скачать книгу бесплатно
– А вот это сюрприз для вас, мадам! – произнес Жак. Кряхтя, он внес в дом увесистый бочонок, облепленный землей.
– Это вино, мадам. Два года назад, осенью, я зарыл его в парке, под кривым дубом… Тогда еще парк был. А вину пожар ничуть не повредил – можете сами попробовать!
Вино было отменное, насыщенное, – сто лет я уже не пила такого. Мы все выпили по два стакана, а Жак, довольный собственной предусмотрительностью, пил больше всех. После пятого стакана, выпитого им, я стала с тревогой посматривать на багрово-красное лицо старого кучера – не в его возрасте так напиваться! Но я ничего не сказала, не желая, чтобы он подумал, будто мне жаль вина. К тому же Жак и вправду был чрезвычайно рад моему приезду.
А вина было много – мы пили, пили, снова наливали из бочонка, а так и не выпили половины.
Я уложила детей спать на втором этаже башни, на старой большой кровати, и нежно приласкала Жанно перед сном. Чечевица, может быть, ему и не очень нравилась, но он лег спать сытым. И, кроме того, я облегченно вздохнула, понимая, что нет в его глазах того затравленного блеска, какой был в приюте, и что мой сын уже не похож на дикого злобного волчонка. Он снова становился нормальным, милым мальчиком, правда, слишком уж он ревнует меня к близняшкам. И, к сожалению, не любит их.
Вот и сейчас он много раз спросил меня, горячо и настойчиво:
– Ты правда любишь меня, мама, правда любишь?
– Да, мой ангел, люблю. Ты же мой сын.
– И ты любишь меня одного?
– Только тебя, – заверяла я, чтобы он успокоился.
Верхний этаж башни рваной простыней мы разделили на две половины. Другая половина была отведена женщинам – старой Жильде и Авроре. Аврора уже слишком большая, чтобы ночевать рядом с мальчиками.
Сама я спустилась вниз. Близняшкам нужен был огонь очага, и они спали внизу. Рядом с ними, на соломенном тюфяке, улеглась и я. Мне придется провести ночь в компании лошади и кур, рядом с мужчинами – Брике, Жаком и Селестэном; это не очень удобно, но и не так уж страшно.
– Я могу завтра сделать колыбель для принцесс, – громко проговорил в темноте Селестэн.
– Спасибо, – пробормотала я сквозь сон.
Мне уже стало ясно, что этот парень многого стоит. Пожалуй, мне даже повезло, что он здесь. Завтра…
Что, собственно, будет завтра? Завтра начнется новая жизнь. Я возьму башню, хозяйство и землю в свои руки. Предстояло еще разобраться, что сделалось с нашей землей, есть ли у нас что-нибудь из живности. Словом, завтра мне предстояло запрячься в этот воз. Мы должны выжить. Причем выжить так, чтобы не прикоснуться к заветному запасу в тысячу ливров золотом, зашитых в подкладку моего плаща.
«Да, – подумала я в полусне, – со многим надо разобраться».
До завтрашнего утра оставалось лишь семь часов.
2
Завтрашний день начался с того, что Жака разбил апоплексический удар.
Я встала раньше всех, еще до рассвета, чтобы переменить пеленки малышкам, и уже развела стирку, чтобы выстирать грязное белье. Жак и Селестэн поднялись сразу после этого и отправились во двор по нужде. Не прошло и двух минут, как я услышала приглушенный голос Селестэна:
– Мадам, ну-ка, идите скорее! Сюда, сюда!
Я выбежала во двор, по нечаянности утонув по колено в маленьком пруду, сделанном для уток. Пес, увидев меня, залился лаем. Я подбежала к Селестэну: он насилу поддерживал хрипящего, посиневшего старика на ногах. Лицо Жака было багрово-красным, глаза закатились, рот перекошен – зрелище ужасное, и я с дрожью отступила.
– Что с ним такое, Селестэн?
– Похоже на паралич, мадам! Его разбил удар. И ноги отнялись – это и сейчас заметно.
Жак, похоже, был при смерти. Вместе с Селестэном мы перетащили его в дом, уложили на топчан, я стащила с его ног сабо. Старик был без сознания, но его рвало. Мы чуть наклонили его над оловянным тазом. Я в растерянности взглянула на Селестэна.
– Лучше оставить его в покое, мадам. В таких случаях ничем не поможешь. Если он не умрет, то дня через два придет в себя.
– Но… но как же его кормить в таком состоянии?
– Его пока не надо кормить. Он сейчас не может глотать.
– А врач? – спросила я.
– Врач есть в Лориане, да он сюда не поедет. Повсюду разбойники, мадам. Нельзя проехать по лесу, чтобы не попасться им в руки.
«Ну вот, – подумала я в отчаянии. – Теперь у меня на руках паралитик и старая Жильда, которая еле передвигается».
