Три цветка и две ели. Первый том

Рагнер молча обнял ее за талию, поднял и вынес в светлицу, после чего понес девушку за последнюю, еще неизведанную дверь. В той комнате у Маргариты заболели глаза, и она их закрыла, но желтые с синим пятна будто продолжали плясать перед ее глазами. Все стены были задрапированы чем-то ярким, цветным и желто-синим, (ярчайшим меридианским синим!!!).

– Открой глаза, – потребовал Рагнер.

– Нет. Что там был за темный куб, похожий на склеп?

– Внутри твое спальное ложе.

– Унеси меня назад.

Но Рагнер понес ее в «склеп». В углу, на подиуме, находилась дубовая махина – глухой шкаф с дверцей в боку. В него Рагнер опустил девушку – на что-то мягкое и приятное на ощупь, сам тоже забрался внутрь и лег рядом. Маргарита открыла глаза, когда он затворял за собой дверцу – и опять стало темно, но не страшно: на потолке ажурной вязью засветились змеистые прорези.

– Красиво… – прошептала она, разглядывая ажурный потолок. – Как в сказке… А это что такое, – потрогала она покрывало. – Мех?

– Медвежий. Самый теплый.

Они немного помолчали, любуясь кружевом над собой.

– Я очень люблю эту кровать, – заговорил Рагнер. – Как с матушкой в ней спал, едва помню… Только ее тепло зимними ночами. Когда стал старше приходил сюда один, лежал и думал… Мы всё переделам, что тебе не нравится, но оставь эту кровать, превелико прошу.

– Если мне можно сорвать со стен желто-синие тряпки, то я уже счастлива. А кровать мне самой нравится.

Рагнер начал снимать убор с ее головы. Когда он распустил волосы Маргариты, то поцеловал ее в глаза как жену – она поцеловала его глаза в ответ. Нежно и медленно он раздевал ее, никуда не спеша.

________________

Опочивальня герцогини располагала серым камином и серым полом, дубовым подиумом с дубовой кроватью-шкафом, двумя прямоугольными окнами в прямоугольных нишах. В этих нишах можно было сидеть боком к окну, как на стуле, ведь в каждой нише серела горка из двух каменных ступеней. Глянув в окно, Маргарита увидела квадратный внутренний дворик, мощенный такой же грязно-желтой поливной плиткой, как в светлице; в центре дворика темнело что-то похожее на мрачную беседку с четырехскатной черной кровлей. Дворик же ограждали сизо-серые строения. Дом слева смотрелся нарядным особнячком из-за витражных окон-бойниц, треугольного фронтона и окна-розы над резными вратами. Второй дом, согнутый вправо под прямым углом, казался добротным и просторным. За его крутой, черной крышей разлилось умиротворяющее серо-серебряное озеро, за озером простирался не менее умиротворяющий сочно-зеленый лес. Этот вид и впрямь заслуживал возгласа «Благодать!»…

Во внутреннем дворике две девушки прохаживались по желтоватой плитке, еще с десяток молоденьких работниц сидели под крышей «беседки», на каменном выступе. Вскоре из донжона вышел дозорный и, не обращая внимания на девиц, потопал мимо них. Маргарита, ближе прильнув к окну, разглядела, что угловой дом имел еще одну дверь с правой стороны, а возле нее находились два столба под козырьком и колокол. Парень сначала долго позвенел в колокол, будто всех будил, затем ударил в колокол один раз, оглашая о начале часа Смирения – и ему сверху ответил протяжный трубный гул (со смотровой башни, как догадалась Маргарита). После дозорный вернулся в караульную, девицы тоже стали расходиться.

– Откуда стража точное время знает? – спросила Маргарита, приглаживая распущенные волосы и поправляя платье на груди.

– У них есть пружинные часы, какие можно поставить куда-нибудь, а можно на поясе носить, – ответил Рагнер, вылезая из «шкафа». – Еще где-то в замке должна быть пара настенных часов и огненных. Мои трофеи из Бронтаи. А раньше время определяли дырявым горшком и водой. Это так же как песком.

– А что за маленькая беседка посреди дворика?

– Под двориком цистерна с дождевой влагой, – подошел к Маргарите Рагнер, обнял ее и горячо поцеловал, после чего тоже глянул в окно. – Дом слева, с витражами, – это часовня, дверь прямо – в Ягодный дом, где живут женщины и семейные пары. Справа, у колокола, – дверь в баню. Хозяйка дома сидит у окошка и смотрит, кто с кем вечером идет туда греться.

