СемьЯ

– Да, кувшинок. Сплаваешь?

– Там же трава… и тина… – он замялся. Ему стало страшно: брат ненавидел плавать там, где росли колючие водоросли. Ему всегда казалось, что это ногти утопленников царапают его за ступни.

Да и в траве так легко запутаться…

– Слабо? – подначила Саша. Глупо, но сработало: по его щекам поползли рваные пятна.

– Нет! Вот еще.

Но он боялся. Страх мелькал в черных зрачках, которые на миг стали матовыми. Но всего на миг – и вот в них уже отразились солнечные блики, а брат кисло улыбнулся, будто ничего и не было.

– Нельзя же купаться, а? – сказал он, прищурившись. – А там кусты. И трава… под водой. Там, значит, можно?

– Можно, потому что мне нужны кувшинки. Сплаваешь за цветами, заодно и искупаешься. Идет?

– Идет.

Он встал, полный решимости, только руки едва заметно дрогнули. Плавал братец так себе – научился тем летом, когда папа часами стоял с ним в воде, осторожно укладывал на живот, придерживая, и показывал, как стоит выбрасывать вперед руки. Брызги, хохот и синие от холода губы – Саша плавала вокруг них и злилась.

Ее никто не учил плавать. Она всему научилась сама.

– Хорошо тебе поплавать, Валь.

Крикнула она ему в спину.

И он ушел.

Солнечный свет выжигал на раскаленном песке узоры, и Валька подпрыгивал, босой, мчался к реке со всех ног. Саша проследила за его худой фигурой, улыбаясь.

Улыбаясь…

Она легла на полотенце, прикрыла глаза. На пляже собралась куча людей: кто-то пил остуженное в реке пиво, кто-то лениво дремал на песке, кто-то выкапывал рвы у берега. Кто-то купался. Пляж до краев был забит отдыхающими, выходные ведь. Малышня визжала и брызгалась на мелководье, взрослые дядечки гребли до противоположного берега, полнотелые женщины лежали на поверхности воды, сонно поводя руками.

Кувшинки далеко, Саша прекрасно знала это. Но Валька упертый.

Раз сказал, то доплывет.

Она лениво смотрела, как муравьи у самых ее ресниц тянули по покрывалу толстый черешок. До осени еще далеко, высохших листьев на земле почти не осталось. А муравьи нашли завалявшуюся сухую веточку и тащат ее, трудяги.

Во всем мире сейчас не было дела интереснее, чем копошащиеся муравьи. Над головой шумела ива. Визжал какой-то карапуз в оранжевом жилете. Рядом с ним хохотала бледная мамочка с тугим барабаном живота.

Так легко было сделать вид, что все нормально.

Лишь на мгновение Саше показалось, что по ее ногам проползла сырая лиана водорослей – впилась мелкими колючками в кожу, норовя утянуть на дно. Нет – это всего лишь мошкара.

Муравьи давно утащили черешок.

Саша улыбалась.

Она ведь слышала. Может, и не слышала, конечно, но ничего не могло ее переубедить. Он вскрикнул. Наверное, все-таки запутался в водорослях.

Саша представила, как Валя вынырнул, обмотанный черно-зеленой травой, и позвал:

– Саш!..

А потом забулькал, и вот это бульканье она бы точно не услышала. Вокруг ульем гудел пляж: шкворчащее на углях мясо, плеск воды, глухие удары по волейбольному мячу. Саша зажмурилась и расслабилась – она лежит в тени, загорелая и счастливая.

Все хорошо.

И только вскрик, после которого осталось лишь бульканье, никак не шел из головы. Так перед сном она представляла, что получила миллиард долларов и теперь может всю жизнь путешествовать. Так мечтала о любви и букетах тюльпанов.

Так представляла и то, как исчезнет ее родной брат.

Она ждала. Ждала, когда он прибежит, всклокоченный и мокрый, стряхнет капли тинистой воды ей на спину, швырнет цветок – не кувшинку, а кубышку, – и закричит во весь голос:

– Капец там травы!

