Случайные взгляды

Рита Чебаторева

Случайные взгляды

Альбина ступала по жизни, словно по тонкой нити, натянутой между землёй и небом. Её душа была арфой, чьи струны звенели от каждого дуновения ветра, от каждого луча солнца, пробившегося сквозь облака. Она не просто жила – она пела, и песнь её была соткана из ароматов, звуков и слов, что кружились вокруг неё, точно лепестки в вихре весны. Её дни текли, как река, – то плавно, то с внезапными порогами, но всегда с мелодией, что звучала в глубине её сердца.

Всё начиналось с кухни – её маленького храма, где огонь плясал в очаге, а воздух дрожал от пряных шёпотов. Альбина любила готовить, как поэт любит свои строки: с трепетом, с предвкушением, с лёгкой тревогой, что вдохновение ускользнёт. Её пальцы, тонкие и ловкие, танцевали над доской, где нож пел свою песнь, рассекая травы и плоды. Лаванда вплеталась в тесто, корица сыпалась звёздами в кипящий котёл, а мёд стекал золотыми реками, обещая сладость каждому, кто вкусит её труд. Она не просто смешивала вкусы – она творила миры, где каждый кусочек был строфой, а каждый аромат – её признанием в любви к жизни. Её кухня пахла домом, которого, быть может, никогда не было, но который она создавала каждый раз, зажигая плиту.

Однажды вечером друзья собрались у неё – шумная компания, чьи голоса переплетались с потрескиванием дров в печи. На столе красовался пирог с яблоками и розмарином, суп с тыквой, от которого поднимался пар, точно облако снов, и травяной чай, заваренный с мятой и шиповником. «Альбина, ты колдунья!» – смеялся один из них, отламывая хрустящий кусок теста. «Нет, она поэтесса еды», – возражала другая, поднося ложку к губам. Альбина стояла у окна, глядя на них, и её сердце грелось от их слов. Она не искала похвалы, но в эти минуты чувствовала, что её труд – как мост, что соединяет её с другими. Они ели, смеялись, делились историями, а она думала, что, быть может, её блюда – это её способ сказать то, что она не решалась произнести вслух: «Я рада, что вы здесь. Я рада, что вы есть».

Но была у неё и другая песнь – та, что рождалась под смычком. Скрипка лежала в её руках, как живое существо, как птица, готовая взлететь. Когда Альбина касалась струн, время замирало: звук поднимался ввысь, то нежный, как утренний туман над полем, то яростный, как шторм, бьющий о скалы. Она играла не для похвалы, не для чужих ушей – она играла для себя, для той части души, что пряталась за словами. Мелодия текла, подобно реке, унося её туда, где нет ни стен, ни границ – только бесконечный простор, где она была свободна. Иногда, споткнувшись на сложном пассаже, она тихо смеялась, встряхивая головой, и её тёмные волосы падали на лицо, как занавес, скрывающий её смущение. Но в глубине глаз мерцала искра – гордость за каждый шаг, за каждый звук, что она вырвала у тишины. Скрипка была её исповедью: в ней звучали её радости, её печали, её мечты, что рвались наружу, как птицы из клетки.

Литература же была её небом – бескрайним, усыпанным звёздами, где каждая книга сияла, как созвездие. Альбина читала с жадностью ребёнка и мудростью старца: её пальцы гладили страницы, её губы шептали строки, а сердце билось в такт чужим судьбам. Она растворялась в романах, где герои любили и страдали, в стихах, где каждое слово было каплей росы на рассвете. Её комната утопала в книгах: старые тома с потёртой кожей соседствовали с новыми изданиями, а на столе всегда лежал раскрытый сборник, будто ждущий её возвращения. Она училась, чтобы стать преподавателем литературы, и в этой мечте был её свет. Она представляла себя в аудитории, полной молодых лиц, жаждущих знаний. Её голос, мягкий и глубокий, разливался бы по рядам, рассказывая о Достоевском, чьи герои борются с тьмой в себе, или о Ахматовой, чьи строки – как слёзы, застывшие в янтаре. Она хотела не просто учить, а зажигать – вести других по тропам слов, показывать, как в буквах прячется жизнь.

