Венецианский гвардеец

Семидесятидвухлетний Дож был явно взволнован. Он происходил из богатой фриульской семьи и, хотя не принадлежал к венецианской аристократии, сто тысяч дукатов позволили его роду войти в список патрициев, имеющих право участвовать в управлении Республикой.

– Это последняя капля, – голос Дожа прозвучал глухо, будто эхо. – Теперь у Наполеона есть законный повод растоптать Венецию. – Он медленно провел рукой по пергаменту с донесением о захвате французского судна, оставив на нем следы дрожи. – Сперва веронцы перерезали фуражиров, теперь гибнет капитан в наших водах… – Его пальцы сжали подлокотники, будто пытаясь удержать рассыпающуюся власть. – Арестовать командира корабля, глав таможни и флота! – приказал Дож.

Паринелли склонил голову, но в его поклоне чувствовалась не почтительность, а насмешка палача, знающего, что жертва уже обречена.

– Будет исполнено, Ваша Светлость.

– Это предательство, Паринелли? – Дож впился в него взглядом, пытаясь разгадать игру теней в неподвижных глазах полицейского. – Или мы стали марионетками в руках корсиканца?

– Провокация Наполеона удалась, – голос Паринелли был ровен. – Мы допросим всех.

– Я в этом не сомневаюсь. Теперь доложите об обстановке вокруг реликвий Фонда. Решение по их судьбе должно быть принято до полуночи.

– Ваша Светлость, наши шпионы сообщают, что генерал Наполеон совместно с кардиналом Бьяджио, с согласия Французской Директории и Папы Пия VI, готовят операцию по хищению наших исторических реликвий. Они считают, что, завладев ими, смогут воссоздать древнее оружие этрусков под названием «Солнечный луч», которое даст им решающее преимущество в войне. Святой Престол предоставляет информацию о местонахождении реликвий, а французы обеспечивают силовую операцию.

– Довольно, сеньор Паринелли, – прервал его Дож. – Сеньор Бонетти, поясните еще раз, насколько вероятно создание этого оружия по чертежам этрусков?

– Ваша Светлость, рукописи, которые были в нашем распоряжении, действительно содержат схемы и описания на этрусском языке. Однако без расшифровки языка воссоздать устройство невозможно. Поэтому создание оружия маловероятно.

– Тогда объясните, почему французы предлагают обменять реликвии на ненападение? – повысил голос Дож. – Почему они так упорны в этой игре, которая может привести к краху Венеции?

– Разрешите ответить, – спокойно сказал Паринелли, и получив утвердительный кивок продолжил. – Наполеон хочет получить драгоценности, которые обеспечат его армию на годы. Кроме того, он надеется, что ученые Парижа смогут расшифровать чертежи. И, наконец, он планирует обмануть Венецию и напасть на нас, используя нас как разменную монету в переговорах с австрийцами.

– А какие планы у Папы? – спросил Дож.

– Библиотека Ватикана старше наших стен. Кто знает, какие секреты там спрятаны. Она содержит огромное наследие, и вполне возможно, что их ученые уже расшифровали этрусский язык. Это даст им преимущество в создании оружия.

– Veneziani, poi Cristiani (Сначала венецианцы, потом христиане),– Дож повернулся к Советнику. – Сеньор Бонетти, готовы ли реликвии и драгоценности к эвакуации?

– Да, Ваша Светлость, – ответил советник.

– А план эвакуации? – Дож повернулся к Паринелли.

– Разработано несколько вариантов, включая наземные и морские маршруты.

Он встал и подошел к приоткрытому окну, сделанному из венецианского стекла, секреты изготовления которого хранились в тайне не одну сотню лет. Где-то вдалеке, за стенами дворца, лилась музыка, словно насмехаясь над тревогами власти.

Он с тоской смотрел на свой величественный город, где секретом политической устойчивости в течение тысячи лет является умелое правление его предшественников. Республика за время своего самостоятельного правления сосредоточила у себя несметные богатства, состоящие из золота, драгоценных камней, предметов искусства и науки, которые стекались в Венецию на многочисленных торговых кораблях венецианских и иностранных купцов. Многие ценности покупались, но много было и захвачено в результате откровенных грабежей или небольших войн, где Республика принимала деятельное участие.