– Можно я не буду?

– Это же весело, – вздохнул Рагнер. – Сплетни здесь заменяют и новости, и книги… Такое иногда творится – ни в одном романе не прочтешь.

– Всё равно гадко… А что делают женщины в Ягодном доме?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Боюсь, что ничего. Без управителя тут, наверно, никто не работал… Ладно, пошли ко мне.

Рагнер потянул Маргариту за руку, но не к двери – в угол на подиум. Там, слева от кровати, темнела красивая угловая панель из дуба, а ее покрывала узорная вязь из зачерненного металла. Маргарита думала, что видит изысканные крючки для одежды. Рядом с панелью еще чернел держатель для светильника, а под ним повисла черная планка оканчивавшаяся цветком лилии – вероятно, созданная для красоты. Но Рагнер потянул один их крючков, открыв тем самым запор, толкнул панель внутрь – и за узенькой потайной дверцей показался темный, узкий проход длиной в семь шагов.

– Это путь в мои мужские покои, но тебе туда нельзя ходить и тем более ночевать там.

– Почему это? В Брослосе, значит, можно было?

– Ларгос – это не Брослос. Здесь и впрямь все будут считать тебя падшей, если застукают в моей спальне.

Далее Рагнер показал, что тоже может из прохода открыть запор-крючок, но Маргарита могла дополнительно закрыть дверь, повернув черную лилию, и при повороте щеколды-лилии на стене внутри прохода еще одна маленькая лилия уныло опускалась вниз.

– Если положишь большую лилию на крючок, – пояснил Рагнер, – то маленькая лилия мне об этом сообщит – и мне придется спать одному, хочу я того или нет. Это право на уединение герцогини Раннор, какому аж тысяча лет. Надеюсь, ты никогда им не воспользуешься и не закроешь для меня эту дверь.

Далее они прошли по проходу к другой дверце, открыли ее и оказались в опочивальне герцога. Тайная дверь и здесь пряталась в угловой резной панели, на какой имелись крючки для одежды и только – то есть от своей супруги герцог на щеколду не запирался.

– Ого! – оглядываясь, поразилась Маргарита: обстановка у Рагнера в спальне была свежа, приятна и ничуть не пахла «пылью веков». – У тебя ложе новое! – возмущенно сказала она, трогая столбы великолепнейшей кровати из черного дерева. – И шкаф! И ларь какой чудесный! И стол тоже! – пересекла она спальню, поднялась по трем ступенькам и попала через полукруглый проем в комнату поменьше, где оконную нишу перегородил придвинутый к ней стол. – А это что здесь еще за три двери?

– Дальняя ведет в переднюю перед Оружейной залой – тебе туда тоже нельзя. Оружейная – это гостиная только для мужчин, ну и для недостойных дам. Еще из той передней комнатки можно выйти на балкон, а из него спуститься сразу в тамбур. А эта зала – мой кабинет. Другие две двери слева… гардеробная и уборная.

– А у меня почему нет гардеробной?!! Как? Как! Как!

– Что «как»?

– Как герцогини Раннор жили здесь?! Бедняги! Они святыми, наверно, были! У супруга – и своя уборная, и…

Рагнер не дал ей договорить – обхватил ее и поцеловал. Маргарита сперва вырывалась из его объятий, но затем затихла.

– Не ори, – прошептал он, отпуская ее. – Повезло тебе, что я тебя люблю – всё у тебя будет, но… придется тебе жить без подруг. Мы из маленькой спальни сделаем тебе уборную и гардеробную. Или подруга нужнее?

– К черту этих подруг! И я не для себя одной негодую, а для других тоже! Следующая герцогиня Раннор мой портрет зацелует и еще имя восхвалит!

– Только кровать не тронь – ты обещала.

– Не трону, – провела она рукой по крышке стола, лоснившейся, будто полированный морион. – Черное дерево у него… – проворчала девушка.

– Это обычный дуб, из него всё здесь сделано, – вздохнул Рагнер. – Просто его зачернили. И, клянусь, я вовсе не ожидал найти такую красоту. Я сперва разломал и сжег кровать, в какой Гонтер помер, а потом так разошелся, что всё из его спальни сжег. Отправляясь в Сиренгидию, я заказал у местного резчика кровать и прочее, чтоб хоть на полу не спать, когда вернусь…

– Личную уборную ты тоже заказал у местного резчика… – снова проворчала Маргарита, не поверив ему.

