скачать книгу бесплатно
– Он прошел мимо меня, выходя из зала. Так близко, что коснулся рукавом. Он наверняка меня узнал.
– Но оказался не настолько глуп, чтобы выдать себя?
– Именно.
Мириам искала в глазах Леблана хотя бы намек на чувство вины или стыда. Вместо них она увидела ненависть. Жгучую, едкую, неутолимую. Она оглядела зал суда – в глазах других подсудимых горела такая же ненависть.
– Все же ты из-за чего-то расстроена. Что он сделал?
Мириам крепко зажмурилась, пытаясь стереть воспоминание.
– Он улыбнулся. Улыбнулся и кивнул мне, чтобы я знала: если бы время повернулось вспять, он бы ничего менять не стал. Маман, папа, дедушка… Если бы мог, он бы снова отправил их на смерть.
– Не все такие, как он, – умоляюще прошептала Катрин.
– Знаю. Но теперь мне страшно. Он напомнил об этом страхе.
– Я понимаю. Понимаю.
– Я хотела попрощаться и поблагодарить тебя за помощь. Без тебя я бы не выжила.
– Как и я без тебя, – сказала ее подруга, и этих слов было достаточно им обеим. – Подожди минутку! Хочу кое с кем тебя познакомить.
Подруга стремительно покинула комнату, прежде чем Мириам успела ответить. Катрин хочет с кем-то ее познакомить? Она ведь не может иметь в виду…
Катрин вернулась, ведя под руку высокого мужчину, не узнать которого было невозможно.
– Месье Диор, – выдохнула Мириам, вскакивая на ноги.
Он пожал ей руку, как будто считал Мириам равной себе, и смущенная улыбка озарила его серьезное лицо.
– Мадемуазель Дассен, знакомство с вами для меня большая честь. Моя дорогая сестра рассказывала о вашей доброте к ней и другим узникам. Я рад, что представилась возможность выразить вам свою благодарность.
– Она тоже… была добра ко мне, – запинаясь, проговорила Мириам. – Мы помогали друг другу, чтобы выжить.
Мириам действительно помогала Катрин – тем немногим, чем могли поддерживать друг друга заключенные концлагеря. Она подобрала несколько кусочков драгоценного хлеба, который кто-то выбросил вместе с прогорклым супом, выданным в качестве пайка. Она вымолила у другой заключенной лоскуты ткани, чтобы перевязывать ноги Катрин, когда у той началась инфекция. По ночам, когда подруга впадала в отчаяние, Мириам напоминала ей о прекрасном мире, ждавшем их по ту сторону решеток. Напоминала о шелковых платьях, о цветущих садах, о дружбе и любви.
Когда они вернулись во Францию на поезде для беженцев, Катрин оплатила лечение Мириам, чтобы та восстановила пошатнувшееся здоровье. Катрин знала, что семьи у Мириам не осталось.
– Катрин вчера сообщила мне, что вы эмигрируете в Англию, и попросила составить для вас рекомендательное письмо. Разумеется, я с удовольствием исполнил просьбу, поскольку многие из моих последних творений украшены вашими руками. По крайней мере, так говорил мне месье Ребе.
– Это верно, месье Диор, но я не хотела бы вас затруднять, и…
– Также я написал, куда вы можете попробовать устроиться в Лондоне. Там немного вышивальных мастерских, поэтому я предлагаю вам обратиться к самим модельерам. Среди них особенно рекомендую месье Нормана Хартнелла. На мой взгляд, его вышивальщицы делают исключительно изысканные работы. Прошу, примите это вместе с моими искренними пожеланиями удачи. – С этими словами Диор протянул Мириам конверт, еще раз пожал ей руку и удалился.
Как только он ушел, Мириам повернулась к подруге.
– Зачем? Я бы тебя никогда не попросила…
– Я знаю, поверь. И все же хочу помочь. Мы обе понимаем, что имя Тиана откроет для тебя много дверей. Обещай, что, если у тебя возникнут трудности, ты дашь мне знать.
– Обещаю.
Тогда Мириам не заметила, что содержимое конверта тяжелее двух листов бумаги. Они с Катрин обнялись и попрощались, Мириам вернулась домой, чтобы упаковать еще некоторые вещи, и лишь тогда обнаружила в конверте деньги от месье Диора – пять двадцатифунтовых английских банкнот. Теперь они зашиты в подкладку ее пальто – страховка на черный день.
Мириам открыла глаза и постояла на месте, осматривая гостиничный номер. Здесь было чище, чем она ожидала. Впрочем, в тусклом свете единственной лампочки, свисающей с потолка, многого не разглядишь. Одно окно, довольно маленькое, выходящее на пожарную лестницу. Справа у стены узкая кровать: покрывало в нескольких местах заштопано, подушка явно истончилась. Рядом с кроватью – шкаф с зеркалом на дверце. В дальнем углу – умывальник, на краю которого свернутое полотенце. Слева небольшой стол и стул.
