Венецианский гвардеец

– Суд ждет вас, господин капитан, – нейтральным тоном объявил конвоир.

Я неторопливо встал и кивнув, пошел по тускло освещенному коридору.

Они веля вели по коридорам герцогского дворца в зал суда. Обширная комната, в которой доминировал фресковый свод, была освещена серебряными канделябрами и факелами, мерцающий свет которых выделял суровые выражения судей, сидящих за высокой темной деревянной скамьей.

Председательствовал на заседании один из прокуроров Республики, худощавый и строгий мужчина с рябым лицом. Справа от него сидел полковник гвардии Джамбаттиста Кьерри, а слева от него, скучая, молодой помощник прокурора Фабио Граттиони рассеянно листал досье.

За деревянной стойкой, с другой стороны зала, я увидел Марко Пьярри.

Он был перевязан и хромал, а рядом с ним стояли двое его товарищей, тоже заметно помятые, но живые. Марко, увидев, как я вошел, изобразил кривую улыбку, смесь гнева и удовлетворения.

Меня подвели в центр зала и поставили перед комиссией.

– Капитан Бруно, – начал прокурор, глядя на меня холодными глазами. – Вас обвиняют в участии в незаконной дуэли во время карнавала, нарушении законов Серениссимы и покушении на жизнь синьора Марко Пьярри. Что можете сказать в свою защиту?

Я поднял глаза и ответил твердым тоном:

– Я защищал свою чести и честь моей жены.

Прокурор поднял бровь.

– Защищать честь? В ущерб закону?

– Если бы закон всегда был справедлив, мне не нужно было бы защищать свою честь оружием, – ответил я, сохраняя спокойный тон.

По залу прокатился ропот. Полковник скрестил руки и посмотрел на меня с подбадривающем выражением лица. Молодой помощник на мгновение перестал листать свои документы и посмотрел на меня с неподдельным любопытством.

– Вы устроили драку посреди карнавала на глазах у сотен свидетелей, и у вас нет даже здравого смысла сожалеть об этом, – настаивал прокурор.

В этот момент Марко вышел вперед, заметно прихрамывая.

– Этот человек дикарь! – воскликнул он, указывая обвиняющим пальцем на меня. – Он не только напал на меня без причины, но и унизил меня и моих друзей на глазах у половины города!

Я медленно повернулась к нему, едва сдерживая насмешливую улыбку.

– Если я правильно помню, Синьор Пьярри, именно вы приказали своим людям арестовать меня и увести мою жену.

Марко слегка побледнел.

– Это была просто Карнавальная шутка! – возразил он с притворным негодованием. – Вы неадекватно отреагировали!

– Итак, если бы мужчина больно схватил вашу жену за руку без ее согласия, вы бы сочли это шуткой? – спросил я учтиво.

Зал молчал. Прокурор прищурился, внимательно разглядывая Марка.

– Это правда, мистер Пьярри? – спросил он.

Марко колебался.

– Я… то есть … я не хотел причинить ей никакого вреда.…

Прокурор повернулся к полковнику Кьерри.

– Вы хорошо знаете капитана?

– Да, я знаю Челлу много лет. Да, он человек действия, но не агрессор. Если он обнажил шпагу – значит он чувствовал угрозу чести, не более.

Марко скрежетал зубами.

Прокурор на мгновение замолчал, затем кивнул.

– Принимая во внимание обстоятельства, – заявил он, – и учитывая, что Синьор Пьярри и его люди спровоцировали конфронтацию, я считаю, что наказание капитана Челла может быть несколько смягчено.

Дрожь прошла по залу. Марко побледнел.

– Однако, – продолжал прокурор, – запрет на дуэли – незыблемый принцип закона. По этой причине капитан будет помещен под арест на шесть месяцев с оплатой штрафа Республике.

Я напрягся. «Шесть месяцев тюрьмы и штраф?»

