения данной процедуры он пригласил меня на ужин – неслыханная расточительность при его скупости. Еще одна странность в его поведении заключалась в том, что он из ревности никому не показывал женщину, на которой недавно женился.

Будучи старым холостяком, думавшим только о стяжательстве и уже скопившим состояние в шестьсот тысяч рублей, Стефанини несколько своеобразным способом нашел себе жену, которая, кстати, никогда не давала ему поводов для ревности. Когда он созрел для женитьбы, он обратился к лондонскому партнеру «Вогау и К°» с письменной просьбой подыскать ему жену. После долгих раздумий, писал Стефанини, он пришел к выводу, что оптимальным вариантом для него была бы англичанка. Русские женщины тоже хороши, но мысль о том, что его потомство должно будет перенять веру матери, для него как католика невыносима; немки хотя и отличаются верностью, но скучны; француженки интересны, но нечистоплотны (притом что Стефанини сам был отъявленным грязнулей); англичанки же известны своей чистоплотностью, верностью и миловидностью. Поэтому дочь Альбиона для него – единственно верный выбор.

Мой друг Шумахер264 сразу же взялся за дело. Он отправился в универмаг Уайтли265 и заявил владельцу, с которым был хорошо знаком, что один итальянец в Баку с состоянием в шестьдесят тысяч фунтов желает выписать себе из Лондона жену, а так как всем известно, что Уайтли по желанию может достать даже белого слона, то он, Шумахер, не сомневается, что универмаг сможет выполнить просьбу итальянца и организовать ему невесту.

– Нет ничего проще! – воскликнул мистер Уайтли со смехом. – Я расскажу эту историю про итальянца с шестьюдесятью тысячами фунтов своим продавщицам. И будьте уверены: на деньги клюнет сразу несколько хорошеньких девушек.

И в самом деле, по прошествии нескольких дней Шумахер получил от мистера Уайтли шестнадцать фотографий хорошеньких молодых англичанок, готовых выйти замуж за шестьдесят тысяч фунтов в Баку. Однако эта фотогалерея, отправленная Шумахером в Баку, прибыла слишком поздно: Стефанини уже уехал в Париж, чтобы посмотреть на рекомендованную ему кем-то невесту.

Ею оказалась уже немолодая девушка-католичка из обедневшей французской семьи, получившая строго религиозное воспитание, с единственной родственницей – матерью.

Стефанини заинтересовался этим вариантом, но поставил матери условие: ее дочь должна предъявить ему медицинское свидетельство о том, что у нее «все в порядке».

На возмущенные крики матери он заявил, что намерен жениться исключительно для того, чтобы получить наследника для своего состояния, и если ее дочь вдруг окажется бесплодной, то ему придется подыскать себе другую избранницу; это мадам должна понять.

Та сначала наотрез отказалась от «бесстыдного» и оскорбительного для ее дочери предложения, но, поскольку Стефанини был неумолим и настаивал на своем требовании, она в конце концов согласилась при условии, что в случае неудовлетворительного медицинского свидетельства – чего она себе, конечно же, и представить не может – он обязуется по крайней мере заплатить ее дочери тридцать тысяч франков за моральный ущерб.

Стефанини после долгой торговли согласился. Медицинское обследование невесты состоялось. У врача не было полной уверенности в наличии гарантированной репродуктивной функции у пациентки. Мать уже обрадовалась, что выторговала тридцать тысяч франков, но Стефанини категорически отказался платить. «Как? – вскричал он возмущенно. – Я – ни за что – должен отдать тридцать тысяч франков?! А знаете ли вы, мадам, как это нелегко, сколько требуется труда, чтобы заработать такие деньги? Нет, уж лучше я пойду на этот риск и женюсь на вашей дочери!»

И Стефанини женился на бедной девушке.

Детей у нее не было. Эпидемия холеры – кажется, в 1893 году, – одной из жертв которой стал и Стефанини, избавила бедняжку от ее мужа-тирана. Его дело было продано, госпожа Стефанини вернулась во Францию богатой вдовой, пожертвовала свое состояние церкви и ушла в монастырь.