А она скривится, как барыня, и примется нюхать сладкую кувшинку. Выдыхать с облегчением – так, чтобы он не заметил. Рявкать:

– Закутайся в полотенце! Заболеешь – мама нас двоих убьет. И сушись живо, пока они не приехали…

Брата все не было.

Саша ворочалась на полотенце, не открывая глаз. Ей же только послышался приглушенный крик, точно послышался. Тут слишком громко: никто и звука бы не разобрал, даже если б Валя и вправду выкрикивал ее имя. Бред!

И когда хмурая Саша встала, стряхивая с тела колючие песчинки, намереваясь найти Вальку и уши ему надрать, только в этот момент его нашли.

Она стояла под раскидистой ивой, в тени голубовато-зеленой листвы, и видела, как брата волокут из воды, бледного и обмякшего.

Кричали люди. Любопытные карапузы выкручивались из материнских рук, пока детвору уносили прочь от воды. Люди встали полукругом, загалдели и спинами закрыли Валю от Саши.

И вот тогда она побежала.

Валька обмотался травой – он попросту запутался в водорослях. Запаниковал, наверное. Начал биться, рваться, ослабел. Захлебнулся. Какой-то мужчина с синей татуировкой во всю спину делал Вальке искусственное дыхание, бил его по костлявой груди, переворачивал на бок.

Ничего не помогало.

Вызвали скорую. Рядом причитали незнакомые женщины. Кто-то набросил на осевшую Сашу влажное полотенце.

А потом приехали родители.

Саша твердила себе, что не виновата. Это шутка была – она-то думала, что брат испугается и повернет обратно, нужны ему кувшинки эти…

Нет. Кубышки. Правильно говорить кубышки.

Она не хотела ему вредить. Не хотела, чтобы он утонул. Да, завидовала, что родители любят его больше, да, они с Валькой дрались и ссорились – ну с кем не бывает! Она не хотела. Она никогда бы так не сделала.

Но где-то в глубине Саша всегда боялась, что хотела. Именно этого и хотела.

Это же она и сделала.

Родителям Саша сказала, что брат попросил помочить ноги – она разрешила, но постоянно следила, чтобы он не уходил на глубину. А потом отвлеклась – в нее швырнули волейбольным мячом, она побежала за ним в кусты. Отыскала мячик среди камышовых толстых стеблей, бросила обратно. Посмотрела на Вальку – а его и нет. Побежала искать.

А он уплыл к кустам. Видимо, чтобы сестра из реки не вытащила.

И утонул.

Родители поверили – зачем ей врать?

Но Саша всегда знала, что виновата.

Она убила Вальку.

Она.

Все жалели Сашу, и это было невыносимее всего. «Ой, это же Сашенька, у них в семье страшное горе, мальчишка утонул, совсем еще ребенок». Они квохтали вокруг, пока одноклассники косились на Сашу, как на прокаженную, словно бы смерть была заразной. Родители вообще ничего с Сашей не обсуждали – будто если сделать вид, что все нормально, то ей будет легче.

Нет. Не легче.

Иногда хотелось сознаться. Рассказать хоть кому-нибудь, вырвать из души прикипевшую пробку, и чтобы слова сами собой хлынули наружу, разъедающие, словно кислота. Поделиться, только бы этот кто-то выслушал, положил ладонь ей на плечо и сказал, обязательно сказал:

– Ты не виновата, Саша.

Не виновата… Вот бы и самой поверить в это хоть на мгновение.

Ночами она плакала, уткнувшись лицом в подушку. Мать не приходила – наверняка слышала всхлипы, но не шла. Надеялась, что Саша сама справится со своим горем, не желала объединять две их отдельные трагедии в одну общую боль. Мать, потерявшая сына.

И девочка, убившая брата.