Марко, однако, возмущенно выпалил:

– А я?! Этот человек высмеивал меня! Я требую публичного извинения!

Прокурор окинул его ледяным взглядом.

– Вас оштрафуют за подстрекательство к публичной драке во время карнавала.

Марко опустил взгляд, бормоча что-то сквозь зубы.

– Заседание окончено, – заключил прокурор, стуча молотком.

При выходе из зала стражу остановил Симон Росси. Он смотрел на меня с тревожной улыбкой.

– Шесть месяцев… – сказал он, скрестив руки.

Я вздохнул:

– В следующий раз я просто предложу ему бокал отравленного вина.

Симон рассмеялся и похлопала меня по плечу.

– Не рви жилы, старый друг, – он усмехнулся, – найду способ вытащить тебя из этой ямы.

– Зачем? – я прищурился. – Чтобы я снова надрал задницу какому-нибудь Марко?

– Чтобы ты не забыл: в Венеции даже ростовщики знают – дружба дороже золота.

– Chi trova un amico, trova un tesoro (Кто нашёл друга, нашёл сокровище), – прошептал я ему в ответ.

Глава 2 Совет Десяти

20 апрель 1797 года.

Кабинет Верховного правителя Венеции был окутан тревожным полумраком, нарушаемым лишь мерцанием свечей в позолоченных канделябрах. Его Светлость Дож Лодовико Манин, облаченный в пурпурную мантию с золотым шитьем, восседал в резном кресле, напоминающем трон угасающей империи. Корно – символ его власти – отбрасывал причудливые тени на лицо, изборожденное морщинами мудрости и тревоги. По обе стороны стола замерли советник Лоренцо Бонетти и глава тайной полиции Энрико Паринелли, который несмотря на невзрачную внешность, источал холодную угрозу.

Семидесятидвухлетний Дож был явно взволнован. Он происходил из богатой фриульской семьи и, хотя не принадлежал к венецианской аристократии, сто тысяч дукатов позволили его роду войти в список патрициев, имеющих право участвовать в управлении Республикой.

– Это последняя капля, – голос Дожа прозвучал глухо, будто эхо. – Теперь у Наполеона есть законный повод растоптать Венецию. – Он медленно провел рукой по пергаменту с донесением о захвате французского судна, оставив на нем следы дрожи. – Сперва веронцы перерезали фуражиров, теперь гибнет французский капитан в наших водах… – Его пальцы сжали подлокотники, будто пытаясь удержать рассыпающуюся власть. – Арестовать командира корабля, глав таможни и флота! – приказал Дож.

Паринелли склонил голову, но в его поклоне чувствовалась не почтительность, а насмешка палача, знающего, что жертва уже обречена.

– Будет исполнено, Ваша Светлость.

– Это предательство Паринелли? – Дож впился в него взглядом, пытаясь разгадать игру теней в неподвижных глазах полицейского. – Или мы стали марионетками в руках корсиканца?

– Провокация французов удалась, – голос Паринелли был ровен. – Мы допросим всех.

– Я в этом не сомневаюсь. Теперь доложите обстановку вокруг реликвий. Решение по их судьбе должно быть принято до полуночи.

– Ваша Светлость, наши шпионы сообщают, что генерал Наполеон совместно с кардиналом Бьяджио, с согласия Французской Директории и Папы Пия VI, готовят операцию по захвату наших исторических реликвий. Они считают, что, завладев ими, смогут воссоздать древнее оружие этрусков под названием «Солнечный луч», которое даст им неоспоримое преимущество в войне. Святой Престол предоставляет информацию о местонахождении реликвий, а французы обеспечивают силовую операцию.

– Довольно, Синьор Паринелли, – прервал его Дож. – Синьор Бонетти, поясните еще раз, насколько вероятно создание этого оружия по чертежам этрусков?

