скачать книгу бесплатно
На универмаге зажглись зеленые буквы. Рябинин только теперь заметил, что на улицы вползла лиловая мгла: нежная и зыбкая, темная под арками домов и светлая перед его окнами. Он встал и посмотрел на часы – было десять. Только что было десять утра, а теперь стало десять вечера. В желудке ныла легкая боль, пока еще примериваясь. В него нужно что-то вылить, хотя бы стакан чаю. А в голову послать таблетку – она ныла тяжестью, которая распирала череп и постукивала в висках.
Он считал, что потерпевшие сказали правду. А почему? Надо допустить и обратное. В жизни человека случаются такие обстоятельства, о которых не расскажешь. Иногда люди скорее признавались в преступлении, чем в гадливом грешке, от которого краснели следователи. Может, и его командированные что-нибудь утаивают?
Например, познакомилась в самолете с молодым человеком и заехала к нему на часик. Или… Но тогда бы хоть одна из них призналась – не может быть лжи у ста процентов свидетелей. Почему же ста? Если мошенница обманула десятерых, а заявили двое, то будет двадцать процентов. И почему ложь? Возможно, командированные женщины какому-нибудь пикантному обстоятельству не придают значения, например знакомству с молодыми людьми, и теперь встречаются с этими ребятами и не хотят, чтобы их вызывали в прокуратуру. Но ведь эти ребята должны быть не ребятами, а одним лицом. Тогда придется допустить, что он летел и в том, и в другом самолете… Что он связан с ней, с той… Но эту версию Рябинин уже отверг. Да и вторая потерпевшая, Гущина, на легкомысленную особу не похожа.
В дверь несильно постучали. Рябинин вздрогнул, – стук разнесся в опустевшей прокуратуре, как в осенней даче.
– Да, – хрипло сказал он.
Вошла женщина лет двадцати с небольшим, и, только присмотревшись, можно было наскрести тридцать. Фигура худощавая, невысокая, очерченная мягкоженственной линией. Маленькое точеное личико с большими голубыми глазами, слегка раскосыми и насмешливыми. Волосы неожиданны, как откровение, – густая латунная коса через плечо на грудь.
– Мне нужно следователя Рябинина, – сказала она грудным голосом.
– Я и есть он, – ответил Рябинин хриплым басом, который вдруг прорезался, потому что во рту без еды и разговоров все пересохло.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказала женщина и без приглашения села к столу.
– Слушаю вас, – вздохнул Рябинин.
Она быстро взглянула на часики и виновато спросила:
– А удобно ли? Уже одиннадцать часов…
– Удобно, – буркнул он.
– Восемь лет назад, – с готовностью начала женщина, – я вышла замуж. Он меня любил, я его тоже. Мы поклялись всю жизнь прожить вместе и умереть в один день. Помните, как у Грина? Но случилось вот что: за восемь лет он ни дня, ни вечера не пробыл дома. Только ночует, да и то не всегда. Верите ли, у меня впечатление, что я пустила жильца с постоянной пропиской.
– Подождите, гражданка, – перебил Рябинин. – Он проводит время с другими женщинами?
– Нет, – уверенно ответила она.
– Пьет, играет в карты или ворует?
– Нет.
– Не бьет вас?
– Нет-нет.
– Тогда вы не туда пришли, – объяснил Рябинин. – Мы этим не занимаемся.
Ее удивление было прелестно. Она не понимала, как это может существовать организация, которая не занимается такими вопросами, как любовь. И Рябинин подумал, что ее муж – большой чудак: уходить от такой изумительной женщины. Скользнув взглядом по ее груди, которую она носила осторожно, словно боясь расплескать, он промямлил:
– Никто. Но я могу вам помочь… психологически.
– Большое спасибо, – с готовностью согласилась женщина, и чертовские зеленоватые огоньки забегали в ее глазах, а может, это бегала за окном реклама на универмаге.
– Чем же занимается ваш муж?
– Не знаю. Говорит, что работает.
– Видите, – назидательно сказал Рябинин. – Он же занят делом.
– А разве есть такое дело, ради которого можно забросить любимого человека? – наивнейшим тоном спросила она и даже губы не сомкнула.
Рябинин вскочил и дугой прошелся по кабинету. Маленькие, крепко сомкнутые ножки в кофейных тончайших чулках она поставила изящно-наклонно – чуть под стул, чуть рядом со стулом, как это могут делать только женщины: тогда их ножки начинают смотреться самостоятельно, сами по себе.
Рябинин подошел сзади и легонько провел рукой по ее плечу, косе и груди. Она не шевельнулась.