Я уже упоминал, что пытался установить деловые контакты с БНИТО, которое было основано в Баку парижскими Ротшильдами сразу же после открытия в 1886 году железной дороги Баку – Тбилиси – Батуми. Полное название фирмы слишком длинное: Societe Commerciale et Industrielle de Naphte Caspienne et de la Mer Noire, Societe Anonyme266, поэтому ее обычно – в том числе и в печати – называют сокращенно БНИТО, в соответствии с ее телеграфным адресом.

У этой компании были в Баку свои нефтяные скважины и внушительный нефтеперерабатывающий завод, однако в то время она еще не торговала с Россией, а экспортировала используемый для освещения керосин в Европу и продавала остатки перегонки в качестве жидкого топлива на местном рынке в Баку.

Я предложил БНИТО продавать жидкое топливо через нас в Москве на комиссионной основе. Им это сулило более высокие цены, а мы избежали бы рисков на бакинском рынке и при перевозках по морским и речным путям.

Господин Арнольд, директор общества, которому я предложил рассмотреть возможность заключения такого контракта – в случае согласия моего кузена, – счел это выгодным для компании и посоветовал обратиться с моим предложением в Париж, обещав мне там свою поддержку

Я вернулся в Москву и, получив согласие кузена, отправился в Париж, где изложил свою идею барону Альфонсу де Ротшильду267. Тот одобрил проект268269.

После этого я проделал тот же путь в обратном направлении – через Москву в Баку (путешествие из Парижа до Баку тогда занимало ровно неделю), чтобы официально оформить сделку. Так я поздней осенью 1889 и зимой 1890 года дважды побывал в Баку.

***

Начавшаяся торговля жидким топливом с Ротшильдами шла как по маслу270 (если не считать трудностей, которые были у нас с поставками по Волге в предыдущий период навигации), поскольку у нас были не только надежные клиенты в Москве, но и надежный поставщик в Баку. Старые же контракты, касавшиеся перевозок по Волге, нам еще долго доставляли массу хлопот.

Нефть сначала доставлялась из Баку на танкерах, часто принадлежавших надежным бакинским татарам, на так называемый девятифутовый рейд перед дельтой Волги, где ее перекачивали в морские баржи, которые буксировались пароходами лишь вверх по дельте до Астрахани. Более глубокий фарватер выше дельты позволял транспортировать нефть на больших волжских баржах из Астрахани до Нижнего Новгорода или, весной, до Ярославля. Позднее нефтепродукты перевозили от Астрахани по Волге дизельные танкеры, а в то время транспортировка выглядела еще довольно примитивно; только для дорогого применяемого для освещения керосина использовались железные нефтеналивные баржи; для жидкого топлива использовались деревянные баржи, которые прибывали с Урала, вниз по Каме, с грузом соли и которые можно было дешево арендовать. Такие деревянные баржи из‐за своей негерметичности приносили вред, естественно, волжской рыбе.

Организацию перевозок в дельте Невы Эрнст Шпис поручил предпринимателю Канненбергу271, русскому немецкого происхождения, оказавшемуся большим мошенником. Он присвоил доверенную ему нефть на тридцать тысяч рублей. Дело дошло до судебного разбирательства в Астрахани.

Из-за этого я смог составить некоторое представление о системе правосудия на Нижней Волге. Самое печальное в таких судебных процессах в тех краях было то, что судебная реформа Александра II, предусматривавшая судей, получавших жалованье от государства, еще не была проведена. В Астрахани все еще бытовала старая судебная система, по которой судья получал львиную долю судебных издержек, налагаемых на проигравшего процесс в размере 10% от суммы иска.

Это весьма своеобразное правило служило для судьи хорошим стимулом обрекать на проигрыш ту сторону, которая представлялась ему наиболее платежеспособной, – иначе как ему получить свое? Судьи тоже хотят жить!