Мириам шагнула вперед и включила лампу, стоявшую на столе. Ничего не произошло. Лампочка перегорела.
За спиной раздался стук.
– Мисс Дассен, вы там?
– Да, входите, пожалуйста.
Поставив утюг на стол, портье попытался установить гладильную доску, но ее устройство, очевидно, было для него загадкой.
– Не беспокойтесь, я справлюсь сама, – сказала Мириам.
– Извините. В комнате только одна розетка, вот здесь, у стола. Сначала придется отключить лампу.
Она кивнула. О перегоревшей лампочке, пожалуй, лучше спросить завтра. Сегодня портье и так сделал немало.
– Большое спасибо. Вернуть вам доску и утюг, когда я закончу?
– Не стоит. Горничная заберет их у вас через пару дней. Если понадобится, то придет кто-нибудь из прачечной.
– Вы очень добры, – произнесла Мириам, надеясь, что портье не будет настаивать на чаевых. Она пожала ему руку и улыбнулась, глядя в глаза.
– Ничего страшного, – добродушно сказал он, поняв намек. (Возможно, в Англии и вовсе не принято давать на чай? Нужно справиться об этом в путеводителе.) – Спокойной ночи.
Портье вышел из комнаты. Мириам заперла дверь, затем дождалась, пока стихнут его шаги, и впервые за день вздохнула с облегчением. Наконец одна. Наконец ее не окружают незнакомцы, не нужно с натугой вспоминать слова, которые рыболовными крючками цеплялись за самое дно памяти. Наконец можно отдохнуть от привычки сглаживать каждую фразу и делать голос мягче, чтобы не навлечь беду.
Перво-наперво – дело. Мириам поставила гладильную доску у стола и включила утюг. Пока тот нагревался, она положила на кровать один из двух чемоданов, вынула из него свой лучший костюм и блузку. Тщательно свернутые и проложенные папиросной бумагой, вещи все же помялись. Она взяла утюг, на вид весьма древний и ненадежный, и осторожно провела им по внутренней стороне юбки. Ткань осталась целой, и Мириам приступила к борьбе со складками.
Слишком уставшая и замерзшая, чтобы даже умыться перед сном, она переоделась в ночную рубашку, убрала одежду в шкаф, выключила свет и легла спать. Хотя простыни были слегка влажными, вскоре она перестала дрожать и расслабилась, позволив тишине себя убаюкать.
Едва закрыв глаза, Мириам оказалась перед отрезом шелка, туго натянутым на раму; ткань цвета слоновой кости сияла в лучах позднего солнца. Пяльцы для вышивания лежали у окна в мастерской «Maison Rеbе» – там, где она их оставила.
Работа спорилась. Рисунок – цветочный венок – был почти готов, он представал ее мысленному взору много ночей подряд. Она уже закончила вышивать бурбонские розы; между их стеблями и нежными бутонами вились усики жимолости. Сегодня надо начать первые пионы.
В саду у родителей рос старый пионовый куст, посаженный задолго до того, как они переехали в дом, и каждый год в мае с него срезали охапки цветов: некоторые были размером с суповую тарелку, а лепестки окрашивались во все оттенки от бледно-розового до темно-вишневого. Мириам любила этот куст больше всех.
В прошлом году она заставила себя туда съездить. Выяснить, остались ли хоть какие-нибудь следы ее родных, напоминание об их жизни. Люди, занявшие дом родителей, сказали, что ничего не знают. В дом ее не пустили, поэтому Мириам попросила показать ей сад. Пять минут в саду, и она уйдет.
Они погубили пионовый куст. Они выкопали цветы ее матери и разбили огород. Они уничтожили все прекрасные растения, которые с такой любовью выращивала мать. Они…
Пион жил в ее памяти. Мириам видела его столь ясно, что различала каждый лепесток, яркий, сияющий и совершенный. Пион ничуть не изменился.
Она смахнула слезы, заправила нитку в иглу, коснулась невесомой ткани кончиками пальцев. И принялась за работу.
– 3 –
Хизер
Канада, провинция Онтарио, г. Торонто
5 марта 2016 г.
– Хизер? Это мама. Я тебе обзвонилась!
– Прости, я не слышала.
– Где ты?
– В супермаркете, покупаю продукты. Слышишь, как шумно? Субботнее утро в Торонто. Что стряслось?
– Бабушка Нэн.
Гомон оживленного магазина, болтовня и нытье людей вокруг, лязг тележек, громкая ретро-музыка из трескучих динамиков – все звуки вмиг стихли. Остался глухой и ровный барабанный бой, громыхающий в груди. Звук ее сердца.
