Жаворонки. Повести

– Здравствуйте! С праздником вас! Я сына на побывку ждала, много наготовила… В общем, у вас котик…

Соседкино лицо казалось знакомым. Особенно когда она потянула длинноватым, с раздвоением на конце носом:

– Свинина?

– Да. С грибами.

– Мой такое не жрет, но вы заходите, – и впустила Лиму в такое же свежеотмытое помещение, как и у нее. – Садитесь за стол, мне как раз отметить не с кем, да и закуска у меня позорная, – она выставила на стол роскошное французское вино и неадекватный ситуации белорусский сыр. – Вы очень кстати с вашим мясом.

– А что отметить?

– Как это – что?! День солидарности трудящихся! Или вы имеете что-то против трудящихся?

Под белое вино, которое Лима считала смесью мочи с пенициллином, и мясо из пластикового контейнера разговор завязался довольно непринужденный. Соседку звали Мариной. Это была дамой с непростой судьбой. В недавнем прошлом она схлопотала условный срок за избиение мужа бейсбольной битой. Змей-адвокат хотел ее и вовсе отмазать, но, несмотря на все его старания, доказать действие в состоянии аффекта не удалось, так как за неделю до этого она методично заказала биту через интернет, не заказав мячи.

– А что послужило поводом? Я понимаю, что все они этого заслуживают, но обычно мы как-то терпим, и только какие-то из ряда вон выходящие события спускают курок.

– Когда баба просит что-то починить, мужик начинает с того, что подвергает ее слова сомнению: тебе показалось, там все в порядке, ничего чинить не надо, ты просто не умеешь пользоваться, потому что ты дура. Если она подробно и технически грамотно излагает суть поломки, мужик проверяет сначала все другие варианты, потому что, по его мнению, ничего кроме глупости баба сказать не может. И только когда все варианты исчерпаны, он нехотя, с видом униженным и оскорбленным принимает ее версию. Блин, действительно надо чинить! Это так бесит! К тому же я его застукала с пуританкой.

– Ты имела в виду – с путанкой?

– Один черт! А скажи, пожалуйста, Лима – это в честь столицы Перу?

– Это в честь Олимпиады-80.

Надо сказать, имя доставляло ей неприятности с детства – и шутку про Перу, и про Лимпопо, и про ламу, и многие другие хохмы она слышала не раз, и иногда даже представлялась Лидой, чтобы избежать насмешек. Но правда всегда выходила наружу, что создавало неловкие ситуации, и после окончания школы она перестала придуриваться и стала называться, как родители решили.

– Я родилась за год до олимпиады, мода тогда такая была. Все словно с ума посходили. Мишки, значки, олимпийские кольца на одежде, на сумках, на чашках. Ну, и имена, конечно.

– Скажем так, люди не сильно поумнели за прошедшие сорок лет.

Они расстались подругами, и, вернувшись к себе за полночь, Лима подумала, что ей опять не удалось «разобраться с этой жизнью», но, наверное, и завтра будет не поздно. Утром же, забыв о своем решении больше не худеть и бросить к чертям здоровый образ жизни, она по привычке двинула на пробежку в Алёшкинский лесок, а на обратном пути напоролась на приключение.

Молодой человек, тепленький после вчерашнего, выразил настоятельное желание с ней познакомиться. Лима даже остановилась от удивления.

– Что?!

– Познакомиться. Я понимаю, что все сейчас знакомятся исключительно через интернет, но мне кажется, что так вот – лицом к лицу – это и честнее, и приятнее. Я Макс.

– Простите, Макс, но мне кажется, вам и так весело.

Он махнул рукой, мол, это ерунда.

– Понимаете, там откуда я прибыл… – и досрочно освобожденный индивид на ходу успел поведать ей чуть ли не всю свою жизнь. Ей пришлось быстро придумывать уважительную причину, почему она не может с ним разделить этот праздник:

– Если бы вы были дряхлым седым болтуном, которому лишь бы потрындеть, то я с удовольствием. Но вы молодой мужчина со своими интересами, а у меня эти самые интересы вызывают лишь скуку. Я, видите ли, старая, – и она сняла темные очки. До этого он видел лишь длинные ноги, спортивную фигуру и модное мелирование.

– Ну, это вы зря! Вам вполне еще можно радоваться жизни! Я на возраст вообще не смотрю! – парень приводил еще какие-то доводы, но Лиме удалось свернуть беседу и энергичным шагом вернуться в свое убежище.

