После гегемонии. Что будет с ними и с нами

Успешное существование американской гегемонии в течение более четверти века после окончания Второй мировой войны подтверждает прогноз Каутского о стабильности ультраимпериализма и противоречит тезису Ленина о том, что капитализм сделал империализм неизбежным.

Однако это не решает вопроса о том, может ли ультраимпериализм сохраняться в отсутствие гегемонии. Анализ современной ситуации в марксистской терминологии предполагает, что одна из форм ультраимпериализма – американская гегемония – сейчас разрушается, что ведет к росту беспорядков, и что вопрос в настоящее время заключается в том, «приведет ли все это в конечном итоге к новому капиталистическому мировому порядку, к революционному переустройству мирового общества или к общей гибели господствующих классов и наций». С марксистской точки зрения вопрос заключается в том, можно ли возродить ультраимпериализм новыми усилиями по межкапиталистическому сотрудничеству или, напротив, фундаментальные противоречия в капитализме или в сосуществовании капитализма с государственной системой препятствуют такому восстановлению.

Ключевой вопрос этой книги – как можно сохранить международное сотрудничество между развитыми капиталистическими государствами в отсутствие американской гегемонии – ставит, по сути, ту же проблему. Взгляд на эту проблему схож со взглядами Каутского и его последователей, хотя терминология отличается. Я утверждаю, что общие интересы ведущих капиталистических государств, подкрепленные эффектом существующих международных режимов (в основном созданных в период американской гегемонии), достаточно сильны, чтобы сделать устойчивое сотрудничество возможным, хотя и не неизбежным.

Несмотря на сходство моих проблем с проблемами многих марксистов, я не принимаю их категорий в данном исследовании. Марксистские следствия из «законов капитализма» недостаточно хорошо проработаны, чтобы на них можно было опираться для выводов об отношениях между государствами в мировой политической экономике или для анализа будущего международного сотрудничества. Если в капитализме существуют фундаментальные противоречия, то они, несомненно, окажут большое влияние на будущее международное сотрудничество; но существование и природа этих противоречий представляются слишком туманными, чтобы включать их в мою работу.

Как следует из этого обсуждения, марксистские представления о международном гегемонии отчасти проистекают из сочетания реалистских представлений о гегемонии как господстве с аргументами о противоречиях капитализма. Но это не единственный марксистский вклад в дискуссию. В мысли Антонио Грамши и его последователей гегемония отличается от простого господства. Как выразился Роберт В. Кокс:

Антонио Грамши использовал понятие гегемонии, чтобы выразить единство объективных материальных сил и этико-политических идей – в марксистских терминах, единство структуры и надстройки, – в котором власть, основанная на господстве над производством, рационализируется через идеологию, включающую компромисс или консенсус между доминирующими и подчиненными группами, и принимает преимущественно консенсусную форму, в отличие от негегемониальной, в которой существуют явно соперничающие державы и ни одна из них не смогла установить легитимность своего господства.

Ценность этой концепции гегемонии заключается в том, что она помогает нам понять готовность партнеров гегемона подчиниться гегемониальному лидерству. Гегемоны нуждаются в покорности, чтобы иметь возможность построить структуру мирового капиталистического порядка. Добиваться этого силой слишком дорого и, возможно, саморазрушительно; в конце концов, ключевое различие между гегемонией и империализмом заключается в том, что гегемон, в отличие от империи, не доминирует над обществами через громоздкую политическую надстройку, а скорее контролирует отношения между политически независимыми обществами через сочетание иерархий контроля и функционирования рынков. Гегемония опирается на субъективное осознание элитами второстепенных государств того, что они получают выгоду, а также на готовность самого гегемона пожертвовать ощутимыми краткосрочными выгодами ради неощутимых долгосрочных преимуществ.

Как бы ни была ценна концепция идеологической гегемонии, помогающая нам понять, что такое подчинение, ее следует использовать с некоторой осторожностью. Во-первых, не следует полагать, что лидеры второстепенных государств обязательно являются жертвами «ложного сознания», когда принимают идеологию гегемонии, или что они представляют собой небольшую паразитическую элиту, которая предает интересы нации ради своих собственных эгоистических целей. Полезно напомнить себе, как это сделал Роберт Гилпин, что и во время Pax Britannica, и во время Pax Americana страны, отличные от гегемона, процветали, причем многие из них росли быстрее, чем сам гегемон. В некоторых условиях – не обязательно во всех – это может быть не только в собственных интересах периферийных элит, но и способствовать экономическому росту их стран, чтобы они подчинялись гегемону.