Селестэн, не такой ошеломленный, как я, и далеко не столь чувствительный, быстро отдавал распоряжения. Надо, сказал он, поставить топчан с Жаком подальше в угол и завесить его занавеской, чтобы дети не испугались от такого зрелища. Жильда, хоть и старая, сможет ухаживать за бывшим кучером.
– Ведь нам с вами, наверное, найдется другая работа, мадам? – спросил он, словно угадывая мои мысли.
Как хорошо, что он такой энергичный, подумала я. Удар, случившийся с Жаком, и меня точно выбил из колеи – я никак не ожидала такой напасти.
Я хотела было поставить Жаку примочки, но Селестэн остановил меня:
– Не трогайте его, мадам! Мы можем только хуже сделать.
В полной прострации я вышла во двор, на этот раз, правда, удачно обойдя прудик для уток. Картина полнейшего запустения была передо мной: выжженный парк, до сих пор засыпанный пеплом и золой, фундамент замка, спекшийся в черную массу. На месте парка, видно, было что-то посажено, но мало и как-то беспорядочно. Потому-то и есть почти нечего. Правда, я видела прилепившиеся к башне какие-то наспех срубленные деревянные сараи – жалкие, уже потемневшие, и догадывалась, что там, вероятно, есть какая-то живность. Да и в риге было полно сена – это наверняка заслуга Селестэна. Без него эти старики давно умерли бы с голоду.
Придется мне начинать с нуля, это я видела прекрасно.
Медленным шагом я приблизилась к псу. Он не лаял, но смотрел на меня злобно и враждебно урчал. Это ему Селестэн выносил утром чечевичную похлебку. Пес был большой, черный, лохматый, его клыки могли навести ужас на любого волка.
– На ночь я его спускаю с цепи, – произнес Селестэн. – Развелось много лисиц и ласок, как бы кур да уток не потаскали.
Моану, внуку Жильды, было лет двадцать пять, он был высокий, сильный, немного даже грузный, в нем чувствовалась крестьянская мощь. По сравнению со мной он казался гигантом. Волосы у него были русые, очень коротко остриженные и открывали толстую крепкую шею. Длинный нос, черные глаза, коричневая, словно выдубленная кожа, – словом, типичный бретонец. Он был очень велик, но, похоже, достаточно ловок.
– Почему ты здесь живешь? – спросила я.
– Я жил в Сент-Уан, на ферме матери. Дом наш сожгли синие в девяносто третьем, мать умерла. У меня ничего не осталось, да и бабку надо было содержать. Вот я и пришел сюда.
– Ты не женат?
– Нет, пока нет.
Впрочем, я и так знала, что в бретонских крестьянских семьях сыновья редко женятся раньше тридцати.
Я решительно поднялась.
– Ступай, позови всех вниз, Селестэн. Я должна поговорить со всеми серьезно, очень серьезно. Мы все должны сознавать, каково наше положение. Все, даже дети.
Через десять минут обитатели Сент-Элуа, и молодые, и старые, собрались в нижнем этаже башни.
– Жака разбил удар, – сказала я решительно и резко, не задумываясь, каким скверным было начало разговора.
Наверное, вид у меня был так суров и неприступен, что ни Жанно, ни даже Маргарита не решались задать мне вопроса.
– Итак, – продолжила я, – все мы понимаем, что нельзя вот так просто здесь сидеть и доедать наши запасы. У нас их мало. У нас нет ни еды, ни денег – ничего. У нас есть лошадь и другая живность, а кормов почти нет. Поэтому с сегодняшнего утра мы должны начать работать. Сообща. Все. Без исключения.
Сжимая в руках платок, я обвела всех домочадцев холодным взглядом.
– Я не шучу, – возвысила я голос. – Если кто-то воспринимает мои слова как пустые, тот глубоко ошибается. С этого утра хозяйка Сент-Элуа – я. Все должны слушаться меня. Кто не пожелает – может убираться.
Я сама не узнавала своего голоса – настолько резко, холодно, отрывисто он звучал. Видимо, было во мне все-таки что-то от отца.
– Речь идет о наших жизнях. У каждого будет круг обязанностей, которые нужно выполнять. Жильда, как сможет, будет присматривать за больным Жаком, Аврора – за девочками, Маргарита уже сегодня начнет варить пищу. Остальным достанется что-нибудь другое, это я потом решу.
И, уже подойдя к двери, обернулась и еще раз резко повторила:
– Кто не желает, кому такой порядок не нравится – может убираться. Иначе я сама его выгоню.
Было восемь часов утра. Я вышла во двор, еще раз поразившись тому, как там грязно. Потом громко окликнула Селестэна.
– Ты останешься с нами, Моан?
– Да, – ответил он без раздумий. – Работой меня не испугаешь.
– Отлично. Тогда ты сейчас же покажешь мне хлев.