Поскольку Канненберг был заведомо неплатежеспособен, а Эрнст Шпис, напротив, считался человеком состоятельным, астраханский судья вынес приговор не в пользу моего кузена, то есть признал его жалобу необоснованной и таким образом положил в карман свои законные три тысячи рублей272.

Лишь в суде высшей инстанции, в Сенате в Петербурге, моему кузену удалось успешно обжаловать этот чудовищный приговор и выиграть процесс. Однако ему пришлось довольствоваться исключительно моральным успехом, потому что Канненберг тем временем бесследно исчез с единственным своим активом – пароходом, который он заложил как гарантию выплаты долга Эрнсту Шпису. Только в России может внезапно исчезнуть такой предмет, как пароход. Канненберг проделал этот гениальный трюк не без помощи одного портового чиновника, который за взятку помог ему переименовать пароход и зарегистрировать его на новое имя. С тех пор он благополучно плавал на своем пароходе по нижнему Тереку.

Не могли мы добиться получения жидкого топлива на 20 000 рублей и от другого предпринимателя, организатора перевозок от Астрахани до Нижнего Новгорода, одного русского, фамилию которого я запамятовал. В этом случае наше топливо спасла водка. Этот тип был безнадежный пьяница. Поэтому я пригласил его в Нижнем Новгороде на завтрак и с помощью целой батареи бутылок водки довел его до нужного состояния, в котором он подписал заготовленные мной заранее документы. И пока он в течение нескольких дней пребывал в очередном запое – русские называют это «приболеть», – мне удалось перекачать нашу нефть в наши резервуары.

48. Я принимаю дела у Эрнста Шписа

Летом 1890 года в моей жизни произошли важные изменения. Стечение обстоятельств побудило моего кузена передать в мои руки все свои дела; сам же он сосредоточился исключительно на развитии своего металлургического завода на Северном Урале273. И я, двадцатидевятилетний молодой человек, неожиданно оказался во главе целого ряда коммерческих предприятий, с которыми был, если не считать торговли жидким топливом, мало знаком. Наряду с возложенным на меня руководством «Товариществом Франца Рабенека», главным моим делом, мне пришлось заняться импортом хлопка, продажей вигони, Черепетским чугуноплавильным заводом в Калужской губернии и, наконец, все тем же проектом бакинского жидкого топлива, который я вкратце описал выше274.

Принять все эти коммерческие отрасли мне облегчил в материальном плане бывший партнер моего отца, Вильгельм Штукен. В 1891 году я взял его сына Даниэля в свою основанную сначала (в 1890 г.) под моим именем фирму, которая с этого момента стала называться «Шпис, Штукен и К°»275.

Упомянутые коммерческие отрасли были довольно разнородными и далекими друг от друга. Поэтому я после удачного начала торговли жидким топливом в течение навигационного периода 1890 года принял тяжелое решение отказаться от блестящих и многообещающих перспектив сотрудничества с Ротшильдами. Этот шаг был, пожалуй, самой большой коммерческой жертвой в моей жизни, потому что открытое мною в Москве представительство стало исходной точкой для создания БНИТО, то есть Ротшильдами, в России целой сети филиалов московской компании «Мазут» по продаже нефтепродуктов, на которой ее руководитель Поллак заработал миллионы276. Я вовсе не хочу сказать, что непременно добился бы тех же успехов, что и Поллак, однако совершенно очевидно, что личное мое знакомство с Ротшильдом сыграло бы огромную положительную роль в моей карьере. Не думаю, что найдется еще кто-нибудь на свете, кто добровольно отказался от представительства Ротшильда.

Но тогда я считал этот шаг необходимым, полагая, что смогу в полной мере обеспечить наши фамильные интересы в «Товариществе Франца Рабенека» лишь в том случае, если откажусь от дел, связанных с бакинским жидким топливом, которые неизбежно вынуждали бы меня часто покидать Москву.

С тех пор моя деятельность была сосредоточена на «Товариществе Рабенека», хлопке и вигони. Для Даниэля мы открыли торговлю химикалиями (танином), красильным деревом и другими импортными товарами (например, сарсапарелем).