Сначала ее охватила радость от реабилитации самооценки – тридцатилетний мужик клюнул! Затем наступило горькое прозрение: мой контингент теперь – те, кто только что покинул места заключения. Когда мужчина говорит, что ему не важен возраст женщины, это очень плохой признак. Конечно, это не встреча с легендарным алешкинским монахом в надвинутом капюшоне, разговор с которым сулит скорую смерть, но все-таки и радоваться особо нечему. Потому что на возраст завязано всё: здоровье, способность иметь детей, бытовые привычки, музыкальные и литературные вкусы. А если ему возраст не важен, это значит, что и ты сама не важна, и что никаких серьезных отношений он с тобой строить не собирается – так, вздремнуть разок.

Ну, а хоть бы и разок?! Почему бы нет? И мясо бы не пропадало. Но простота, граничащая с примитивностью, которая была написана на лбу у этого парня, не просто пугала, а ввергала Лиму в настоящую панику. Именно из-за этой паники она так и не вышла замуж вторично, хотя возможность такая у нее была.

***

Директор салона-парикмахерской «Шарм» Арам Айрапетович когда-то, еще на излете эпохи Брежнева, защитил кандидатскую по научному коммунизму, что не помешало ему при Андропове огрести срок за фарцовку. При Горби его выпустили с извинениями, сказали: «Обогащайтесь», и тогда он открыл этот самый салон. Он верил, что знание – сила, а потому говорил о своей ученой степени так, как иные говорят о черном поясе по каратэ, хотя внешне был больше похож на штопаный в трех местах носок, чем на достойного кавалера. Он хищно набрасывался на кроссворды, которые находил в комнате отдыха у своих мастериц, и не понимал, как смешно со стороны выглядит его желание продемонстрировать недюжинный интеллект среди перезрелых теток с восьмилетним образованием.

Закон велит принимать обратно на работу женщин, возвращающихся из декретного отпуска. Однако на момент рождения ребенка Лима не была официально трудоустроена в этом заведении – она лишь подменяла штатных мастеров летом, когда они уезжали на юг. В среднем она работала пять месяцев в году, а оставшиеся семь жила на накопленные средства. Однако с младенцем на руках эта схема оказалась вовсе не такой удобной. Чтобы получить постоянное место в салоне, надо было стать частью директорского гарема. А ей, сказочной русской красавице, этот обладающий антихаризмой недоносок, злоупотребляющий служебным положением, был противен до тошноты. А потому возвращаться ей было совершенно некуда. И когда она увидела на Тушинском рынке листок «Требуется продавец», она ухватилась за него, как утопающий за соломинку.

Хозяином точки, где ей предстояло продавать турецкие наряды, был двухметровый, похожий на гризли азербайджанец Мага – один из самых уважаемых людей местного бомонда. Сам-то он, конечно, давно не торговал – для этого есть продавцы. Да и челноком тоже почти не ездил – для этого нанимались расторопные женщины с украинским гражданством и спорной национальной самоидентификацией. Он лишь направлял финансовые потоки. С момента своего появления на новом рабочем месте Лима попала в плен его ухаживаний. Он действовал, словно торнадо, что унес Элли из Техаса в Страну Оз, – мощно и решительно, сопротивление было бесполезно.

Торговцы из мясного ряда несли ему лучший кусок баранины:

– Возьми, – говорил Мага Лиме, – тебе надо, твоему ребенку надо.

Земляки привозили ему фрукты, он отдавал их Лиме, не принимая никаких отказов:

– Глупая! Думаешь, сын обрадуется, узнав, от каких персиков ты отказалась?

Лиме очень хотелось показать средний палец всем тем, кто утверждал, что ничего она в жизни не добьется – с ребенком, словно каторжник с прикованным к щиколотке ядром. А Мага был как раз тот, «кто поможет взлететь, а не валяться в пыли», как поется в одной песне.

Когда Янек начал не только ходить, но и внятно разговаривать, Мага и его сделал инструментом ухаживаний:

– Хочешь, я вас с ребенком в зоопарк свожу? Хочешь карусели в парке Горького? Хочешь, в Звенигород на выходные поедем?