А ведь Саша ждала, что мать появится на пороге комнаты. Каждый раз ждала и надеялась. Мать подойдет, просто обнимет, молча, совсем без слов. Посидит рядом.

Но рядом были лишь куклы.

Среди вазочек и бокалов, заставленных высохшими букетами, то тут, то там сидели куклы – мать раньше думала, что Саше очень нравится в них играть. Саша же не испытывала к игрушкам особой любви, рассаживала их на полках и книжном шкафу да забывала, лишь иногда, сдавшись под мамиными упреками, стряхивала с кудрей комковатую пыль.

Только одна кукла была Сашиной любимой – Маруся в кремовом платье с оборками, в лакированных туфельках. Маруся всегда сидела чистенькой, потому что Саша вечно таскала ее с собой по дому, даже когда стала взрослой и пошла в первый класс. Только понимающая Маруся знала все Сашины секреты и бережно хранила их в своем пластмассовом тельце.

Саша не помнила, когда она решила, что Маруся все знает. Может, ночами, когда от переживаний поднималась температура, и Саша металась в бреду по влажным простыням, шепотом вымаливая у брата прощения. Может, когда плакала, ненавидя себя за его смерть.

Но Маруся всегда глядела так, будто знает.

И осуждает за это.

Очередной ночью, когда луна склонилась прямо над их домом, отражаясь в нарисованных кукольных глазах, Саша не выдержала. Она долго лежала, глядя в кукольное личико, и шептала:

– Что, ненавидишь, да? Я сама себя ненавижу, ты не одна здесь такая.

Мать ворочалась в соседней комнате, шумно дышала, и Саше хотелось на нее заорать. Нельзя. Матери еще тяжелее, она ведь очень сильно любила Валю.

А еще эта чертова кукла…

Озлобившись, Саша слезла с кровати, прошлепала босая в зал. Если бы только папа остался с ними, если бы только не ушел с чемоданом, она бы попробовала рассказать… Гулкая коробка, в которой перекатывались катушки с нитками, словно добыча в китовом брюхе, показалась обжигающе холодной. Саша вцепилась в нее до боли в пальцах.

Включила в своей комнате ночник. Достала черный моток, оторвала нитку подлиннее, выбрала самую толстую иглу. А потом пошла за Марусей.

Утро встретило солнечным светом – Саша ненавидела такую погоду. Уж лучше бы небо затянуло белесой хмарью, чтобы все подходило друг к другу, как кусочки пазла: и на душе паршиво, и на улице ветер рвет листву с худых деревьев. Но нет – негреющие лучи ползли по полу, щекотали Сашины веки.

Только теперь уже никто не смотрел на нее с осуждением.

Мать, заглянувшая в Сашину комнату, первым делом напоролась взглядом на куклу. Годами не обращала на нее внимания, а тут окаменела, поджала губы, заметив наглухо сшитые черной ниткой глаза. Спросила сухо:

– Это еще что за дрянь?..

Саша молчала, отвернувшись к стене. Колупала ногтями обои.

Мать глубоко вдохнула, будто в комнате разом кончился кислород. Подошла поближе, коснулась куклы рукой. Саша прислушалась.

– Саш?!

Молчание.

– К черту, – кажется, мать поперхнулась слезами. Опять будет реветь, пить валерьянку и корвалол, а потом ляжет спать и пролежит до вечера, словно мертвая. А пока мать подхватила куклу, подошла к окну и…

Глухо скрипнула створка. Саша чуть повернулась, следя за каждым движением. Мать, замахнувшись, вышвырнула куклу на улицу, будто бы поспорив, кто дальше сможет докинуть камень до речной глади.

Прекрасная Маруся в кремовом платье ничего не заметила, ведь ее глаза этой ночью Саша крепко-накрепко сшила нитками.

Только бы кукла не смотрела с осуждением.

– Собирайся в школу, – коротко распорядилась мать, вытирая слезы. Ушла на кухню, загремела стаканами.

…Когда Саша вышла из дома с рюкзаком на плече, куклы на газоне больше не было.

