скачать книгу бесплатно
Мне стало чуть полегче. Оказывается, этот новый вожак шуанов не так уж мне незнаком, как сначала казалось.
– Селестэн, – сказала я решительно, – ступай сейчас же в деревню Сент-Уан. Это твоя родина, там все тебя знают. Зайди на каждую ферму и скажи такое: приехала, мол, принцесса, дочь старого сеньора, чьи земли вам достались. Если вы хоть немного боитесь Божьего гнева и желаете и дальше на этих землях оставаться, ступайте сейчас же к ней. Скажи им, что я жду их к полудню. Если кто-то не пожелает идти, скажи ему, что я на всех, кто не явится, пожалуюсь ле Муану.
Впрочем, я была уверена, что они придут. Здесь, в Бретани, старые обычаи были необыкновенно крепки, и страх перед сеньором, и почтение к нему были живы в каждом крестьянине, несмотря на все революционные потрясения. Конечно, здешние бретонцы раньше имели дело не со мной, а с моим отцом. Но ведь я его дочь! Кроме того, у меня есть сын – единственный его наследник и новый сеньор.
– Кто здесь господин кюре, Селестэн?
– Отец Медар, мадам. Ему крестьяне очень верят.
– Он, конечно же, неприсягнувший?
Селестэн усмехнулся.
– Да если бы хоть один присягнувший сюда явился, то не прошел бы и двух шагов, как его убили бы.
За отцом Медаром я послала Брике. А потом позвала к себе Жанно, причесала его и приказала хорошенько умыться – ему ведь предстояло стать новым сеньором и перед крестьянами выглядеть соответствующе.
3
Когда осенью 1793 года вандейцы, голодные, разутые, дважды наголову разбитые при Савенэ и Мансе, вместе с женами и детьми в беспорядке отступали на юг и перешли Луару, когда все их предводители аристократы – Гастон, д'Эльбе, Лескюр, Боншан – были либо убиты, либо взяты в плен и расстреляны, когда, наконец, в Нанте и Анже были учреждены военные комиссии и тысячи повстанцев казнены самым зверским образом, – тогда можно было думать: дело короля безнадежно проиграно, Вандея не поднимется больше никогда.
Тогда уже не было великой католической армии, и лишь три человека поддерживали тлеющие огоньки сопротивления: граф де Шаретт в болотистых областях Маре, Сапино и Стоффле – на востоке, в горной Вандее и Мансе.
Для того чтобы примерно наказать мятежников, Республика двинула против восставших провинций 12 колонн генерала Тюрро – колонн, получивших название «адских». Эти подразделения оставляли после себя выжженную землю, опустошенные деревни, сотни тысяч замученных женщин и детей. Когда отчаяние доходит до такой степени, что исчезает надежда, и трус становится львом. Прошло всего пять месяцев с тех пор, как Вандея была разбита, а в мае 1794 года крестьяне снова взялись за оружие. В ряды вандейцев влилось более двадцати пяти тысяч человек. Сапино и Стоффле собрали остатки великой побежденной армии, которой удалось отойти на юг от Луары, соединили ее с новыми инсургентами и в итоге получили то же самое количество солдат, каким располагали до начала восстания.
Так началась вторая война Вандеи.
Снова запылала здесь земля. Генерал Тюрро и его офицеры были повешены. В ответ на уговоры комиссаров Конвента крестьяне Нижней Луары ответили:
– Вы предлагаете нам вернуться к нашим очагам! Где же мы возьмем их? Вы сожгли наши дома и убили наших жен и детей. Теперь вы хотели бы получить наш урожай и наше оружие. Мы заявляем вам от своего имени и от имени всех солдат нашей армии, что мы не можем вас признать до тех пор, пока вы будете говорить о Республике. Мы роялисты и всегда ими останемся. Жить и умереть за нашу религию и за нашего короля – вот наш девиз, считайте его постоянным!
Могла ли Бретань и ее шуаны остаться в стороне от этого? Шуаны поддержали вандейцев на другой же день после восстания. Правда, характер их действий был другой – скрытый, лесной, партизанский, но чем меньше оставалось воспоминаний о Робеспьере, тем отважнее становились шуаны. Синие здесь явно теряли все позиции. Повстанцы действовали в краях, где республиканцы совершенно исчезли, изгнанные из деревень не только страхом перед роялистами, но и приказами из Конвента, который пытался проводить политику «умиротворения». В обширном четырехугольнике между Нантом и ландами на западе, Ниором и Шоле на востоке синие были представлены только летучими отрядами, а в Бретани и их почти не было.
