Три цветка и две ели. Первый том

Домик господ Махнгафасс оказался трехэтажным, узким и высоким, под темной, цвета земли, четырехскатной кровлей из неровной черепицы. Был он каркасным, зато полностью из дерева; доски покрывала самая дешевая белая штукатурка, и из-за нее Маргарита окрестила дом «Белой башенкой». Башенка словно застенчиво попятилась с улочки и прикрылась высоким деревянным забором; справа она слипалась с резным теремком, слева ее и соседский дом разделяла пристройка из рыжего кирпича. А за забором, перед домом, имелся двор с яблоней.

На первом этаже «Белой башенки» Маргарита увидела переднюю с крутой лестницей, гостиную (она же обеденная), в пристройке – кухню с кладовой (кухню можно было использовать и как баню). Две комнатушки второго этажа подходили для гостевых спален или, если Бог сжалится над Марленой, для детских; на третьем этаже, в комнате с балкончиком и камином, хозяева обустраивали свою спальню. Балкон смотрел на задний дворик, годный для небольшого огорода. Марлена была счастлива.

А Маргарита пришла в полный восторг, когда подруга позвала ее перекусить, да не рыбой, не змеями, не хлебом, похожим на червей, а похлебкой из листовой свеклы (как же это вкусно!), хрустящими шариками из курятины (божественно!) и куском марципанового пирога из аптеки (Марлена, а можно я с тобой лучше останусь жить?).

________________

Рагнер воротился со свадьбы Ольвора в сумерках. Вскоре двенадцать мужчин неспешно шли по набережной и вели за собой лошадей, а король и королева ехали верхом в центре процессии. Королевой, конечно, являлась Маргарита, но королем стал вовсе не Рагнер: Лорко в желтой деревянной короне гордо восседал в седле. Тем не менее проигравшие мужчины пребывали в прекрасном настроении: они громко переговаривались и хохотали. Маргарита не понимала их речей. Она молчала, дышала ласковым морским бризом и, слегка улыбаясь, думала, что Брослос, несмотря на все ее слезы, очень ей полюбился. Покидать его не хотелось.

Минуя Северные ворота Нового Вала у башенки Айрюсё, переходя из Солнечного города в Лунный город, Рагнер спросил:

– Ну как тебе наша лодэтская свадьба? – смотрел он снизу на Маргариту.

– Странно так… Сперва – это жуть и снова жуть, зато сейчас мне хорошо.

– Я завтра тоже хочу пойти… Я же должен победить Лорко и забрать свою королеву назад.

– Иди… – ласково улыбалась Маргарита.

Рыжеватый парень их услышал и хохотнул.

– Тъы, а? Меня одолеть, да? Брявно, как тъы, и меня!

– Я, Лорко, заговор против тебя завтра устрою! Раз нельзя прямо – пойду иначе!

– Но покудова кароль твойный – я! И каралева твоёйная – моя!

– Повешу тебя завтра за ноги!

Всадник, до того быстро скакавший навстречу, резко остановил коня у «королевской процессии». Мужчины замолчали, напряглись. В густых сумерках Маргарита разглядела молодое лицо с крупным носом и русые волосы. Отметила она и высокий рост незнакомца, и рыцарские ноги, и скромность его одеяния. Всадник проехал мимо, прожигая Рагнера ненавидящим взором.

– Кто это? – прошептала Маргарита.

– Я его не знаю, – оглянулся вслед всаднику Рагнер. – Но, кажется, догадываюсь… И он наверняка из Гирменца едет…

– Кто он, Рагнер? Не пугай меня…

– Похоже, младший брат одного рыцаря, которого я убил… Забудь, сопляк он… Любимая, – заулыбался Рагнер, – ты лучше песнями Лорко не обольщайся, очень тебя прошу. И помни – у него еще Марили есть!

– Она мяня бросяла…

– Так тебе и надо! С двумя кружился – один теперь танцуй!