Она спустилась по ступеням из кабинета и подошла к одному из трех окон мужской спальни, тоже находившихся в прямоугольных нишах и со ступенями, как в ее спальне. Под окном Маргарита увидела серую каменную террасу, пригодную для танцевальных балов, и огороженный сад. Через сад, параллельно террасе, протянулась широкая аллея, зато крепостную стену за аллеей соорудили по косой линии – и в правом дальнем углу получился зеленый уголок. С правой стороны новая ограда отделяла сад от кладбища, «украшенного» мрачным сизым склепом. А за садом и кладбищем, в объятиях крепостных стен и смотровых башенок, пышно клубилась листва дикого парка. Оканчивался обширный парк длинным серым домом в два этажа, домом под долгой черной крышей.

Но Маргарита разглядывала сад и аллею: кустики смородины вдоль каменистой дорожки и шеренги неизвестных деревьев – идеальное место для алых роз. Аллея начиналась от глухих ворот кладбища и слева заканчивалась калиткой – высокой, узорной и черной. За калиткой лежала площадка, в виде скошенной трапеции; сюда всадники выезжали из тамбура, после чего направляли коней прямо – в широкий проезд в стене, далее – в парк, к Охотничьему дому, как Маргарита уже догадалась. А вот предназначения серого строения, что оградило площадку слева, разгадать она не смогла. Один этаж, нет окон, форма половины шестиугольника, низкая дверь и смотровая площадка на крыше…

– В парке, как в лесу, – сказал Рагнер, – но иногда растут яблони. А с террасы раньше смотрели на поединки – они проходили в саду, на том прямом пути у террасы. А в том зеленом уголке, у кладбища, можно поставить шатер и летом плескаться с тобой в купели.

– Кладбище же рядом?!

– И что? Оно за высокой оградой и мертвым завидно не будет.

– Посмотрим… Я, кстати, в саду хочу погулять.

– Лучше завтра. На обеде все-все тебя увидят и поймут, кто ты есть, а то еще нагрубят или выставят тебя вон, если не хуже… Стража у меня суровая.

– А что за домик слева, под смотровой площадкой? И зачем она нужна, такая низкая?

– О, оттуда можно сигануть в реку и утопиться. Ну или принять груз из лодки. Под площадкой кузня, а в ней окно – и из него тоже можно утопиться, если невмоготу.

– Кузня? В саду?

– Вообще-то она за калиткой сада. И потом, эта кузня заброшена. Шумновато с ней было по ночам…

– А что под террасой?

– Кухня и курятник.

– Курятник? У сада?! Рагнер, пусть кладбище и старая кузня, но курятник-то?!! Что за сад у вас в Лодэнии такой?!

– Сад как сад, а курятник – это жизненно важно, любимая. Курочек ото всех надо защищать – все их хотят! И я, как истинный хозяин, тоже сяду у окошка – буду выслеживать тех, кто ворует моих кур. И заодно – охранять могилы предков.

________________

Рагнер сказал, что обед будет в начале часа Трезвения, а до этого ему надо осмотреть замок. Маргарита вернулась в свои покои и первым делом сорвала со стен желто-синие шелка. Без них стало серо, как в каменном мешке, но зато у нее более не слезились глаза. То, что мебели в спальне не имелось, ее уже не расстраивало – возлюбленный пообещал ей новую обстановку, уборную, гардеробную и расписную печку, вместо жутковатого камина. Но пока хоть что-то требовалось поставить в спальне, и она направилась к детской.

Окошко в Млечный покой, комнату младенцев, заслоняло стекло в частой решетке. Шальную мысль о том, чтобы залезть в детскую этим путем, пришлось отбросить. Со вздохом Маргарита открыла тяжелый створ и поборолась с ним пару минут – вредная дверь никак не хотела оставаться открытой, а прижать ее к стене было нечем. Пришлось прижимать дверь собой!

Она присмотрелась к «сокровищам», заметила край грубоватого ларя и решила выудить его из-под тюфяков. Кроткая Миллё, принесшая поднос с перекусом для баронессы Нолаонт, застала ее, вернее, ее торчащий из-за дверного створа зад, когда та, пыхтя, выволокла сундук аж на середину порога.

– Оух, так, славно, – обрадовалась ей розовая лицом Маргарита. Она утерла пот со лба, поправила платок на голове и заговорила на ломаном лодэтском: – Помочь тут я нужна.

Миллё подбежала к ней, но Маргарита вовсе не грубой силы хотела от этой хилой девчонки.