* * *

Саша долго брела по залитому светом тоннелю, до боли стискивая Валину руку – девочка семенила следом, все такая же чумазая и молчаливая. Именно она и вывела их в нужный тоннель: сразу сказала, что помнит дорогу, и Саша ей поверила.

Валюшка не подвела. Здесь, в царстве из бледных стен и гудящих ламп, за каждым поворотом Саша боялась увидеть обезображенное тело, но Милы нигде не было. Может, она и вправду живая?..

Поверить в ее смерть никак не получалось.

Порой Саше чудилось, что она все придумала. Не было бродяг, не было химеры – только бесконечные пустые тоннели, заполненные газом или еще какой-то дрянью, от которой мерещится неизвестно что. Да, Саша нашла маленькую девочку там, в самом начале. Но вот остальное…

Она уже не знала, во что верить. В голове, в каше из мыслей и обрывков чувств, она нашарила совсем немного – теплые Юорины объятия и хриплый шепот умирающей Милы. Вот и все.

Когда впереди появились смазанные силуэты, Саша не обратила на них внимания, подумав, что это лишь очередной мираж. Главное не останавливаться. Она едва ползла вперед – распухшая нога онемела, превратилась в бесполезный кусок мяса, и теперь Саша едва чувствовала, как наступает на нее, а поэтому то и дело заваливалась в сторону, опираясь больным плечом на бетонную стену.

Появились надписи. Кто-то разрисовал все вокруг, исчертил маркером и расписал масляной краской. Символы и буквы вперемешку – не разобрать. Саша всхлипывала, но не вытирала слезы.

Она просто не могла отпустить Валину ладошку.

Первым их заметил Егор – обернулся, едва различимый вдали, кажется, даже сказал что-то. Потом крикнул.

–..ша! – донеслось до нее.

Бродяги повернулись. Присмотрелись, наверное.

А потом бросились со всех ног.

Первым добежал Юра – подхватил Сашу, и она повалилась на него, благодарная, что наконец-то может выдохнуть. Валюшку из руки выдернула Женя – уселась прямо на пол, обхватила девочку руками, пряча ото всех, и принялась целовать в щеки. Целовала, целовала, целовала…

Егор, подлетевший следом, поддержал Сашу с другой стороны, едва касаясь сломанного предплечья.

– Что? Что такое?.. – беспрерывно спрашивал Юра, внимательно глядя в Сашины глаза.

Слезы текли по ее щекам, щипали кожу.

– Я… своего брата убила… – неразличимо пробормотала она. Лицо дернулось, скривилось. Саша попросту не знала, что ей делать, когда рассказываешь о таком. Как объяснять, как смотреть им в глаза, когда…

Юра кивнул, будто и не удивившись даже. Она думала, что он или отшатнется, или удивится, или скажет хоть что-нибудь, но Юра просто держал ее под руку, будто все было в порядке.

Но все не было в порядке.

А потом Саше показалось, что кто-то выключил свет.

Наверное, бродяги куда-то шли – Юра с Егором волокли на себе Сашу, едва переставляющую ноги. Женя несла Валюшку на руках, и Саше хотелось сказать, чтобы Женя следила за девочкой, не потеряла ее в суматохе, но слова никак не находились в опустевшей голове, и поэтому Саша молчала.

Ей казалось, что все бессмысленно.

Они шли как в тумане: потолок становился все ниже и ниже, с него падали жирные капли, пахнущие уксусом, лампы над головой вырастали, словно из грибниц, били в глаза ярким светом, а сбоку то и дело вырисовывались круглые лазы с лентами холодного сквозняка. Валюшка что-то шепотом рассказывала Жене.

Главное – идти.

Шаг. Другой.

Еще шаг.

Будто если остановишься, то мир перестанет существовать.