– Да я, коль захо́чу – тута жа ее воро́чу! Но… – постучал Лорко по короне, – таковскаго плясуна, как я, могёт бросить тока дура. А дура мне самоёму не нужная!

________________

Рагнер гулял на свадьбе Ольвора, точнее: «плясал за корону», и весь следующий день, и другой тоже – весь последний день в Брослосе. А утром двадцать пятого дня Трезвения «Роза ветров» уже отправлялась к Ларгосу. На тамошней верфи этот боевой одномачтовый парусник должны были обновить – и после Ольвор уводил его в первое торговое плавание. На судно погрузили большую часть вещей из Рюдгксгафца; сам замок затих, опустел. Более в нем не было ни господ Махнгафасс, ни падчерицы Маргариты, ни Мираны, ни королевы Маргрэты. Лишь Линдсп Вохнесог оставался да немного слуг.

С отъездом «бабули» Маргарита вернулась в покои Рагнера – что ей было терять? – Белая Волчица ясно высказала свое мнение о ней. Зато в большой спальне имелось мягкое ложе и удобная купель, вместо лохани. Пока Рагнер «доплясывал последний день», Маргарита выкопала еще десять кустиков роз, решив упорствовать в «сильванском труде». Она поклялась, что в Ларгосе, назло северным ветрам, зацветут розы, и она для этого сделает всё возможное.

Вечером Маргарита одна искупалась в купели для двоих, а потом одна уснула в гигантской кровати.

Зато проснулась она не одна! Испугавшись, Маргарита вскрикнула, вырвалась из рук, что ее обнимали и пытались удержать, – и услышала сонный, сиплый голос Рагнера:

– Кхута ж ты?

– Когда ты пришел? – тяжело дыша, уставилась она возлюбленного.

– С час назад, – лежа в постели, потянулся он и зевнул в кулак.

– Выиграл свою корону?! – сердито говорила девушка.

– Как иначе? – закрыл глаза Рагнер. – Может, в плясках я и не мастер, но бунтовщик из меня удался… Бунт это вовсе не просто. Надо выбрать нужный чааас, когда от короля уже устааали или еще к нему не привыкли…

Не открывая глаз, он обнял Маргариту, прижал к себе и задышал ей в лицо перегаром.

– И королеву свою я вернул…

Он хотел поцеловать ее в губы, но Маргарита, скривив лицо, отвернулась.

– Фууу…

– Чего?! – сразу открыл глаза Рагнер. – Это что еще значит?!

– Что ты пьяница… Ну не обижайся, – погладила она его грудь. – Я тебя и такого люблю, но меня ведь тошнит по утрам, а еще этот… запах куренного вина. Прости, но белое вино – это вонь!

Она поцеловала его в висок и прошептала:

– Лучше я тебя сама буду целовать…

– Давай лучше еще часок поспим, – прошептал и он, укладывая ее голову себе на грудь и целуя «колючей бородой» Маргариту в щеку.

________________

Мирской закон на море не распространялся, и корабль, пока не вставал в порту, считался независимым островом. Однако, стоило «острову» причалить, встать к пристани или на якорь у берега, власти города и землевладелец рассматривали его как свою землю, то есть законы данного берега вступали в силу. Иноземные корабли не имели никаких привилегий – даже судно монарха или посла неприкосновенным в чужом королевстве не признавалось, но, конечно, повода для войны старались избегать, как и позора.