– Есть такие работы, которые засасывают, как пьянство, – сказал он.
– Неужели? – тихо удивилась она. – Какие же, например?
– Я не знаю, какая работа у вашего мужа… Ну вот, например, моя работа такая…
– А что – тяжело? – спросила женщина и тихо вздохнула.
– Очень, – признался он.
– Кого-нибудь не поймать?
– Не поймать, – ответил он, осторожно расплетая ей косу.
– Наверное, женщину? – предположила она.
– Да, женщину.
– А мужчине женщину никогда не поймать, – заверила она и повернула к нему лицо.
Теперь он увидел полуоткрытый рот сверху, увидел широко-раскосые потемневшие глаза, уже без зеленоватых обликов, грустноватые, как у обиженного ребенка. А всех обиженных в мире – и собак, и людей – вмещало рябининское сердце, как наша планета умещает на себе все народы, будь их три миллиарда или четыре.
Он наклонился и поцеловал ее в дрогнувший полуоткрытый рот.
– Ты сегодня ел? – спросила она, шурша ладонью по его небритой к ночи щеке.
– Ел. Нет, вроде бы не ел.
– Пойдем домой, – решительно заявила она и встала.
Они вышли на предночную улицу. Рябинин любил их, затихающие, отшумевшие, теплые городские улицы, с редкими прохожими, частыми парочками и красными деревьями в рекламном неоне. Было не светло, но и тьмы не было, хотя та вечерняя лиловая дымка теперь сгустилась и легла на город, как будто залила его тепловатым фиолетовым соком. Но где-то на горизонте светилось небо бледно-зеленой полосой, и оно будет там всю ночь светлеть и зеленеть прозрачным весенним льдом.
– Лида, – сказал Рябинин, – я день просидел в своей камере. Давай съездим за город, на свежий воздух, а?
– Завтра?
– Нет, сейчас.
– Да ведь ночь же! – удивилась она.
– На часик, а? Подышим, и обратно.
– Ты же есть хочешь, – неуверенно согласилась она.
С полчаса они топтались под доской с шашечками. Когда сели в машину, Лида вдруг засмеялась и прильнула к нему:
– Ну и сумасшедший! То домой не идет, а то гулять ночью придумает…
Рябинин промолчал. Может быть, он и был в эти дни сумасшедшим. В конце концов человек, захваченный до мозга костей идеей, – разве не сумасшедший? И разве страстная мысль не похожа на манию? Работать сутками без приказа, без сверхурочных, премиальных и благодарностей – не сумасшествие? Да и что такое «нормальный»? Человек, у которого все аптечно уравновешенно и на каждый минус есть свой плюс? Кто стоит на той самой золотой середине, которую любит обыватель и ненавидит Рябинин?
– Куда поедем? – спросил шофер.
– В аэропорт, – ответил Рябинин и пугливо глянул на жену.
Аэропорт не спал. На летном поле ревели реактивные самолеты, наверное прогревали моторы, но со стороны казалось, что изящно-могучие машины обессилели, не могут взлететь и только надрывно кричат, как раненые звери.
– Чувствуешь, тут ветерок, – сообщил Рябинин, – все-таки мы за городом.
С летного поля несло гарью. Лида взглянула на мужа. Он тут же перебил ее вопрос:
– Смотри, садится!
Самолет снижался, наплывал в темноте цветными огнями. Казалось, он сейчас покатится перед ними, но самолет куда-то нырнул за ангары, за темные силуэты хвостов, за лес самоходных трапов. Рябинин потащил Лиду к проходу, через который выпускали прилетевших.
Пассажиров сначала подвозили к стеклянному параллелепипеду – багажной. Но она стояла за проходом, практически на летном поле, и туда встречающих не пускали. При желании пройти можно: скажем, помочь вынести чемодан. Но там-то, в багажной, как узнать имена родителей, которых даже в паспорте нет. И в багажной Петельников уже посидел, изучив жизнь ее работников, как четырехправиловую арифметику. Багажная отпадала.
Рябинин повел жену в один зал ожидания, потом во второй, потом в третий… Они терпеливо перешагивали через ноги дремавших пассажиров. Но Кузнецова и Гущина сюда не заходили. И все-таки здесь преступница получала информацию.
– В четвертый зал пойдем? – спросила Лида.
Рябинин быстро глянул на жену: ни упрека, ни иронии, ни усталости.
– Пойдем в кафе, – предложил он.
Она пошла безропотно, будто у него в кабинете час назад ничем не возмущалась. Он знал, что Лида сейчас его безмолвно утешает, – она умела утешать молча, одним присутствием.