На Звенигороде она смирилась. «Царица обязана в монастырь уйти, если у нее семейная жизнь не сложилась. А я не царица, я живу ту жизнь, что мне досталась – другой нет», – думала она, надевая новенькое турецкое неглиже в сияющей, как пасхальное яичко, ванной комнате турками же отделанного подмосковного отеля. Мага во всей своей волосатой красе валялся на широкой постели и игриво шевелил монобровью. Янек уже спал в отдельной, оборудованной шторками кроватке.

Всё было по-семейному. Утром, когда им в номер принесли завтрак, и Мага, сидя в постели, протянул руку за чашкой кофе, Лима испытала ни с чем не сравнимое омерзение от его дряблой груди, отвислой, как у кормящей суки. Волевым усилием она заставила себя отогнать этот образ, запретила себе даже думать на тему каких-то там эстетических идеалов.

– Это теперь твой мужик, и для собственного же счастья ты обязана думать, что он – лучший, – приказала она себе.

Проснулся Янек, заставил включить телевизор. Они сидели, обнявшись, на неубранной постели, смотрели кино про поросенка – «Бейб». В особо трогательных местах Янек плакал. Мага тоже. И Олимпиаду это так умилило, что на ближайшие пять лет она позабыла тот неприятный момент, что вызвал у нее отвращение. Всё-таки сентиментальность – большая сила, скрепляющая семьи.

Конечно, у него уже была семья в Баку – секрета он из этого не делал. Лима думала, что нужна ему как отдушина. В романах всегда так: если женатый человек заводит любовницу, значит, ему не хватает эмоций, страсти. Она где-то читала, что быть женой – это работа, а любовницей – праздник, вот и решила попробовать. Однако Мага был правоверный мусульманин и считал Лиму своей второй женой. Это было производственной необходимостью – иметь бабу поближе. Он строил их отношения так же, как и законную семью: он работал, она вела хозяйство (с торговой точки он ее сразу же снял). Они въехали в новый высокий дом с видом на канал, где была улучшенная планировка, мраморный подъезд и подземный гараж, и можно пешком дойти до парка с аттракционами, да и до квартиры деда недалеко. Лима, занимаясь домашними делами, могла из кухонного окна видеть шпиль речного вокзала и белые теплоходы у причала. По вечерам Мага лежал на диване, дроча телевизионным пультом, а по праздникам дарил добротные вещи (шубу, сапоги, полкило золота, многотомную детскую энциклопедию) и бытовую технику (микроволновку, утюг, пылесос). Не забывал делать подарки и своему московскому тестю (про то, что Лима всего лишь вице-жена, папе благоразумно не сказали).

Он не пил и не курил, не шлялся по бабам.

– Роди мне такого же классного пацана! У меня в Баку одни девки.

Он был мудр в вопросах воспитания, что неудивительно для отца троих детей. Подсказывал ей, как развлечь ребенка, чтобы он не превратил жизнь в ад, например, в долгой дороге:

– Если ты всерьез надеешься, что он сможет два часа сидеть смирно, ничего не делая, то это ты глупая, а не он. Ты обязана позаботиться о книжках с картинками или хотя бы игрушках, которые не жалко ломать, пока мы едем.

Он никогда ничего не запрещал ребенку:

– Пусть всё смотрит, трогает, пробует – ему надо, он мир познаёт. Твоя задача – следить, чтобы он не убился.

Он водил Янека на художественные выставки, поучая при этом:

– Вот когда научишься так рисовать, тогда и будешь в носу ковыряться.

Смотрел с ним кино:

– Хороший ужастик должен помогать работе кишечника.

Однако патриархальность лезла у него изо всех пор. Если бы у него спросили, зачем ты, гад, подавляешь свою любимую женщину, он бы не понял, что имеется в виду. Например, в компании он за Лиму отвечал, не давая ей раскрыть рот:

– Она у меня чудачка, – эдак снисходительно, извиняющимся тоном. Даже цитировал лорда Байрона: «Женщина должна быть достаточно умна, чтобы понимать мои мысли, но не настолько, чтобы производить собственные».

Одна героиня в какой-то скучной, насквозь советской повести сказала: «если кто-то надо мной волю будет выказывать, я и убить могу». Повесть позабылась напрочь, а вот эти слова, словно молния, осветили самые глубины Лиминой души. Он всё говорил и делал правильно, но от всего этого за версту несло домостроем, и Лима постоянно чувствовала себя униженной. Да и отпуска он всегда проводил со старшей женой, это угнетало.

