скачать книгу бесплатно
– Викентий! – Сзади налетел запыхавшийся Мюнцер. – Вы что – обиделись?! Почему Вы ведёте себя как ребёнок?! Митенька, отпустите его, – велел он незнакомцу. Тот послушно разжал пальцы, но продолжал глядеть на Радзинского настороженно, готовый в любой момент снова схватить объект при попытке к бегству.
– Эх, Викентий… Зря я Вам навязался вчера со своими советами… – тяжело вздохнул Исаак Израилевич, жалостливо глядя на своего великовозрастного питомца. – Садитесь в машину. – Он подтолкнул Радзинского в спину. – Будем исходить из того, что случайностей не бывает. Особенно в духовной жизни. Вы явно не принадлежите к нашей традиции, но судьба почему-то упорно нас сталкивает. Пора разобраться в этом вопросе…
***
В машине Радзинский уснул.
– Посидите пока тихонько. Я Вашу работу полистаю… – Мюнцер зашуршал страницами. Этой паузы было достаточно, чтобы крепкий сон мгновенно сморил Радзинского, как пригревшегося у материнской груди младенца.
«Коль доди, дофэк: питхи ли, ахоти, раэйати, йонати, таммати…»(1). Слова звучали, как заклинание. И голос произносящего их напряжённо звенел со всё возрастающим накалом. «Им тимцу эт доди, ма таггиду ло? Шэхолат ахава ани…»(2)[1 - 1 "Голос возлюбленного моего, который стучится (в дверь): отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя…" – (древнеевр.). Песнь Песней, 5,2.2 "Если встретите возлюбленного моего, что скажете ему? Что я больна любовью…" – (древнеевр.). Песнь Песней, 5,8.].
Перед глазами возвышалась колесница. Она была такой огромной, что Радзинский не мог охватить её одним взглядом. Он чувствовал себя букашкой, которая упёрлась усиками в спицу колеса и для неё это – целый мир. Само колесо для неё не существует. Как, впрочем, и колесница.
«Рошо – кетэм паз, кевцотав тальталим, шехорот каорэв, эйнав – кейоним…»(3). Почему-то было ощущение, что все части колесницы состоят из букв, как материя – из атомов. И каждая буква – отдельная вселенная. Радзинский почувствовал себя лёгким, как воздушный шарик. Он летел сквозь пространство и маленькие, большие, огненные, влажно мерцающие и льдисто поблёскивающие буквы неслись ему навстречу. Алеф, далет, мем(4). Йод, Хей, Вав, Хей…(5) Перед ним вырисовывался силуэт гигантского человека, восседающего на троне. Позвоночник этого существа напоминал дерево. Голову его венчала корона. Сердце Радзинского размягчилось от внезапно нахлынувшей жгучей любви к царственному незнакомцу и растаяло как воск. Он растворился в сиянии прекрасного венца и исчез в бесконечности. Эйн Соф…(6)[2 - 3 «Голова его – чистое золото, кудри его волнистые, чёрные, как ворон, глаза его – как голуби…» (древнеевр.). Песнь песней 5, 11—12.4 Буквы древнееврейского алфавита, из которых состоит слово «адам» – человек.5 Буквы Тетраграмматона – непроизносимого Имени Божьего.6 «Ничто», «бесконечность» (буквально – нет конца) – (древнеевр.). Последняя из сфирот в Каббале.]
***
Открыв глаза, Радзинский долго не мог понять, почему Исаак Израилевич Мюнцер выглядит так неправильно. Он помнил, что тот должен быть одет в светлую льняную хламиду и расшитый камнями нагрудник, а с пальцев его должно капать благоуханное масло. Сидевший сейчас перед ним щуплый человечек в неброском сером костюме был карикатурно носат, подвижен и весел. И ничем не напоминал ту величественную фигуру, которая упорно возникала перед мысленным взором Радзинского.
Об этом вопиющем несоответствии пытливый востоковед напряжённо размышлял и в тот момент, когда садился, озираясь, под заинтересованным взглядом Исаака Израилевича на диване в собственной гостиной, (где непонятно как оказался). И когда шёл на кухню, куда Мюнцер молча его за собой поманил. И когда пил крепкий, заваренный старшим товарищем чай, утоляя неожиданно зверский голод заботливо приготовленными уважаемым коллегой бутербродами.
В памяти всплывали мифические, никогда в реальности не происходившие события. Незнакомые люди, чинно сидящие за столом. Во главе стола – Мюнцер, которого все присутствующие слушают с глубочайшим вниманием.
Радзинский откуда-то знает, что они собираются несколько раз в неделю – примерно в два-три часа ночи – и занимаются до утра – изучают Каббалу.
И что такое Каббала Радзинский тоже теперь знает – это Карта для тех, кто хочет вернуться домой.