– Ваша Светлость, рукописи, которые были в нашем распоряжении, действительно содержат схемы и описания на этрусском языке. – Ученый муж неуютно ощущал себя в обществе Дожа и полицейского. – Однако без расшифровки древнего языка воссоздать устройство невозможно.

– Тогда объясните, почему французы предлагают обменять реликвии на жизнь Республики? – повысил голос Дож. – Почему они так упорны в этой игре, которая может привести к краху Венеции?

– Разрешите ответить, – спокойно сказал Паринелли, и получив утвердительный кивок продолжил. – Наполеон хочет получить драгоценности, которые обеспечат его армию на годы. Кроме того, он надеется, что ученые Парижа смогут расшифровать чертежи. И, наконец, он планирует обмануть Венецию и напасть на нас, используя нас как разменную монету в переговорах с австрийцами.

– А какие планы у Папы? – спросил Дож.

– Библиотека Ватикана старше наших стен. Кто знает, какие секреты там спрятаны.

– Veneziani, poi Cristiani (Сначала венецианцы, потом христиане), – Дож повернулся к Советнику. – Синьор Бонетти, готовы ли реликвии к эвакуации?

– Да, Ваша Светлость, – ответил советник.

– А план эвакуации? – Дож повернулся к Паринелли.

– Разработано несколько вариантов: наземные и морские маршруты.

Он встал и подошел к приоткрытому окну, сделанному из венецианского стекла, секреты изготовления которого хранились в тайне не одну сотню лет. Где-то вдалеке, за стенами дворца, лилась музыка, словно насмехаясь над тревогами власти.

Дож стоял у окна, впиваясь взглядом в мерцающие огни Риальто. Венеция, его Венеция – тысячелетняя хищница в кружевах мрамора, – теперь походила на старую актрису, донашивающую прошлую славу. Сколько еще продержимся? – мысль, что грызла его по ночам, заставляя ворочаться на парчовых подушках. Секрет долголетия Республики был прост: править как венецианцы – без сердца, но с ледяным расчетом. Золото, награбленное крестоносцами, манускрипты, вывезенные из Константинополя, реликвии, купленные за кровь… Все это десятилетиями оседало в тайных хранилищах.

Он провел пальцем по резному краю стола, вспоминая, как двадцать лет назад сам водил комиссию по тем самым подземным галереям. Стеллажи из ливанского кедра, свитки в кожаных футлярах, статуи с выколотыми глазами – музей забытых богов. Ученые шептались, будто здесь хранится чаша Грааля и жезл Моисея, но Дож знал правду: самое опасное сокровище – каталог. Пергаментная книга с печатями, где каждая запись была договором, компроматом, шантажом. За ней охотился Рим, Париж, Вена и даже Каир.

– Serenissima non cade, – прошептал он девиз Республики. «Светлейшая не падет» – красивые слова, которые уже столетие держались на паутине лжи. Он ловко жонглировал угрозами: кивал кардиналам, сулил Бонапарту «взаимовыгодное сотрудничество», а австрийцам подмигивал, намекая на союз против Папского государства. Все как учил покойный Реньер: «Балансируй, пока соперники режут друг друга. А если упадешь – бросай все в лагуну».

Его рука сжала рукоять кинжала под мантией. Затопить… Страшное слово. Отдать Адриатике то, что собирали поколения. Но лучше пусть Нептун хранит секреты, чем они достанутся этим выскочкам с их «свободой, равенством, братством». В обмен на них Наполеон предлагал ни много ни мало – подписать Соглашение о ненападении на Венецию.

Дож взглянул на пергамент, испещренный угрожающими строчками, и усмехнулся. Этот корсиканец думает, что он первый, кто пытается сломить языческого Льва? «Венеция рассмотрит ваше предложение после консультаций с Его Святейшеством Пием VI и императором Францем».

Пусть воюют между собой. А он купит еще немного времени. Хотя бы до весны.