Однажды вечером они все вместе с большим удовольствием посмотрели комедию «Данди по прозвищу Крокодил». Главный герой угостил свою подругу какой-то экзотикой, а когда она, давясь, это доела, объяснил:

– Есть, конечно, можно, но на вкус – дерьмо.

После эта фраза прочно вошла в семейный обиход. Янек так оценивал детсадовскую, а затем и школьную еду, Лима – некоторые фильмы и книги, а Мага даже нескольких своих знакомых. «Можно, но на вкус – дерьмо». Настал день, когда для нее стало очевидно, что и вся эта ситуация – этот полубрак – подпадает под принцип Данди. Лучше что угодно, чем вечная полулюбовь, как завывал один немолодой бард.

Янек перешел во второй класс, когда Лиме позвонил Арам Айрапетович – ее бывший начальник. С прискорбием он сообщил, что несколько старых мастеров как-то синхронно покинули этот мир, а еще несколько готовятся покинуть в ближайшее время. Он помнил Лиму как надежного профессионала и предпочел бы работать с ней, а не с кем-то малознакомым. О своих прежних притязаниях он больше не заикался.

Продолжать сидеть дома, когда ребенок уже стал самостоятельным и даже отчасти дерзким («Не провожайте меня в школу, не позорьтесь и меня не позорьте!»), казалось Лиме совершенно излишним. Она истосковалась по работе, по тому непрерывному потоку общения, которое ей гарантировало само ее появление в салоне – клиенты ее любили и баловали. Ведение домашнего хозяйства даже при самых благоприятных условиях никогда не даст женщине столько положительных эмоций, сколько дадут восхищенные взгляды совершенно посторонних мужчин. И Лима, даже не сознавая этого, изголодалась по таким взглядам.

– Опять к этому армяшке? Соскучилась? – вопил Мага, услышав о ее решении вернуться в салон. И, конечно, он не верил, что у нее с предприимчивым старикашкой, покрытым пигментными пятнами, никогда ничего не было и быть не могло. Работающая жена, да еще на такой работе! Это противоречило его моральному кодексу, они разругались вдрызг, что и требовалось, чтобы окончательно расстаться. Лима снова вернулась в отцовскую хрущобу.

Однако и спустя много лет после расставания отвергнутый домостроевец продолжал переводить деньги Лиме «на хозяйство». Более того, Янек скрывал от матери, что Мага навещает его в Воронеже в дни рожденья – всегда с подарками и уверениями в самых родственных чувствах. Бакинская жена так и не родила ему сына.

***

Верёвку Лима купила, когда ребенок родился – целый десятиметровый моток – пеленки сушить. Конечно, для хозяйства столько не нужно, и, пряча остаток в ящик, она еще тогда подумала, что пригодится повеситься, когда станет совсем невмоготу. Однако теперь, сказав смерти «не сегодня», вопреки всем планам и суевериям Лима вот уже второй день отмечала свое сорокалетие – с соседкой, ее выпивкой и своей закуской. Рассказала ей о знакомстве в парке. Та порадовалась:

– Слава богу, не гомик!

– Дожили! Уже радуемся не достоинствам мужчины, а тому факту, что он просто мужчина! – умолчав о собственных печалях по этому поводу, вздохнула Лима.

– А ты напрасно иронизируешь! Лет эдак двадцать назад ко мне прикадрились два совершенно очаровательных паренька. Один – ну просто Есенин, второй – Бандерас в юности. У меня аж глаза разбежались – слишком трудный выбор. В ресторан пригласили. Я всё думала-гадала: зачем втроем в ресторан? Я ведь, наверное, одному из них глянулась? Наверное, второй просто пожрать хочет, а потом уйдет? Но не ушел. Домой тоже втроем поехали. Я уж начала всякие ужасы думать, статьи из газеты «СПИД-инфо» вспоминать. Про всякие извраты. Но не тут-то было. Музычку послушали, меня поцеловали напоследок и в спаленку пошли. Они. Я домой пошла.

Лима сидела в ступоре:

– А ты вот так до последнего момента ждала, что будет? А если бы, правда, извращенцы?

– Ну, конечно, биты у меня тогда не было, но я умела каблуками по яйцам бить.

– Научишь?

– А ты кого покалечить хочешь? Этого несчастного из парка?

– Ты права. Вряд ли в обозримом будущем ко мне кто-то начнет на улице приставать. Наливай.

