Забвение. Мистические истории

Кирилл Зимний

Забвение. Мистические истории

Ночной Магазин

Перед тем как начать работу продавцом в ночном магазине у трассы Кирилл терпеливо выслушал инструктаж хозяина Алишера.

– Иногда приходят бомжи… – бубнил Алишер.

– Бомжи?

– Ну да, такие грязные, раны у них бывают, кровь даже… короче, ты сразу поймёшь, как увидишь. Так вот, гони их, не обслуживай. Начнут артачиться, пугай полицией… если опять не врубаются – вызывай. Приедут менты – «шуганут» их. Мне они в магазине не нужны, понял? Они распугивают нормальных клиентов.

В первую же ночную смену около полуночи пошёл проливной дождь. Клиентов не было, и Кирилл начал дремать. Он не привык пока работать ночью.

Ему было тридцать четыре и с женщинами ему катастрофически не везло – жена устраивала истерики по любому поводу и в итоге сбежала с каким-то неизвестным актёром, обчистив его счёт с небольшими сбережениями. Заявлять в полицию он не стал. А скоро грянула следующая проблема – он попал под сокращение на заводе и три месяца не мог найти работу. В итоге был вынужден устроиться в ночной магазин. Не скажешь, что работа мечты, но выживать как-то надо было.

Кирилл, сидя на крутящемся стуле, почти заснул и не слышал, как звякнул колокольчик над входной дверью.

Он проснулся от подсознательного чувства, будто кто-то на него смотрит. Резко открыв глаза он чуть не свалился от стула от неожиданности – прямо перед прилавком стояла девушка и не моргая смотрела на него. Её облик произвёл на Кирилла противоречивое впечатление – ее лицо было худое, очень бледное, а зрачки такие большие и тёмные, что казалось, белков почти нет. Густые чёрные волосы спадали на плечи. Одета она была в светлое платье, но сбоку выпачкано грязью, как будто девушка упала в глинистую лужу. Однако, не смотря на грязное платье и плохо расчёсанные волосы, девушка была привлекательна. Кирилл это сразу понял и невольно залюбовался ею.

– Капучино, пожалуйста, – сказал девушка, – один сахар и корицу.

– Садитесь, я принесу, – заикаясь, вымолвил Кирилл.

Девушка повернулась и пошла к одному из двух маленьких круглых столиков, которые были в магазине для перекуса.

Кирилл быстро сделал кофе и принёс девушке. Поставив перед ней чашку, он вежливо улыбнулся ей и спросил, не желает ли она чего-то ещё, перечисляя скудный ассортимент. Девушка от всего вежливо отказалась. Кириллу заметил вдруг, что она словно отворачивает от него правую сторону головы. Соображая, что бы ещё ей предложить, Кирилл бросил взгляд на окно за её спиной и вдруг в отражении стекла увидел, что правый висок и щека девушки представляют собой окровавленную рану.

Девушка заметила его взгляд и постаралась прикрыть рану рукой.

И в этот момент Кирилл вспомнил инструктаж Алишера, и осознал, что должен немедленно выгнать эту девушку или вызвать полицию. Но Алишер говорил о бомжах, а девушка, на взгляд Кирилл совершенно не была похожа на бомжиху.

Он вернулся за стойку и стал делать вид, что поправляет товары, обдумывая, что ему делать.

– Вы… куда-то едете? – спросил он, наконец.

– Я жду тут одного человека, – ответила девушка, почему-то тяжело вздохнув. – Свою мать. Вы не против?

– Нет-нет, что вы, я совсем не против… Конечно. Если что-то захотите…

В следующий момент вошла мать, и Кирилл обомлел – женщина выглядела ещё хуже дочери. Один глаз у неё был закрыт, а на шее виднелась кровавая полоса. Она была в грязном коричневом пальто, как будто лежала в нем в пыли. Она обнялась с дочерью, и они стали о чём-то шептаться.

Кирилл уже собирался предложить ей тоже кофе, как вдруг в магазин вошёл высокий рыжий водитель. Он сразу посмотрел на сидящих мать и дочь, лицо его скривилось. Он фыркнул и моментально вышел из магазина.

На следующий день Кирилл, который отсыпался после ночной смены, был разбужен звонком Алишера.

– Ты зачем их пустил?! Я же тебе сказал! Мне вчера Серёга всё рассказал – он их видел. Сказал, если еще раз увижу их, буду проезжать мимо твоего магазина и другим скажу.