Шуаны стали здесь хозяевами, и уже не только ночью, но и днем. План их действий был прост. Они намеревались вызвать голод в городах и селах, где еще скрывались республиканцы. Чтобы помешать землевладельцам возить на рынок товары, они ломали дышла и оси у телег, снимали колеса, портили дороги, угрожали фермерам местью. Если крестьянин – что случалось весьма редко – был привержен новой власти, его убивали. Большинство здешних жителей выступало заодно с инсургентами, снабжало их провиантом и гужевым транспортом.
Тысячи аристократов, ранее пребывавших в эмиграции, высадились теперь в Бретани, и руководство роялистским восстанием взял на себя граф Жозеф де Пюизэ, владевший землями в Нормандии и Перше. Заручившись поддержкой графа д'Артуа и согласием Англии, он повел дело так, что уже к осени 1794 года в высадке англичан и аристократов, десантированных с острова Джерси, не было ничего невероятного.
Республика по-своему пыталась нейтрализовать эти действия. Командование Западной армией было поручено знаменитому республиканскому генералу Гошу – поручено еще и потому, что он сам сидел в тюрьме при Робеспьере и якобы не должен был вызывать предубеждения у повстанцев. Гош повел политику умиротворения. Войска, введенные им в Вандею, никаких враждебных действий не предпринимали. Генерал обещал рядовым мятежникам самую полную амнистию, а казнями угрожал лишь их предводителям.
Эмиссары Конвента подражали ему: не брали поборов с населения, чтобы содержать армию, освобождали вандейцев, интернированных в Ниор и Фонтенэ-ле-Конт, амнистировали некоторых рекрутов и даже обещали по двадцать ливров каждому, кто сдаст свое ружье. Ни о каких расправах, трибуналах и гильотинах уже и речи не было.
И все-таки подобная политика была и запоздалой, и напрасной. Практика скоро доказала это. Ожесточенное население не поддавалось на уговоры, а рядовые повстанцы не выдавали своих начальников ради прощения. Помилование делало инсургентов еще предприимчивее. А амнистии убеждали лишь в слабости Республики.
Чуть позже эмиссары Конвента оставили тщетные попытки оторвать шуанов от их предводителей и провозглашали полное и всеобщее прощение. Шуанские и вандейские военачальники вступили в переговоры с синими. Это, впрочем, вовсе не означало, что они пошли на попятный и решили распрощаться с тяготами военной жизни. Они видели, что англичане могут высадиться только после больших приливов в начале апреля, поэтому хотели усыпить бдительность синих, не допустить крупных военных действий до решающего момента и, выражая республиканцам свою покорность, в то же время писали в Лондон о необходимости денег, оружия. «Мы никогда не сдадимся», – вот что чувствовал каждый белый, участвовавший в переговорах. Синих удавалось водить за нос с легкостью, которая не делала чести их проницательности.
Мирные переговоры шли, а каждый шуан напевал:
Созвал ополченье Бретани
Наш герцог, ее властелин,
От Нанта до самой Мортани
Собрал он на подвиги брани
Всех воинов гор и долин…
И в такое время мельник Бельвинь решился купить с торгов земли принца де ла Тремуйля и пользоваться ими! Ей-богу, предстояло всерьез задуматься, уж не безумен ли он.
Шаткость его положения я чувствовала. И самым важным, что нужно было сделать, разумеется, после встречи с крестьянами деревни Сент-Уан, я считала разговор с самим Бельвинем и знакомство с предводителем гравельских шуанов ле Муаном.
4
Крестьян явилось человек пятнадцать, среди них – две женщины, и никого из них я не знала, ни в лицо, ни по имени. Они были облачены в обычную для этих мест зимнюю одежду: несколько кацавеек, одна длиннее другой, деревянные башмаки с железными подковками и козий мех до самых пят – своеобразная шуба, у которой вместо пуговиц были деревянные сучки. Мужчины были лохматы и длинноволосы, у женщин на головах красовались диковинные огромные чепцы из накрахмаленного сукна.
Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Я ощутила вдруг всю огромную разницу между мной и людьми, стоявшими в пяти шагах от меня, почтительно сжимающими в руках шляпы. Я не знала и не понимала их. Что они могут чувствовать ко мне, кроме враждебности? На миг, признаться, мне стало немного страшно. Но потом я вспомнила, что меня окружает: разрушенный замок, сожженный парк, жалкая живность, полуслепая Стрела – сплошное разорение… Они, эти люди, забрали у меня землю, вырвали кусок хлеба изо рта моего ребенка, и, подумав об этом, я ощутила, как волна злости подкатывает к горлу. Я разозлилась; решив, что не буду говорить с этими людьми долго, ступила шаг вперед, и лицо мое имело самое что ни на есть холодное и высокомерное выражение.
– Надеюсь, вы знаете, кто я, – сказала я резко и громко по-французски, не желая, говоря по-бретонски, хоть немного приблизиться к крестьянам. – Мой отец, мой дед и все мои предки шестьсот лет были здесь сеньорами, этот край принадлежал им за те услуги, которые они оказывали королю. Леса, луга, поля, пашни и угодья – все здесь принадлежит нашему роду, вплоть до хвороста в Гравеле и рыбы в реках. И что же увидел мой сын, когда вернулся вчера домой? Он – принц, а вы посмели посягнуть на то, что ему принадлежит!
Я сжала руку Жанно. Он стоял рядом со мной очень прямо и гордо. Я не учила его, как следует держаться перед крестьянами, это кровь была его учителем. Бретонцы стояли молча; было видно, что моя речь пока ничего для них не прояснила и они ждут, чего же я потребую.
Я заговорила снова, высоко вскинув голову:
– Мой сын многого мог бы потребовать от вас. Вы хозяйствуете на наших землях и ничего не платите; вы, крестьяне, ничего не платите своему сеньору! Но я готова на время стерпеть это. Я не собираюсь отбирать у вас землю, я готова забыть то зло, которое вы причинили не только мне, но и маленькому принцу. За это каждая ферма в Сент-Уане должна приносить нам то, что она имеет, – яйца, мед, воск, мясо, цыплят, приносить столько, сколько будет нужно моему сыну, и, видит Бог, это самое меньшее из того, что я могу потребовать от вас!
– Ну, слава богу! – произнес один крестьянин.
Я обвела их всех холодным взглядом.
– Это мое последнее слово. Кто не пожелает сейчас воспользоваться нашей добротой, тот впоследствии горько пожалеет!
– А часто ли надо будет приносить? – отозвалась по-бретонски крестьянка.
Не глядя на нее, я произнесла разгневанно и громко:
– И передайте всем в деревне – тем, кто не пришел, и тем, кто станет говорить, будто не слышал моих слов, – что не за горами тот час, когда вернутся аристократы и всем станет ясно, кто остался верным бретонцем и честным католиком, а кто продался новой власти, наплевал на Бога, предал короля и обманул своего сеньора!
Последние слова прозвучали явно угрожающе, с намеком на возмездие. Чтобы усилить это впечатление, я добавила:
– Ле Муан в Гравеле будет мне защитой, если право и закон ничего для вас не значат, – Ле Муан и отец Медар!
И как раз в этот миг я увидела, что у полуразрушенной ограды остановилась высокая фигура в сутане и плаще, наброшенном на плечи. Это, вероятно, и был отец Медар, позванный Брике. Кюре появился как нельзя кстати и придал должную убедительность моим угрозам. Я молча дала знак крестьянам расходиться.
Плечи у меня дрожали. Что ни говори, а в жизни мне еще не приходилось выступать в подобной роли. Я сама не знала, как у меня хватило сил и смелости.
– Какая ты храбрая, мамочка! – прошептал Жанно, взяв меня за рукав. В глазах его было искреннее восхищение. – А мне с этими людьми можно так говорить?
– Нет, Жанно, – сказала я. – Не всегда. Твой дед, когда была старая власть, никогда не кричал на крестьян и не запугивал их. Просто… просто сейчас у нас нет другого выхода, кроме как напомнить им, кто есть кто.