Его милая Венеция была единственным городом Европы, где были официально разрешены азартные игры и шли представления в семи театрах одновременно. В ней создавались уникальные произведения прикладного искусства. В Венецию стекались музыканты, певцы, любители удовольствий и искатели приключений со всей Европы, Африки и восточных стран.

А самой очаровательной частью жизни Венеции, по искреннему убеждению Дожа, не существовавшей нигде никогда кроме как в этом городе, были венецианские карнавалы. Венеция была трудовым городом, в котором кипела рациональная жизнь. Однако в любой момент каждый венецианец, будь то солдат, грузчик или аристократ, член Правительства могли погрузиться в безудержное веселье, сопровождаемое искусной игрой, в которой социальные различия стирались и переворачивались во множестве комбинаций. Эротическая жизнь в любой точке города была нормой, она не была похабной или безвкусной, – это были тонкие любовные отношения всех со всеми, окрашенные блеском соблазнений и обольщений, и сам Дож не был в стороне от удовольствий карнавалов. И маска, ставшая незаменимым атрибутом любого карнавала, немедленно давала полную свободу игривых и любовных фантазий при согласии противоположной стороны. Со всей Европы в поисках наслаждений и радости в город прибывали и простаки, и умудренные опытом ловеласы, которые соревновались не количеством соблазненных ими женщин, а тем, как виртуозно они соблазняли их.

Неожиданно для себя Дож вспомнил, что единственное, чем ему запомнились собственные выборы – была фраза одного из его соперников: «С дожем фриульцем республика погибнет!».

Все его естество воспротивилось набежавшему наваждению.

«Нет, я не позволю этому молодому коротышке погубить Венецию!!!» – мысленно прокричал Дож.

Он закрыл глаза, и сознании его вновь возникла его Венеция – не Республика с её интригами и декретами, а живое существо, дышащее страстью и хитроумием. Город-хамелеон, где под маской Арлекина скрывался кардинал, а в плаще дожа бродил нищий поэт.

– Megio un duca de Venezia che un re de teraferma (Лучше быть венецианским дожем, чем королём материка») – воскликнул Дож вслух. – Карнавалы… – прошептал он, и в голосе зазвучала горечь. – Вы думаете, это просто праздник? – обернулся он к советникам, будто обращаясь к самому городу. – Это гениальная мистификация! Здесь нищий целует руку графини, а палач танцует с герцогиней. Так и мы – прячем лицо за политикой, но Наполеон рвёт маски крюком своей артиллерии!

Он ударил кулаком по подоконнику, и стекло венецианской работы дрогнуло, как хрупкая иллюзия.

– Вы слышите? – его голос зазвучал страстно, словно проповедник обличал паству. – Французы у ворот, австрийцы точат зубы у Тироля, а Папа Римский молится за нашу погибель! И что мы? Играем в кости с судьбой, закладывая реликвии то одним, то другим! – Дож провел рукой по воздуху, будто рисуя невидимую карту. – Но Венеция не сдастся. Она пережила чуму, заговоры, войны… Она обязана пережить этого выскочку-корсиканца!

В его памяти всплыли лица: куртизанка в маске Баута, чей смех звенел серебром; юнга, продающий «счастливые» амулеты из стекла; старый гондольер, напевавший песни о любви и предательстве. Здесь, в этом водовороте страстей, рождались заговоры и тухли измены. Карнавал был душой Венеции – душой, которая умела убивать улыбкой.

– А вы знаете, почему маски разрешены даже в Сенате? – вдруг спросил он, обращаясь к Паринелли. – Потому что подлинные лица здесь опаснее любых масок. Но Наполеон не играет в наши игры. Он рвёт занавес, требуя, чтобы Венеция предстала перед ним нагой – без масок, без хитростей. И я… – голос его предательски дрогнул, – я не позволю ему этого.

Он подошел к столу, где лежали донесения: армия Наполеона у Вероны, австрийские эмиссары в Милане, корабли Директории у Лидо.

