Три цветка и две ели. Первый том

– Да, она очень красива, – согласилась Маргарита.

– А почему ты меня не ревнуешь? Я уж привык: ты даже к Ольвору ревновала. Лючия Альмондро – куколка, а не рыжий людоед.

– Не знаю, Рагнер, почему-то к ней я тебя не ревную, – улыбалась Маргарита. – И хватит меня смешить. Мы же в храме, а настоятель строгий.

– Дааа… – уставился он на ее грудь, – тебя, наверно, сегодня на весы ведьмы потащат из-за твоих Ма и Та.

– Грудь для женщины – это же часть ее естества…

– Порочного естества… – хрипло прошептал Рагнер ей на ухо и перестал улыбаться, посмотрев на врата храма. Маргарита тоже оглянулась и увидела Лилию Тиодо, одетую в черное «монашеское» платье, да с не менее монашеским белым платком на голове. Многие мужчины провожали ее взглядом, без возмущений, но с одобрением. Лилия Тиодо, улыбнувшись, поклонилась головой Рагнеру и Маргарите, после чего присела на скамью рядом с Лючией Альмондро.

Местный храм Благодарения удивил Маргариту обилием дерева (конечно, дуб), еще тем, что на потолках не имелось фресок, и тем, что лики Меридианской Праматери и Божьего Сына сурово хмурились. Таким же хмурящимся оказался отец Виттанд – тщедушный, низкорослый, невыразительный мужчина сорока восьми лет. Зато взор его пламенел! Маргарита даже подумала, что из-за избытка внутреннего Огня, по-видимому, и поблек этот священник внешне: серые глаза, серые волосы, сероватая кожа. Настоятель носил светло-бежевую хабиту с черной пелериной, какая гласила о пути мученичества: об истязании плоти голодом, лишениями и болью. Такой мученик всегда постился, кушал единожды в день, отказывал себе в малейших удобствах, сам себя бичевал или колол иглами.

Пока Маргарита с любопытством рассматривала отца Виттанда, он, взойдя на высокую кафедру, с ужасом обнаружил ее: «блудницу» в своем храме! Он исторг из глаз огонь негодования на ее белую грудь, а золотистым, едва покрытым вуалью волосам досталось бессловесное, но суровейшее порицании от его тонких, гневно сжатых губ. К тому же эта знатная женщина была рогата (прическа), хвостата (шлейф на платье) и трехглаза (кулон во лбу) – словом, священник смотрел не на даму – на исчадие Ада. А «исчадие Ада» расстраивалось только тому, что служба шла на лодэтском и ее чудненький молитвослов оказался бесполезен.

Лодэтский Дьявол и «его блудница» всего лишь были орудиями злых сил, но отец Виттанд понял, что настоящий Дьявол бросил ему новый вызов – и он обязан побороться за спасение, если не всей души «блудницы», то хотя бы ее жалких остатков. Поэтому он решил сказать речь о Смирении и Тщеславии.

– Меридианцы! – громогласно заговорил с кафедры тщедушный настоятель. – Я желал проповедовать о страдании, но вынужден вновь говорить о Пороках. Вижу греховность я в тех, кого сестрами именуют. Вижу бесстыдство, собой любование! Вижу Порок я Тщеславия! Дьяволом посланы нам восемь Пороков, и с горестным горем я вижу: год от года Тщеславие мерзкое цветет да цветет в нашем граде, в Ларгосе! Демоны бродят средь нас, и нужны им сестер слабых души, а сестры и слушают! О, говорят им демоны: «Надень ты платье, яркое и срамное, завей ты волосы свои, аки козлица, да чело свое отметь третьим глазом владыки Ада – да иди так в храм! Да дай прочим пример!» И слабые сестры, они же блудницы, меняют души на тряпки яркие, чают ввергнуть они в пучину Пороков братьев, обольстить лоном пышным и белым достойных! Но неет! С блудницами братьев ждет лишь падение! А за блудом придет Гордыня, за Гордыней – Уныние! Пекло!! Пекло!! – кричал настоятель, грозя пальцем и махая руками. – И начало всему – невинно! Наряды бесстыдников! Наряды Дьявола! Камни во лбу – символ камня глупости! Родила Дьяволица трехглазая Дьявола с глазом во рту – он же плюнул своим третьим оком в умы и рассудки людские! Третий глаз Дьявола, да на челе, да не откроется у смиренных и праведных, лишь у пропащих в пороке! Блудница! Блудница!!