– Нет. Люти ходить. Я – ты Люти ходить. И… – подошла Маргарита к уборной. – Светильник мне нужен, – заговорила она по-орензски, не зная как объясниться. – Ну ничего же не видно и страшно. Свет? Свеча? Лампа? Хоть что-то…

Следующие минуты три Маргарита артистично изображала жестами то, что ей нужен светильник. Миллё, уходя вниз, вроде как стала бояться ее сильнее. Вернулась она с масляной лампой в руках, однако незажженной. Маргарита еще раз терпеливо всё ей объяснила: походила по светлице, подняв лампу, поносила ее в уборную, подула на нее, погрела руки над лампой и вручила светильник Миллё. Спускаясь по лестнице, девочка оглядывалась, странно таращась на чужеземку. И вернулась с незажженной лампой! Зато она привела Люти. Та с минуту молчала и угнетала Маргариту мрачным голубоглазым взглядом, точно бесстрастно негодуя из-за того, что какие-то там баронессы посмели оторвать саму Ее, горничную, от Очень Важных Дел!

– Да темно же везде! – в сердцах воскликнула Маргарита, не собираясь сдаваться, и продемонстрировала, что дверь детской не держится открытой.

Люти молча вынула запирающую пластину из петель засова и подложила ее под широко распахнутый створ, какой тут же замер, как вкопанный.

– Так просто! – обрадовалась Маргарита. – А я никогда такого не видела… А мне огонь еще нужен! – показала она на светильник в руке Миллё. – В уборной же темно.

Девочка высоко подняла лампу и, захлебываясь, стала что-то объяснять, доставая сосуд с маслом. А Люти всё давила Маргариту ледяным взглядом, будто никак не могла взять в толк, зачем этой варварше-орензчанке светильник, ведь можно прекрасно жить и без света!

– Соолма! – взмолилась Маргарита. – Позовите Соолму!

Прислужницы ушли и забрали лампу, но Соолма не появлялась. Устав ждать без дела, Маргарита открыла крышку ларя, наполовину вытащенного из детской. Чего там только не было внутри! Вскоре по полу светлицы разбрелась посуда, да самая необычная, какую Маргарита только видела в жизни. Зато там же она нашла подушечку и покрывальце, шитые золотой нитью. Паре обнаруженных вещей девушка затруднилась дать название. Например, в шкатулке она нашла круглые, ничуть не ценные и похожие на гальку камни. Они казались твердыми, но, видать, Маргарита столь усиленно их изучала, что один из камушков вдруг раскололся надвое в ее ладони. Холодея, она закрыла шкатулку и засунула ее под тюфяк в темной детской, словно та никогда ей не попадалась. На руках остался жирный налет, и Маргарите опять пришлось идти в темную уборную.

– Всё равно Рагнер даром взял эти свои сокровища, – оправдывала поломку камушка Маргарита.

После она решила перекусить и пошла с подносом в спальню, где застелила найденным покрывалом ступеньки у окна, положила туда подушку и села на «оконный стул». Жизнь налаживалась. Булочка, какую она кушала, оказалась пшеничной, сладкой и изумительно-ягодной, а вода – нежной на вкус. Да и подглядывать в окошко за девицами во дворике оказалось занятием вполне себе интересным.

Соолма всё не шла. Маргарита сняла платок, достала из дорожного ларчика гребень и, так же сидя у окна, расчесала волосы, не зная, чем еще заняться. Наконец она услышала шаги за дверью и, не покрыв головы, выскочила из оконной ниши, крича Соолме и боясь, что та уйдет. Распахнув дверь в светлицу, Маргарита предстала с простоволосой головой перед Нёгеном, взвизгнула и скрылась за дверью.

Нёген принес ее первый дорожный ларь с одеждой, на самом деле даже не ларь, а плоский, окованный железом ящик. Юноша стоял в светлице, взвалив его себе на спину и молча недоумевал, что это было и что ему делать.

Баронесса Нолаонт появилась вновь уже с платком на голове, с самым строгим выражением на лице, на какое была способна, но с розовыми щеками. И жестом показала юноше занести его ношу в спальню. Теперь густо покраснел Нёген и помотал головой.

– Нет, давай спать в я, – услышал он, и стал ярко-макового цвета. Сбросив ящик к ногам ошеломленной девушки, Нёген быстро убежал от нее, стуча по лестнице башмаками.

Маргарита тяжело вздохнула, опуская плечи.