Моряков, едва они сходили на сушу, могли взять под стражу и затем судить, а они, если не являлись местными, могли быть лишь подсудимыми. То же самое касалось всех путешественников – попадая в другой город, они становились бесправными и, дабы защитить себя, прибегали к услугам покровителей. Патроном мог быть, бесплатно или за плату, любой горожанин; работодатель являлся патроном по умолчанию, как и гостеприимец. Тот путешественник, кто останавливался в постоялом дворе, просто переставал быть бродягой; клиента, согласно договору, патрон мог защитить в суде или подать в суд от его имени; гостю же не нужно было заключать грамот – хватало устного поручительства, так как за гостя нес полную ответственность гостеприимец и взыскания спрашивали с него. Кроме того, путешественники могли купить постоялую грамоту в управах тех городов, где задерживались. Такие бумаги защиту закона не давали, но внушали уважение и городским стражникам, и окружающим; иных неясных скитальцев звали проходимцами. Больше всего почитали странников – путешественников по монастырям. Странников даже могли приютить на пару дней в своих замках аристократы – дабы развеять скуку занятными историями.

Итак, путешествовать на длительные расстояния, особенно в другие королевства, казалось предприятием хлопотным, опасным и непредсказуемым, и всё же свободные люди хоть раз в жизни да путешествовали. В крупных городах гильдии частенько собирали для странствий по монастырям отряды, к каким безбоязненно присоединялись женщины с детьми, тогда как их мужья оставались в родном городе – следили за домом и трудились. Для облегчения тягот в странствиях гильдии городов, городков и королевств заключали между собой «зенные (ксанные) союзы», по каким гарантировали друг другу гостеприимство. Влиятельный гостеприимец своих гостей обижать не позволял, бесплатно селил их в хороших домах, рассказывал о местных законах, находил им честных возниц.

Но вернемся к морскому закону. Его как такового не существовало, тем не менее в открытом море суд вершил капитан: арестовывал, разрешал споры и иногда казнил, – иначе ничем, кроме как угрозой расправы, обуздать лихих моряков не удавалось. А лихость приветствовалась: на торговых путях всегда промышляли разбойники, и команде корабля случалось отражать нападения как на море, так и на суше, уходить от погони и проливать кровь, защищая свой груз. Лакомые торговые суда нарочно заманивали на рифы, скажем, огнями ложных маяков, после чего грабили. Сильване, если видели севшее на мель судно, то тоже предпочитали не помочь, а поживиться.

При всем том морские перевозки являлись самыми безопасными, ведь капитаны вели корабли вдоль знакомых им берегов и останавливались в привычных портах. Они охотно продавали каюты путешественникам как своим гостям, а те, в свою очередь, наводили справки о капитане и его судне: чем дольше капитан появлялся в одном и том же городе, тем сильнее ему доверяли. Капитанам-новичкам приходилось пару первых лет туго: они брались за любую перевозку, работали за бесценок и оставляли в залог дом, имущество, даже семью. Зато после, заслужив добрую славу, забывали про нужду.

У капитанов существовал свой негласный устав. Правило о том, что торговые суда должны заходить в порт утром или хотя бы днем, а покидать его вечером тоже было негласным, но уважаемым. За его нарушение могли при случае «набить морду», но более – ничего, так как спешка порой имела веские основания, в частности: скоропортящийся груз. И загулявшая команда была значимой причиной того, что капитан принимал решение отойти от берега утром и не позволить своим морякам к вечеру вновь напиться от безделья.

________________

Набережная Дюрбонс удалялась. Уменьшалась и толпа оглушительно свистевших головорезов на пирсе (очень шумный народ эти лодэтчане!). Хельха, провожая мужа, махала вслед «Розе ветров» белым платочком; толстушка растворялась среди другого народа – а скоро лишь один порхающий платочек от нее и остался. Расплывались также черная фигура Магнуса, силуэт Марлены и пестрый сверток в ее руке – покрывало с лебедями, какое Рагнер принес в порт и насильно ей подарил. Ольвор молча жестикулировал с носовой надстройки «Розы ветров», раздавая указания своим морякам, прямой парус поднимался выше, а Маргарита и Рагнер стояли на палубе в самом тихом ее месте – под плоской крышей кормовой надстройки-помоста, и смотрели в бойницы глухой ограды на берег. Рагнер обнимал свою любимую со спины.