Маргарита не понимала, отчего разбушевался священник, и безмятежно (нагло да бесстыдно!) рассматривала картинки в молитвослове, так как полагала, что все верят: она читает молитву. Рагнер сперва посмеивался, но потом перестал улыбаться вовсе. В начале часа жертвования он первым вышел к алтарю, вывел Маргариту как жену, и швырнул в чашу два медяка.

– Ты жертвуешь не мне и не моей проповеди, брат Рагнер, – сказал ему отец Виттанд, – а на спасение мира. Я вижу не только первый Порок Тщеславия, но уже второй Порок Сребролюбия!

– Святая Земля Мери́диан с тобой не согласится, – недовольно ответил Рагнер. – Я тут недавно кардиналам десятину от тунны золота подал. А баронесса Нолаонт, кстати, – разжевывая пилулу, говорил Рагнер, – не понимает лодэтского.

– Тогда ей надо взвеситься на весах ведьмы.

– Перебьешься, – не скрывал раздражения Рагнер. – Весы в городе, а там я власть! И еще тебе мое «кстати» – я их давно хочу утопить в море!

– Вино тебе не положено, – строго смотрел на него отец Виттанд. – Ты скривился, сын мой Рагнер.

________________

– Как же хорошо жертвовать первыми, – радостно сказала Маргарита, выходя на крыльцо храма и вдыхая свежий морской воздух. – А почему ты за нас всего по медяку в чашу, жадина, бросил?

– Потому что больше я в этот храм ни ногой.

– А мне понравилось, – беззаботно говорила девушка, спускаясь по ступеням. – Настоятель: и мууученник, и говорил так страстно… Жалко, что я ничего не поняла.

– И славно… Знаешь, я обязательно построю новый храм на своем новом холме. И пусть этот святоша свою хабиту вместе с черным воротником с досады сжует – таким этот храм будет прекрасным!

– Так он про тебя там кричал! – «догадалась» Маргарита.

– Ага… Но и тебе немного досталось. У тебя во лбу глаз Дьявола…

– Чего? Это же простой кулон… Лодэния всё же страшно отстала от моды и Культуры тоже! – надула она губы и спросила тише: – Мне снять его?

– Нет, забудь и носи кулон… А он так, скользь сказал. На меня всё ругался, святая гадина…

Ложь Рагнера продержалась неразоблаченной недолго. Появившийся Арл Флекхосог высказал мнение о том, что отец Виттанд неправ, что в моде, прославляющей плодородие, нет ничего блудного, тем более дьявольского, и что слова чрезмерно строгого настоятеля не разделяет большинство прихожан. Маргарита решила, что и она порога храма Благодарения более не переступит. К ее счастью, предки Рагнера построили в замке часовню (так как, наверно, тоже не желали видеть отца Виттанда и слушать гнусности про свои кулоны!).

Пока Маргарита негодовала и ругала про себя дремучего священника, собрались гости Арла Флекхосога. Лилия Тиодо тоже оказалась приглашенной на торжество. Тогда как герцог и баронесса ехали туда помпезно, среди двенадцати охранителей, другие шествовали, и Лилия что-то всем рассказывала.