– Я не вписался в Вашу компанию? – отрывисто спрашивает Радзинский. Мюнцер неопределённо пожимает плечами и ободряюще улыбается. – Я помню, что сам отказался, – хмурится Радзинский. – Заявил, что у меня другая… – Он замялся – ему было неловко от этого высокопарного слова, но он всё-таки с усилием произнёс, – миссия… Узнать бы ещё, что я имел в виду, – опуская голову, уныло пробормотал он себе под нос.
Исаак Израилевич неожиданно оживился.
– О-о-о! Вы очень скоро это поймёте! Если, конечно, сумеете расположить к себе одного ранимого, замкнутого молодого человека…
Глава четвёртая. Брудершафт
***
Несколько часов без перерыва молотить языком – утомительное занятие. Однако Радзинский сильно покривил бы душой, если бы сказал, что переводческое ремесло ему не нравится. Приятная усталость и чувство выполненного долга – вот что он сейчас испытывал.
Благоухая коньяком и заграничным парфюмом, он поднимался по лестнице в квартиру, неспешно развязывая по пути галстук, и почти не удивился, когда навстречу ему из-за поворота вышел Николай. Аспирант печально пересчитывал взглядом ступеньки, обеими руками придерживая на плече тяжёлую даже на вид сумку.
– Привет, – бархатисто мурлыкнул Радзинский. И расхохотался, когда тот в испуге отпрянул. – Что ж ты нервный такой, Николай Аверин? Книги хочешь вернуть? – он скользнул взглядом по сумке. – А чего ж не позвонил?
Николай ничего не ответил, только неопределённо пожал плечами, и полез в сумку, явно намереваясь рассчитаться с Радзинским прямо в подъезде.
– Ну уж нет! – громогласно возмутился тот, перехватывая аспиранта за тонкое запястье. – Только в квартире и только под протокол! – Он развернул Аверина за плечи и подтолкнул вверх по лестнице.
Тому ничего не оставалось, как подчиниться грубой физической силе. Однако в прихожей он снова замер, явно не собираясь проходить дальше.
– Ну, что ты стоишь?! Раздевайся, давай! Или ты замёрз? – Радзинский со смехом завернул Николая в своё чёрное пальто – оно полностью скрыло его фигуру вместе с ботинками.
– Я спешу, – сухо сообщил Николай.
– Ой, ну вот только не надо врать! – отмахнулся Радзинский, сморщившись при этом так, будто съел лимон. – У тебя же на лбу крупными буквами написано: «Я никуда не спешу!». – Он забрал аверинскую сумку и унёс её в комнату.
Расчёт его оказался верен: через некоторое время следом за ним в гостиную вошёл Николай – без пальто и ботинок. Радзинский отвлёкся на секунду от раскладывания приборов на покрытом хрустящей крахмальной скатертью столе и удивлённо поднял бровь:
– А тапки?
– Сваливаются, – лаконично пояснил Аверин.
Радзинский снова согнулся от хохота, в изнеможении опираясь на стол.
– Присядь. Я сейчас. – Вытирая слезящиеся от смеха глаза, он подтолкнул гостя к дивану и вышел.
Вернулся Радзинский с шерстяными носками в руках.
– Надевай.
– Зачем? – осторожно отодвинулся Николай.
– Давно ли ты выздоровел? – сурово прикрикнул на него Радзинский. – Двух недель не прошло, как простыл! И не долечился, небось, студент…
– Аспирант, – вежливо поправил тот.
– Какая разница! Одно слово – ребёнок…
Николай прикусил губу, чтобы не рассмеяться и забрал у Радзинского носки. Наблюдая, как он зажигает на столе свечи, Аверин поинтересовался:
– Вы ждёте гостей?
Радзинский подмигнул ему и многозначительно усмехнулся:
– У меня сегодня свидание…
– Значит, мне лучше уйти? – с надеждой спросил Николай.
– Интересно получается! – возмутился Радзинский. – У меня же с тобой свидание!..
– Вы… пьяны… – наконец, догадался Аверин.
– Что?! – искренне развеселился Радзинский. – Пьян – это когда ноги не держат. А я могу хоть сейчас польку станцевать! – и он выпрямился, гордо задрав свой мужественный подбородок и уперев руки в бока. Чёрный костюм идеально облегал его атлетическую фигуру и даже болтающийся на шее развязанный галстук не портил впечатление.
Николай смотрел на него скептически, и улыбка его становилась всё шире и шире.
– Хорошо – я пьян, – сдался Радзинский, опуская руки. – Но не сильно. И это ничего не меняет. – Он согнулся в галантном поклоне. – Прошу к столу…
***
Идеи, которые рождает вдохновение, всегда удачны. В самом деле – что Викентий Радзинский делает, если ему кто-то приглянулся? Правильно – действует. Жертву нужно очаровать, обаять, расположить, если надо подпоить, приручить и… получать дивиденды. Неужели проверенная на барышнях тактика не сработает в отношении упрямого аспиранта?
– Я не пью.
– Брось! Это же не дрянь какая-нибудь – это французский коньяк!