– С Енриити ничего дурного не выйдет? – спросила Маргарита, глядя на Лодольц, на полукруглый Малый дворец. – Я тревожусь за нее.

– За девами зорко присматривают воспитательницы Алайды, разгуляться Енриити не дадут. Она будет жить на всем готовом, своего барахла у нее полно, да серебра почти на сотню рон есть. И с Экквартом они поладили. Кроме того, там ныне еще будет Аргус. В обиду твою падчерицу не дадут.

– Мне правда здесь понравилось, – теперь Маргарита смотрела на величественную «Хлодию» у причала Рюдгё. – А вот в Ларгосе… Мне страшно. Мне Соолма о тамошних зимах сказала… что я спать буду в шапке и одеваться стану как ремесленник. Что даже в замке, как в погребе: мерзлота одна кругом и голые камни. И плащи летом носят, и…

– И поэтому мы везем туда дюжину ящиков роз?

– Погибнут, да?

– Откуда я знаю… Послушай, Соолма – непомерная мерзлячка. И это понятно – она же у Линии Огня родилась, а мы к Линии Льда идем. И вовсе в Ларгосе не голые камни. Мы среди леса будем жить, где теплее и приятнее, чем на побережье. Там столько снега зимой! Там красиво… И в замке будет тепло – это я тебе обещаю. Не зря же я печника с собою туда волоку.

– Печника?

– Я в Лодольце видел красивые, маленькие печки. Дядя сказал, что эти крошки лучше любого камина. Наставим их по всему замку.

– И когда ты успел печника найти? Ты же пьянствовал три дня подряд!

– Любимая… – недовольно произнес Рагнер. – Я его нашел сразу, пока ты с Соолмой по Ордрхону гуляла. Я сперва все дела делаю, а после и отдохнуть хочу так, как хочу!

– Тогда, конечно… – улыбалась она, глядя вверх на Рагнера. – Тогда отдыхай, как хочешь, я что, против?..

Брослос исчезал из вида, синел, превращался в мираж…

– А кто у тебя в замке живет? Я знаю про сестру Эорика, кухарку.

– Есть такая. Это Кётрана. Она очень веселая, но сплетница. А еще есть Олзе, Железная Олзе… Она подкову разгибает – страшная женщина. Кётрана и Олзе целыми днями ругаются в кухне, но жить друг без друга не могут. Еще у Олзе есть сын Нёген и дочурка Ледяная Люти. Та пока подковы еще не гнет, но взглядом точно сможет убить курицу. И у Кётраны есть дочурка… Всё время забываю, как ее зовут… Кётрану на дальнем краю деревни слышно, а ее девчонка тихая, как мышка. Про других дам не помню. Там ходят какие-то женщины из Ягодного дома, что-то метут…

– Почему Ягодного?

– Понятия не имею. Есть Охотничий дом – это понятно, там одни мужики живут. В Ягодном – все женщины и один управитель… Загадка…

– Что у Ларгоса растет? Ягоды растут?

– Растут! Этого добра там навалом. А еще там дубовые рощи есть. Из дуба чего только не делают: и корабли, и столы, и бочки. А еще желуди жарят и напиток делают, какой я люблю.

– Крепкий? – улыбаясь, спросила Маргарита, а он ткнул ей пальцами в ребра – не больно, скорее щекотно, отчего она тихо и довольно взвизгнула.

– Такой тоже есть! И, да, я его тоже люблю!

– Что еще там растет?

– Много чего. Сосны растут… Ну… из камышового клубня у нас варят сладкий сок, как из тростника, но чем он слаще, тем чернее… Яблоки тебе покажутся кислыми после Лиисема… Зато у моего друга Вьёна растет единственная во всей округе груша, потому что его дом среди густого теплого леса, а мой замок у реки и на холме. Ячмень сажаем, лен, овес… Пиво там – ммм… – мечтательно промычал он. – И из чего только вино не квасят! Хорошо, что хоть ты у меня не пьянствуешь, а то бы не вылезала из местных пивных – их там навалом.