Самый большой и красивый особняк Ларгоса, дом Арла Флекхосога, выглядел отменно и снаружи, и внутри; на ограде, над воротами, красовалась изящная вязь – выбитая в камне надпись его имени. Окна на фасаде – застекленные и просторные; перед домом – клумбы с фиалками. Обстановка дома поражала роскошью: скамья из настоящего черного дерева, покрытая пурпурно-голубым бархатом из Санделии, красочные фрески на стенах, безделицы из драгоценного красного коралла, механические занятности, мраморные камины, затейливые часы, мягкие ковры…

В гостиной, перед обедом, гостей угощали разнообразными закусками: рыбными и мясными, с орехами или оливками (лодэтчане очень любили миндаль и оливки). Прислужники предлагали отведать четыре вида вин, даже разливали лодварское черное вино, но Рагнер предпочел пить ягодную воду, да из одной с Маргаритой чаши, чем несказанно порадовал свою прекрасную даму.

Герцог и баронесса заняли в гостиной ту роскошную скамью из черного дерева и голубого пурпупа, а прочие гости обступили их, точно свита: кто-то сидел на табуретах, кто-то стоял. Арл Флекхосог вместе со всей семьей расположились на куда как более скромной скамье справа, господа Альмондро – слева. Лилия Тиодо, снявшая с головы платок, сидела рядом Лючией Альмондро, своей подругой. Белокурые длинные волосы Лилии вновь переплелись ниже макушки наподобие венка – по-видимому, эту простую, но одновременно изысканную прическу она предпочитала иным.

Рагнер невзначай спросил Антоса о кораблях – и следующую триаду часа все в гостиной слушали жаркий рассказ на меридианском о галерах, парусниках, обшивке, установке мачт, косых и прямых парусах, якорях, смолах и конопляных веревках. Дело свое санделианский корабел любил страстно, а Рагнер слушал внимательно – и он словно изливал тому душу. Тогда же Антос рассказал, как познакомился с Арлом Флекхосогом: он сам искал верфь, где его таланты оценили бы, ведь собирать галеры из заготовок ему стало скучно, поэтому он писал письма со своими предложениями и отдавал их капитанам кораблей в течение трех лет. Еще когда Арл Флекхосог являлся главой Ларгоса, ему попало в руки такое письмо, и он стал единственным, кто ответил Антосу.

Маргарита, несмотря на свое открытое платье, находилась в тени Рагнера – говорил лишь он, а «блудницу с глазом Дьявола» боялись о чем-либо расспрашивать. Ей же было так уютно молчать и слушать! И вдруг набожная, высоконравственная, строгая Лючия Альмондро дерзнула устыдить баронессу.

– Дорогой супруг, – заговорила она, – ну право уж, довольно о своих парусниках, ведь ты не на верфи. О себе могу сказать, что Ларгос и мне пришелся по душе: нет гама, нет зноя, а отец Виттанд не даст разгуляться Порокам. Я бы желала остаться здесь навсегда. Ваша Милость, – обратилась она к Маргарите, – а долго ли вы полагаете одарять своим блеском Ларгос и всех нас?

– Полагаю, что долго… – неуверенно ответила девушка.

– Но к Юпитералию, ведь вы наверняка вернетесь в Орензу, дабы посетить захоронение вашего горячо любимого, покойного супруга. Как иначе?

Маргарита не знала, что отвечать, и тогда заговорил Рагнер:

– Мы надеемся, что к Юпитералию Экклесия уже разведет меня с нынешней герцогиней Раннор, а дама Маргарита станет моей законной женой. Если же этого не случится, то баронесса Нолаонт останется моей прекрасной дамой, гостьей и госпожой, я же – ее слугой. И ей не нужно возвращаться к останкам покойного супруга в Юпитералий, ведь человек это был благочестивый – и, бесспорно, отправился на Небеса, а не в Ад.

– Любезно прошу меня извинить, – заговорила Лилия Тиодо. – Отец Виттанд сегодня был столь строг в оценках Ее Милости, точнее, ее убранства, так что посчитала верным по дороге к этому сказать пару слов, ведь мне посчастливилось узнать даму Нолаонт с лучшей стороны. Я поведала историю вашей, без сомнения, достойной оды любви – всё то, что баронесса Нолаонт сама рассказала мне в доме господина Аттсога.