– Мы – акробаты на канате, – сказал Дож тихо, будто признаваясь самому себе. – С одной стороны пропасть войны, с другой позор капитуляции. Но пока мы танцуем, они не решатся на удар. – Его пальцы сжали край карты. – Карнавал должен длиться. Пусть французы думают, что мы беззаботны, а австрийцы верят, что мы слабы. А тем временем… – он взглянул на Паринелли, – реликвии уйдут в Альпы. Пусть Наполеон гоняется за призраками!

Его монолог прервал вошедший в кабинет пожилой секретарь, который с церемониальным поклоном объявил Дожу, что Великий канцлер Антонио Марино Каппа и все члены Совета Десяти прибыли в Зал Десяти и ожидают его.

– Синьоры, прошу следовать за мной, – решительно произнес Дож, накидывая соболиную мантию. – От решения Совета Десяти зависит судьба не только реликвий, но и всей Венеции.

– Помните, Синьоры, – сказал он, останавливаясь у двери, – Венеция падет лишь тогда, когда перестанет дышать. А пока её сердце бьется здесь, – он прижал руку к груди, – в карнавалах, в заговорах, в шепоте любовников под мостами… Даже если французы войдут в город, они захватят лишь тень. Настоящая Венеция умрет только вместе с нами.

Он вышел, оставив в кабинете тишину, нарушаемую лишь плеском воды в каналах – будто сам город вздохнул, готовясь к последней схватке.

Глубокой ночью заместитель главы тайной полиции Симоне Росси получил приказ сформировать отряд для эвакуации древних реликвий Фонда и ювелирных изделий в секретное хранилище. Были утверждены три маршрута: два наземных (один истинный в Альпы, другой ложный в Истрию) и один морской (ложный в Далмацию). Сопровождать обоз должен был сам Росси.

Вернувшись в свой кабинет около четырех утра, Росси с облегчением рухнул в кресло. Ему удалось убедить начальника полиции включить в отряд своего старого друга, капитана гвардии Бруно Челла, который уже более двух месяцев находился под арестом…

* * *

Я уже привык к сырости, въевшейся в камни, и к крикам чаек, доносившимся из канала. За решеткой бойницы маячил кусок неба, я лежал на нарах, перебрасывая из руки в руку дукат с профилем покойного дожа Мочениго – последнюю монету из кошелька, конфискованного стражей.

– Два месяца… – я беззлобно швырнул дукат в стену. – За такую мелочь, как дуэль, раньше давали неделю в колодках!

Раздался привычный лязг замка. Звук, который за последние два месяца стал для меня почти родным, на этот раз сопровождался не только скрипом ржавых петель, но и тяжелыми шагами. В камеру вошел не надсмотрщик с привычным подносом с хлебом и водой, а тюремный конвоир в полной амуниции. Его лицо было сурово, но в глазах читалось что-то необычное – словно он сам не до конца понимал, зачем здесь оказался.

– Следуйте за мной, Синьор капитан, – произнес конвоир, избегая моего взгляда, словно боясь встретиться глазами с человеком, чья судьба уже была предрешена.

– А куда мы идем? – с интересом спросил я, вставая с жесткой койки и поправляя мятую рубашку, которая когда-то была белоснежной, а теперь напоминала скорее тряпку.

– В приемную начальника тайной полиции, – неохотно ответил он, словно боясь сказать лишнее.

«Симоне, друг мой! – подумал я, чувствуя, как сердце забилось чаще. – Неужели он придумал, как меня вытащить?»

Так я оказался в приемной заместителя начальника тайной полиции Республики. Помещение поражало своими размерами: высокие потолки, украшенные лепниной, массивные дубовые двери и огромные окна, через которые лился мягкий утренний свет. Стены были увешаны подлинниками картин известных итальянских мастеров: Тициана, Тинторетто, Веронезе. Каждая картина казалась окном в другой мир, но сейчас мне было не до искусства.