Маргарита засмеялась, представив себе эту картину.

– А еще там есть ларгосская гадююка, – нежно прошептал ей Рагнер на ухо. – Если она укусит, то падешь через миг и будешь как мертвый, но живой… Часа через четыре умрешь по-настоящему.

– Рагнер! Ты мне зачем сказки всякие сказываешь?! Мне и так страшно!

– Это не сказки. Соолму спроси. Она ничего так не боится, как эту гадюку.

– Рагнер! Теперь и я боюсь!

– И верно: ее надо бояться, особенно весной, когда гадюки пробуждаются и ищут себе теплое жилье. Они могут заползти в подвалы или по деревьям в спальни, но люди об этом знают и прежде, чем почивать, проверяют под кроватью: нет ли там кого, а то ночью она как – цап! – резко схватил ее повыше талии Рагнер и услышал смех. – Хорошо, что тебе уже весело, а то мне самому страшно, что тебе не понравится в Ларгосе. И не бойся гадюки: она тварь ночная, днем сидит в глубоких норах или под пнями в лесу, а кусается, если только на нее наступить. Я за все шестнадцать лет ни разу ее не видел. Случай в моем замке был, что одна дама даже выжила – с того света вернулась. Дама эта тучная очень. Ее уж обмыли, уложили в горнице Ягодного дома, сжигать покойницу поутру собрались. А дама ночью воскресла, огляделась – и, понятно, к себе в спальню пошла – и нашла там супруга с ткачихой… Она ему кулаком по башке – как молотом – и в тот же миг тот мужик помер. Как раз его сожгли поутру, – тяжело вздохнул Рагнер. – И дама та – Железная Олзе. Теперь ты понимаешь, почему все ее боятся – гадюка ларгосская и та Олзе не взяла! И на мне ведь, чертовка, руку свою железную набила! Я до сих пор немного боюсь, что Олзе меня вновь поколотит… Зато я без страха оставил на нее свой замок, а то управителя у меня пока нет…

Глава VII

Обычная глушь

С ледников в Великую Впадину Тидии стекала уйма ручьев, сходящихся в озера, сплетающихся в речушки, а затем и в реки, чтобы в итоге излиться в Хельхийское море. Эти воды издревле заменяли тидианцам дороги. Широких, крупных рек в Великой Впадине насчитывалось три: Су́а, Ба́зера и самая полноводная – Вёка. Городок Ларгос вырос у моря и на правом берегу коварной Йёртры, тихой у устья, но бурной выше по течению, спокойной летом и зимой, но весной и осенью затопляющей левый берег. Всё восточное побережье Тидии ограждали россыпи рифов и крошечных островков, какие звали островками горя, ведь столько судов погубили эти коварные ловушки. Ларгос прятался за относительно крупным островом Фёо, защищавшим ларгосцев от холодных ветров, да чтобы большому паруснику пройти через Фёоский пролив, не наскочив на островки горя, от кормчего требовалось недюжинное мастерство. Таким образом, несмотря на то, что Ларгос являлся самым крупным городом в округе, многие корабли не заходили туда, и капитаны высаживали желающих попасть в Ларгос перед проливом, например, в городке Нюёдлкосе, а сами направляли суда в открытое море.