«Ах ты дрянь! – возмутилась Маргарита. – Монашка она, лилия белоснежная… Волчица ты, а не нежный цветочек!»

– Благодарю, – невозмутимо кивнул Рагнер. – Вы, госпожа Тиодо, сберегли мне время и избавили это общество от опасных для него же домыслов.

– Прошу меня извинить еще раз, но не могу не спросить, – улыбалась белокурая, темноглазая красавица. – Каково же это, Ваша Светлость, пятнадцать дней стоять на коленях перед окном вдовы и рыданиями вымаливать ее благосклонность?

– Ну, – повеселели глаза Рагнера, – нам, рыцарям, к таким испытаниям, знаете ли, не привыкать. Я могу рыдать не только триаду – а столько, сколько потребуется: мог бы море наплакать, а то и океан. А на коленях рыцарю стоять перед прекрасной дамой – это, вообще, великая радость. Эх, так бы и жил под ее окошком, стенал себе вволю, рвал то утрами цветы, то ночами свои волосы! Но она, мой неприступный «Замок любви», строгая вдова под таким большим и серым покрывалом, что виднелся один молитвослов, она милосердно сжалилась надо мной, уж умиравшим от сердечных мук на ее крылечке! И у меня образовался денек для войны, какую я по-быстрому выиграл и всех победил, чтобы не всякими там ратными глупостями заниматься, а важным делом: стоять и дальше перед ней на коленях, ронять слезы, читать стихи, осыпать всё вокруг нее цветами и, конечно, играть ей на лютне!

«Люблю тебя, Рагнер, как же я тебя люблю!»

– Не знал, что вы играете на лютне, Ваша Светлость, – улыбался Арл.

– Ммм, мастерски, просто я стесняюсь. Но тебе сегодня могу наиграть, Арл, в твоем кабинете и наедине.

– С удовольствием послушаю, как вы музицируете, Ваша Светлость. А уж тем более посмотрел бы, как вы плачете, – не удержался Арл Флекхосог.

– Последнее вряд ли, Арл. Ты ведь старик, а не прекрасная дама.

– Что ж, и печальная мелодия лютни меня вполне обрадует. Любезно прошу всех к столу. Ксаночка, – посмотрел старик на внучку, – будешь сегодня моей госпожой?

Ксана, девчушка в детском, коротковатом и свободном желтом платье, сразу полезла на руки к любимому деду, а тот ее подхватил и понес к столу с пятью чашам, в каких заботливо помыл ее ручки, не уставая что-то ласково ей говорить. Маргариту и даже Рагнера невольно тронула эта нежность. С внучкой старый, матерый сводник, продававший женщин за бесценок, циничный Арл Флекхосог становился обычным добрым дедулей.

За обеденным столом Рагнер продолжал вести себя безупречно: не обидел свою прекрасную даму ни тарелкой, ни чашкой, ни словом. Маргариту переполняла любовь и самая горячая благодарность к нему, ее рыцарю без страха и упрека. Когда принесли главное блюдо и по зале поплыл тухловатый запашок рыбы в водоросли, то баронесса Нолаонт решилась на подвиг. А еще она не хотела кушать из разных тарелок с возлюбленным.

– Ваша Милость, – обратился к ней хозяин дома, – для вас запечена телятина. Господам Альмондро тоже наша кухня непривычна. В отличие от госпожи Тиодо. Вы и сегодня желаете рыбу в водоросли, госпожа Тиодо?

– Сегодня я предпочла бы телятину, – пропела темноглазая блондинка.

– А я бы сегодня предпочла рыбу в водоросли, – смело заявила Маргарита.

– Зачем? – тихо спросил ее Рагнер.

– Хочу стать своей: лагросскою.

– Ларгосская – только гадюка. А дама – ларгосцка.

Скоро между ней и Рагнером лежала отвратительная, склизкая, как зеленая медуза, пахучая масса. Маргарита отщипнула ложкой от «медузы» и положила слизь в рот, понимая, что не только Рагнер с улыбкой следит за ней, но и все вокруг. Ксана и та замерла, перестав елозить на стуле.