Иногда, сидя за учебниками, она мечтала о будущем. Её студенты, быть может, не сразу полюбят книги – кто-то будет зевать, кто-то рисовать в тетради. Но она знала: придёт день, когда одна строка – всего одна! – зажжёт в их глазах искру. Они вдруг поймут, что книга – это не пыльный переплёт, а дыхание, голос, что говорит с ними через века. И тогда они станут её соратниками в этом странствии по миру слов. Альбина улыбалась этим мыслям, и её пальцы невольно тянулись к карандашу, чтобы записать цитату, что тронула её в тот день. Она верила: литература – это дар, который она несёт в мир, и её долг – передать его дальше.

И всё же, среди этих страстей, был в её сердце уголок, где жило озеро. Оно лежало недалеко от старой квартиры – скромное, но бесконечно родное, как колыбельная, спетая матерью. Его воды были зеркалом её детства: в них отражались её первые шаги, её смех, её слёзы, упавшие в траву. Маленькая Альбина бегала к его берегам, босая, с растрёпанными косичками, и бросала камешки в воду, считая круги. Она сидела на прогретых солнцем камнях, болтая ногами, и смотрела, как облака плывут в его глубине. Озеро знало её секреты: как она однажды спрятала под ивой свою первую скрипку, боясь, что её игру услышат, как плакала там, когда потеряла любимую книгу. Оно было её первым слушателем, её первым другом.

В один из дней, когда лето дышало жаром, она пришла к озеру с тетрадкой и карандашом. Ей было двенадцать, и она решила написать стихотворение. Слова лились неровно, строки путались, но она сидела, пока солнце не скатилось за горизонт, и в итоге родились четыре строчки – простые, но её собственные. Озеро молчало, но ей казалось, что оно одобряет: лёгкий ветерок пробежал по воде, и рябь кивнула ей, как живая. С тех пор озеро стало её музой. Она возвращалась туда снова и снова – с книжкой, с мыслями, с тишиной, что была ей дороже слов.

Теперь, вдали от него, она носила его в себе – как талисман, как песнь, что звучит в груди, когда всё остальное молчит. Воспоминания о нём приходили к ней в тихие вечера: она закрывала глаза, и перед ней вставала его гладь, спокойная и вечная. Солнце золотило воду, ивы склонялись к поверхности, а в воздухе пахло травой и свободой. В горле вставал комок – сладкий, как любовь, и горький, как прощание. Она знала, что однажды вернётся туда, сядет на тот же камень и скажет озеру: «Я не забыла». И оно ответит ей своим вечным шёпотом.

Так жила Альбина – между кухней и скрипкой, между книгами и озёрной тишиной. Её дни были стихами, её чувства – мелодиями, а её мечты – звёздами, что вели её вперёд. Она не искала громкой славы, не гналась за шумным счастьем – ей хватало этих маленьких чудес, что она собирала, как цветы в поле. И в каждом её шаге, в каждом взгляде было что-то большее – обещание, что жизнь, как книга, ещё раскроет свои лучшие страницы. Она шла по этой дороге, лёгкая, как мотив, что звучит в утренней росе, и глубокая, как воды её озера, что ждали её возвращения.

Первая глава

Август в Москве обволакивал город мягким золотом. Солнце, уже не такое яростное, как в июле, лило свет на старые фасады, на липы вдоль бульваров, чьи листья начинали подрагивать предчувствием осени. Воздух был тёплым, но с лёгкой прохладой, что пробиралась ближе к вечеру, а в нём витали запахи спелых яблок с рынков, пыли от асфальта и сладковатого дыма от чьих-то костров за городом. Улицы гудели: трамваи звенели, прохожие спешили, но в этом шуме была какая-то лиричная усталость, словно город прощался с летом, не торопясь, но неотвратимо.

Альбина проснулась рано, когда лучи едва пробились сквозь её занавески, рисуя на полу дрожащие узоры. Её комната, маленькая, но уютная, пахла старыми книгами и вчерашним чаем с ромашкой. Она потянулась, чувствуя, как тело отзывается лёгкой истомой – август всегда приносил ей странное чувство, смесь умиротворения и тоски. Сегодня был день для неё самой: она решила сходить в музей, а потом встретиться с Августиной, своей подругой, чьё имя так созвучно этому месяцу. Альбина улыбнулась этой мысли, натягивая лёгкое платье цвета речной глины и завязывая волосы в небрежный пучок. Её день обещал быть тихим, но полным – как книга, которую читаешь медленно, смакуя каждую страницу.