– Хизер?
– Что с Нэн? – спросила она, заранее зная ответ.
– Ох, милая. Мне тяжело сообщать такие новости. Сегодня утром она умерла.
Очередь продвинулась вперед, и Хизер толкнула свою тележку, с трудом управляясь одной рукой.
– Но… – Во рту пересохло. Она сглотнула, облизнула губы, попробовала еще раз. – Но с ней было все хорошо, когда мы созванивались в последний раз.
Как давно она говорила с Нэн? Обычно она звонила бабушке по воскресеньям, а в последнее время с головой ушла в работу. Не то чтобы занималась важными делами, скорее механическим, бездумным трудом, и к концу недели так уставала, что…
– Хизер? Ты там?
Она снова толкнула тележку вперед.
– Я не понимаю. Вы ведь даже не говорили, что она болеет.
– Мы с ней виделись в среду, и она казалась вполне здоровой. Впрочем, ты же знаешь, она никогда не подавала виду, что плохо себя чувствует.
– Знаю, – прошептала Хизер.
Что-то щекотало ей щеки. Она провела рукой по лицу – с кончиков пальцев стекали капли беззвучных слез. Хизер стерла их шерстяным воротником пальто, дурацкого пальто без карманов. Может, в сумке найдется салфетка?
– Что произошло?
– Когда она не пришла ужинать, одна из подруг решила ее проведать. Нэн спала в кресле – в том, что стоит у окна в ее комнате, – и подруга не смогла ее разбудить. Тогда они вызвали «скорую», а потом позвонили нам. Врач сказал, это пневмония, которая началась с простуды и напала исподтишка. Понимаешь, в таком возрасте уже мало что можно сделать. Да и мы давно все обсудили, она не хотела ничего такого. Я имею в виду любую возню с лечением. Так что мы с отцом оставались с ней, пока…
Всю ночь Нэн умирала, а Хизер даже не удосужились сообщить.
– Почему ты не позвонила?
– Хизер, милая, ты знаешь, она не хотела, чтобы ты ее видела такой. Ты же знаешь. Когда мы приехали, она спала, поэтому…
Из горла Хизер вырвалось рыдание, гулкое и громогласное. Другие покупатели на мгновение встревожились, отвернули головы и старательно уткнулись в свои телефоны. Что заставило их отвести взгляды: сочувствие или равнодушие?
Еще одно рыдание, громче прежнего; как будто прорвало плотину.
– Хизер, послушай меня. Брось покупки. Оставь тележку у стойки информации, или как она там называется, и скажи, что тебе нужно срочно уйти. Скажи, что у тебя чрезвычайная ситуация. Слышишь?
– Да, мам, слышу. – Она осторожно откатила тележку в сторону, стараясь ни с кем не столкнуться. Стойка информации совсем рядом.
– Сунита или Мишель смогут забрать твои продукты?
– Наверное.
– Хорошо. Тогда скажи в магазине, что тебе нужно идти, а покупки заберет твоя подруга. Оставь свой номер телефона на всякий случай.
Женщина за стойкой выкладывала на витрину лотерейные билеты. Улыбка исчезла с ее губ, как только она подняла глаза и увидела залитое слезами лицо Хизер.
– Чем я могу вам помочь?
– Мне… ох…
– Хизер, дай ей телефон, я поговорю.
Женщина взяла телефон, протянутый Хизер, и вскоре хмурое недоумение на ее лице сменилось выражением сочувствия.
– Алло. Да. Соболезную вам. Конечно, мы можем так сделать. Без проблем. Хорошо. Нет, я не сброшу звонок. – Она вернула Хизер телефон. – Ваша мама все объяснила. Очень жаль вашу бабушку.
Хизер попыталась выдавить улыбку, но вряд ли вышло убедительно.
– Спасибо. Моя подруга скоро зайдет.
Пару минут спустя она сидела в своей маленькой машине, которая досталась Хизер от Нэн.
Древний «Ниссан» уже был подержанным, когда бабушка купила его десять лет назад, и не мог похвастать «новомодными примочками», как их называла Нэн. Ни кондиционера, ни стереосистемы, ни усилителя руля – только радио и ручки для подъема стекол. И все же «Ниссан» напоминал о Нэн, поэтому Хизер будет ездить на нем, пока колеса не отвалятся.
Рухнув на водительское кресло, Хизер переключила телефон на громкую связь, бросила его на приборную панель и опустила голову на руль.
– Ты еще здесь?
– Да, мам. Здесь.
– Лучше тебе сейчас не садиться за руль. Ты слишком расстроена.
Глубокий вдох. Долгий выдох. Еще минуту, и тогда, может быть, получится унять дрожь в руках, а ужас перестанет сдавливать горло.