– Но я… Они только кофе…

– Это сумасшедшие бомжи! Они пугают нормальных людей! Не пускай их, иначе уволю. Понял?

Алишер отключил телефон. Кирилл не мог больше уснуть, всё думая о девушке, которую видел, и которой даже не спросил имя.

В следующую смену в магазин вошел мужчина в грязной спецодежде дорожного строителя. Его левая рука была раздроблена и висела как плеть, а левое ухо начисто содрано. Он попросил «американо». Кирилл понял, что если о таком посетителе узнает Алишер, его дни здесь сочтены, и он опять останется без работы.

Кирилл сжал пальцы на краю стойки, чувствуя, как под ногтями въедается холодный пластик.

– Простите, – голос его дрогнул, но он продолжил, – мне запрещено обслуживать людей в грязной спецодежде.

Мужчина не шелохнулся. Его раздробленная рука неестественно покачивалась, будто маятник. Глаза, мутные и глубокие, впились в Кирилла.

– Я просто хотел кофе, – прохрипел он.

– Я… не могу. Вас заметят. Хозяин будет ругаться…

– Он тебя уволит? – мужчина усмехнулся, и в уголках его губ выступила темная жидкость. – Ты думаешь, мне есть куда ещё идти?

Кирилл почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. Он хотел крикнуть, чтобы тот уходил, но слова застряли в горле. Вместо этого он резко потянулся к телефону под прилавком.

– Ладно, ладно… – мужчина тяжело вздохнул и развернулся к выходу.

Дверь захлопнулась, оставив после себя запах сырой земли и ржавчины.

Она пришла через три ночи.

Кирилл уже почти поверил, что больше её не увидит, но тут звякнул колокольчик, и он поднял голову.

Девушка стояла в дверях, мокрая от дождя, её платье прилипло к телу, а волосы свисали тёмными прядями. На этот раз она даже не пыталась скрыть рану – кровавое пятно растеклось по правой щеке, обнажая что-то белое и хрупкое под кожей.

– Ты ещё работаешь здесь, – сказала она, и её голос звучал так, будто доносился издалека.

– Да, – Кирилл не знал, что ещё сказать.

– Ты прогнал Андрея.

– Мне приказали… начальник.

– Ты боишься нас?

Он хотел возразить, но слова застряли в горле. Вместо этого он спросил:

– Что с вами случилось?

Девушка медленно подошла к стойке, её пальцы скользнули по краю, оставляя мутные следы.

– Мы умерли, – ответила она просто. – На трассе. В деревне. В разных местах, в разное время. Но теперь мы здесь.

Кирилл почувствовал, как сердце колотится где-то в висках.

– Почему вы приходите сюда?

– Потому что только здесь мы можем видеть друг друга и почувствовать себя людьми.

– Но почему именно сюда?

– Это единственное место, которое нам оставили, все остальное – просто холодная пустота.

Она посмотрела на него, и в её глазах было столько тоски, что Кирилл не выдержал.

– Я… могу чем-то помочь?

Девушка улыбнулась, и это было самое печальное, что он когда-либо видел.

– Ты уже помогаешь.

Следующие недели стали странным сном.

Кирилл начал пускать их в подсобку – маленькую комнатку за складом, где хранились коробки и старый стол. Он накрывал его чистой скатертью, ставил чашки, приносил еду, которую они почти не ели. Они сидели там, шептались, иногда смеялись, и в эти моменты казалось, что они почти живые.

Девушку звали Лена. Её мать – Галина. Мужчина в грязной спецодежде. Другие. Они погибли в авариях, в пьяных драках, в нелепых случайностях. Но здесь, в тусклом свете лампочки над столом, они могли ненадолго забыть об этом.

Однажды ночью зашёл рыжий водитель – тот самый, что видел их в первый раз. Он долго смотрел на Кирилла, потом тяжело вздохнул.

– Ты, пацан, либо святой, либо идиот.

– Они не опасны, – пробормотал Кирилл.

– Опасны не они, – водитель наклонился ближе, и от него пахло бензином. – Опасно то, что они предлагают.

– Что?

– Они знают, что им нечего терять, и поэтому могут говорить что угодно. Могут убедить тебя в чём угодно, сечёшь к чему я? Они не просто так приходят, их становится всё больше, учти…

Кирилл хотел спросить, что он имеет в виду, но водитель уже развернулся и ушёл, бросив на прощание:

– Я не скажу Алишеру. Но ты сам знаешь, чем это кончится.