На кухне она заварила кофе – чёрный, густой, с горчинкой, что бодрила её мысли. Пока он остывал, она замешивала тесто для булочек с корицей: ей нравилось начинать утро с этого ритуала. Её руки двигались уверенно, раскатывая мягкую массу, а в голове уже звучала мелодия – что-то из Вивальди, легкое и солнечное. Она напевала себе под нос, и кухня отвечала ей теплом, ароматом специй, треском масла на сковороде. Булочки поднялись в духовке, и Альбина, откусив кусочек, закрыла глаза от удовольствия – хрустящая корочка, сладость корицы, тепло, что растекалось по груди. Это был её маленький кусочек счастья перед тем, как выйти в мир.

Музей, куда она направилась, был небольшим, спрятанным в переулке у Арбата. Внутри пахло воском и временем, а свет лился через высокие окна, подсвечивая картины старых мастеров. Альбина бродила между полотен, её шаги гулко отдавались в тишине. Она остановилась у портрета девушки с лютней: её взгляд, полный задумчивой грусти, тронул Альбину. Она стояла долго, чувствуя, как в груди шевелится что-то тёплое и печальное. Ей захотелось взять скрипку и сыграть – прямо здесь, чтобы музыка оживила эту девушку, дала ей голос. Но вместо этого она достала блокнот и записала несколько строк: «Её глаза – как озеро в закат, где тишина скрывает сто историй». Музей подарил ей покой, но и оставил лёгкий след меланхолии, который она унесла с собой на улицы.

К часу дня она вышла наружу, щурясь от солнца. Августина ждала её в маленькой кофейне неподалёку, где столики стояли прямо на тротуаре, под тенью зонтов. Москва вокруг гудела: машины сигналили, голуби ворковали у фонтана, а ветер нёс обрывки чьих-то разговоров. Альбина вдохнула этот воздух – пыльный, живой, полный августовской спелости – и ускорила шаг. Её сердце билось чуть быстрее: встречи с Августиной всегда были как глоток воды после долгого пути.

Августина сидела у окна, её светлые кудрявые волосы блестели на солнце, а в руках она держала чашку с кофе. Она была яркой, как этот месяц: в ней бурлила энергия, но под ней пряталась глубина, которую Альбина ценила больше всего. Увидев подругу, Августина вскочила, расплескав каплю кофе на блюдце, и рассмеялась:

– Альбина! Наконец-то! Я уж думала, ты заблудилась в своих картинах.

Альбина улыбнулась, садясь напротив. Её голос, мягкий, но с ноткой тепла.

– Почти. Там была девушка с лютней, и я чуть не осталась её слушать навсегда.

Августина закатила глаза, но в них плясали искры веселья.

– Ты и твои фантазии! Закажи кофе, а то я уже на второй чашке, а ты ещё не начала.

Официант принёс Альбине латте – с пенкой, завёрнутой в спираль, и лёгким запахом ванили. Она обхватила чашку ладонями, чувствуя, как тепло греет пальцы, и посмотрела на подругу.

– Как твой день? – спросила она, отпивая глоток. Кофе был сладким, но с лёгкой горчинкой – как этот август.

Августина откинулась на спинку стула, её лицо озарилось улыбкой.

– О, я была на рынке утром. Купила персики – такие сочные, что сок тек по рукам. А ещё наткнулась на старика с гитарой, он играл что-то армянское. Я чуть не пустилась в пляс прямо там!

Альбина засмеялась, представляя эту сцену. Её подруга была такой – живой, как ветер, что носится по московским дворам.

– А ты? Что тебя тронуло в музее, кроме той лютни? – Августина наклонилась ближе, её глаза блестели любопытством.

Альбина задумалась, глядя на пенку в чашке. Её голос стал тише, словно она делилась тайной:

– Там было тихо. И картины… они будто шептались со мной. Я подумала о скрипке – как было бы здорово сыграть там, среди них. Чтобы музыка оживила их краски.

Августина кивнула, её лицо смягчилось.

– Ты всегда видишь больше, чем есть. Это твоя сила, знаешь? Я бы просто прошлась и забыла, а ты… ты живёшь в этом.

Альбина смущённо улыбнулась, но в груди разлилось тепло. Августина умела сказать то, что заставляло её чувствовать себя понятой. Они замолчали, слушая гул города: звон трамвая, смех детей у фонтана, шорох листьев, что ветер гнал по мостовой. Кофе остывал, но разговор тек дальше – о мелочах, о планах, о том, как Москва меняется с каждым днём.

– Скоро осень, – вдруг сказала Августина, глядя куда-то вдаль. – Чувствуешь? Воздух уже другой.