Земли городка Нюёдлкоса не принадлежали Рагнеру Раннору. Обширный округ южнее Ларгоса, являлся графством Гельдор, ведь некогда скромное баронское имение, после замужества Хлодии, превелико расширилось – от торговой дороги до левого рукава реки Вёки, а всё графство вошло в королевский домен (Гонтер, мышь, продал дяде!). Граф, будучи главой округа, должен был управлять феодом сам или через доверенных лиц, хранить порядок и защищать подданных, судить и женить землеробов, то есть должен был жить в своем имении большую часть года, объезжать земли и олицетворять собою закон. Но граф Эгонн Гельдор суровым северным краем не интересовался. Со слов Рагнера, Маргарита узнала, что земли Гельдоров облюбовали лесорубы-разбойники и прочая «мелкая поганка». Лесорубы в лесу графства разбойничали тихо, не желая привлекать внимания, искали только ценные деревья, и отнюдь не тихо жили в «драном-сраном Нюёдлкосе». А Рагнер ничего не мог поделать с таким неприятным соседом Ларгоса. Лесорубы платили подати и сборы как рыбаки, значит, мирской закон их защищал и без суда покарать их было нельзя; местный, несомненно, подкупленный судья их оправдывал и отпускал. Высший суд мог устроить граф. «Вот только Эгонн-ветрогон камзола своего золотого никогда не сунет в Нюёдлкос!»

Ларгос и Нюёдлкос разделяло где-то два часа пути по суше летом и почти четыре по снегу зимой. Летом также плавали на лодках, и этот путь мог занять при хорошем ветре всего час (всего час!). Рагнер ветру указать не мог, покарать его тоже – оставалось втройне ненавидеть Нюёдлкос.

А Маргарита умудрилась проморгать столь любопытный городок, полный занятных занятностей, – одни живые лесорубы-разбойники чего стоили, не говоря уж об «обители разврата», «притоне мерзостей» и «самой клоачной клоаки из клоак». И упустила она Нюёдлкос, отлучившись с верхней палубы на всего ничего. Девушка сделала справедливый вывод о том, что «клоачная клоака» весьма необширна, если даже вовсе не жалка.

________________

Ветер благоприятствовал, не случилось бурь, да едва «Роза ветров» вышла в открытое море, как заморосил дождик. И моросил он все пять дней и пять ночей пути. К утру тридцатого дня Трезвения он иссяк, но побережье виделось в легкой туманной дымке. Серое северное небо и серые волны…

Рядом на верхней палубе дышала Айада. Маргариту снова обнимал со спины Рагнер, а ее золотисто-черный, роскошный плащ будто тоже находился в объятиях его черного плаща. Маргарита оделась так же, как в день прибытия в Брослос. Рагнер едва поменял образ: черные, узкие штаны, черные, остроносые сапоги, черный камзол и черный длинный плащ без рукавов; на пятах – вороненые шпоры, на правом бедре – кошелек и Анарим, на левом – сумка на поясном ремне. Голову герцога Раннора прикрывал неизменный черный берет с развалистым пером и брошью в золоте. Кстати, камень этой броши Рагнер звал морионом, ведь так в Меридее величали все камни тьмы, то есть черные. Однако этот морион был необычным: камень по диагонали прорезала белая полоска, похожая на меч. Брошь подарил Рагнеру его второй отец, дядя Лодевиг Раннор, какой погиб в годы Тридцатилетней войны.

– А вот и Ларгос, – негромко сказал Маргарите ее возлюбленный.

Через пару минут девушка узрела с десяток домов, загадочно больших и из дерева, за домами был лес, перед домами – обширный пустырь. На берегу в строительных лесах различались корпусы двух кораблей, практически готовых, но без мачт. Множество махоньких фигурок мужчин, в нательных рубахах или вовсе без них, копошлись на пустыре: таскали что-то, рубили топорами, стучали молотками. Над черными пятнами кострищ качались черные котлы, в прорытых рвах мокли груды бревен, в стороне вздымались горки из серых камней. Меж полураздетых, несмотря на хмурое небо, плотников мелькали яркие пятна женских юбок и чепчиков. Еще Маргарита видела детей и пару ломовых лошадей.

– Нууу… – протянула Маргарита, кисло глядя на берег. – Не такая уж и дыра, этот твой Ларгос. Домов, конечно, немного, зато в них вроде не тесно…

Рагнер хохотнул.