Кажется, в 1892 году я взял к себе партнером брата Леона Шписа, деятельность которого в компании «Лаферм» в Петербурге уже не казалась мне нужной. На него было возложено руководство новой отраслью, импортом чая, которым мы с Вогау торговали на половинных началах277.

Как ни хороши были наши личные отношения с братом, в деловой сфере взгляды наши все же слишком диссонировали, что исключало долгосрочное успешное сотрудничество. Поэтому я, если не ошибаюсь, в 1895 году предложил ему расстаться и уступил ему, пожалуй, самую доходную, надежную и в то же время не требующую серьезных капиталовложений коммерческую отрасль – представительство по продаже вигони Августа Шмельцера из Вердау в Саксонии и Мышкова в Польше. Он с Эдмундом Преном открыл в Москве фирму «Шпис и Прен»278.

49. Чугуноплавильные заводы

Помощником и доверенным лицом на Черепетском чугуноплавильном заводе был у меня Пауль Крёнляйн, кузен Эрнста Шписа.

Черепетский завод принадлежал старинному дворянскому роду Билибиных, у которых мой кузен его и арендовал. Это был самый маленький из шести или семи чугуноплавильных заводов, открытых еще при Петре Великом и использовавших тульскую железную руду и лесные ресурсы Калужской губернии.

Фосфоросодержащий бурый железняк, богатый железом (52–54%), из Тульской губернии хорошо годится для производства литых изделий из жидкого чугуна, получаемого в домнах, которые топили древесным углем.

К сожалению, Черепетский завод имел весьма неудобное географическое положение: из‐за отсутствия железной дороги весь необходимый годовой объем руды нужно было доставлять на санях (зимой) c залежей, находившихся в среднем в 120 километрах от завода; летней доставки по причине ее дороговизны не было вообще. Древесный уголь, получаемый на обычных кострах, тоже мог быть привезен из окрестных лесов лишь зимой. Проблемы были и с вывозом готовой продукции, ведь ближайшая железнодорожная станция, Калуга, находилась в 30 километрах от завода. Несколько лучше дело обстояло с речным транспортом: от завода до судоходной Оки, притока Волги, впадающего в нее у Нижнего Новгорода, было всего три километра. По этой причине мы старались сделать главным местом сбыта нашей продукции Нижегородскую ярмарку.

Таким образом, требовался непропорционально большой оборотный капитал, чтобы обеспечить производство чугунной посуды, важного предмета потребления русского крестьянина. Эта посуда, которая продавалась на Нижегородской ярмарке в период от шести до двенадцати месяцев, требовала затрат на добычу руды (поскольку разработку месторождения руды нам приходилось финансировать самим) приблизительно на двенадцать месяцев, расходов на транспортировку руды приблизительно на девять месяцев, на рубку леса (обычно частное предприятие) приблизительно на двенадцать месяцев, на углежжение (обычно частное предприятие) приблизительно на девять месяцев. Таким образом, оборотный капитал мог обернуться лишь один раз в году и приносил весьма скромные проценты. Все это, а также то, что Черепетский завод был всего лишь арендован и поэтому ни о каких существенных улучшениях примитивного технического оборудования речь не могла идти, побудило меня через несколько лет приобрести завод, расположенный под Алексином на Оке, неподалеку от устья реки Мышеги, впадающей в Оку.

Помимо своего неудачного расположения, Черепетский завод (как, впрочем, и все остальные чугунолитейные предприятия этого района) отличался допотопностью технического оснащения. Окруженная мощной каменной стеной маленькая домна времен Петра Великого с примитивнейшим дутьем, обеспечиваемым таким же примитивным мельничным колесом, давала чугун. Предварительного прогрева задуваемого в печь воздуха не было вовсе; доменные газы практически не использовались. То есть в техническом отношении завод находился на уровне подобных предприятий первой половины XVIII века.

Техническое несовершенство в сочетании с уже упомянутыми высокими транспортными затратами обусловливали высокие цены на чугун: 60–62 копейки за пуд на Черепетском и 42 копейки за пуд на Мышегском заводе.