Саша чуть оклемалась только в узком тоннеле у кирпичной кладки, где из-под каждого камня тянуло затхлостью – бетонный раствор крошился, и Саша, прислонившись лбом к стене, выковыривала ногтями мелкие камешки. Юра подошел к ней, присел рядом, протянул металлическую кружку:

– Пей, – попросил он, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– Что это? – безучастно спросила Саша.

– Просто вода. Чай вскипятить не получится – тут вообще ничего нельзя, это тупик. Ловушка. И сидеть тут долго тоже нельзя, так что…

– Знаю, – сказала Саша, принимая кружку из его рук. – Спасибо. Но ты ведь говорил, что я умру, если пойду за Валей. А я выжила. И Валюшку спасла. Опять ошибся?

– Не совсем, – он едва заметно улыбнулся. Улыбнулся доверчиво и искренне, так, что Саше пришлось очумело встряхнуть головой и оглядеться по сторонам.

Слезы давно высохли, но распухший от рыданий нос все еще не мог дышать. Валюшка в углу складывала пирамидку из осыпавшихся кусков кирпича, а Женя, сидящая рядом, в молчании смотрела на девочку, словно на чудо. Егор, стоящий чуть поодаль, внимательно вслушивался в утробный гул тоннеля.

Тут они легкая жертва. Но им нужен отдых.

– Почему вы не пошли со мной? – тихо спросила Саша. – Почему… остались?

– Потому что это был твой выбор, только твой, и мы не смогли бы ни помочь, ни помешать. Не спрашивай меня ни о чем, я все равно не смогу рассказать. Пока. Но я был уверен, что ты не справишься. Вернешься, смиришься. Я тебя недооценил. Но ты сильная, Саш. Ты справилась.

– Что за бред?.. – Саша, едва пригубив холодную воду с химическим привкусом, поперхнулась. – Что тут вообще творится, а? Какой мой выбор? Это же ваша Валя. Как ты можешь…

– Спокойно, – он осторожно провел рукой по ее плечу, и возмущаться сразу расхотелось. – Это трудно принять, но мы уже почти пришли. Потерпи еще немного.

– Сколько осталось? – Саша зажмурила глаза. Ей не хотелось расспрашивать Юру обо всех этих странностях – просто не хотелось, да и не расскажет он ничего. Она до смерти устала от этого: одинаковых тоннелей, страха и витиеватых слов.

Скорее бы выбраться отсюда, и уже там, под высоким небом, она подумает обо всем, что царит в подземельях. Но сейчас ей надо поберечь силы.

– Несколько часов осталось, – Юра пожал плечами и спросил: – Ты что-то говорила о брате?..

Саша сгорбилась. Отдала пустую кружку.

– Если не хочешь, то можешь не…

– Но я хочу, – она вскинула глаза. – Хочу говорить. Я… никогда об этом не говорила. Ни с кем.

– Так кто же сможет выслушать тебя лучше, чем незнакомец в канализации, которую ты вот-вот покинешь навсегда? – спросил он, и Саша кивнула. Набрала полные легкие воздуха.

– У меня был брат. Валя. Валентин…

– Ого.

– Да. Он погиб, когда был еще мальчишкой… Утонул на городском пляже. Выходной, все на речке, никто не заметил… Его слишком поздно вытащили, и он успел нахлебаться воды. Родители… В общем, развелись почти через год. Мама винила всех подряд. Всех, кроме меня. Но только я и была виновата.

Юра кивнул. Он не лез с расспросами, он вообще ничего не говорил, только внимательно слушал, глядя в Сашино измученное лицо.

– Я Валю не любила, – короткая болезненная усмешка. – Ревновала, конечно, к родителям. Все старшие всегда ревнуют. Мы и дрались с ним постоянно. Мама говорила, что мы всю жизнь будем связаны с братом, будем любить друг друга, помогать… Но все было не так, совсем. И я… не помогла ему, когда он тонул.

– Это не твоя вина, – покачал головой Юра.

Саша потерла лицо ладонью.