– Это верфь моего друга. Сейчас мы обогнем Южный мыс – и Ларгос покажется, как на ладони.

– Так это лишь верфь! – выдохнула Маргарита. – Ой, сколько же здесь людей! И женщины с детьми есть… А что они все делают? И что в этих домах?

– Интересно? – довольно улыбался Рагнер. – Здесь тысяча людей работает, иногда больше. Жены плотников шьют паруса, крутят веревки и делают иную малую работу. Дети плотников помогают отцам. А в домах, там много всего… Там дерево гнут, сушат его, хранят там всякое… Много чего делают. Корабль – это и дерево, и железо, и камни, и травы… и даже огонь.

– Эти люди все здесь живут?

– Только те, кто не из местных. Остальные живут в городе.

– Сколько строится корабль?

– Санделианцы собирают свои огромные галеры за три восьмиды. Я не шучу, – подтвердил он, глядя в ее удивленные глаза. – Сперва ладят разные части галер, а потом их собирают за три восьмиды. Далее срок зависит от того, насколько роскошную посудину желает заказчик. А хороший корабль, не галеру какую-то паршивую, строят и год, и три года…

– Три года…

– Зато он прослужит не десять лет, а весь век! Ну, дела, кажется, у Вьёна пошли в гору… Целых два новых парусника… Боюсь, придется мне встать в очередь. Но это хорошо.

– Почему?

– Я найду, чем мне заняться, любимая. Откровенно говоря, я боялся, что Вьён уж разорился… Но раз так, то я рад. Пока поутираю нос бронтаянцам. На острове Фёо славные кузни. Там Вьён заказывает якоря и прочее. Буду делать пушки, наши, лодэтские… А к кораблю приступлю в начале зимы. Изобрести новый парусник – это сперва бумажный труд. Я хочу трехмачтовик: чтобы на корме еще мачта была. Надеюсь, гений согласится на меня вновь поработать…

– Что за гений?

– Увидишь.

– А зачем трехмачтовик?

– Чтобы шел так же быстро, как паршивая галера: обвешаю его парусами, по центру точно будет прямой парус – я в этом уверен. И боевые корабли тоже Лодэнии новые нужны. Будут поменьше и пошустрее. Никаких галер – и никаких гребцов!

– Тебе гребцов жалко… – погладила она его руку.

Рагнер хмыкнул.

– Просто их отменно кормить надо, и еще это лишний груз. В труде гребца нет ничего жалкого или постыдного. Конечно, если не берут каторжное отребье, с каким в море-то выходить страшновато… «Хлодии» вот нужна команда в сотню моряков или больше. Даже восемьдесят моряков вместо сотни – это меньшие затраты на жалования да больший запас воды и пищи.

«Роза ветров» миновала Южный мыс, и взору девушки открылся городок вдоль неглубокой бухты, окаймленный дощатой набережной. Мощный серый форт встал кубом у берега, напротив пристани с двумя пирсами. Между пирсами, от набережной к волнам спускались лесенки, а там сбились в стайку лодки. Левый пирс пустовал, у дальнего, северного, сложив парус, спала «Медуза». «Роза ветров» направлялась к своей сестрице.

Устье Йёртры выглядело мутным и широким как полноводная Лани. На левом берегу лежала пространная каменистая пустошь, от правого берега реки начиналась городская стена, далее, сразу за ней, темнели несколько уродливых срубов, портивших вид города. Зато остальные домики были, хоть и деревянными, но милыми. За фортом-кубом виднелись пирамидальные, цвета морской бирюзы (!), шатры храма, правее форта густел нарядный квартал из особнячков, каменных и красивых. Маргарита наблюдала стрельчатые арки, высокие ступенчатые или треугольные фронтоны, балкончики, кованые козырьки над оконцами, даже проходные галереи, вернее: «галерейки». Особнячки казались уменьшенными, обрубленными до десятины, копиями столичных дворцов.