– Вот тут ты опять делаешь поспешные выводы. Еще не вечер. Мне недавно подфартило. Теперь в отпуск собираюсь с новым кавалером. Смотри, какого зверя поймала, – и Марина гордо продемонстрировала на своем телефоне фотку, где были видны лишь не вполне трезвые глаза – все остальное было покрыто густой рыжей шерстью с проседью, патлы падали на плечи, а из-под бородищи выглядывал массивный крест.

– Поп?

– Зачем сразу поп? Обычный айтишник…

Будучи на пять лет старше Лимы, Марина была и спортивнее, и стройнее, однако последние десять лет пребывала в тотальном одиночестве, так как ее смахивающее на выхухоль лицо было известно всем и каждому по газетным репортажам времен громкого судебного процесса. Мужчины ее узнавали и побаивались. Как она сама об этом говорила: «коняшки бздиловатые». И лишь теперь, когда она радикально сменила имидж, нашелся какой-то, по ее выражению, любитель старушатинки.

– Я вот уже и котика завела, думала, что ничего нового в моей жизни не будет, а вот поди ж ты! Если не будешь кукситься, и тебе повезет. Зарегистрируйся в «Одноклассниках».

– Я не играю в эти игры.

– Это не игры.

– Игры. Именно игры. У детей дошкольного возраста есть такая фишка: как будто. Как будто я успешен. Счастлив. Умен. Как будто у меня не жизнь, а сплошной праздник. Фотошопленные снимки, чужие мысли в рамочках, причесанная реальность. Если ты помнишь, доктор Живаго на досуге пишет книгу «Игры в людей». Он считает, что половина человечества перестала быть людьми и непонятно что из себя разыгрывает. Это как раз про общение в интернете. Социальные сети словно по указу Петра Великого созданы, дабы глупость каждого видна была. Обрати внимание: сейчас даже про книгу или фильм говорят: «об отношениях», не «про любовь», потому что о любви там по большей части речи нет – отношения строятся на совсем иных основаниях.

– Согласна! В интернете девушки себя обозначают как «в поиске» и «в отношениях». Завели себе сытого кота, который всем пользуется и ни за что не несет ответственности, и называют это отношениями. А если вдруг после этого замуж выходят, то тут тебе и белое платье, и венчание, и крещение детей – всё по канону. Как говорится, «не найти следа птицы в небе, змеи на камне и мужчины в женщине».

– Да и потом, главный вопрос! Ты себе разве в этой клоаке кавалера нашла?

– Вообще-то нет, – застенчиво прошелестела Марина. – В караоке-баре. «Рюмка водки на столе!»

– И что, реальный мужик? Мне попадались либо блядуны, либо диктаторы, либо похотливые старикашки. Золотую середину найти невозможно.

– То, что легко найти, не стоит поисков. Ты, по крайней мере, замужем побывала, другим еще меньше повезло.

– Повезло?! – возмутилась Лима. – Ни хрена себе, повезло! Искать любви в муже – черпать воду в луже, как говорила моя бабушка. Вот, представь. Ты весь год ждешь сезона черешни, а когда он наступает, у тебя мало денег. И ты покупаешь самую дешевую. А там одни гнилушки и червяки. Радоваться, что попробовала такой черешни, или плакать? Может быть, все-таки лучше было ее вообще не пробовать и сохранить в душе образ прекрасной спелой черешни без изъяна, чем отравить себе впечатление о ней и остаться с чувством непреходящего отвращения? – Лима увлеклась собственной теорией и рассказала подруге суть принципа Данди, под который, к сожалению, подпадали все отношения, в которых ей довелось состоять, а также друзья, работа, условия жизни и многое другое.

– А ты глубоко копаешь, – резюмировала Марина. С подругами она обычно говорила так, как добропорядочные домохозяйки разговаривают со своей кухонной утварью, то есть, не надеясь на разумный ответ, и в Лиме поначалу подозревала зашоренную бабу, для которой сын – свет в окошке, а больше она ничего не видит и знать не хочет. Но оказалось, им было о чем поговорить.

***

В парикмахерской, где трудилась Лима, были в основном дамы не первой молодости. Появление в отпускной период таких, как Лима, порождало приступы злобы, но тетки знали, что к осени всё станет по-старому, и потому как-то мирились. Когда же она утвердилась за своим креслом на постоянной основе, злоба стала сгущаться.