Вкус у рыбы в водоросли был столь же отвратительным, как и вид. Особенно мерзостным оказалось послевкусие. Но, с недрогнувшим лицом, Маргарита проглотила вторую ложку слизи. Она, улыбаясь, пыталась проглотить третью ложку тухлой гадости, когда Лилия Тиодо спросила Арла:

– Господин Флекхосог, это рыба в водоросли по-старинному?

– Да, конечно, лучшая…

Далее баронесса Нолаонт, зажимая рот салфеткой и издавая недвусмысленные звуки, выскочила из-за стола да убежала из обеденной залы в гостиную. Но до уборной она не успевала, поэтому, достигнув открытого окна, исторгла закуски, окрашенные розовой ягодной водой, на миленькую, ни в чем не повинную фиалковую клумбу, разбитую под окном. И со стыдом, приходя в себя, поглядела вниз, на вымаранные, оскобленные, кроткие цветы. А из обеденной еще доносился противный смех «противной Ксаны».

– Как ты? – подлетел к Маргарите Рагнер и попытался повернуть ее к себе лицом, но она отворачивалась.

– Дурочка, ты моя, – вздохнул он. – Зачем кушала и давилась? Никто же не заставлял? Ларгосцка…

– Надо было сказать, что эту рыбу мочой промывали… – плаксиво ответила она. – Ладно, черви, но моча – это для меня уже слишком…

– С чего ты взяла? Так лишь моряки делали в плаваньях, сберегая воду, и так уж сто веков никто не стряпает… Я бы сам не стал это кушать.

Маргарита простонала что-то неясное, а Рагнер обнял ее.

– Маленькая моя дурочка, ну что же ты навыдумывала? – говорил он, целуя ее в пробор волос, между золотистыми «рожками». – Откуда ты это, вообще, взяла?

– Это всё она! – с ненавистью ответила Маргарита. – Эта белоснежная лилия. Она мне про мочу у Вьёна сказала, а сейчас дала понять, что я мочу кушаю… по-старинному…

– Ну… она же чужеземка тоже. Напутала что-то, наверно… Зачем ей тебе вредить?

– Но она вредит! Рассказала всем про нас…

– Это ты рассказала и наврала! – тихо, но жестко произнес Рагнер.

– Она губы чем-то подкрашивает – не может быть у человека таких вишневых губ. Она подлая и лживая – а ты это, как и другие, вы не видите, потому что она красивая и всем вам нравится! И тебе тоже она очень нравится…

– А как же госпожа Альмондро? – строго смотрел Рагнер. – Они подруги, но Лючия своего мужа не ревнует и глупо себя не ведет, не давится и рыбой за столом…

– Рагнер! Сейчас это не ревность! – воскликнула Маргарита и перевела дыхание, вытирая слезы. – Видно, что я плакала?

– Немного… Давай немного задержимся. Побудь здесь, я найду воды.

– Давай лучше уйдем отсюда, прошууу, – взмолилась она.

Рагнер помотал головой.

– Ты – баронесса, и тебе нечего стыдиться перед этими людьми – скорее это они сейчас переживают, поверь, что могут вызвать твой гнев. Поспешный уход их напугает еще сильнее. Забудь обо всем и веди себя так, как будто ничего не было. Покинуть дом во время трапезы – тоже некультурно. Мы ненадолго задержимся. Я переговорю с Арлом, а потом сразу поедем.

– Я клумбу испортила… Так стыдно! Бедные фиалочки…

– Да и ладно. Про клумбу тоже забудь. Я завтра пришлю в этот дом подарки за обед и за клумбу.

В гостиную робко вошла Сельта Флекхосог.

– Я могу чем-то помочь Ее Милости? – спросила женщина.

Маргарита кивнула и последовала за ней в уборную.

– Я пребываю в надежде, ношу в чреве, – сказала она Сельте наедине. – Скоро будет заметно. Вот, желудок и подводит.