Все предметы искусств, представляющие ценность, согласно государственным регламентам Республики, осматривались государственной комиссией, члены которой принимали решения о дальнейшей судьбе реликвий. Таким образом чиновниками комиссии был сформирован отдельный Фонд, который не был представлен на выставках для всеобщего обозрения, и которой хранился отдельно в секретном Хранилище. Реликвии были описаны, сосчитаны и хранились на специальных стеллажах исключая попадания влаги и солнечных лучей. Предметы этого Хранилища посвященные ученые считали несметными сокровищами человечества, потому что они представляли собой как историческую ценность, так и ценность в денежном эквиваленте.

Но не смотря на секретность Фонда, сведениями о нем обладали некоторые лица и за пределами Республики, такие как Святой Престол Римской Католической Церкви, некоторые европейские страны, Египет, и ряд частных лиц. Правительство Республики было последовательна по вопросу охраны сокровищ Фонда, и не кому еще не удалось купить или похитить реликвии. К концу 17 века Венеция подходила к своему неумолимому закату, и Дож со своими Советниками об этом прекрасно знал.

Но Дож знал лукавство политики, и поэтому искусно затягивал переговоры, ссылаясь то на австрийцев (противников французов), то на Святой Престол, прозрачно намекая, что в случае военных действий он волен передать реликвии третьей стороне в обмен на защиту суверенитета Республики. А в крайнем случае готов вообще затопить их в Адриатическом море для потомков, которые возродят Республику в будущем. Поэтому и он, как и предыдущий Дож Паоло Реньер вел игру с несколькими конкурентами, которые были примерно сопоставимы по силам и средствам и не доверяли друг другу. Таким образом уже несколько десятков лет Венеция успешно балансировала между ними, не принимая ничьи предложения и пока оставаясь независимой.

Но в этот процесс ворвался гений молодого хамоватого французского генерала Наполеона, который за последние год вплотную подобрался к Республике, и делал настойчивые предложения Дожу о бескровной и добровольной передаче всех реликвий Фонда целиком. В обмен на это он предлагал не много ни мало подписать Соглашение о ненападении Французской Республики на Республику Венецию.

Его милая Венеция была единственным городом Европы, где были официально разрешены азартные игры и шли представления в семи театрах одновременно. В ней создавались уникальные произведения прикладного искусства. В Венецию стекались музыканты, певцы, любители удовольствий и искатели приключений со всей Европы, Африки и восточных стран.

А самой очаровательной частью жизни Венеции, по искреннему убеждению, Дожа, не существовавшей нигде никогда кроме как в этом городе, были венецианские карнавалы. Венеция была трудовым городом, в котором кипела рациональная жизнь. Однако в любой момент каждый венецианец, будь то солдат, грузчик или аристократ, член Правительства могут погрузиться в безудержное веселье, сопровождаемое искусной игрой, в которой социальные различия стирались и переворачивались во множестве комбинаций. Эротическая жизнь в любой точке города была нормой, она не была похабной или безвкусной, – это были тонкие любовные отношения всех со всеми, окрашенные блеском соблазнений и обольщений. И маска, ставшая незаменимым атрибутом любого карнавала, немедленно давала полную свободу игривых и любовных фантазий при согласии противоположной стороны. Со всей Европы в поисках наслаждений и радости в город прибывали и простаки, и умудренные опытом ловеласы, которые соревновались не количеством соблазненных ими женщин, а тем, как виртуозно они соблазняли их.

Неожиданно для себя Дож вспомнил что единственное, чем ему запомнились собственные выборы – была фраза одного из его соперников: «С дожем фриульцем республика погибнет!».

Все его естество воспротивилось набежавшему наваждению.

«Нет, я не позволю этому молодому коротышке погубить Венецию!!!» – мысленно прокричал Дож.

Он закрыл глаза, и сознании его вновь возникла его Венеция – не Республика с её интригами и декретами, а живое существо, дышащее страстью и хитроумием. Город-хамелеон, где под маской Арлекина скрывался кардинал, а в плаще дожа бродил нищий поэт.

– Megio un duca de Venezia che un re de teraferma» (Лучше быть венецианским дожем, чем королём материка») – воскликнул Дож вслух. – Карнавалы… – прошептал он, и в голосе зазвучала горечь. – Вы думаете, это просто праздник? – обернулся он к советникам, будто обращаясь к самому городу. – Это гениальная мистификация! Здесь нищий целует руку графини, а палач танцует с герцогиней. Но завтра маски спадут, и они снова станут врагами. Так и мы – прячем лицо за политикой, но Наполеон рвёт маски крюком своей артиллерии!