Но делать было нечего – пришлось открывать дорожный ящик в светлице. Только она сняла навесной замок, как вновь услышала шаги Нёгена. Он занес второй ее ящик. На этот раз Маргарита убежать ему уже не дала – схватила юношу за руку, потащила к ларю, застрявшему поперек порога детской, и грозно приказала:

– Это – в спать!

Нёген послушно потащил тяжелый, длинный ларь к светлице, однако доволок он его лишь до порога опочивальни герцогини и не дальше.

– Ну что не так?! – заговорила с ним Маргарита на своем языке. – Я не украду ваш сундук! Мне вещи просто переложить надо, а то они помялись! Смотри, – подняла она крышку своего дорожного ящика, решив всё наглядно объяснить. – Вот!

Сверху лежал тонкий платок с кружевом, какой Нёген принял за белье – он что-то простонал, закрывая лицо руками, и опять убежал. А Маргарита села на выволоченный им ларь и утерла набежавшую слезу.

Затем, слава Богу, появилась Соолма.

– Мужчинам нельзя переступать порога опочивальни герцогини, – объяснила она. – Лишь по указанию герцога Раннора. В ином случае – их без разговоров казнят.

– И что делать? Мне ларь нужен. В ящиках всё забито и мнется!

– Я позову женщин – они всё тебе затащат.

– И лампу еще, – крикнула ей вслед Маргарита. – Горящую только!

Вскоре девицы из внутреннего дворика объявились около Маргариты. Две из них затащили ларь в спальню, еще две – дорожные ящики, третьи откуда-то доставили прикроватный стул, умывальный столик, сверкающий медный таз, бронзовый водолей и даже зеркало. Взамен, к радости Маргариты, они умыкнули желто-синие шелка. Жизнь окончательно наладилась, когда Соолма принесла зажженную лампу.

– Миллё нельзя зажигать светильники раньше наступления сумерек, поэтому она лишь долила масла, – сказала Соолма, оглядывая серые стены спальни. – Но Люти можно, – добавила она. – И Люти вовсе не дура.

– Соолма, ты о чем?

– Замок – это маленький городок, где все свои, где все они – семья… И частью этой семьи еще нужно стать. Ты же пока для них чужая. И не герцогиня Раннор вовсе. Ты – непонятная чужеземка, занявшая ее покои. Поэтому тебе даже таза не удосужились принести, как и прочей обстановки. А теперь ты сорвала любимые шелка бывшей герцогини Раннор со стен, вместо того, чтобы к ним привыкнуть, как все они… Я не хочу тебя обидеть или испугать… – помолчав, добавила Соолма. – Я сама через всё это прошла и знаю, о чем говорю. К тебе пока приглядываются, и это не страшно: посмеются за спиной или лампу не принесут, но всё по мелочи, – потешаться над чужаками – это старинная забава. А вот если тебя не примут в семью, то начнут пакостить уже по-настоящему.

– А Рагнер? Он им не позволит!

– Не позволит… Но и пакостить они не перестанут. Ты даже не поймешь ничего. Просто, к примеру, в твоем белье заведется мышь…

– Фуу… – брезгливо вздрогнула Маргарита. – Гадость-то какая… И что делать?

– Не знаю. Им понравиться непросто. Точно могу сказать одно – Рагнеру на этих баб никогда не жалуйся.

Маргарита расстроилась.

– Мне платья надо погладить… Они их мне что, сожгут?

– Нет. Я позову Люти, и она тебе их погладит, не бойся. Я же сказала, ты даже не поймешь, что тебе вредят.

Черная Царица направилась к выходу из спальни.

– Соолма, – окликнула ее Маргарита, – а как ты стала своей?

– А я и не стала, – не оборачиваясь, говорила Соолма, будто бы обращаясь к двери. – Но меня всегда боялись. А ныне еще и жалеют, ведь Рагнер бросил меня после шести лет нашей связи. И бросил ради тебя.

– Подожди, – подошла к ней Маргарита. – Не уходи, очень прошу. И прости меня за свою боль, но ведь я не виновата, что люблю его, а он – меня. Соолма, раз ты здесь чужая и я чужая, давай будем своими для нас с тобой. Хотя бы попытаемся. Нельзя же жить без подруг. Мужчина никогда не поймет тебя до конца и не выслушает.

– Давай, – согласилась Соолма. – Попытаемся…

________________

К вечеру Маргарита имела более-менее ясное представление о замке. Соолма рассказала ей, что она сама живет на четвертом этаже, в одной из двух гостевых спален, какие разделяла третья крошечная спаленка для какого-нибудь услужника или лекаря. Другую сторону четвертого этажа, над опочивальней герцогини, занимали покои графа, то есть первого сына-наследника, состоявшие из опочивальни графа и спальни с тремя кроватями, в какой жили друзья графа. Между графскими покоями и гостевыми, над светлицей, находилась проходная – просторнейшая зала с камином. В проходной, когда замок заполонялся гостями, тоже могли поставить кровати для гостей-мужчин.