Мы также можем позволить себе усомниться в том, что идеологическая гегемония столь же устойчива на международном уровне, как и внутри страны. Мощная идеология национализма доступна гегемону не за пределами его собственной страны, а скорее для его врагов. Противники гегемонии часто превращают национализм в оружие слабых, а также пытаются изобрести космополитические идеологии, которые делегитимизируют гегемонию, такие как существующая идеология нового международного экономического порядка, вместо того чтобы идти на поводу у легитимизирующих идеологий. Таким образом, потенциал для вызова гегемонистской идеологии существует всегда.

Выводы

Утверждения об общей обоснованности теории гегемонистской стабильности часто преувеличены. Доминирование одной великой державы может способствовать порядку в мировой политике при определенных обстоятельствах, но оно не является достаточным условием, и нет достаточных оснований полагать, что оно необходимо. Однако и реалистские, и марксистские аргументы в пользу гегемонии позволяют сделать ряд важных выводов, которые будут учтены при интерпретации в части III функционирования и упадка гегемонистского сотрудничества.

Гегемония сложным образом связана с сотрудничеством и с такими институтами, как международные режимы. Успешное гегемонистское лидерство само по себе зависит от определенной формы асимметричного сотрудничества. Гегемон играет особую роль, обеспечивая своим партнерам лидерство в обмен на почтение; но, в отличие от имперской державы, он не может устанавливать и применять правила без определенного согласия со стороны других суверенных государств. Как показывает межвоенный опыт, само по себе материальное доминирование не гарантирует ни стабильности, ни эффективного лидерства. Более того, гегемон может быть вынужден вкладывать ресурсы в институты, чтобы гарантировать, что предпочитаемые им правила будут определять поведение других стран.

Гегемония может способствовать сотрудничеству, а гегемоны нуждаются в сотрудничестве для выработки и соблюдения правил. Гегемония и сотрудничество не являются альтернативами; напротив, они часто находятся в симбиотических отношениях друг с другом. Чтобы проанализировать отношения между гегемонией и сотрудничеством, нам нужна концепция сотрудничества, которая должна быть не сиропно-сладкой, а несколько терпкой. Она должна учитывать тот факт, что в мировой политике всегда возможно принуждение и что конфликты интересов никогда не исчезают даже при наличии важных общих интересов. Как мы увидим более подробно в следующей главе, сотрудничество следует определять не как отсутствие конфликтов – что всегда является по крайней мере потенциально важным элементом международных отношений, – а как процесс, предполагающий использование разногласий для стимулирования взаимной выгоды.

Часть II

Теории сотрудничества и международные режимы

Глава четвёртая

Сотрудничество и международные режимы

Гегемонистское лидерство может помочь создать модель порядка. Сотрудничество не противоречит гегемонии; напротив, гегемония зависит от определенного вида асимметричного сотрудничества, которое успешные гегемоны поддерживают и сохраняют. Как мы увидим более подробно в главе 8, современные международные экономические режимы были созданы под эгидой Соединенных Штатов после Второй мировой войны. При объяснении создания международных режимов гегемония часто играет важную, даже решающую роль.

Однако актуальность гегемонистского сотрудничества для будущего вызывает сомнения. В главе 9 показано, что в настоящее время Соединенные Штаты имеют меньший перевес в материальных ресурсах, чем это было в 1950‑х и начале 1960‑х годов. Не менее важно и то, что Соединенные Штаты в меньшей степени, чем раньше, готовы определять свои интересы в терминах, дополняющих интересы Европы и Японии. Европейцы, в частности, менее склонны подчиняться американским инициативам и не так сильно верят в то, что они должны это делать, чтобы получить необходимую военную защиту от Советского Союза. Таким образом, субъективные элементы американской гегемонии были подорваны в той же степени, что и материальные силовые ресурсы, на которые опираются гегемонистские системы. Но ни европейцы, ни японцы, скорее всего, не смогут стать гегемонистскими державами в ближайшем будущем.