Он ударил кулаком по подоконнику, и стекло венецианской работы дрогнуло, как хрупкая иллюзия.

– Вы слышите? – его голос зазвучал страстно, словно проповедник обличал паству. – Французы у ворот, австрийцы точат зубы у Тироля, а Папа Римский молится за нашу погибель! И что мы? Играем в кости с судьбой, закладывая реликвии то одним, то другим! – Дож провел рукой по воздуху, будто рисуя невидимую карту. – Но Венеция не сдастся. Она пережила чуму, заговоры, войны… Она обязана пережить этого выскочку-корсиканца!

В его памяти всплыли лица: куртизанка в маске Баута, чей смех звенел серебром; юнга, продающий «счастливые» амулеты из стекла; старый гондольер, напевавший песни о любви и предательстве. Здесь, в этом водовороте страстей, рождались заговоры и тухли измены. Карнавал был душой Венеции – душой, которая умела убивать улыбкой.

– А вы знаете, почему маски разрешены даже в Сенате? – вдруг спросил он, обращаясь к Паринелли. – Потому что подлинные лица здесь опаснее любых масок. Но Наполеон не играет в наши игры. Он рвёт занавес, требуя, чтобы Венеция предстала перед ним нагой – без масок, без хитростей. И я… голос его предательски дрогнул, – я не позволю ему этого.

Он подошел к столу, где лежали донесения: армия Наполеона у Вероны, австрийские эмиссары в Милане, корабли Директории у Лидо.

– Мы – акробаты на канате, – сказал дож тихо, будто признаваясь самому себе. – С одной стороны пропасть войны, с другой позор капитуляции. Но пока мы танцуем, они не решатся на удар. – Его пальцы сжали край карты. – Карнавал должен длиться. Пусть французы думают, что мы беззаботны, а австрийцы верят, что мы слабы. А тем временем… – он взглянул на Паринелли, – реликвии уйдут в Альпы. Пусть Наполеон гоняется за призраками!

Его монолог прервал вошедший в кабинет пожилой секретарь, который с церемониальным поклоном объявил Дожу, что все члены Совета Десяти прибыли в Зал Десяти и ожидают его.

– Сеньоры, прошу следовать за мной, – решительно произнес Дож, накидывая соболиную мантию. – От решения Совета Десяти зависит судьба не только реликвий, но и всей Венеции.

– Помните, сеньоры, – сказал он, останавливаясь у двери, – Венеция падет лишь тогда, когда перестанет дышать. А пока её сердце бьется здесь, – он прижал руку к груди, – в карнавалах, в заговорах, в шепоте любовников под мостами… Даже если французы войдут в город, они захватят лишь тень. Настоящая Венеция умрет только с нами.

Он вышел, оставив в кабинете тишину, нарушаемую лишь плеском воды в каналах – будто сам город вздохнул, готовясь к последней схватке.

Глубокой ночью заместитель главы тайной полиции Симоне Росси получил приказ сформировать отряд для эвакуации древних реликвий Фонда и ювелирных изделий в секретное хранилище. Были утверждены три маршрута: два наземных (один истинный в Альпы, другой ложный в Истрию) и один морской (ложный в Далмацию). Сопровождать обоз должен был сам Росси.

Вернувшись в свой кабинет около четырех утра, Росси с облегчением рухнул в кресло. Ему удалось убедить начальника включить в отряд своего старого друга, бывшего капитана гвардии Бруно Челла, который уже более двух месяцев находился под арестом…

* * *

Я уже привык к сырости, въевшейся в камни, и к крикам чаек, доносившимся из канала. За решеткой бойницы маячил кусок неба, я лежал на нарах, перебрасывая из руки в руку дукат с профилем покойного дожа Мочениго – последнюю монету из кошелька, конфискованного стражей.

– Два месяца… – я беззлобно швырнул дукат в стену. – За такую мелочь, как дуль, раньше давали неделю в колодках!

Раздался привычный лязг замка. Звук, который за последние два месяца стал для меня почти родным, на этот раз сопровождался не только скрипом ржавых петель, но и тяжелыми шагами. В камеру вошел не надсмотрщик с привычным подносом с хлебом и водой, а тюремный конвоир в полной амуниции. Его лицо было сурово, но в глазах читалось что-то необычное – словно он сам не до конца понимал, зачем здесь оказался.

– Успокойся, капитан. Ты не первый, кто пытается сбежать из Пьомби, – раздался голос надзирателя за дверью. – И не последний.