Альбина кивнула. Она чувствовала это – в лёгкой прохладе, в том, как солнце ложилось на землю мягче, чем раньше. Её сердце сжалось: август был красив, но он уходил, унося с собой лето.

– Да, – тихо ответила она. – Но я люблю это время. Оно как книга, которую дочитываешь с грустью, но знаешь, что впереди новая глава.

Августина посмотрела на неё, её взгляд стал серьёзнее.

– Ты и сама как книга, Альбина. Полная стихов и мелодий. Не теряй это, ладно?

Альбина не ответила, только улыбнулась, но слова подруги запали ей в душу. Они допили кофе, и Августина предложила пройтись до парка. Москва вокруг них дышала: липы роняли первые жёлтые листья, голуби клевали крошки у ларьков, а солнце клонилось к закату, окрашивая небо в персиковый свет. Альбина шла рядом с подругой, чувствуя, как день оставляет в ней след – тёплый, чуть горький, как её кофе, и бесконечно живой, как этот август.

Дома, вечером, она взяла скрипку. Окно было открыто, и ветер принёс запах реки и далёкого дыма. Она сыграла что-то своё – не из нот, а из сердца, где смешались музей, кофе с Августиной, шёпот Москвы. Мелодия плыла в ночь, и Альбина знала: этот день останется с ней, как ещё одна строка в её книге жизни.

Наутро после встречи с Августиной август в Москве проснулся чуть прохладнее, словно ночь оставила на городе свой лёгкий след. Солнце вставало медленно, лениво пробиваясь сквозь тонкую дымку, что висела над крышами. Альбина открыла глаза, чувствуя, как вчерашний день ещё звучит в ней – гул улиц, смех подруги, вкус ванильного кофе. Но сегодня её тянуло к тишине, к месту, что знало её лучше всех: к озеру у старого дома. Она решила отправиться туда, захватив книгу и чашку кофе, – этот ритуал был её способом вдохнуть день полной грудью.

Она встала, босая прошлась по холодному полу и зажгла плиту. Кухня встретила её привычным уютом: запахом вчерашних булочек, что остались в корзинке, и скрипом старого чайника. Альбина заварила кофе – крепкий, с горчинкой, как она любила, и налила его в термос, чтобы взять с собой. Её движения были неспешными, почти священными: она выбирала книгу с полки, словно рыцарь берёт меч перед походом. Сегодня её выбор пал на сборник стихов Цветаевой – строки резкие, как ветер, но тёплые, как угли в очаге. Она сунула книгу в сумку, надела лёгкий кардиган поверх платья и вышла навстречу утру.

Москва в этот час была ещё сонной. Улицы около её дома дышали покоем: трамваи звенели где-то вдали, дворники шуршали метлами, а липы вдоль дороги роняли первые жёлтые листья, что кружились в воздухе, как прощальные письма лета. Воздух пах сыростью и травой – ночью прошёл дождь, оставив после себя лужи, в которых отражалось небо. Альбина шла к озеру, чувствуя, как её шаги отзываются эхом в груди. Это было её место, её убежище, и каждый раз, возвращаясь туда, она словно возвращалась к себе.

Озеро открылось перед ней внезапно, за поворотом старого дома. Оно лежало в низине, окружённое ивами, чьи ветви склонялись к воде, точно длинные волосы, касающиеся зеркала. Поверхность блестела, отражая облака, что плыли лениво, как стада овец на небесном лугу. После дождя вода казалась живой: лёгкая рябь бежала по ней, шепча что-то на своём языке, а у берега покачивались камыши, словно кланяясь утру. Воздух здесь был другим – свежим, с ноткой земли и мокрой травы, и Альбина вдохнула его глубоко, закрыв глаза. Её сердце забилось чуть быстрее: озеро было её старым другом, молчаливым, но понимающим.

Она направилась к своей лавочке – деревянной, потёртой временем, с облупившейся краской, что стояла у самого края воды. Сколько часов она провела здесь? Сколько страниц перевернула, сколько мыслей отпустила в эти воды? Альбина села, поджав ноги, и достала термос. Отвинтив крышку, она налила кофе в маленькую кружку – пар поднялся вверх, смешиваясь с утренней прохладой, и она обхватила её ладонями, греясь. Первый глоток обжёг язык, но она улыбнулась: эта горчинка была её спутником, её маленьким якорем в этом плавном дне.