В хлеву, видимо, наскоро смастеренном Селестэном, я обнаружила отелившуюся корову и едва не умерла от внезапной радости и изумления.
– Это наша Патина, – не без гордости сообщил бретонец, – два дня назад отелилась.
– Но здесь же холодно! – воскликнула я.
Доски были грубо пригнаны друг к другу, изо всех щелей дуло. Это был не хлев, а сарай.
– Нужно немедленно исправить это безобразие, – решила я. – Селестэн, ты слышишь? Корова и теленок должны жить. Они нужны нам.
– Но я думал сегодня сделать колыбельку для принцесс.
– Сделаешь после. Это не так важно, как корова.
Я чувствовала настоящее счастье. У нас будет молоко! Да еще много, ведь она только что отелилась! Мысленно я уже решила, что корову и все заботы о ней возьму на себя. Маргарита ни за что не согласится взяться за такое, она – горничная и привыкла только к платьям, духам и корсетам. Об остальных можно было и не вспоминать.
Засучив рукава и повязав старый серый фартук, я принесла Патине сена из риги, заменила соломенный подстил, почистила ее скребком, следуя строгим указаниям Селестэна, который, быть может, и удивлялся такому рвению знатной дамы, но виду не подавал. Я вымыла корове вымя, помыла руки, надоила молока, но, к моему огорчению, оно было желтоватое и, казалось, быстро свернется. Так, оказывается, всегда бывает в течение нескольких дней после отела. Того, что я надоила, хватит только близняшкам. Да и теленку нужно еще оставить – он был такой слабенький, маленький, но славный и симпатичный. Вот кто должен жить вопреки всему.
Я процедила молоко, напоила теленка из ведра и подала Патине воды. Я не хотела помощи Селестэна, хотела только советов. Его делом будет Стрела. Пусть ее кормит и за ней ухаживает.
В хлеву была еще и свинья – не очень откормленная, но достаточно внушительная.
– Чем же вы ее кормили? – спросила я недоумевая.
– Желудями. Знали бы вы, сколько я желудей осенью собрал!
Я какой-то миг глядела на свинью, потом властно махнула рукой.
– Надо ее зарезать. Она нам не нужна.
– Почему? – воскликнул Селестэн почти возмущенно.
Я обернулась к нему, глаза у меня сузились от гнева.
– Почему? Потому что я так сказала! Мы не можем дать ей ни крошки, тебе это понятно? Нам и самим не хватает еды.
– Да, но потом…
– Потом! Нам надо есть сейчас, а не потом!
Я оглянулась вокруг, и тяжелый вздох вырвался у меня из груди – столько всего нужно было отремонтировать, исправить, вычистить, привести в порядок, построить заново… Надо, например, срубить обугленные деревья на дрова и расчистить почву под сад. Но кто это будет делать, если у меня есть только Селестэн?
* * *
«Прежде всего, нужно выяснить, – подумала я, – куда теперь ушло все то, что раньше принадлежало моему отцу и мне». Вымыв руки, я позвала к себе Жильду и, достав из груды книг, оставшихся от библиотеки, чистый журнал, стала расспрашивать и все тщательно записывала. Оказалось, земли за ручьем отошли деревне Сент-Уан, пойменные заливные луга – некоему мельнику Бельвиню, доходы от Пэмпонского и Гравельского лесов – тоже Бельвиню, мельница на реке, наша фамильная мельница – Бельвиню… К нему же отошли и наши земли, засеянные когда-то овсом и гречихой. Раньше отец сдавал их в аренду.
– Так этот чертов Бельвинь теперь всем владеет?
– Да, мадемуазель, – прошамкала Жильда. – Он все купил с торгов.
Я сжала зубы. Имя этого человека ничего мне не говорило, но наглости ему было не занимать. Каким поистине бесстрашием нужно обладать, чтобы посметь захватить земли принца де ла Тремуйля здесь, в этом краю, где полыхает шуанерия…
С крестьян, подумала я, мне многого не вытрясти. Ну, может, самую малость. А вот с Бельвинем дело другое. Он один, на него легче нажать. И мы найдем способ, как на него повлиять…
– Селестэн! – крикнула я. – Ты сказал, в лесу есть шуаны. В каком лесу?
– Да во всяком лесу, мадам. В Гравеле их больше всего.
– И кто у них за главного?
– Ле Муан, мадам.
Я повторила про себя это имя. Оно мне ничего не говорило, и я была очень озадачена.
– Но где же Жан Коттро по прозвищу Шуан, Селестэн? Он верховодил в здешних местах!
Глаза Селестэна блеснули.
– Еще бы, мадам! Кто этого не знает! Жан Шуан – наш земляк, и этим всякий гордится. Теперь он ушел в Морбиган. А дочь его, Франсина, здесь осталась – одна из всех его детей…
– А кто такой этот новый… как его? Ле Муан?
– Да он же был за лесничего у вашего отца, мадам.