Пятый этаж отводился под склад ценных вещей с названием «хоромина», еще под большую гардеробную и спальню отроков, а также под спальню их воспитателя, ведь после семи лет сыновья герцога покидали детские покои и жили в суровых условиях общей спальни вместе со своими ровесниками. На шестом этаже находилось заброшенное помещение, где некогда держали соколов, а ныне «черт-те что». Седьмой низкий этаж отдали дозорным, и из него вырастала смотровая башня, но ее забором ограждала крыша чердака, в котором устроили второй склад для «черт-те что».

В подвале донжона затаились: погреб, колодец с речной водой, сокровищница и узилище. Туда Соолма Маргарите спускаться не советовала, поскольку даже ей в подвале было страшно. Из тамбура можно было попасть в караульную, амбар, кладовую, поленницу и кухню, еще подняться по лестнице наверх левой пристройки донжона, в Оружейную залу, то есть мужскую гостиную, где герцоги совещались с друзьями-рыцарями или пировали с ними. Оружейную залу обрамляли с трех сторон ходовая дорожка и зубчатая ограда – эту дорожку со стрельницей звали балконом, и к нему как раз вела лестница из тамбура. По той же лестнице попадали сразу из тамбура на второй этаж пристройки, в длинную и пустую, примыкающую к обеденной залу для танцев – бальную. Открывали бальную залу изредка и обычно летом.

Далее Соолма помогла Маргарите с розами: десять ящиков они разместили у окон на пятом этаже, один ящик вынесли на террасу, двенадцатый ящик Маргарита поставила у окна в своей спальне, отметив, что цветы уже вянут и надо срочно соединять черенки с корнями шиповника.

А к обеду Соолма даже причесала баронессу Нолаонт: перевила ее волосы с вуалевым шарфом – и на плечи легли будто бы две пышные косы с воздушными хвостами. С такой прической, черным морионом во лбу да в изумрудном атласном платье Маргарита выглядела неотразимо. Правда, сперва она выбрала другой наряд, после чего осознала, что ее чрево еще выросло и про фиалково-синее платье стоит до родов забыть. Люти пришлось гладить два платья, вместо одного, и за это она вдоволь «поледянила» голубым взглядом пришлую баронессу, а та решила, что так ей и надо за проделки с лампой, – то есть они закрыли счета.

Пока Маргарита искала подходящее облачение, то за неимением мебели она раскладывала одежду там, где получалось – и опочивальня герцогини быстро наводнилась пестротой из шелков и кружев. Платья растянулись на подиуме, с крючков для ламп свисали платки и вуали, эскоффионы, будто вазы, украшали окно, ларь и прикроватный стул. Рагнер, проходя к Маргарите через потайную дверь, даже присвистнул.

– Надо Нёгена позвать… – загадочно произнес он.

– Зачем?

– А зачем ты парня мне тут портишь? Сперва волосами его пугаешь, затем в опочивальню манишь, а после еще и бельем своим глаз ему жжешь? Поженю вас, после всего, что между вами было. Невеста ты богатая – пусть сам увидит. Он согласится!

– Понятно теперь, чего он убежал… – пробурчала Маргарита. – Какое еще белье? Кто белье сверху в ларь кладет? Платок мой головной там лежал.

– Ты уже не оправдаешься… – улыбался Рагнер, сверкая зубами.

– Ничего смешного! Всё тебе уже доложили! Все болтают, да? А ты тоже виноват – мог бы меня предупредить, что ему сюда нельзя зайти!

– Было бы не так весело, – обнял он ее. – Нёген только мне одному сказал: он не болтун. Но нынче убежден, что ты распутница. Вот и… меня предупредил. А я его.

– И что ты ему сказал? – насуплено спросила Маргарита.

– Что не его нёгенское дело, распутница ты или нет. Еще посоветовал и дальше молчать как следует.

– Спасибо, пусть хоть так… Хотя, зачем я тебя благодарю?! Ты же тоже виноват!

Он молча потянул ее к двери.

– Рагнер, я серьезно! – говорила Маргарита. – Тебе весело, а мне нет. Я ныне Нёгену в лицо смотреть не смогу, хотя ни в чем не виновата!