Книга легла на колени, и Альбина открыла её на случайной странице. Глаза пробежали по строкам Цветаевой: «Мне нравится, что вы больны не мной…» Она замерла, перечитывая. Слова резали, но в них была красота – острая, как осколок стекла, поймавший свет. Озеро перед ней молчало, но казалось, что оно слушает, что оно кивает ей рябью. Альбина читала медленно, шевеля губами, и её голос, тихий, сливался с шорохом листвы. Ветер подхватывал её волосы, играл ими, а она не замечала – она была там, в стихах, в их боли и их крылатости.

Время текло незаметно. Солнце поднялось выше, и его лучи легли на воду золотыми нитями. Где-то вдали закричала чайка, её голос пронзил тишину, и Альбина подняла глаза. Она смотрела на озеро, чувствуя, как в груди разливается тепло. Это место знало её с детства: она бегала сюда с потрёпанными книжками, сидела на этом же месте, болтая ногами, и мечтала о том, кем станет. Озеро видело её слёзы – когда она порвала струну на скрипке и думала, что никогда не научится играть, – и её радость, когда она впервые прочла роман, от которого не могла оторваться. Оно было её зеркалом, её исповедальней, и сидеть здесь с кофе и книгой было так естественно, как дышать.

Она отложила сборник и достала блокнот. Её рука потянулась к карандашу, и она начала писать – не стихи, а просто мысли, что рождались здесь, у воды. «Озеро помнит меня лучше, чем я сама. Оно хранит мои шаги, мои тени. Здесь я настоящая». Она остановилась, глядя на свои слова, и улыбнулась. Её пальцы замерли над страницей, а взгляд ушёл к горизонту, где лес вдали сливался с небом. Кофе в кружке остывал, но она не торопилась – ей было хорошо в этом одиночестве, в этом разговоре с собой и водой.

Час спустя тишину нарушил шорох шагов. Альбина обернулась: по тропинке шёл старик с удочкой, его лицо было морщинистым, как кора ивы. Он кивнул ей, и она ответила тем же – молчаливым приветствием тех, кто понимает ценность этого места. Старик сел у берега, закинул леску, и озеро приняло его, как принимало её. Альбина смотрела, как поплавок качается на воде, и думала о том, как странно переплетаются судьбы у этого маленького клочка земли. Она допила кофе, чувствуя, как его вкус смешивается с сыростью воздуха, и снова открыла книгу.

Цветаева пела ей о любви и разлуке, а озеро подпевало своим шёпотом. Альбина читала, пока солнце не начало клониться к западу, пока тени ив не легли на траву длинными полосами. Её сердце было полно: здесь, у воды, она чувствовала себя цельной, как будто все её кусочки – скрипка, кухня, литература – собирались воедино. Она закрыла книгу, положила её в сумку и встала, потягиваясь. Лавочка скрипнула, прощаясь, а озеро мигнуло ей на закате, как старый друг, что ждёт её завтра.

Москва встречала её вечерним гулом: машины гудели, окна домов загорались жёлтым светом, а ветер нёс запах жареных каштанов от ларька на углу. День у озера оставил в ней след – спокойный, глубокий, как его воды. Дома она зажжёт лампу, возьмёт скрипку и сыграет что-то своё, рождённое из строк Цветаевой и шороха волн. А озеро будет ждать её снова – терпеливое, вечное, как её любовь к нему.

После озера августовский день стал мягче, солнце клонилось к горизонту, заливая Москву золотым светом, что дрожал на листьях и стёклах окон. Альбина шла домой, ещё чувствуя шёпот воды в ушах и строки Цветаевой в груди. Её шаги были лёгкими, но в душе поселилось желание задержать этот день, продлить его покой. Она вспомнила маленькое кафе на углу своей улицы – уютное, с деревянными столами и запахом свежесмолотых зёрен, – и решила зайти туда. Кофе у озера был хорош, но остыл, а ей хотелось ещё одного глотка тепла перед тем, как вечер укроет город.

Кафе встретило её звоном колокольчика над дверью и гулом голосов. Внутри было людно: студенты шумели у окна, пара в углу шепталась над пирожными, а бармен гремел кофемашиной, наполняя воздух ароматом эспрессо. Альбина вдохнула этот запах – горький, с ноткой шоколада – и улыбнулась. Она любила такие места: в них было что-то живое, как в книгах, где каждая страница дышит. Подойдя к стойке, она заказала латте – с пенкой и каплей ванили, как вчера с Августиной. Бармен, парень с растрёпанной чёлкой, кивнул ей и через минуту протянул бумажный стаканчик, тёплый в её руках.