Они взяли крепкого чаю и горку сосисок – ему. Рябинин осматривал зал, механически жуя резиновую колбасу.
– Целлофан-то сними, – засмеялась Лида.
Кафе было огромное, современное и деловое, как и сам аэропорт. Здесь, видимо, не засиживались и не застаивались. И здесь пили только кофе и чай. Нет, это не то место, которое он искал. Рябинин даже перестал жевать – разве он искал какое-нибудь место? Он просто хотел побродить там, где, ему казалось, и произошла завязка. Бродил без плана, без логики, по воле интуиции и фантазии – авось поможет мысли.
– Сережа…
– А?
– Пока ее не поймаешь… ты не вернешься?
– Как? – не понял Рябинин. – Мы сейчас пойдем домой…
– Это ты свое тело повезешь домой… А сам будешь здесь или с той, которую вы ловите, – вздохнула она.
– Лида… – начал было Рябинин.
– Молчи, – приказала она. – Даю тебе три дня на поимку этой ужасной женщины.
– Три дня, – усмехнулся он. – Может, и трех месяцев не хватит.
– Зачем себя так настраиваешь? Вспомни, другие-то дела раскрывал. Да и не одно.
Другие дела раскрывал. Но те дела уже казались легкими, а последнее дело всегда самое трудное. Лида утешала его – теперь словами. Женщины-утешительницы… Мужчине нужна любовь, семья, дети, секс, обеды и все то, что связано у него с женщиной. Но каждому мужчине, даже самому сильному, а может быть, сильному мужчине тем более, нужна женщина-утешительница.
– Сережа, если ты будешь так переживать, то дай бог, если дотянешь до сорока лет, – сообщила Лида.
– А как же пенсия? – спросил он и увидел за столом двух инспекторов уголовного розыска, которые тоже ели по тарелке сосисок. Значит, ведомство Петельникова крутилось в аэропорту денно и нощно. Но вслепую здесь ничего не сделаешь, – тут нужно догадаться.
Рябинин вспомнил, как однажды они с Петельниковым искали преступника, о котором только знали, что номер его домашнего телефона кончается на цифру 89 – в шестизначном номере. Работа шла интересно и споро, а было ее немало. И раскрыли.
– Пойдем, Лидок, домой, – предложил Рябинин, оставляя недоеденные сосиски. – Тебе же завтра на работу.
– Завтра суббота, Сережа.
– Да?! – удивился он.
Что-то в его «да» она услышала еще, кроме простого «да». Лида рассмеялась почти весело, будто он сострил:
– Так сказал, словно страшней суббот ничего нет. Обещаю завтра тебя не держать.
– А мне как раз некуда идти. Я теперь могу работать дома – сидеть и мыслить.
– Чудесно. Будем вместе мыслить. А куда мы идем?
Он опять привел жену к воротам прибытия. Рябинина тянуло к ним, словно его подтаскивал туда один из тех могучих реактивных двигателей, которые стояли на самолетах. Увидит он этот проход с дежурным, и спустится на него озарение, наитие, откровение, хоть голос божий – вот что ему надо в аэропорту. Но оно даже не блеснуло, даже зарницы этого озарения не вспыхнуло.
От ворот прибытия вела широкая асфальтированная пешеходная дорожка, обсаженная молодыми липками – метров двести. Упиралась она в стоянки: справа такси, слева троллейбусы. Вот и весь путь потерпевших. Улетавший человек бродит по залам и кафе, а прилетевший сразу идет по этой аллейке к транспорту.
– Пошли, Лида, – вздохнул Рябинин.
Конечно, чтобы найти брод, приходится много оступаться. Известно, что путь к истине усеян не только открытиями. Ошибки – тоже путь к истине. Но только одни ошибки – разве это путь?
Домой они пришли в два часа. Кажется, не светилось ни одно окно. Но уже светилось небо, на котором луна казалась бледной и немного лишней. Рябинин выпил еще две чашки крепкого чаю и уставился на эту самую луну.
– Спать будешь? – осторожно спросила Лида.
– А как же, – бодро ответил Рябинин. – Чтобы завтра встать со свежей головой. Только постели мне в большой комнате, на диване, а? А то буду ворочаться, тебе мешать.
Лида усмехнулась. Она подошла и обвила тонкими руками его шею. Руки с улицы были прохладными, как стебли травы в лесной чаще. Она бы могла ничего не говорить, но она не удержалась – поцеловала его легким радостным поцелуем.
Рябинин пошел в большую комнату, разделся, лег на диван и уставился очками в потолок. И сразу повисло медленное время, будто сломались все часы мира и солнце навсегда завалилось за горизонт.