– Понимаю, – почтительно, но неискренне кивнула та. – Приму за честь оказать вам услугу и сделать пребывание в этом доме для вас приятным.

________________

Кабинет Арла Флекхосога ни в коем случае не походил на захламленный чердак, он походил на покой аристократа. Даже кабинет Рагнера в Рюдгксгафце проиграл бы этой зале: три больших зеркала в золотой росписи по краям, темный стул-трон с высокой спинкой и лаково-красный письменный стол с инкрустациями из черепахового панциря. На трех полках – идеальная чистота: книга к книге, чарка к чарке. В покрывало из узорной камки оделась скамья, из золотистого бархата сотворились подушки и портьеры. Окно в кабинете наличествовало одно, зато оно протянулось от пола до потолка, зарешеченное тонкой и редкой сеткой. Сквозь стекло можно было видеть лужайку сада. А между окном и спинкой стула висел на стене миниатюрный портрет – не больше ладони, однако рамку Арл заказал весьма великую, помпезную. Темперно-красочная Ксана заботливо держала куклу и чашечку – играла в маму; выглядела на портрете эта нескладная девчушка необычайно хорошенькой и всё же похожей на себя.

Стены кабинета художник сделал темно-вишневыми: благородного и дорогого оттенка. Даже днем казалось, что здесь сгустился вечер – какой-то немыслимый дневной сумрак. Арл сел за стол, Рагнер устроился на скамье. Взяв в руки подушку с белесой каймой, он узнал руку вышивальщицы – кто еще мог так кудесничать с иглой? Белые бабочки, точно живые, приготовились взмахнуть крылышками и упорхнуть в окно. Бабочка была противоположностью хищной стрекозе, символом добродетельной души, успешно победившей Пороки, а также легкости мировосприятия, олицетворением безделья и кокетливости. Бабочка принадлежала первому месяцу Цереры. Ничего не произнеся, Рагнер молча подложил подушку под спину.

– Так, Арл, – заговорил Рагнер. – Пивной у тебя на верфи больше нет. Я выяснил у нотариуса, что в твоей грамоте – только право на торговлю кораблями, и ничего про пиво или вина.

– Я не продаю хмельное, – улыбался Арл. – Я продаю деревянные суда – корабли и посуду – пивную кружку или деревянную чашу. А пиво и вино раздаю в награду за покупку и за то, что суда мне дарят назад. Могу парус на чаши поставить, если желаете…

– Не зли меня.

– И не собираюсь, – улыбался Арл. – Ваша Светлость, предлагаю не враждовать более, а дружить. Мир принесет нам обоим больше выгод. Я могу закрыть пивную по вашему принуждению, но тогда стану оплачивать труд лишь хлебом и пивом – и снова не прогорю, и закона не нарушу. Предлагаю другой путь. Вы построили большую пивоварню, ведь думали, что пиво будут брать местные трактирщики, но они у вас его не покупают… Знаете почему?

– Нет. До пивоварни я еще не добрался.

– Трактирщики тайно варят пиво сами. Потому часть питейных домов еще не разорилась. А мне накладно завозить пиво из других мест. Мы могли бы продавать на верфи ваше пиво – и недурно заработать. Весьма недурно.

– Нет.

– Почему?

– Не хочу. И не думай, Арл, старый, драный кот, что побеждаешь. Скоро в Ларгосе появятся аж две тысячи мужиков, какие будут отсыпать мне холм.

– И где же они будут жить?

– Я скупил все чудесные развалюхи у Ларгосцских ворот. Однажды я с удовольствием их снесу, и построю там что-то красивое.

– Но чернорабочие, отсыпающие холм, не заслуживают большей оплаты, чем сербр в день. Вы пригоните две тысячи босяков. С ними город не оживет. Их жалования просто не хватит на многое.

– А я им по три сербра буду платить.