– Слишком крепкий для меня… Нет.
– Тогда немного вина. Вот – совсем лёгкое! Оно не креплёное даже! Его из Греции один епископ привёз – с Афона. Попробуешь?
– Правда, с Афона?
– Он так сказал, когда дарил – меня как-то командировали к нему переводчиком. С Ближнего Востока целая делегация церковников приезжала… Так, я наливаю?
– Совсем немного.
– Лехайим!
– Это иврит?
– Усвоил, аспирант… Быстро схватываешь! Отличник, наверняка?
– Стараюсь.
– И скромный такой… На брудершафт?
– В смысле?… Я всё равно не смогу Вас на «ты» называть.
– Глупости, Коля. Конечно, сможешь! Ну, давай, скажи: «Кеша, ты отличный парень!»
– Нет, Кеша, никакой ты не отличный парень. Ты манипулятор и бабник.
– О-о-о! Как ты заговорил-то студент!
– Аспирант.
– Какая к чёрту разница?!! И, вообще, откуда такие выводы?..
– Что вижу, то и говорю. Осторожно, Вы подожжёте скатерть.
– И что же ты видишь?
– Гипноз, чёрная магия, чрезмерная активность нижних центров.
– Гипноз?!!
– Хорошо – настойчивые попытки ввести собеседника в изменённое состояние сознания с целью дальнейшей манипуляции.
– Пойду, повешусь. Благо, потолки высокие.
– Вы… с ума сошли?! Оставьте в покое галстук! Викентий!!! Хорошо, я выпью с Вами на брудершафт! Слезьте со стола! Кеша! Прекрати паясничать, ради Бога! Где твой бокал?
– Ты льёшь в эту огромную посудину коньяк.
– Какая к чёрту разница?!!…
***
Радзинский, казалось, никак не мог поверить, что в ответ на его бодрое «до дна!», раздавленный стрессом аспирант отчаянно опрокинет в себя бокал коньяка – наверное, две полных рюмки разом. И замрёт, зажмурившись и прижимая руку ко рту.
– Лимончик?
Аверин лихорадочно закивал, с благодарностью принимая посыпанный молотым кофе лимонный ломтик. Отдышавшись, он принялся рассматривать своего новоиспечённого «брата». Впервые лицо Радзинского было так близко, и он разглядел, наконец, его янтарные, кошачьи глаза – красивые, нахальные, светящиеся опасным хищным огнём.
– Ты похож на льва, – не слишком трезво усмехнулся Аверин. Действительно, тёмно-русые волосы Радзинского напоминали львиную гриву, да и во всей его внешности было что-то такое породистое, благородное. Ещё глаза эти…
Радзинский наклонился и осторожно поцеловал удивлённого аспиранта в плечо.
– Ритуал, – пояснил он. – Сплетаем руки, когда пьём, потом целуемся.
Аверин покосился на него недоверчиво, а затем приподнялся на цыпочки и чмокнул Радзинского в щёчку.
– И теперь мы братья? – усмехнулся он.
– Да, – торжественно подтвердил Радзинский. – Теперь мы братья.
– Здорово. – Аверин слегка покачнулся. – У меня никогда не было братьев.
– Бедный мальчик. – Радзинский поддержал его за локоть. – Может, лучше в кресло?
– Давай, – покладисто кивнул захмелевший аспирант. – А то я что-то устал…
До кресла Радзинский его не довёл – повинуясь внезапному порыву, повернул к дивану. Как оказалось, внутреннее чутьё его не обмануло. Едва затылок Аверина коснулся диванной спинки, Николай закрыл глаза и резко обмяк, бессильно уронив руки. Радзинский обратил внимание, какие синяки красуются у него под глазами.
– Не высыпаешься, аспирант, – хмыкнул он себе под нос.
Несколько минут спустя, Аверин уже крепко спал, уткнувшись носом в принесённую Радзинским подушку. Кружева, которыми был оторочен пододеяльник, невесомо касаясь аверинских щёк, очень трогательно оттеняли его нежный младенческий румянец.
Радзинский снял ботинки, чтобы не топать, и принялся неслышно убирать со стола. Покончив с этим занятием, он погасил ярко освещающую комнату двухъярусную люстру и включил стоящий в дальнем углу рядом с креслом торшер – чтобы названый брат, не дай Бог, не испугался, проснувшись посреди ночи в незнакомом месте.
***
– Олежек, я его напоил…
– Кого? – голос Покровского в телефонной трубке спокоен, но неприветлив.
– Нашего аспиранта… – Радзинский хохотнул и покосился на плотно прикрытую дверь кухни. – Олежек, он мне прямо в лоб ляпнул, что я, дескать, манипулятор, бабник и чёрный маг. Нет, ну, ты скажи, это нормально?..
– Отрадно слышать, что хоть кто-то не стесняется говорить тебе правду в лицо… Кстати, что значит «напоил»?