– Ты прав. Это не моя вина. Моя вина в том, что я даже сейчас не могу рассказать тебе честно. Я не просто не помогла ему, Юр. Я сама отправила его в речку. В кусты, в заросли водорослей, чтобы он принес мне кув… кубышку, цветок такой, желтый. Родители запрещали ему плавать без присмотра, а я специально… специально!.. его отправила, зная, что он…

Саша замолчала. Егор и Женя прислушивались к их разговору, делая вид, что им совершенно неинтересны все эти драмы.

Вдох. Выдох.

– Я поздно поняла, что это по-настоящему. Бросилась к воде, а его уже… Вытащили. Его вытащили, и он был мертвым. А потом мама… и папа… И они не справились с этим, разошлись. У папы даже была другая женщина. Недолго. А мама… Поэтому мама меня и опекает. Я думала, что она меня ненавидит, только бы контролировать всю мою жизнь, а она ведь боялась просто потерять еще и меня. Боже… Я только сейчас поняла, почему она это делает.

– Знаю, – он чуть кивнул. И Саша не усомнилась даже, что он и вправду понимает.

– Я убила Валю. Он был нормальным, обычный ребенок, ничего ужасного, просто я слишком сильно ревновала его к родителям. И теперь… Теперь это моя вина. Мой крест.

– Думаешь? – спросил Юра и снова чуть провел пальцами по ее плечу. – Ты правильно сделала, что рассказала – не мне даже, а себе. Честно и искренне. А еще тут ты нашла нашу Валюшку, и это…

– Ребят, – проскрежетал Егор. – Мне неудобно вас прерывать, но…

Саша поежилась. Егор ведь немой, как он может «научиться» говорить? Да, у него тихий и невнятный голос, словно он съедает половину звуков. Да, порой он говорит, как слабослышащий, но он ведь говорит! Это невозможно.

Что, черт возьми, вообще творится в этих тоннелях?

– Я слышу Костин голос, – сказал Егор, и все остальные мысли в их головах просто перестали существовать.

Юра в один миг сорвался с места, добежал до Егора и замер, вслушиваясь в тишину. Все фонарики погасли, все разговоры стихли, каждый из осиротевших бродяг молился, чтобы это была не химера.

Только бы не химера…

А потом Юра, просветлев, позвал:

– Костя! Мы здесь!

Костя.

– Юр?.. – это же его голос, удивленный до невозможности. Наверное, Костя тоже отчаялся найти их.

– Ты точно уверен, что это он? – шепнула Женя. Она, поднявшись, уже держала Валю на руках, готовая броситься отсюда со всех ног. Саша тоже подобралась на всякий случай.

– Уверен, – кивнул Юра и снова позвал в пустоту тоннелей: – Иди сюда!

Появившийся перед ними Костя выглядел так, будто прошло не несколько часов, а как минимум несколько лет. Лицо его похудело и осунулось, глаза почернели, а щеки покрылись грязевыми наростами. Изорванная одежда болталась на Косте, словно на скелете.

Но он улыбался. Прежняя его улыбка, неунывающая и полная оптимизма, снова была с ними.

– Ребята, вы! – воскликнул Костя, и всё: опасности, страхи и химеры – растворилось слабой дымкой. – Я не верю…

Он хлопнул Егора по плечу. Крепко обнял Юру, поцеловал Женю в щеку и взъерошил грязные Валины кудри. Повернулся к Саше:

– Александра, – торжественно произнес он. – Хоть это и полнейшее свинство, но я рад, что ты все еще здесь, а не дома.

– Неужели и с тобой все в порядке… – рассмеялась Саша, позволяя себя обнять. От Кости пахло грязью и землей, он был худым, но он оставался самим собой, и все остальное для Саши теперь не имело значения. – Просто чудо какое-то, и не верится даже…

Юрины глаза настороженно блеснули в полутьме.

– Ты молодец. Все делаешь правильно, – прошептал Костя ей на ухо, и Саша застыла.

Что?.. Почему он так сказал?