– Ну да… Значит, плотникам уже восемь, вместо шести. Подсчитайте всё хорошенько сперва, Ваша Светлость, добрый мой совет, и за три сербра лучше наймите плотников. Деньги же это, в сущности, химера. Кто-то в этой твари видит козу, кто-то льва, кто-то змею, кого-то она убьет огнем. Вы и я видим льва – силу, работяги – козу – животные потребности. Для счастья большинству людей многого и не надо – лишь сытость да веселье, работа же – это не весело. Куда как приятнее проводить день в праздности, а не на верфи, и лишь нужда гонит плотников трудиться. Не скоро, однако неизбежно, ленивые обленятся, трудяги, глядя на них, справедливо потребуют прибавки, иначе затаят обиду. Зато вы, Ваша Светлость, нескоро обо всем догадаетесь: люди – существа хитрые, изворотливые. Только поголодав как следует, люди ценят сытость – иначе они воспринимают любые щедроты как данность и пренебрежительны к милостям. Баловать тех, кто неспособен это ценить, – напрасный и даже опасный путь. Я вдвое старше вас, герцог Раннор, и я точно знаю, о чем говорю. С людом, как со скотиной, нужно много кнута и крайне немного сладкого корня. Свои жалования работяги всё равно пропьют, и я предпочитаю на этом заработать, а еще лучше: полностью отбить все затраты и сделать их труд бесплатным… Вот так я играю, сейчас же я бы послушал, как играете вы, на лютне. Вы ведь не зря пришли в мой дом. И еще раз повторю, что не желаю враждовать. Превелико прошу, обойдитесь, Ваша Светлость, и без угроз или оскорблений. На последние мне плевать, а угрозами вы не достигните ничего.

– Сперва расскажи мне про лесопилку.

– Вы, право, умны… Я ее скоро построю, и двести плотников будет достаточно для четырех парусников в год.

– Речка моя.

– Лесопилка будет стоять на моем берегу моря и работать от приливной волны. Изобретение санделианцев.

Рагнер поднялся со скамьи и подошел к окну. На лужайке валялись игрушки Ксаны: детская посудка и та же самая кукла с портрета – теперь с задранной юбочкой. Внучка Арла Флекхосога играла, а потом убежала, позабыв про нее. Почему-то кукла казалась Рагнеру живой женщиной, использованной, изнасилованной и выброшенной. Ему казалось, что он ее предает.

– Мне нужно, чтобы ты закрыл пивную, а твои работники стали шастать в город, да почаще, – вздохнул Рагнер, отворачиваясь от окна. – И… Я хочу, чтобы лесопилка была построена не ранее, чем через год.

– Хорошо. Но Лентас будет вашим новым наместником.

Рагнер скривил лицо, а старик продолжал говорить:

– Имя «Флекхосог» сразу пополнит казну. Еще я перестану кормить работников, зато прибавлю им жалования. Всё будет, как в старые времена.

– …Ладно, идет, – неохотно согласился Рагнер. – В благодаренье Лентас станет моим наместником, но служить будет за сто пятьдесят рон. Если от него будет толк, то через год умножу жалование. Но если будет темные делишки за моей спиной царапать, то я не просто выставлю его вон, как тебя, – я своим мечом раскрою ему башку, а тебя и внучку заставлю на это смотреть!

– Жестко, но приемлемо: много кнута и мало сладкого корня… Вы мне всегда нравились, Ваша Светлость, – встал старик из-за стола и подошел к Рагнеру, протягивая ему руку, чтобы заверить сделку клятвой.

– Нет, – отказался Рагнер от пожатия рук. – Обойдемся честным словом. Я свое слово держать привык. И смывать предательство кровью тоже.

________________

Возвращался отряд герцога Раннора вместе с Лилией Тиодо – и проводить ее предложил он сам, Рагнер. Маргарита сперва нервничала, но после поняла, что Рагнер устаивает Лилии допрос, подозревая ее и Адреами в тайных связях с Арлом Флекхосогом. Черный в рыжих подпалинах Магнгро шел быстрым шагом между светло-серой в яблоках, молодой кобылкой Рердой и рыжим мерином Вьёна Аттсога.