Эта перспектива поднимает вопрос о сотрудничестве «после гегемонии», который является центральной темой данной книги и особенно теорий, разработанных в части II. Она также возвращает нас к важнейшему противоречию между экономикой и политикой: международная координация политики представляется весьма полезной во взаимозависимой мировой экономике, но сотрудничество в мировой политике особенно затруднено. Одним из способов ослабить это напряжение было бы отрицание предпосылки, что международная координация экономической политики является ценной, если предположить, что международные рынки будут автоматически давать оптимальные результаты. Решающим возражением против этого аргумента является то, что в отсутствие сотрудничества правительства будут вмешиваться в работу рынков в одностороннем порядке, преследуя свои собственные интересы, что бы ни говорили либеральные экономисты. Они будут вмешиваться в работу валютных рынков, вводить различные ограничения на импорт, субсидировать благоприятствуемую отечественную промышленность и устанавливать цены на такие товары, как нефть. Даже если допустить сотрудничество для поддержания свободных рынков, но не принимать никаких других форм координации политики, можно возразить, что, скорее всего, произойдет экологический провал рынка. Субоптимальные результаты сделок могут быть результатом по целому ряду причин, включая проблемы коллективных действий. Поверить в то, что свободные рынки обязательно приводят к оптимальным результатам, было бы идеологической ошибкой.

Отбросив иллюзию, что сотрудничество никогда не имеет ценности в мировой политэкономии, нам придется смириться с тем, что его очень трудно организовать. Одним из выходов было бы впасть в фатализм – принять разрушительный экономический конфликт как результат политической фрагментации. Хотя это логически обоснованная позиция для тех, кто верит в теорию гегемонистской стабильности, даже самый влиятельный ее теоретический защитник уклоняется от ее мрачных нормативных последствий. Здесь мы не придерживаемся фаталистической точки зрения. Не игнорируя трудности, с которыми сталкиваются попытки координировать политику в отсутствие гегемонии, эта книга утверждает, что негегемонистское сотрудничество возможно и что ему могут способствовать международные режимы.

Приводя этот аргумент, я буду проводить различие между созданием международных режимов и их поддержанием. В главе 5 я попытаюсь показать, что при достаточной важности общих интересов и соблюдении других ключевых условий сотрудничество может возникнуть, а режимы могут быть созданы без гегемонии. Однако это не означает, что режимы могут создаваться легко, и уж тем более не означает, что современные международные экологические режимы возникли именно таким образом. В главе 6 я утверждаю, что международные режимы легче поддерживать, чем создавать, и что признание этого факта имеет решающее значение для понимания того, почему они ценятся правительствами. Режимы могут сохраняться и продолжать способствовать сотрудничеству даже в условиях, которые не были бы достаточно благоприятными для их создания. Сотрудничество возможно после гегемонии не только потому, что общие интересы могут привести к созданию режимов, но и потому, что условия для поддержания существующих международных режимов менее требовательны, чем те, которые необходимы для их создания. Хотя гегемония помогает объяснить создание современных международных режимов, упадок гегемонии не обязательно симметрично ведет к их распаду.

В этой главе анализируется значение двух ключевых терминов: «сотрудничество» и «международные режимы». В ней проводится различие между сотрудничеством и монополией, а также между разногласиями, и доказывается ценность концепции международных режимов как способа понимания как сотрудничества, так и разногласий. Вместе концепции сотрудничества и международных режимов помогают нам прояснить то, что мы хотим объяснить: как возникают, поддерживаются и исчезают в мировой политике модели координации политики, основанные на правилах?

Гармония, сотрудничество и разногласия

Сотрудничество следует отличать от гармонии. Под гармонией понимается ситуация, в которой политика акторов (преследующих свои собственные интересы без учета интересов других) автоматически способствует достижению целей других. Классическим примером гармонии является гипотетический конкурентно-рыночный мир классических экономистов, в котором «невидимая рука» гарантирует, что преследование собственных интересов каждым способствует интересам всех. В этом идеализированном, нереальном мире ничьи действия не наносят ущерба другим; на жаргоне экономистов не существует «отрицательных внешних эффектов». Там, где царит гармония, сотрудничество необязательно. Оно может быть даже вредным, если означает, что одни люди вступают в сговор с целью эксплуатации других. Адам Смит, например, очень критически относился к гильдиям и другим заговорам против свободы торговли (1776/1976). Сотрудничество и гармония отнюдь не идентичны и не должны путаться друг с другом.

Сотрудничество требует, чтобы действия отдельных людей или организаций, которые не находятся в заранее существующей гармонии, были приведены в соответствие друг с другом посредством процесса переговоров, который часто называют «координацией политики». Чарльз Э. Линдблом дал следующее определение координации политики (1965, с. 227):

Набор решений является скоординированным, если в них были внесены коррективы, так что неблагоприятные последствия одного решения для других решений в определенной степени и с определенной частотой избегаются, уменьшаются, уравновешиваются или перевешиваются.