– Следуйте за мной, сеньор капитан, – произнес конвоир, избегая моего взгляда, словно боясь встретиться глазами с человеком, чья судьба уже была предрешена.

– А куда мы идем? – с интересом спросил я, вставая с жесткой койки и поправляя мятую рубашку, которая когда-то была белоснежной, а теперь напоминала скорее тряпку.

– В приемную начальника тайной полиции, – неохотно ответил он, словно боясь сказать лишнее.

«Симоне, друг мой! – подумал я, чувствуя, как сердце забилось чаще. – Неужели он придумал, как меня вытащить?»

Так я оказался в приемной заместителя начальника тайной полиции Республики, моего друга – сеньора Симоне Росси. Помещение поражало своими размерами: высокие потолки, украшенные лепниной, массивные дубовые двери и огромные окна, через которые лился мягкий утренний свет. Стены были увешаны подлинниками картин известных итальянских мастеров: Тициана, Тинторетто, Веронезе. Каждая картина казалась окном в другой мир, но сейчас мне было не до искусства.

Через некоторое время Симоне вышел из кабинета. Его лицо, обычно такое уверенное и спокойное, сейчас выглядело уставшим. Он пригласил меня войти, и я сразу заметил глубокие морщины на его лбу, которые стали еще заметнее.

– Привет, Бруно, как я рад тебя видеть! – с теплотой произнес он, обнимая меня. Его голос, обычно такой твердый и властный, сейчас звучал почти нежно. – Как дела? Как Джулия? Как потомство?

– Привет, Симоне, все в порядке. Недавно мы были у заезжей целительницы с Востока. Она предсказала, что у нас скоро будет девочка, – ответил я с грустью в голосе.

– Извини, друг, я совсем закрутился, – пробормотал Симоне, виновато улыбаясь. Его глаза, обычно такие пронзительные, сейчас казались потухшими.

– Не извиняйся. Лучше расскажи последние новости о Наполеоне. Будет война?

– Не знаю. Дож и правительство делают все, чтобы сохранить нейтралитет Республики. Но каждый день приносит новые угрозы.

– А ты? Ты же обязан все знать и принимать меры, – лукаво улыбнулся я, стараясь скрыть тревогу, которая клокотала у меня внутри.

– Делаю, что могу. Но кроме французов есть еще австрийцы, аппетиты которых ничуть не меньше. Мы обязательно поговорим об этом, но не сегодня.

– Хорошо, потом. Так ты мне поможешь?

– Бруно, тебя хотят посадить в тюрьму, лишив всех регалий и капитанского звания, – начал он без предисловий. Его голос стал жестче, словно он говорил не со мной, а с кем-то невидимым, кто стоял за моей спиной. – Прокурор, под давлением семейства Гримани, не хочет вникать в суть вашего конфликта.

– А ты сам знаешь все детали?

– Конечно, от самого надежного источника.

– Стесняюсь спросить, от кого?

– От Джулии, твоей жены.

– М-да… А этот негодяй Марко уже успел нажаловаться?

– Конечно. Хорошо, что полковник гвардии ходатайствовал за тебя, назвав тебя достойным офицером. Он просил не применять строгих наказаний, обещая наказать тебя сам дисциплинарным взысканием.

– Настоящий командир, – восхитился я его смелостью.

– Но этого было мало, Бруно. Прокурор все равно вынес постановление о твоем отстранении от службы и заключении под стражу, пока длится расследование.

– Вот гад! Его, наверное, уже подкупили?

– Не уверен. Он действует в рамках закона.

– Так что же делать, Симоне? – с надеждой спросил я, чувствуя, как сердце сжимается от тревоги.

– Есть один вариант, – с торжествующей улыбкой сказал он. Его глаза, обычно такие холодные, сейчас сверкали, как у хищника, почуявшего добычу.

– Начинай, я весь внимание.

– Ты получишь пять тысяч дукатов, участвуя в выполнении государственного задания.

– Пять тысяч, да это же целое состояние! – воскликнул я, – неплохое начало.

– Небольшой отряд: ты, я, проводник и десяток далматинских офицеров и солдат из полков Олтремарини – переоденемся в купцов, их братьев и слуг. С обозом из пяти телег мы отправимся в Альпы, передадим груз в надежные руки и вернемся в Венецию. Вот и вся миссия.

– А что за груз будет в телегах? – тихо спросил я, чувствуя, как любопытство смешивается с тревогой.