Через некоторое время Симоне вышел из кабинета. Его лицо, обычно такое уверенное и спокойное, сейчас выглядело уставшим. Он пригласил меня войти, и я сразу заметил глубокие морщины на его лбу, которые стали еще заметнее.

– Привет, Бруно, как я рад тебя видеть! – с теплотой произнес он, обнимая меня. Его голос, обычно такой твердый и властный, сейчас звучал почти нежно. – Как дела? Как Джулия? Как потомство?

– Привет, Симоне, всё в порядке. Недавно мы были у заезжей целительницы с Востока. Она предсказала, что у нас скоро будет девочка, – ответил я с грустью в голосе.

– Извини, друг, я совсем заработался, – пробормотал Симоне, виновато улыбаясь. Его глаза, обычно такие пронзительные, сейчас казались потухшими.

– Лучше расскажи последние новости о Наполеоне. Будет война?

– Не знаю. Дож и правительство делают все, чтобы сохранить нейтралитет Республики. Но каждый день приносит новые угрозы.

– А ты? Ты же обязан все знать и принимать меры, – лукаво улыбнулся я, стараясь скрыть тревогу, которая клокотала у меня внутри.

– Делаю, что могу. Но кроме французов есть еще австрийцы, аппетиты которых ничуть не меньше. Мы обязательно поговорим об этом, но не сегодня.

– Хорошо. Так ты мне поможешь?

– Есть один вариант, – с торжествующей улыбкой сказал он. Его глаза сверкнули, как у хищника, почуявшего добычу.

– Начинай, я весь во внимании.

– Ты получишь пять тысяч дукатов, участвуя в выполнении государственного задания.

– Пять тысяч, да это же целое состояние! – воскликнул я, – Неплохое начало.

– Небольшой отряд: ты, я, проводник и десяток далматинских наемников из полков Олтремарини – переоденемся в купцов и слуг. С обозом из пяти телег мы отправимся в Альпы, передадим груз в надежные руки и вернемся в Венецию. Вот и вся миссия.

– А что за груз будет в телегах? – тихо спросил я, чувствуя, как любопытство смешивается с тревогой.

– Это государственная тайна, – и продолжил. – Твое задание зорко следить за далматинцами: за их поведением, разговорами. Ты знаешь их язык, но не выдавай этого. В случае измены будь готов ликвидировать смутьянов.

– Я другого и не ожидал. Когда отправляемся?

– Завтра утром. Подходящую одежду тебе принесут домой сегодня вечером.

– А как быть с моими обвинениями и арестом?

– Выполним задание – будет оправдательный приговор.

– Сколько мы будем вместе?

– Две недели.

– Вот это здорово! Наговоримся вдоволь…

– Тогда до встречи! – Симоне снова обнял меня.

– До встречи, – ответил я и вышел из кабинета.

На площади Сан-Марко толпа гудела, как гигантский улей. Символы Венеции –каменные львы с раскрытыми пастями взирали на уличных зевак и акробатов, крутившихся под звуки мандолин. В бесчисленных кафе горожане обсуждали последние сплетни: бегство любовницы дожа в Милан. Сквозь аркады пробивался ветер с лагуны, неся с собой крики чаек и звон колоколов кампанилы. Я задержался у Кафе Куадри, откуда аромат свежесваренного мокко, сваренного по-турецки, никогда не оставлял меня равнодушным.

Недалеко от площади находился гарнизон гвардии под полковым знаменем из алого шёлка с золотым львом Святого Марка, держащим меч и книгу с надписью «Pax tibi Marce» («Мир тебе, Марк»). Но оглядев себя одетого в помятый французский мундир, и почувствовав косые взгляды горожан – я, не останавливаясь, направился через площадь, насвистывая популярную мелодию песенки, воспевающей танец гондольера с волнами.