Сотрудничество происходит, когда акторы корректируют свое поведение в соответствии с фактическими или ожидаемыми предпочтениями других, посредством процесса совместного согласования политики. Если говорить более формально, то межправительственное сотрудничество имеет место, когда правительство последовательно придерживается одной политики.

Сотрудничество в теории

Исходя из этого определения, мы можем провести различие между сотрудничеством, гармонией и разногласиями. Во-первых, мы задаемся вопросом, способствует ли политика акторов автоматическому достижению целей других. Если это так, то налицо гармония: никаких корректировок не требуется. Однако в мировой политике гармония встречается редко. Руссо попытался объяснить эту редкость, заявив, что даже две страны, руководствующиеся общей волей в своих внутренних делах, вступят в конфликт, если будут иметь обширные контакты друг с другом, поскольку общая воля каждой из них не будет общей для обеих. Каждая из них будет иметь частичный, собственный взгляд на их взаимное взаимодействие. Даже для Адама Смита усилия по обеспечению государственной безопасности имели приоритет над мерами по повышению национального благосостояния. Защищая Навигационные акты, Смит заявлял: «Поскольку оборона имеет гораздо большее значение, чем богатство, закон о навигации, возможно, является самым мудрым из всех коммерческих постановлений Англии» (1776/1976, p. 487). Вальс подводит итог, говоря, что «в анархии нет автоматической гармонии» (1959, p. 182).

Однако эта мысль не говорит нам ничего определенного о перспективах сотрудничества. Для этого нам необходимо задать еще один вопрос о ситуациях, в которых гармонии не существует. Предпринимают ли акторы (государственные или негосударственные) попытки приспособить свою политику к целям друг друга? Если таких попыток не предпринимается, то в результате возникает разлад: ситуация, в которой правительства считают политику друг друга препятствующей достижению их целей и возлагают друг на друга ответственность за эти препятствия.

Разногласия часто приводят к попыткам побудить других изменить свою политику; когда эти попытки встречают сопротивление, возникает политический конфликт. Однако в той мере, в какой эти попытки корректировки политики приводят к ее большей совместимости, возникает сотрудничество. Согласование политики, которое приводит к сотрудничеству, вовсе не обязательно должно включать в себя торг или непротивление. Может происходить то, что Линдблом называет «адаптивной», а не «манипулятивной» корректировкой: одна страна может изменить свою политику в направлении предпочтений другой, не учитывая последствий своих действий для другого государства, уступить другой стране или частично изменить свою политику, чтобы избежать негативных последствий для своего партнера. Могут иметь место и манипуляции, не связанные с переговорами, например когда один актор ставит другого перед свершившимся фактом (Lindblom, 1965, pp. 33–34 и гл. 4). Часто, конечно, переговоры и торг действительно имеют место, нередко сопровождаясь иными действиями, направленными на то, чтобы побудить других скорректировать свою политику в соответствии с собственной.

Каждое правительство преследует свои собственные интересы, но ищет выгодные для всех стороны сделки, хотя и не обязательно в равной степени.

Гармонию и сотрудничество обычно не отличают друг от друга так четко. Однако при изучении мировой политики их следует различать. Гармония аполитична. Не нужно общаться и оказывать влияние. Сотрудничество, напротив, в высшей степени политично: необходимо каким-то образом изменить модели поведения. Это изменение может быть достигнуто как с помощью негативных, так и позитивных стимулов. В действительности исследования международных кризисов, а также теоретико-игровые эксперименты и моделирование показали, что при различных условиях стратегии, включающие угрозы и наказания, а также обещания и вознаграждения, более эффективны в достижении результатов сотрудничества, чем те, которые полностью полагаются на убеждение и силу доброго примера.

Таким образом, сотрудничество не означает отсутствие конфликта.

Напротив, оно, как правило, смешивается с конфликтом и отражает частично успешные усилия по преодолению конфликта, реального или потенциального. Сотрудничество имеет место только в ситуациях, когда субъекты воспринимают, что их политики реально или потенциально находятся в конфликте, а не там, где царит гармония. Сотрудничество следует рассматривать не как отсутствие конфликта, а скорее как реакцию на конфликт или потенциальный конфликт. Без призрака конфликта нет необходимости сотрудничать.