За семь лет, что она отсутствовала, в салоне появились новые аппараты для дезинфекции инструмента, кондиционеры и прочие навороты. Старожилы рассчитывали, что она станет спрашивать, как что работает, а они бы тогда снизошли и всему ее научили, потешив и свое самолюбие, и воткнув пару шпилек насчет неумех и молодых да ранних. Но она ни разу ни о чем не спросила, сама справилась. Да и вообще вела себя возмутительно независимо и, само собой, ничьих советов не искала.

Старух, правда, осталось не так много – у некоторых кресел уже работали ровесницы Лимы. Но оставшись в меньшинстве, они словно сконцентрировали свою ненависть. Конечно, их можно понять. Они жаждали авторитета. У людей, сорок лет проработавших в сфере обслуживания, не так уж много возможностей утвердить свое Я. Дурочка, у которой до тридцати лет не было даже трудовой книжки – это просто находка для людей, ищущих повода самоутвердиться.

Единственным человеком, с которым Лима как-то общалась, была ее соседка по креслу Лариса – молодая девушка с детским личиком и пятым номером бюста – мечта любого гопника. Была она замужем, дочке четыре годика, но уже успела от мужа уйти и снова к нему вернуться. Лариса говорила, что больше любит того, другого, а муж это чувствует и потому ее бьет, но она от него больше не уйдет, «потому что у него больше». Конечно, воспринимать эту особу всерьез Лима не могла, но что же делать – других рядом не было. Да у нее и самой в голове еще было полно чепухи. Например, Лима по-прежнему считала, что ее избранник должен быть на полголовы выше ее, и говорила: «Не хочу, чтобы он мне в подмышку дышал». А когда в тебе метр восемьдесят, это непростая задача. В общем, дружили они с легкомысленной Ларисой, а старших коллег, слегка кукухнутых на почве слепой веры в собственную неотразимость, – Ирину и Оксану – за глаза звали Карга и Яга.

Краем уха Лима услышала подробности о Шуре – той, чье место заняла. Бывший комсорг Александра Михайловна продолжала работать спустя четыре года после достижения пенсионного возраста, а свою страсть к напиткам, расширяющим пределы человеческих возможностей, удовлетворяла два через два. И если вдруг она не выходила в назначенный день на работу и не отзывалась на звонки, то просила ее не беспокоить.

– Если я не отвечаю, значит мне сейчас не до вас, у меня понос или блевос. Приду в себя – сама перезвоню, – говорила она. Поэтому когда она умерла, никто целую неделю не беспокоился. Соседи позвонили ее родственникам только тогда, когда из квартиры специфически запахло. Коллеги, а по сути – самые близкие ее подруги и собутыльницы – чувствовали груз вины, все-таки бросили в одиночестве; не важно, что она там говорила – надо было побеспокоиться. Жалость-то какая!

Однако жизнь-то продолжается. Заслуженные ветераны труда, они рассчитывали поделить ее ставку, чтобы работать три через один, но Айрапетыч их обломал, сказав, что за это трудовая комиссия штрафует.

– Да и вообще, всех денег не заработаете! Дайте дорогу молодым! – и, давая понять, что разговор окончен, делал погромче свою любимую радиоволну.

А я ушаночку поглубже натянуИ в свое прошлое с тоскою загляну,Слезу смахну.Тайком тихонечко вздохну.

Дамы, конечно, были разочарованы таким равнодушием шефа – ведь когда-то в молодые годы он относился к ним с известной долей нежности. И тут вдруг приходит такая молодая и нахальная, золотом увешанная! (Лима носила всё, что дарил ей Мага. Она любила крупные серьги и дребезжащие браслеты. Если бы не ее подчеркнуто славянская внешность, можно было бы подумать, что ее вскормила цыганская лошадь.) Про сверхурочную работу говорит с пренебрежением:

– Лишняя тряпка не сделает меня счастливой, а лишний выходной – да.

Живет в том же доме, в тапочках на работу ходит. Гаджеты модные самая первая приобретает и, что самое удивительное, сама в них разбирается. В общем, поводы для неприязни сыпались, как из рога изобилия.

Шурино кресло стояло у окна, Лиму было видно с улицы. Клиенты, отсидев очередь в зале ожидания и попав вдруг к одной из пенсионерок, пренебрегая всякой деликатностью, нередко говорили: