
Полная версия:
Все дороги ведут в Асседо
– Прошу прощения за то, что помешал ужину в кругу семьи, дорогая баронесса, но, смею надеяться, вы не откажете в ночлеге двум утомленным путникам, – предупреждая очередной возглас, как ни в чем не бывало заявил маркграф и куртуазно поклонился.
Возгласа все же избежать не удалось. Точнее, двух. А может быть, и трех.
Баронесса схватилась за сердце, покачнулась, но тут же была подхвачена одной дочкой и двумя внучками.
– Фрид-Красавец, – побелевшими губами пробормотала старуха, и слово «красавец» прозвучало гораздо значительнее имени «Фрид».
Имя тут же было подхвачено, как мяч, подкинуто, подброшено и повторено на все лады десятком голосов, голосков и отголосков, и окрашено в оттенки любопытства, недоверия, воодушевления, истерии, сомнения, страха, ужаса и смертельного ужаса.
– Не может быть! Матушка, вы переели за ужином, – перекрикнула остальных младшая вдовствующая дочь баронессы, вырвала фонарь из ослабевших рук матери и снова поднесла к лицу обладателя имени. – Невероятно! Фриденсрайх фон Таузендвассер!
«Фриденсрайх фон Таузендвассер!», – заголосила стая.
– Почему он покинул северный замок?
– Как он здесь оказался?
– Зачем он здесь?
– Разве он еще жив?
– Я слышала, он скончался прошлой осенью.
Правнучка баронессы разревелась.
– Ему нельзя ни минуты у нас оставаться, – обмахиваясь платочком, решительно заявила старшая дочь. – Ни в коем случае. Дюк никогда не простит нам ослушания.
– Да, да, конечно, – с некоторым сожалением поддержала ее одна из внучек. – Но может быть, только на одну ночь? Мы никому никогда не расскажем.
– Нам велено забыть о нем. Пускай едет прочь, – заявила старшая дочь, приходя в себя. – Ступайте своей дорогой, маркграф, нам нельзя с вами разговаривать.
– Но как можно отказывать гостю в ночлеге? – спросила самая младшая из внучек. – Законы гостеприимства важнее указа сюзерена.
– Прекрасные дамы и верные подданные, – Йерве неохотно вылез из повозки, чем вызвал очередной всплеск плохо сдерживаемых эмоций, – ваше волнение более чем объяснимо, но могу засвидетельствовать, что мой крестный отец, дюк Кейзегал, подарил прощение своему вассалу, соратнику и другу Фриденсрайху фон Таузенвассеру. Клянусь честью, мы прибыли сюда с соизволения дюка. Это говорю вам я, Йерве из Асседо.
– Йерве, милый! – кто-то бросился ему на шею, и юноше оставалось лишь предполагать, что это подруга Гильдегарда, часто гостившая со своей матерью в Нойе-Асседо.
– Что за вольности, Нибелунга! – одернула ее мать. – Не трожь кавалера и жди, пока он сам поцелует тебе руку.
– Если бы у нас бывали кавалеры, я бы знала, как себя с ними вести! – взбунтовалась Нибелунга, пока Йерве пытался отыскать среди расклеивающихся пятен ее руку.
– Ах ты, бесстыжая негодница! Никто из твоих сестер не бывает в свете так часто, как ты. Уж кому-кому, а тебе бы следовало давно научиться хорошим манерам.
– Некому учить меня хорошим манерам, маман, ведь вы изгнали в прошлом году мсье Жака!
– Молчать! – вдруг каркнула престарелая баронесса. – Йерве из Асседо, правду ли ты говоришь?
Все замерли. Некоторые даже как вкопанные.
– Истинную правду, сударыня. Дюк в самом скором времени должен присоединиться к нам. Вероятно, он очень огорчится, узнав, что вы отказались принять маркграфа со всеми достойными его почестями.
– Мои владения отныне и навсегда открыты для Фриденсрайха фон Таузендвассера, – сказала баронесса, плюнула три раза на ладонь и приложила ее к золотому крестику на груди. – Долгожданное перемирие наконец настало, и нет в Асседо и окрестностях, включая остров Грюневальд, что на Черном море, дамы, женщины или бабы, которую такое событие осчастливило бы больше моего. Следуйте за мной, ваша светлость.
– Я был бы рад, – донеслось из повозки, – но, боюсь, что в итоге столь длительного путешествия не способен так поступить.
– Вы не оправились после…? – старуха осеклась.
Любопытные взгляды, забыв о приличиях, впились в открытую дверь.
– Неужели вы, дорогая баронесса, полагаете, что полет в ров с левого флигеля Таузендвассера может пройти бесследно даже для меня? – ничуть не смущаясь заявил Фриденсрайх. – Нет, я, увы, уже не тот, кем был в те счастливые времена, когда мы с вами резались в Тарок на двадцать коров и имение в придачу.
– Матушка! – ахнула старшая вдовствующая дочь. – Неужели это правда?! Против чего вы поставили наше родовое имение?
– Он лжет! – поспешно воскликнула баронесса.
– Против ночи со мной, – улыбнулся Фриденсрайх фон Таузендвассер.
Все ахнули и густо покраснели. Йерве мысленно схватился за голову.
– Я знаю, кто выиграл партию, – сделала вывод бунтующая Нибелунга.
Все повернули лица к дому и многозначительно притихли.
– Слава богу, мы сыграли вничью, – поспешил успокоить наследниц баронессы Фриденсрайх и кликнул лакеев.
Те выкатили из повозки кресло о четырех колесах, которое вызвало очередное смятение среди присутствующих. На лице баронессы нарисовалось плохо скрываемое злорадство. Слуги собрались было помогать хозяину выбраться наружу, но баронесса остановила их властным жестом.
– Мы сами занесем в дом вашу светлость, – мстительно улыбнулась она. – Почести, так почести. Берите его!
Дважды ей не пришлось повторять. Две дюжины женских рук ворвались в повозку, извлекли на свет божий Фриденсрайха фон Таузендвассера, вознесли высоко над землей, как тело Спасителя, и поплыли к особняку.
Йерве поплелся следом за звенящим хохотом человека, который подарил ему жизнь.
Глава IX. Закон
Взмыленный дюк ворвался в уютную гостиную в тот самый момент, когда присутствующие уминали десерт, пили дымящийся глинтвейн и обсуждали люстру.
Фриденсрайх восседал по правую руку баронессы, а Йерве – по левую. Несмотря на заметное сходство этих двоих, маркграф походил на человека, который ежедневно только тем и занимался, что наносил светские визиты соседкам, а Йерве выглядел, как приговоренный к смертной казни через колесование. В глазах дам сверкали отблески свечей, а щеки их были пунцовыми.
– Я думал, вас прирезали разбойники! – загремел дюк, чем в очередной раз вызвал переполох среди присутствующих женщин, девушек и девочек, которые вскочили и присели в реверансах. – Три трупа лежали на дороге, я разыскивал еще два, но вместо них нашел свежий курган на обочине. Клянусь всеми чертями, я был уверен, что под ним лежите вы!
У Йерве помутилось в глазах еще больше, дюк властным жестом повелел дамам сесть, а Фриденсрайх сказал:
– Невысокого мнения вы придерживаетесь о своем сыне и соратнике, сир, если полагаете, что от них так легко избавиться. Садись за стол, Кейзегал, надеюсь, баронесса фон Гезундхайт не откажет и тебе в столовом приборе.
От такой дерзости женщины и барышни издали восхищенный коллективный «ох», а баронесса уступила дюку свое место во главе стола и сказала:
– Ваша милость, вы окажете нам великую честь, отужинав вместе с нами. Я велю разогреть для вас запеченный свиной окорок, крольчатину и тушеный горох.
– Благодарю, – нетерпеливо поклонился дюк, – но я успел перекусить в дороге. В Таузендвассере нашлась не только пропавшая Василиса, но и недоеденная жареная перепелка. Грех было оставлять ее крысам, и я захватил ее с собой.
– В таком случае, быть может, вам киршвассера, браги или шнапсу, сир? – настаивала баронесса.
– Лейте полугар, – отрезал дюк.
Ключница бросилась к буфету.
Как стоял, так и опрокинул в себя дюк переполненную чашу полугара. Протянул ключнице пустой сосуд, который тут же снова наполнился, и одним глотком опустошил и его. Вздрогнул, занюхал перчаткой и сказал:
– Довольно. Насиделись. Отбой, сударыни! Негоже утомлять гостей. Завтра нас ждет дальняя дорога, а эти двое и так еле дышат.
Женщины и барышни покорно повскакали со своих мест. Но не все, а только некоторые, поскольку затуманенные взоры последних были прикованы к маркграфу. Нибелунга, казалось, вообще не заметила вторжения нарушителя идиллии. Но тут мать дернула ее за ухо, и ей тоже пришлось вскочить.
Ни для кого в Асседо и окрестностях не было тайной, что Эдда, старшая дочь баронессы и мать Нибелунги, являлась одной из самых верных подданных дюка, и была готова исполнять его приказы задолго до того, как те были произнесены вслух.
Йерве тоже поднялся, испытывая к дюку огромную благодарность, а Фриденсрайх, подперев щеку ладонью, с интересом наблюдал за происходящим.
– Ваша милость, вы забываете, что перед вами не рота наемников, а нежные создания. У них разболятся головы от вашего командирского тона. Позвольте им провести вечер за приятной беседой. В конце концов, это такая редкость в наших суровых краях.
Дюк одарил Фриденсрайха взглядом, способным испепелить целую мельницу, но вместо ответа развернул кресло друга и соратника, и выкатил вон из гостиной.
– Бесчестный маневр, – беззлобно сказал Фриденсрайх.
– Пойдем, Йерве, – бросил дюк через плечо.
Баронесса вместе с ключницей резво обогнали их, показывая дорогу к свободным опочивальням.
– Ты уже успел не раз пожалеть о том, что предложил мне уехать с тобой в Нойе-Асседо, не так ли, Кейзегал? – с усмешкой спросил Фриденсрайх. – Я слышу твои мысли: «Дьявол меня забери, какого черта я опять с ним связался? Лучше мне было забыть его совсем, как я и намеревался». Мой дорогой, еще не поздно исправить оплошность.
– Прекрати, Фрид, – сквозь зубы процедил дюк. – Я никогда не изменяю своим решениям.
– Только раз в шестнадцать лет.
Дюк промолчал.
– Что ж, я уже не раз успел отблагодарить тебя за такое проявление не присущей тебе мягкости сердца. Спасибо тебе, Кейзегал.
– Брось, – попытался проявить очередную резкость дюк, но тон его невольно смягчился. – Мне не нужны твои благодарности. Я поступил так ради Йерве.
– Не сомневаюсь, – серьезно промолвил Фриденсрайх.
– Ты в порядке, мальчик? – спросил дюк, когда процессия оказалась у двери комнаты, предназначенной Йерве, и заглянул юноше в глаза.
– Да, ваша милость.
– Ты лучше видишь?
– Нет, ваша милость. Но лучше разбираюсь в том, что вижу. Я сразу узнал вас по походке.
– Вот и хорошо. Иди спать, Йерве. И не забудь запереть дверь на засов.
Йерве повалился на постель и мгновенно заснул. Ему снились сны, в которых у людей были обыкновенные лица, предметы были четкими и ясными, и все было простым и понятным.
Рассвет еще не забрезжил, когда дюк, разбуженный внезапной мыслью, подкравшейся к нему во сне, подобно тому, как возвращается из вражеского стана в родной полуночный лагерь разведчик, вскочил, оделся и, стараясь соблюдать тишину, спустился по лестнице и открыл двери опочивальни соратника и друга.
Нечеловеческим усилием воли удалось ему на несколько мгновений сдержать рвущееся из горла громкое проклятие, и он поспешно затворил за собою дверь.
На постели рядом с Фриденсрайхом лежала Нибелунга в одной камизе, положив голову тому на грудь и обвив руками, как какое-нибудь сокровище. На коврике с другой стороны кровати устроилась единственная правнучка баронессы фон Гезундхайт, обняв тряпичную куклу.
– Дьявол и сто преисподних! – вырвалось наконец проклятие, и оправданно повисло в воздухе.
Несмотря на приглушенный голос дюка, Фриденсрайх открыл глаза и молниеносно извлек из-под подушки пистолет. Еще через мгновение он осознал, что на нем лежит чужое тело.
– Кровь Христова! – прошипел дюк. – Что ты творишь, черт веревочный?
– Тысяча гидр! – подхватил маркграф удивленно, опуская оружие. – Что она здесь делает?
– Они, – дюк перевел взгляд на коврик.
– Этого еще не хватало, – прошептал Фриденсрайх, освобождаясь от опутавших его объятий и свешиваясь с кровати.
– Тебе их подсунула баронесса, или дело в том, что ты не утратил еще своих чар? – несколько успокоившись, спросил дюк.
– Черт его знает, – ответил Фриденсрайх. – Оба варианта не из лучших.
– Дай мне слово, что ты не воспользовался ни одним из них.
– Клянусь Богом, я не знал, что они здесь. Мне льстит, что ты считаешь меня все еще способным воспользоваться женщиной.
Дюк едва заметно помрачнел.
– Ты не способен?
– Я этого не говорил.
– Ты змий, Фрид.
– Разумнее было бы предположить, что у этих девчонок просто слишком давно не было отца. Эй… как тебя… – Фриденсрайх потряс девочку за плечо.
– Нибелунга, – подсказал дюк.
– Нибелунга, – чуть громче позвал Фриденсрайх, – просыпайся!
Нибелунга сладко потянулась, полусонно забормотала и снова предприняла попытку прижаться к маркграфу.
– Нет, нет, просыпайся поскорее! – отстранил он ее как можно дальше от себя.
Внучка баронессы проснулась. Окинула осмысленным взглядом комнату и ничуть не смутилась, даже присутствием дюка. Мечтательно улыбнулась. Потерла помятую щеку. Поправила сбившиеся волосы.
– Доброе утро, господа, – торжественно произнесла Нибелунга. – Теперь я законная невеста маркграфа фон Таузендвассера.
– Кара небесная! – снова выругался дюк. – Исчезни из этой комнаты сейчас же, девчонка, и мы забудем о том, что ты здесь когда-либо бывала.
– И не подумаю, – заявила Нибелунга. – Я хочу выйти замуж за его светлость.
Жених подавил смешок, а внучка продолжила, как ни в чем не бывало:
– Мы провели ночь наедине, а это значит, что теперь его сиятельство обязан взять меня в жены.
– Зачем я тебе? – Улыбнулся Фриденсрайх почти ласково. – У тебя вся юность впереди, а я больной человек. Не стоит тратить молодость на калеку.
– Замолчи, Фрид! – вскипел дюк, не сомневаясь, что слова друга и соратника не возымеют на Нибелунгу отрезвляющего действия, а совсем наоборот.
– Я буду вам сиделкой! – истово вскричала внучка баронессы. – Я посвящу вам всю свою жизнь!
– Вы провели ночь не наедине, слава Богу, – юк предъявил сонную правнучку взору Нибелунги. – Твоя племянница провела ночь вместе с вами.
– Калевала! – Нибелунга вскочила с кровати. – Что ты здесь делаешь, маленькая негодница?!
– Мне приснилось Кентерберийское привидение, – чуть не плача оправдывалась правнучка. – Я испугалась, и пришла к Фриду-Красавцу, чтобы мне спалось спокойнее. Он добрый и безобидный. Господин дюк страшный, а у Йерве была заперта дверь. Когда я была совсем маленькая, папа всегда защищал меня от ночных кошмаров. Почему папа умер?
Калевала разревелась. Фриденсрайх протянул ей носовой платок.
– Потому что все мужчины, когда-либо ступившие за порог этого дома, умирают! – в отчаянии произнесла Нибелунга. – Вам некого вызвать на дуэль, ваша светлость, чтобы смыл пятно с моей чести. Так что теперь я ваша.
– Бредни какие, – сказал Фриденсрайх. – Глупые предрассудки, давно себя изжившие. Уходи, Нибелунга. Я весьма польщен твоим благородным порывом, но мне нечего тебе дать.
– Дайте мне кольцо! – потребовала Нибелунга и вцепилась в руку Фриденсрайха. – Вот это, с лунным камнем, что на вашем мизинце.
– Оно досталось мне от прекрасной Гильдеборги. Я не собираюсь никому его отдавать, даже тебе, девушка с открытым сердцем.
– Обручитесь со мной, или я закричу, – заявила Нибелунга.
– Постой, милая, не надо кричать… – попытался Фриденсрайх предупредить исполнение угрозы.
Но дюк уже схватил бунтарку, перекинул через плечо, другой рукой поднял Калевалу и направился к дверям.
Нибелунга заорала что есть мочи. Калевала присоединилась к воплям. На крики прибежала ключница, перегородила дорогу дюку и тоже завопила. Через несколько мгновений все обитательницы особняка в халатах, накинутых поверх камиз, и в кружевных ночных чепцах стояли на пороге спальни Фриденсрайха ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассера. Пришлось дюку опустить девчонок на пол. Йерве проснулся, и тоже явился на шум, тщетно пытаясь разобраться в творившейся вокруг бессмысленной суете.
– Что здесь происходит? – вопросила баронесса, растолкав толпящихся в дверях наследниц. – О, святые угодники! Нибелунга, Калевала! В спальне у мужчины?!
– Ах! – только и смогла произнести мать Нибелунги и бабушка Калевалы, старшая дочь баронессы, напрасно искавшая взглядом поддержки в лице дюка.
– Эдда! – обрушила свой гнев баронесса на дочь. – Ты воспитала распутницу! Развратницу!
– Ох! – потеряв дар речи, стискивала руки у груди Эдда.
– А ты, Беовульфа! – баронесса обернулась к молодой матери Калевалы, старшей дочери Эдды. – Что ты за мать, если твоей малолетней девке не спится по ночам в своей собственной постели? Какое поколение воспитала ты, Эдда? Твоя дочь набралась шальных мыслей от этой волочайки Джоконды, а ты ни словом, ни жестом не препятствовала пагубному влиянию.
– Вы и сами хороши, бабушка! – вступилась Нибелунга за родственниц. – Все мы слышали, что готовы были вы поставить на карту ради ночи с Фридом-Красавцем!
При этих словах дюк с непередаваемым изумлением, тут же сменившимся на не более описуемое отвращение, посмотрел на баронессу, затем на Фриденсрайха, а потом сплюнул три раза через левое плечо.
– Я выхожу замуж за его светлость, – заявила Нибелунга. – Ибо моя честь запятнана, я испорченный товар, и ни один уважающий себя дворянин теперь не сделает меня своей женой. Вы все мои свидетели.
– Ваша светлость, вы подкупом и обманом заставили Нибелунгу прийти к вам ночью, соблазнили и совратили ее? – с возмущением спросила баронесса.
Фриденсрайх молчал.
– Неудивительно, что вы позарились на несмышленое дитя, – огрызнулась старуха. – Но даже я могу вас понять, ведь вы шестнадцать лет не знали женщины. Разве что ваша кухарка…
– Прекратите! – вдруг вмешался Йерве. – Как вы смеете?
– Я не дитя! – воскликнула оскорбленная Нибелунга. – И никто меня сюда не звал. Я сама пришла. По собственной воле.
Трудно сказать, написалось ли в тот момент на сморщенном лице баронессы разочарование, облегчение или очередное злорадство, а может, то была смесь из всех этих чувств.
– Ты в самом деле испорченная девка, Нибелунга, – уничижительно сказала баронесса, – но как бы там ни было, справедливость и правосудие на твоей стороне. Не так ли, ваша милость?
Дюк не произнес ни слова, только желваки судорожно играли на резко очерченных скулах.
– Дюк Кейзегал VIII из рода Уршеоло, сеньор Асседо и окрестностей, а также острова Грюневальда, что на Черном море, хозяин стольного града Нойе-Асседо, – торжественно провозгласила баронесса, поплотнее запахиваясь в шаль. – Сир, я обращаюсь к вам как высшей судебной инстанции. Рассудите нас по справедливости.
Достала из прикроватной тумбочки Священное Писание, плюнула три раза на ладонь, приложила к переплету. Неопровержимый жест.
– Я и пальцем не тронул вашу внучку, – заговорил наконец Фриденсрайх. – К тому же с некоторых пор в опочивальне пребывала Калевала, так что вряд ли мы с Нибелунгой долго оставались наедине. Дорогая баронесса, никто, кроме нас, не осведомлен о том, что произошло. Запретите своим наследницам говорить. Клянусь кровью Христовой, мы тоже забудем о дурацком инциденте, и чести вашей внучки ничего не будет грозить. Она обретет ее заново, как платье снову.
– Сударь, – с подчеркнутым презрением произнесла баронесса, – как свойственно вам полагать, что честь является достоянием молвы, а не внутренним сокровищем.
– Не смейте оскорблять достоинство моего кровного отца, баронесса фон Гезундхайт, – снова вмешался Йерве. – Я не позволю.
– Ты вызовешь меня на поединок, Йерве из Асседо? – баронесса разразилась каркающим хохотом. – В этом доме нет мужчин, и у Нибелунги нет защитника, который мог бы отбелить ее достоинство, пролив кровь, свою или чужую. Закон есть закон.
– Дело в том, – нарушил молчание дюк очень тихим, и поэтому особенно страшным голосом, – что баронесса и теперь разносит вести по округе, быстрее императорской почты. Она обладает весьма действенными методами этого полезного ремесла. Мы сохраним тайну, а она – нет. Ничего не изменилось за шестнадцать лет.
– Закон есть закон, – повторила баронесса, пропустив мимо ушей оскорбительные фразы. – Вершите суд, ваша милость.
И протянула дюку Библию.
– Не было на свете закона, глупее этого, – сказал Фриденсрайх. – Давно пора тебе, Кейзегал, переписать правила этой глуши.
– Не я их написал, не мне их переписывать, – ответил дюк, вынужденно принимая Священное Писание из рук баронессы. – Каждому мужчине в Асседо и окрестностях следует знать, что, оставаясь на ночлег в доме, где есть незамужние женщины и нет мужчин, способных на поединок, ему необходимо запирать дверь на засов. Где ты потерял голову, Фрид? Я слишком поздно вспомнил, что у тебя не было ее никогда. За это прошу меня простить. Меньше всего на свете я желаю еще один раз осудить тебя, но старая карга права: закон есть закон.
Тут подала голос маленькая Калевала.
– Я пришла сюда до Нибелунги. Они никогда не были одни.
– Уймись, дуреха, – каркнула баронесса. – Ты малолетний свидетель. Я точно помню, что где-то было упоминание о том, что показания девочки младше двенадцати лет и мальчика младше тринадцати не рассматриваются судом.
– Бредни какие, – сказал Фриденсрайх. – Вы это только что выдумали.
– Баронесса права, – пробормотал Йерве, опуская голову. – В восьмом томе «Сносок» Клавдия Дотошного, одиннадцатого настоятеля Свято-Троицкого монастыря, канонизированного семь столетий назад, святого покровителя прибрежной провинции Намил, так и сказано: показания малолетнего свидетеля не рассматриваются в суде.
– О, господи, мальчик! – стукнул дюк кулаком по Библии. – Зачем ты учил латынь?
– «Сноски» писаны на эллинском языке, – вздохнул Йерве.
– Вот! – подняла к потолку указательный палец хозяйка дома.
– Однако, господа, – продолжил Йерве, выступая вперед, – не все столь однозначно. Если найдется Нибелунге названный защитник, маркграф волен скрестить с ним оружие.
– Я не стану искать ей защитника, – поспешно заявила баронесса.
– Сир, – пролепетала старшая Эдда, обращаясь к дюку. – Быть может, вы будете готовы защитить честь моей дочери?
– Судья не может быть одновременно и защитником. Не так ли, Йерве? – с надеждой спросил дюк.
– Не может, – ответил юноша.
– Может ли женщина быть защитником? – вдруг спросила Беовульфа, сестра Нибелунги.
– Не нужны мне никакие защитники! – вскричала Нибелунга. – Я хочу выйти замуж за маркграфа!
– Женщина может выступить защитником, – ответил Йерве. – Но только в том случае, если удалится после поединка в монастырь и примет постриг.
– Невероятно, – заметил Фриденсрайх. – Где ты это вычитал, юноша?
Йерве собрался было рассказывать про третий том «Адских искуплений» святого Иеронима из Босха, но дюк пресек его нравоучительные намерения.
– Ты станешь драться с женщиной, Фрид-Красавец?
– Мне не привыкать, – усмехнулся маркграф. – Сударыня, вы готовы воевать со мной, а затем принести монашеские обеты?
– Готова, – ответила самоотверженная Беовульфа. – Все лучше, чем отдавать юную девушку сломанному человеку. Простите меня, матушка, но вы перешли все границы дозволенного. Да и разве этот дом хоть чем-нибудь отличается от монастыря?
– Я не стану с ней драться, – сказал Фриденсрайх. – Жаль убивать такую женщину.
– Что же ты предлагаешь? – спросил дюк.
– Юноша, – обратился маркграф к Йерве, – не готов ли ты вступиться за честь Нибелунги?
Йерве показалось, что он перестал понимать не только увиденное, но и услышанное.
– Что вы сказали, сударь?
– Я сказал, что с радостью позволю тебе завершить недоделанное и убить меня окончательно. Надеюсь, ты уже понял, что кроме несчастий, тебе нечего от меня ожидать. Боюсь, что и мне от тебя тоже. Давай же покажем Року, что мы сильнее его, и проявим, наконец, свободу воли.
– Фриденсрайх фон Таузендвассер! – загремел дюк, стуча Библией по столбику кровати. – Я приказываю вам молчать! Давно следовало пресечь этот фарс. Хоть я и не сведущ в крючкотворстве, подобно Йерве, все же помню, что из таких ситуаций существует еще один выход, который очевиден каждому, кто еще способен мыслить трезво. Если найдется другой жених для Нибелунги, все остальное превращается в бессмыслицу.
– Я готов взять ее в жены, – провозгласил Йерве не задумываясь, назло Року и всем отцам.
– Нет, – произнес дюк так, что стены задрожали. – Она выйдет за Гильдегарда.
– Что? – переспросил Йерве.
– Давно пора было их обручить. Тот, кто нарушает священную клятву молчания, навеки повязан узами с тем, с кем совершил преступление.
– Сударь! – вскричал Йерве. – Речь идет о вашем родном сыне!
– Мой сын нарушил клятву молчания. Не мне его прощать.
Сказал, сплюнул три раза на Библию, прижал переплет ко лбу и вернул книгу баронессе. Неотменимый жест.
– Опомнись, Кейзегал Безрассудный, – вмешался Фриденсрайх. – Молодости присущи ошибки. Кто из нас их не совершал? Черт вас всех забери, да я возьму эту Нибелунгу в жены, раз она так к этому стремится. Мне не осталось, о чем сожалеть.