Проиллюстрировать этот важный момент можно на примере торговых отношений между дружественными странами в рамках либеральной международной политической экономики. Наивный наблюдатель, обученный лишь оценивать общие выгоды от торговли, может предположить, что торговые отношения будут гармоничными: потребители в странах-импортерах выигрывают от дешевых иностранных товаров и усиления конкуренции, а производители могут все активнее использовать преимущества разделения труда по мере расширения экспортных рынков. Но обычно гармония не наступает. Разногласия по вопросам торговли могут возникать потому, что правительства даже не стремятся уменьшить негативные последствия своей политики для других, а, наоборот, в некоторых отношениях стараются усилить эти последствия.

Меркантилистские правительства как в двадцатом веке, так и в семнадцатом стремились манипулировать внешней торговлей в сочетании с военными действиями, чтобы нанести экономический ущерб друг другу и самим получить производственные ресурсы (Wilson, 1957; Hirschman, 1945/1980). Правительства могут желать «позиционных благ», таких как высокий статус (Hirsch, 1976), и поэтому могут сопротивляться даже взаимовыгодному сотрудничеству, если оно помогает другим больше, чем им самим. Однако даже когда нет ни властных, ни позиционных мотивов и когда все участники в совокупности выиграют от либеральной торговли, раздор, как правило, преобладает над выгодой как первоначальный результат независимых правительственных действий.

Это происходит даже при других благоприятных условиях, поскольку некоторые группы или отрасли вынуждены нести расходы на перестройку в связи с изменениями в сравнительных преимуществах. Правительства часто реагируют на последующие требования о защите, пытаясь, с большей или меньшей эффективностью, смягчить бремя адаптации для групп и отраслей, пользующихся политическим влиянием внутри страны. Однако односторонние меры в этом направлении почти всегда приводят к издержкам корректировки за рубежом, что постоянно создает угрозу раздора. Правительства вступают в международные переговоры, чтобы уменьшить конфликт, который может возникнуть в противном случае. Даже значительные потенциальные общие выгоды не создают гармонии, когда государственная власть может быть использована в интересах одних и против других. В мировой политике гармония имеет тенденцию к исчезновению: достижение выгод от проведения взаимодополняющей политики зависит от совместной деятельности.

Наблюдателей мировой политики, серьезно относящихся к власти и конфликтам, должен привлечь такой способ определения сотрудничества, поскольку мое определение не низводит сотрудничество до мифологического мира отношений между равными по силе. Гегемонистское сотрудничество не является противоречием в терминах. Определение сотрудничества в противоположность гармонии, надеюсь, должно побудить читателей реалистической ориентации серьезно отнестись к сотрудничеству в мировой политике, а не отвергать его с порога. Однако марксистам, которые также верят в теорию гегемонистской власти, даже такое определение сотрудничества может показаться неактуальным для современной мировой политической экономики. С этой точки зрения, взаимные политические корректировки не могут разрешить противоречия системы, поскольку они обусловлены капитализмом, а не проблемами координации между эгоистичными акторами, не имеющими единого правительства. Попытки разрешить эти противоречия путем международного сотрудничества лишь переведут проблемы на более глубокий и еще более неразрешимый уровень. Поэтому неудивительно, что марксистский анализ международной политической экономии, за редким исключением, избегает длительного изучения условий, при которых может осуществляться сотрудничество между основными капиталистическими странами. Марксисты считают более важным раскрытие отношений эксплуатации и конфликта между крупными капиталистическими державами, с одной стороны, и народными массами на периферии мирового капитализма – с другой. И с ленинской точки зрения, изучение условий межнационального сотрудничества без предварительного анализа противоречий капитализма, без признания непримиримости конфликтов между капиталистическими странами является буржуазной ошибкой.

Это не столько аргумент, сколько утверждение веры. Поскольку устойчивая международная координация макроэкономической политики никогда не была опробована, утверждение, что она лишь усугубит противоречия, стоящие перед системой, является спекулятивным. Учитывая отсутствие доказательств, такое утверждение можно даже считать опрометчивым. Действительно, один из наиболее проницательных марксистских авторов последних лет, Стивен Хаймер (1972), прямо признавал, что капиталисты сталкиваются с проблемами коллективного действия, и утверждал, что они стремятся, по крайней мере с временными перспективами успеха, преодолеть их. Как он признавал, любой успех в интернационализации капитала может представлять серьезную угрозу для социалистических устремлений и, как минимум, переместит противоречия в новые точки напряжения. Таким образом, даже если мы согласимся с тем, что основная проблема заключается в противоречиях капитализма, а не в противоречиях, присущих государственной системе, стоит изучить условия, при которых возможно сотрудничество.