Кончилось это, как и следовало ожидать, пьяным рейдом хозяина.

Алишер ввалился в магазин глубокой ночью с двумя друзьями, с перегаром и в пьяной злобе. Он сразу заметил свет в подсобке, распахнул дверь – и застыл.

За столом сидели Лена, её мать и Сергей. Перед ними стояли чашки с недопитым кофе.

– Ты… Ты совсем охренел?! – заорал Алишер.

Кирилл попытался что-то объяснить, но хозяин не слушал. Он заорал, чтобы все убирались, толкая гостей и ругаясь, а потом развернулся к Кириллу:

– Ты уволен! Собирай свои вещи и проваливай! И если ещё раз появишься здесь, я тебя сам в асфальт закатаю!

Дождь лил как из ведра. Кирилл стоял на пустынной парковке, мокрый и дрожащий.

Лена подошла к нему первой.

– Прости, – прошептала она.

– Это не твоя вина.

– Ты не должен был…

– Я хочу быть с тобой.

Она резко подняла на него глаза.

– Ты не понимаешь, что говоришь.

– Понимаю.

– Нет. Ты жив. А мы… – она махнула рукой в сторону трассы. – Нам здесь место.

– А если я…

– Нет! – её голос впервые сорвался на крик. – Ты не можешь просто решить умереть!

– Но я хочу…

– Ты не понимаешь, что это такое, – её пальцы впились в его рукав, но он почти не чувствовал прикосновения. – Это не романтика, не побег. Это конец. Всему. Это чёрная пустота! Как будто ты спишь, только без снов. И этот вот вонючий магазин – это единственное где ты можешь услышать голоса, увидеть людей и почувствовать, что ты существуешь!

Он хотел ответить, что он и так в чёрной пустоте, но в этот момент где-то вдали заревел мотор.

Фура.

Огромная, мокрая, несущаяся по трассе.

Лена вдруг отпрянула от него.

– Нет… – её голос стал тише, прозрачнее. – Кирилл, пожалуйста…

Но он уже смотрел на дорогу.

На свет фар. И сделал шаг…

Боли он не почувствовал…

………

Утром водители, проезжавшие мимо, заметили тело на обочине.

………

Новый продавец, Максим, вздрогнул, когда в дверь вошли четверо:

– Кофе, – сказал Кирилл. – Четыре чашки.

Его рубашка была мокрой от крови.

Максим вспомнил всё, что говорил ему Алишер.

– Вас… мне нельзя обслуживать.

Лена грустно улыбнулась.

– Хочешь с нами? Туда, где нет боли…

За окном завыл тормозами грузовик.

Дорога на Терновку

Снег падал не хлопьями – колючками. Вечер в сибирской глуши надвигался медленно, словно кто-то сдерживал наступление ночи, давая последним лучам солнца ползти по серому льду трассы. Севрюгин, дальнобойщик со стажем, вёл свой «КамАЗ» по узкой дороге, петлявшей между голыми берёзами. За последние два часа он не видел ни одной встречной машины. Он думал о своей ссоре с женой и чувствовал злость – вечно она со своей дурацкой заботой – вцепилась в него, мол зачем в такую даль, когда по прогнозу метель… Затем, что надо зарабатывать, зачем же ещё. Он мысленно ругался, периодически возвращаясь к тому утреннему диалогу, и чувствовал раздражение.

Он ехал к складу в Елань, грузить стройматериалы, но вдруг в голову пришла мысль, что ему ведь сегодня обязательно нужно заехать… куда? Пальцы крепко сжали руль. Название словно выскользнуло из головы. «Долбанный недосып», подумал Севрюгин.

Начиналась метель.

Она появилась, когда он остановился у обочины, на съезде к просёлочной дороге. Он хотел размяться и проверить тормоза, пока не началась сильная пурга. Девушка стояла, как будто ждала его. В тонкой серой куртке, с розовым рюкзаком за спиной и лицом, которое было одновременно юным и каким-то невыносимо усталым.

– Подбросите до Терновки? – спросила она.

Имя деревни показалось Василию знакомым. Да, он где-то слышал… может, по рации, может, на заправке. Или во сне. Но понятия не имел где она.

– Садись, – сказал он, не зная, зачем согласился. Возможно просто пожалел её.

Они ехали молча. Девушка смотрела в окно, а Севрюгин ловил себя на странном ощущении: будто всё вокруг словно замерло. Несмотря на то, что за окном завывала метель. А внутри кабины было как в вате: звуки – приглушённые, время – вязкое.

Севрюгин посмотрел на девушку краем глаза – симпатичная, лет двадцать пять…

– Тебя там кто-то ждёт? – спросил он.

– Дом, – ответила она, не отрывая взгляда от стекла. – Я там когда-то осталась.

Он хотел уточнить, что значит «осталась», но почувствовал, как мысли ускользают. Почему он не может вспомнить, где его жена? Он ведь недавно ей звонил… Или нет? Почему он не может вспомнить, куда ему надо ехать?

Один раз он взглянул в зеркало заднего вида – и не увидел дороги позади. Только белый, как перегоревший экран, туман. Не снег – а пустота.

Чем ближе они подъезжали к Терновке, тем страннее становилось всё вокруг. На трассе не было указателей. GPS показывал, что они находятся «вне зоны покрытия», хотя раньше всегда работал в этом районе. На придорожных деревьях начали появляться лоскуты ткани, словно кто-то подвязывал их в память о чём-то.

Девушка рассказывала, что родилась в Терновке, но как-то ушла. Ушла слишком далеко в лес, заблудилась и уснула, а когда проснулась, то поняла, что не может вернуться без помощи.

– Мне нужно, чтобы ты доехал со мной. Только тогда я смогу. – Её голос звучал глухо, будто из старой аудиозаписи. – Если кто-то пойдёт со мной, я смогу жить, я буду заботиться о нём…

Севрюгин потерял ощущение времени. Он украдкой любовался ею и наслаждался звуком её голоса. Она напоминала ему одноклассницу, в которую он был безнадёжно влюблён, и ему вдруг показалось, что он снова оказался там, в том времени, только теперь у него появился шанс начать всё с чистого листа.

Он слушал её и чувствовал, как воспоминания утекают, словно вода из лопнувшего целлофанового пакет, в котором он в детстве держал купленных рыбок. Он не знал, откуда он едет. Не знал, сколько времени они в пути. Только чувствовал одно: ещё немного – и назад пути не будет.

Он резко остановил машину – в бессмысленном порыве выпрыгнуть, вернуться, спастись. Но, выйдя из кабины, понял, что дороги назад нет. Лишь снежная пустошь. Он вернулся в кабину. Она не смотрела на него, а он словно не знал, что ей говорить. И они поехали дальше.

Терновка появилась внезапно. Как будто её вырезали из другого мира и аккуратно вложили в пейзаж – дома стояли в снежной тишине, аккуратные, но словно забытые временем. Ни дыма, ни света, ни следов. Только один дом у края озера казался живым – из трубы тонко поднимался дым, в окне дрожал тусклый огонёк.

Девушка выдохнула с облегчением и открыла дверь кабины.

– Ну вот, – сказала она. – Терновка. Я почти дома.

Он молчал, глядя на заснеженную улицу, и в груди у него будто что-то сжалось. Впервые за много часов – или дней? – он вспомнил лицо жены. Тонкое, упрямое. Её голос, когда она говорила: «Ты опять едешь ночью? Береги себя, слышишь?»

Девушка стояла перед открытой дверцей и смотрела на него.

– Пошли, мне нужна твоя помощь, понимаешь? – сказал она.

Он вышел из кабины и подошёл к ней. Он смотрел на эту странную, уставшую девушку и чувствовал: если сейчас пойдёт за ней – всё забудет. Не вернётся. Ни к себе. Ни к жене. Ни к миру.

– Мне нельзя одной, – сказала она. – Если ты не дойдёшь со мной до моего дома – я снова исчезну и уже не вернусь. Побудь со мной, хотя бы немного.

Он вдруг вспомнил, как жена держала его руку, когда он вернулся из больницы после аварии. Как пахло утро в их кухне. Как она каждое утро целовала его по-матерински – в лоб. Как хотелось жить – по-настоящему. И тогда он понял: его выбор – не между добром и злом. А между спасением другого и верностью себе. И, может быть, именно эта верность – единственное, что есть человеческое.

– Прости, – тихо сказал он. – Я не могу. Меня ждут. Мне надо домой.

Девушка смотрела на него спокойно. В её взгляде не было обиды – только понимание. Печальное. Глубокое. Она побрела в сторону деревни и деревня начала таять, как дым. Дом у озера померк. Снег начал кружиться всё плотнее, превращая улицы в пустоту.

Севрюгин вернулся в кабину и завёл двигатель. Дорогу полностью замело.

Он ехал, совершенно не понимая, куда, пока машина не свалилась в занесённый снегом овраг. Некоторое время он пытался выехать, но скоро закончился бензин. Севрюгин влез в кабину, закутался в тулуп и стал гадать, сколько он так сможет протянуть.

Метель не утихала, и в кабине становилось всё холоднее. Мороз пробирался под тулуп и Севрюгин приготовился к последнему сну.

………

Он проснулся в больнице, с обморожением пальцев – нашли в овраге, замёрзшего в машине. Спасатели говорили, что удивительно, как он выжил.

Жена сидела рядом. Плакала, но улыбалась.

Когда он спросил, есть ли такая деревня в их районе – Терновка, – никто ничего не знал. На карте – пусто. Только лес. И снег.

А он иногда видел её во снах – девушку в серой куртке, и деревню, где шевелятся тени. И каждый раз, просыпаясь, обнимал жену крепче.

Дом в Игнатьево

Мария стояла у калитки, держа в руках ключ с медной головкой. Снег шёл лениво, хлопья ложились на её волосы и шапку. Перед ней возвышался старый деревянный дом с крыльцом, покрытым тонкой коркой льда. Дом принадлежал её бабушке, умершей полгода назад. Завещание было неожиданным: «Маше – дом в Игнатьево, пусть живёт и не боится». Последняя фраза её удивила, но не отпугнула.

Из Москвы бежать хотелось давно. После развода всё рухнуло – надежды, карьера, привычный ритм…. Оставалась только усталость и вечная тревога. Деревня Игнатьево показалась спасением. Или, по крайней мере, местом, где можно было бы забыть себя и свои проблемы – перезагрузить жесткий диск в голове.

Несмотря на свой солидный возраст, дом сохранился на удивление: ни плесени, ни сквозняков. Будто кто-то ухаживал за ним. Внутри пахло деревом и старым ладаном. Мария решила жить в нём и параллельно делать реставрацию – в перспективе дом мог бы стать арт-резиденцией или уютным гестхаусом.

В первую же ночь она сказала вслух:

– Господи, хоть бы тут была тишина.

Утром соседка по улице собрала вещи и собралась уезжать, при встрече сказала: «Позвонила сестра и уговорила ехать к ней в краснодарский край, и работу предложила…».

На следующий день Мария заметила, что снег у крыльца тает, хотя везде мороз. Она вспомнила, как сказала вечером:

– Ненавижу зиму. Холод лезет под кожу.

Сначала она думала, что это совпадения, потом предположила, что там на самом верху, всё же кто-то вспомнил про неё и решил немного поддержать. Настроение стало понемногу улучшаться, она даже стала подумывать съездить в церковь в соседнем селе.

Каждый раз она радовалась: мысли будто материализуются. Стоит пожаловаться на сырость – и становится суше. Захочется света и солнце выходит из-за туч.

Однако скоро появилось чувство тревоги, как будто в душе она знала, что хорошее обязательно закончится и наступит новая полоса тоски и бессмысленности существования. И ещё как будто она осознала, что в доме есть какие-то силы, которые непредсказуемо влияют на её жизнь.

Как-то раз она пробормотала:

– Всё равно я тут одна с ума сойду.

В ту же ночь ей послышались шаги по дому. Не просто скрипы старых половиц, а чёткие, тяжёлые шаги – как будто кто-то бродит по дому, потом выходит, снова возвращается. Она не спала почти всю ночь, прислушиваясь к каждому шороху и остерегаясь о чём-то просить. Кого просить? Она и сама не знала.

Но от мыслей, разумеется, избавиться было практически невозможно, поэтому она решила попробовать писать мысли в блокнот. Но однажды ночью блокнот оказался раскрытым на её кровати. На последней странице – её почерком, но точно не её рукой – было написано:

«Я знаю, что ты всё ещё боишься. Позволь мне быть рядом».

Мария перепугалась.

Она в интернете договорилась поговорить с психологом – под предлогом интервью для блога. Разговор получился искренним. Она рассказала про тревожность, про ощущения, что в доме что-то живёт. Женщина в ответ спросила:

– А если дом – это вы? Не место, где вы живёте, а отражение того, как вы живёте внутри себя?

Мария сначала рассмеялась. Но чем дольше она жила в доме, тем больше убеждалась: всё, что она чувствовала – становилось реальностью. Чем дальше, тем глубже. Не желания, не мысли. А именно страхи – именно они были сильнее всего и составляли основу её внутреннего мира, и именно они постепенно стали заполнять её жизнь.

Боится темноты – гаснет свет. Боится одиночества – слышит плач. Боится вспоминать бывшего – и ночью в зеркале видит его лицо, искажённое, отталкивающее.

Однажды она проснулась в холодном поту. Во сне дом кричал. Не скрипел, не звенел, а именно кричал, как будто его тело рвут изнутри. В этом крике были её слёзы, её ненависть к себе, её желание исчезнуть.

Она спустилась в подвал – туда, где был ледяной пол. На нём проявились отпечатки босых ног. Шепот звучал в ушах, будто сквозь стены:

– Прими меня. Я – не враг. Я – ты.

Она села на старый скрипучий стул и заплакала. Она жалела и ненавидела себя – она недостойна любви, она никому не нужна, она всегда будет одинокой. Тоска и боль заполнили её всю. Казалось, что ещё немного и эти раздирающие чувства поглотят её всю и уничтожат. И вдруг вместо того, чтобы сопротивляться им, Мария сдалась им, там в глубине души, она впервые перестала бежать от них, остановилась и посмотрела на них…. Она перестала бороться.

В эту ночь она спала спокойно.

На следующий день она открыла все окна. Села на полу в главной комнате. И впервые позволила себе вслух произнести всё, что болело.

– Я злюсь. Я ненавижу себя за слабость. Я боюсь одиночества. Я скучаю. Я хочу быть живой, но не знаю, как. Я не хочу быть одна. Но если это моя жизнь – пусть будет так, я останусь здесь.

Дом не ответил. Только в углу лопнул старый пузырь лака на доске, как будто воздух выдохнул.

С тех пор дом замолчал. Ни шагов. Ни голосов. Никаких больше чудес. Только уютная тишина и тепло – живое, настоящее. Только звуки её дыхания и ветра за стенами.

Соседи стали приходить на чай. Соседские дети со смехом бегали по двору. Она открыла маленькую студию для художников. Никто не спрашивал, почему ночью в доме горит свет и почему во дворе не тает лёд. Она не объясняла.

Теперь она знала: дом не исчез. Просто стал её отражением. А она – его. Больше не нужно бояться. Потому что страх – не враг, если он услышан.

Стук

Каждую ночь ровно в 2:22 раздавался стук.

Три чётких удара – негромких, но настойчивых. Как будто кто-то стучал не кулаком, а костяшками пальцев, соблюдая какую-то странную вежливость.

Катя впервые услышала его неделю назад. Тогда она решила, что это пьяный сосед перепутал дверь. На вторую ночь – проверила дверной глазок, но в тёмном коридоре никого не было. К пятой ночи она уже не спала до трёх, сидя с телефоном в руках и нервно поглядывая на часы.

И вот – снова.

Тук. Тук. Тук.

– Хватит! – крикнула она, вскакивая с кровати.

На этот раз она не стала открывать.

Стук повторился – громче. Потом ещё. И ещё.

Деревянная дверь затряслась в раме.

В прихожей висело старое зеркало в дубовой раме – бабушкино наследство. Именно в нём Катя увидела его.

Высокий мужчина в потрёпанной рабочей куртке стоял за её спиной. Лица не было видно – только тёмный силуэт. Но она чувствовала его взгляд.

Она резко обернулась.

Никого.

Когда Катя снова посмотрела в зеркало – отражение было обычным.

Но теперь в воздухе витал слабый запах дешёвого табака и машинного масла.

Катя никогда не знала своего отца.

Мать говорила, что он погиб на стройке, когда Кате было три года. Никаких фотографий не осталось – якобы все сгорели при переезде.

Но в ту ночь, после встречи с силуэтом, Кате приснилось:

Большие тёплые руки подбрасывают её вверх. Грубый смех. Запах дешёвого табака. Голос: «Кто у нас тут принцесса?»

Утром она позвонила матери.

– Мам, каким был отец?

– Зачем тебе? – голос матери сразу стал напряжённым.

– Он мне… приснился.

Долгая пауза.

– Высокий. Работал крановщиком. Любил тебя качать на руках.

– Как он погиб?

– Я же говорила – на стройке.

– Как именно?

Тишина в трубке. Потом – резкий выдох.

– Балка упала. Он толкнул в сторону напарника… а сам не успел.

В следующую ночь Катя не спала.

В 2:20 она уже стояла у двери, дрожащими руками сжимая телефон.