Но Костя не дал времени подумать:

– Я… – пробормотал он, и улыбка стерлась с его потемневшего лица. – Я видел в тоннеле Милу. То, что от нее осталось. Я должен был быть с вами. Помогать, когда она уходила…

– Повер-рь мне, – Женя поудобнее перехватила Валюшку. – Я была там, и все бы отдала, чтоб этого не видеть. Это такое…

– Это хуже всего. Быть рядом, но бессильным помочь, – сказала Саша и прикусила язык.

В любой другой момент Женя не удержалась бы и выдала что-нибудь желчное, обидное. Но сейчас, искоса глянув на Сашу, Женя лишь покачала головой. Смолчала.

– Что, теперь вот так? – от удивления не выдержала теперь уже Саша.

– Если хочешь, могу ляпнуть чё-нибудь, – съязвила Женя. – А смысл?

– Ну и отлично, – перехватил бразды правления Костя, сам немало удивленный их мирной беседой. – Долго сидите?

– Нет. Еще немного можем передохнуть, – сказал Юра.

– Отлично. Тогда посидим немного и в путь. Господи, ребята, я думал, что уже никогда вас не найду…

– Ты сам-то в порядке? – спросила Саша и коснулась его руки. Костя кивнул, не глядя ей в глаза. Силы давно покинули их всех.

Из тени выступил Егор – сосредоточенный и нахмуренный, он расстегнул Милин рюкзак, который тащил вместе со своим, и вытряхнул вещи на пол. Посыпались Валюшкины одежки, какие-то тряпицы, разноцветные карандаши, кружки…

У них остался всего один рюкзак, Егора. Остальные вещи забыли в задымленной комнате.

Склонившись, Егор принялся за сортировку: большую часть он оставил на полу, а все самое нужное побросал в свой худой рюкзак. Валя захныкала в углу, и Женя сразу же бросилась к ней на помощь.

К Сашиным ногам скользнул листок – обычный серый лист бумаги, сложенный в несколько раз. Она подтянула его к себе, развернула.

Цветочная поляна. Вот ее неказистые цветы, вот красивые бутоны, которые рисовала Мила. Вот закорючки, выведенные синей ручкой.

Синие цветочки. Валюшкины.

Все в груди стиснуло, а к глазам подступила влага. Почему именно Мила? Почему она?.. Саша сунула сложенный лист в карман своих брюк. Оставить рисунок здесь, среди кучи всякого хлама, она бы не посмела.

Бродяги наспех перекусили – жирная тушенка, торопливо съеденная прямо из одной-единственной банки, что передавали по кругу. Мила даже с небес будто бы заботилась о бродягах. Саша, борющаяся с голодом, попила немного воды, хоть и той осталось совсем немного. Смирившись, Саша даже проглотила тушенки и едва протолкнула склизкий кусок в глотку, едва не проиграв бой с тошнотой.

Когда банку вылизали без малейшего страха порезать язык о зазубрины, Егор долго копался в своем рюкзаке, пытаясь найти что-то глубоко припрятанное.

И нашел. Два яблока – пожухлых и сморщенных, с подпорченными темными боками.

– Это что? – чуть не задохнувшись от восторга, спросила Валюшка.

– Яблоки, – Егор, казалось, каждый раз удивлялся своему голосу. – Я нашел их, когда мы вылазку делали в последний раз… На черный день лежали. Вот, по-моему, уже можно.

Валя робко потянулась к яблокам.

– Мытые? – озабоченно спросила Женя, будто бы теперь она стала матерью для девочки.

Саша рассмеялась. Каркающий, вымученный смех – так странно смеяться, когда Милы больше нет с ними. Бродяги в недоумении покосились на Сашу.

– Я просто… – она откашливалась смехом. – Вы вообще уже, да? Жень, ты посмотри на нее! Она вся черная, насквозь провоняла канализацией, лицо чумазое, пальцы вообще на угольки похожи… А ты про яблоки – мытые ли они?!