Я уже знала, что перепишу в журнал все фермы и буду записывать, что и когда доставлено с каждой из них. Я познакомлюсь с Ле Муаном. Раз уж он верховодит шуанами, он вступится за меня.
Отец Медар оказался совсем еще молодым человеком, лет эдак тридцати, высоким, тонким, белокурым и изящным; я по одному его виду определила, что он из дворян. Впервые за долгое время я поцеловала руку святому отцу; он сразу же отстранил меня.
– Я полагаю, мой визит пока чисто светский, сударыня, – сказал он с вежливостью, сделавшей бы честь даже версальскому завсегдатаю. – Я из Говэнов, так что мы с вами почти что соседи.
– Вы младший сын в роду Говэнов, не так ли?
– Да, младший.
Мы с ним разговорились. Мне нетрудно было понять, почему этот юноша с внешностью кардинала Ришелье пользуется уважением среди крестьян. В нем была скрытая, тщательно сдерживаемая духовная сила; внешне хрупкий, он был несгибаем внутренне и непоколебимо верен католической религии старого образца. Но он не был фанатик, что особенно пришлось мне по душе.
Я рассказала ему, что собираюсь остаться в Бретани навсегда и что наш дом особенно требует внимания священника: здесь есть парализованный Жак, есть Аврора, которую следует привести к первому причастию. От кюре я узнала, что живет он в Гравельском лесу, у Букового Креста, в небольшом домишке, и служит мессы в полуразрушенной лесной часовне, так как церковь в Сент-Уане до сих пор еще не восстановлена после пожара.
И тогда я спросила, сразу догадавшись:
– Раз… раз вы живете в лесу, вы наверняка знаете дорогу к шуанам и знаете самого Ле Муана, не правда ли?
– А вам надо повидаться с ним?
– Непременно, – сказала я горячо. – Вы ведь на моей стороне, святой отец?
– На вашей, – ответил он улыбнувшись. – Я преклоняюсь перед памятью вашего великого отца.
5
Через ручей я перебралась вброд, сняв башмаки. Ноги в холодной воде заледенели. Став ступнями на покрытую изморозью землю, я поспешно обулась и зашагала под гору, туда, где ручей сливался с речкой. Там, у самого устья, стояла мельница Бельвиня.
Было прохладно, но не холодно; сильная влажность чувствовалась в воздухе. Я взглянула на небо: оно было не золотое, не розовое, не голубое, а бесцветно-прозрачное, и лишь на горизонте, там, где холмы сливались с лесом, сиреневые облака образовывали причудливый орнамент.
Зима в Бретани обычно стояла мягкая, дождливая; холод сюда приносили лишь ветры из Англии и Исландии, а морозов никогда не бывало. Приятно было очутиться здесь после жестокой зимы Парижа, приятно было не видеть снега и полной грудью вдыхать прохладный, влажный, напоенный запахами моря воздух. Море ведь совсем недалеко – рукой подать. Полтора-два часа пути пешком.
Мельница не работала сегодня, но над хутором, принадлежащим Бельвиню, вился синеватый дымок. О, он был богат, этот мельник, много богаче меня: сто овец, двадцать коров, восемь пар лошадей да еще столько арпанов за бесценок купленной земли. Кроме того, он захватил нашу мельницу и нашу хлебопекарню, наши луга и пашню. Я намеревалась вернуть это – если не все, то хоть половину, и уж никак не была намерена отступать. На моей стороне – складывающаяся политическая обстановка, шуаны и отец Медар. Бельвинь бессилен против этого.
Я пошла на двор, где работали по меньшей мере пять батраков. Одна из служанок указала мне на черноволосого сильного мужчину средних лет, таскавшего мешки с мукой наравне с батраками:
– Это и есть хозяин!
Бельвинь слегка прихрамывал на левую ногу. Я подошла ближе и остановилась. Он увидел меня, аккуратно взвалил мешок на телегу и, отряхивая одежду, произнес:
– Вы ли это, ваше сиятельство? Уж мог ли я надеяться, что вы окажете мне такую честь!
И он отвесил мне самый изящный поклон, на какой только был способен человек, работающий на мельнице.
Он показался мне добродушнее, чем можно было ожидать. Я ступила шаг вперед, не произнося никакого приветствия: я уже знала – чем высокомернее себя ведешь, тем с большим почтением крестьяне к тебе относятся.
– Я пришла взглянуть, как ты разбогател на чужом добре, мэтр Бельвинь, – сказала я по-французски. – В любом случае, я пришла в первый и последний раз.
– Видит Бог, ваше сиятельство, – с улыбкой возразил он, – я, когда прослышал, что вы крестьян из Сент-Уана у себя собирали, сам намеревался к вам заглянуть. Ваш почтенный отец и для меня сеньором был.
К нему подбежала светловолосая девочка лет шести, бойкая, круглолицая; он с нежностью погладил ее по голове.
– Это моя дочь, Берта, ваше сиятельство. – И, ласково потрепав дочь по щеке, он сказал ей: – Беги-ка, Берта, в дом, скажи, чтобы подавали обед.
Взглянув на меня, Бельвинь добродушно-лукаво спросил:
– Вы ведь отобедаете с нами, ваше сиятельство?
Кровь бросилась мне в лицо. Слышал бы мой отец! Какой-то грязный мельник, захвативший наше имущество, обнаглел настолько, что полагает, что принцесса де Ла Тремуйль станет обедать в его доме!
– Мне кажется, – сказала я надменно, – ты забываешься. Даже если бы я была голодна, я бы не села за один стол с вором.
Он перестал улыбаться и нахмурился.
– Вот как, ваше сиятельство, сразу начинаете с войны?
– Мне не нужна война. Я хочу взять лишь то, что мне принадлежит.
Он подступил близко и снова заулыбался:
– Э-э-э, мадам! А ведь я ничего не украл. Я заплатил по десять су за арпан земли, да по двадцать за арпан леса, вот как!
– Кому ты заплатил? Сатанинской власти? Для моего сына это не имеет никакого значения.
Какой-то миг он разглядывал носок своего сапога.
– Чего вы требуете? Может, вам есть нечего? Так я согласен вас кормить, да и одевать согласен. За этим дело не станет.
– Я хочу, чтобы ты вернул луга и расчистил пять арпанов земли для огорода и пашни. – Глядя на него в упор, я добавила: – Это еще не все.
– А не слишком ли много будет? – насмешливо спросил он. – Пять арпанов!
– Это даже мало. Мне нужна моя мельница, та, что принадлежала нам. За нее ты берешь с крестьян деньги, так же как и за хлебопекарню. А ведь все это тебе чуть ли не бесплатно досталось. Я хочу, чтобы это вернулось моему сыну.
Внимательно глядя на меня черными блестящими глазами, он очень вежливо, очень мягко и добродушно произнес:
– Нет, мадам. Нет и не будет на это моего согласия.
Волна гнева поднялась у меня в груди. Этот мельник, похоже, полагал, что имеет дело со взбалмошной девицей, парижской девчонкой, которая приехала в Бретань лишь на время и теперь явилась к нему капризничать. Сдерживая гнев, я сказала:
– По-видимому, ты не понимаешь, что я говорю не впустую. Я здесь не шутки шучу, Бельвинь. То, что принадлежит моему сыну, вернется к нему, даже если мне придется уговорить Ле Муана перерезать тебе глотку!
Бельвинь молча смотрел на меня.
– Это почему же? – спросил он наконец.
– Потому что ты продался новой власти, потому что ты вор!
– Ну уж, – сказал Бельвинь, – с Ле Муаном я в добрых отношениях. Пять дней назад он получил от меня два мешка муки. Клянусь святой Анной Орейской, ему не на что жаловаться.
– Кроме ле Муана, – сказала я, – есть еще и граф де Пюизэ, которому наплевать на твои мешки, но который был дружен с моим отцом. Впрочем, я полагаю, что и Ле Муан, узнав о моем возвращении и моей просьбе, еще подумает, на чью сторону встать. Подумай и ты, Бельвинь.
Это было все, что я сказала. Оборвав разговор резко и внезапно, но так, что последнее слово осталось за мной, я сочла свою миссию выполненной. Большего от сегодняшнего визита я не ожидала. В конце концов, все надо делать постепенно. Как говорят в Тоскане, упорство и постоянство подтачивают даже каррарские мраморные глыбы. Упорства мне не занимать.