Она оглядела зал в поисках свободного места. У окна было занято, но в центре стоял маленький столик, одинокий и манящий. Альбина направилась к нему, держа кофе в одной руке, а сумку с книгой – в другой. Её мысли ещё витали у озера, и она не заметила, как кто-то шагнул ей навстречу. Она повернулась резко, чтобы обойти стул, и вдруг – толчок, вскрик, и горячая волна плеснула из стакана прямо на белую рубашку незнакомца перед ней.

– Ой! – вырвалось у неё, глаза расширились от ужаса. Кофе растекался тёмным пятном по ткани, а парень, высокий, с тёмными волосами и удивлённым взглядом, замер, глядя то на неё, то на свою испорченную одежду.

– Чёрт, горячо! – сказал он, отскакивая назад и встряхивая руками, словно это могло стряхнуть ожог. Его голос был звонким, с лёгкой хрипотцой, но в нём не было злости – только растерянность.

Альбина почувствовала, как жар заливает её лицо, сердце заколотилось, и она зажала рот ладонью.

– Простите! Господи, простите, я не хотела! Я не видела вас совсем! – Она суетилась, поставив стакан на стол и роясь в сумке в поисках салфеток. Её пальцы дрожали, а в голове крутилось: «Какой кошмар, какой стыд!»

Парень посмотрел на неё, и его губы дрогнули в улыбке – неуверенной, но тёплой.

– Да ладно, бывает. Главное, что я не сварился, – сказал он, принимая салфетку, которую она наконец выудила и протянула ему. Он стал вытирать пятно, но кофе уже впитался, оставив на рубашке мокрый след, от которого поднимался лёгкий пар.

Альбина стояла, не зная, куда деть руки. Её щёки горели, и она чувствовала себя героиней нелепой сцены из старой пьесы.

– Я правда не нарочно, – пробормотала она, глядя на него. – Это было так быстро, я просто… задумалась.

Он поднял глаза, и она заметила, что они у него тёмно-карие, с искрами смеха, которые он, кажется, сдерживал.

– Задумалась о чём? О том, как облить первого встречного кофе? – поддразнил он, но в его тоне была доброта, а не насмешка.

Она смущённо улыбнулась, опуская взгляд на свой стакан, где пена осела, а кофе остывал.

– Нет, о стихах. И об озере. Я там была сегодня, читала… – Она замялась, не зная, зачем вообще это говорит, но слова вырвались сами.

Парень кивнул, будто это объясняло всё, и бросил мокрую салфетку на стол.

– Ну, тогда я прощаю. Стихи и озеро – достойная причина. Меня зовут марк, кстати.

– Альбина, – ответила она, и её голос стал чуть твёрже. Ей вдруг захотелось исправить этот неловкий момент, сделать его чем-то большим, чем просто случайность. – Слушай, давай я куплю тебе кофе? Взамен… этого, – она кивнула на его рубашку.

Марк засмеялся – коротко, но искренне.

– Ты что, хочешь ещё раз меня облить? Нет уж, я сам. Но посидеть с тобой могу, если не против.

Альбина растерялась, но кивнула. Её сердце всё ещё стучало, но теперь не только от стыда – в этой встрече было что-то неожиданное, как строка, что вдруг рождается в голове без подготовки. Они сели за столик, и марк сходил за новым кофе – чёрным, без сахара, как он сказал, «чтобы не рисковать лишними пятнами». Альбина смотрела на него, пока он возвращался, и думала, что он похож на героя из книги – высокий, с лёгкой небрежностью в движениях и взглядом, который будто видел больше, чем говорил.

– Так что за озеро? – спросил он, садясь напротив и отпивая глоток. – И какие стихи?

Она обхватила свой стакан, чувствуя, как тепло возвращается к пальцам, и начала рассказывать. Её голос стал мягче, глаза заблестели.

– Оно недалеко отсюда. Я ходила туда с утра, сидела на лавочке, читала Цветаеву. Там так тихо, только вода шепчет и ветер в ивах… Я люблю там бывать, это как часть меня.

Марк слушал, чуть наклонив голову, и в его взгляде было что-то внимательное, почти тёплое.

– Цветаева, значит? – сказал он. – У неё всё как буря, правда? Я больше по Мандельштаму, но могу понять, почему она тебе подходит.