Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

Сложнее представлялось договориться с Енриити. Маргарита не намеревалась оставлять падчерицу одну в Орензе, да еще с Дианой Монаро. Причина сего беспокойства за Енриити таилась в чреве вдовы барона Нолаонта: так или иначе, но Маргарита никому не могла позволить лишить своего ребенка законных прав и состояния, ведь мальчик получал всё наследство, земли и титул. Девочке, наравне с Енриити, доставалась половина имущества и «титул учтивости» – быть баронессой без права владения землями именья.

Двадцать седьмого дня Нестяжания ярко светило солнце. В устрине на Главной площади – там, где прощались с самыми значимыми горожанами Элладанна, тело Ортлиба Совиннака предали огню. В устрину зашли Маргарита, Енриити и Диана. Никто из трех женщин ничего не сказал над пламенеющим вулканом – они по очереди сбросили в пламя ветви кипариса и спустились с трибуны. Даже Енриити, пребывая в скорби, чувствовала облегчение из-за того, что освободилась от воли сурового отца. Огю Шотно, обиженный на бывшего приятеля, не пришел ни на прощание с его душой, ни на похороны. Вместе с телом Ортлиба Совиннака сожгли его бежевый плащ и шахматную доску с набором деревянных фигурок – так душа уносила на тот свет память о любимом занятии или ремесле (черную бархатную току, которую Маргарита тоже хотела сжечь, почему-то не смогли найти). Кости барона Нолаонта легли в земле рядом с могилой его первой супруги. Храму Пресвятой Меридианской Праматери заплатили за две могилы шестнадцать золотых монет только за следующий год.

Рагнер сопровождал Маргариту до кладбища, а на обратной дороге зашел вместе с дамами в темно-красный особняк. В бывшем кабинете Ортлиба Совиннака их всех ожидал нотариус.

– Мой сужэн, господин Оливи Ботно, которого вы можете не узнать без дамского платья… – представила Маргарита двоюродного брата. – Так уж вышло, что он единственный нотариус, что сейчас есть в Элладанне. Господин Ботно расскажет о наших средствах… И мы решим, Енриити, как будем дальше с тобою жить…

– Твое какое дело?! – возмущенно воскликнула Енриити. – Закон нас разводит! Ты мне больше – никто! Подавись своей третью – я не жадная, – только уберись подальше!

Диана Монаро сидела с прямой спиной на скамье рядом со своей воспитанницей и ядовито кривила губы. Енриити была в траурном, очень модном убранстве с открытыми плечами и в остром колпаке на голове; она надувала пухлый ротик, становясь еще более милой и хорошенькой. Рагнер, привычно одетый во всё черное, но вновь неузнаваемый из-за наголо выбритого черепа, устроился на стуле у окна – он предпочел отстраниться, поскольку Маргарита, защищая свое тайное дитя, сама на себя не походила: в зеленых глазищах теперь вскипала буря и сверкали молнии.

– Как бы не так, Енриити, – ответила она, отбрасывая черную вуаль от лица и присаживаясь на скамью к падчерице, с другой стороны от Дианы Монаро. – Я всё еще твоя мачеха, и ты едешь со мной в Лодэнию!

– Ааах! – возмутилась Енриити, которая уже видела себя баронессой Иберннак. – Не поеду никуда!

– Когда нет мужчины-наследника, то имеются особые условия наследования. Мой сужэн Оливи мне всё объяснил. Ты сможешь вступить в права наследницы только после возраста Посвящения или своего замужества. Я же становлюсь твоим опекуном, потому что вдова выше по положению, чем дочь. До твоих восемнадцати лет я вправе дозволять тебе супружество. Если я буду против, то всё равно придется ждать восемнадцати, чтобы получить наследство. Таковы законы Лиисема!

– Восемнадцать лет! Я же старой бабкой буду! – вскричала Енриити, а Рагнер расхохотался, встал со стула и отошел к окну с беретом в руках.

– Четыре года как-нибудь меня потерпишь! – ответила Маргарита. – Деваться тебе некуда.

У Енриити от праведного негодования даже затрясся кончик острого колпака. Она с надеждой посмотрела на Диану Монаро, но та ничем не могла помочь воспитаннице и только нервно перебирала руками глухой воротник, пока Оливи нудно зачитывал имущественные законы герцогства Лиисем.

– За отсутствием наследников мужского рода, особа женского рода вступает во владение имуществом, но не раньше возраста Посвящения. Вотчинные имения продаже не подлежат и переходят во владение по прямому родовому наследованию; за отсутствием прямых наследников мужского рода возвращаются после смерти всех особ женского рода, таких как дочери, в домен герцога Лиисемского. Старшая дочь при получении имения в приданое должна выплатить остальным дочерям их равную с собой долю в течение восьми лет. Вдове причитается треть, однако доля может быть оспорена в суде. Закон разводит бездетную вдову с семьей супруга, лишает ее иных имущественных прав. Разведение бездетной вдовы и семьи владетеля начинается через пять восьмид и одну триаду со дня успокоения владетеля и заканчивается с окончанием шестой восьмиды после успокоения владетеля. За отсутствием родственников мужского рода вдова является опекуном над другими наследниками женского рода, такими как дочери, до их возраста Посвящения или замужества…

Оливи заскучал и передал свиток Енриити.

– Можете проверить свои права у другого законника. Но если кратко, то вы совсем ничего не сможете продать до возраста Посвящения, а моя сужэнна до решения суда о ее доле наследства. Если у вдовы барона Нолаонта появится наследник до сорок второго дня Любви, то его права на наследство почти неоспоримы. Если наследник появится с сорок второго дня Любви до двадцать седьмого дня Веры, то тогда суд решит, кому принадлежит наследство, но моя сужэнна останется вашим опекуном, даже бездетная. После развода вдова должна подать иск в суд на получение трети. В эту треть не входят земли имения и землеробы, дающие право на титул, но ей причитается денежная треть стоимости всего движимого и недвижимого имущества. Вы, конечно, дева Енриити, тоже можете подать иск в суд, даже если новый наследник родится до сорок второго дня Любви… Ваш покойный батюшка не оставил духовной грамоты, то есть завещания, – значит, ваш опекун будет выделять вам средства до вашего возраста Посвящения или замужества. Если у вас, юная баронесса Нолаонт, имеется владетельный родственник мужского рода из семьи вашей матери или из семьи отца, путь и некровный, возможно, он может стать опекуном.

– Матушка рано осиротела и воспитывалась при монастыре – это всё, что мне известно, а о родне отца я вовсе ничего не знаю… – хмуро произнесла Енриити. – А если я тайно выйду замуж?

– Можете, Ваша Милость, но супружество без согласия опекуна не даст вашему супругу имущественных прав до вашего возраста Посвящения. Если вдова барона Нолаонта снова выйдет замуж до рождения наследника, то наследник потеряет права на всё имущество и титул, но до вашего замужества супруг моей сужэнны станет вашим опекуном, а после вашего замужества, произошедшего с согласия опекуна, уже ваш супруг приобретет титул и права на земли. Продать он их не может, но заложить вполне… в любой миг. Советую не спешить с необдуманным супружеством, – грустно вздохнул Оливи. – И вот что, Енриити, как твой двоюродный дядя по мачехе я дам тебе отличный намек: что моя сужэнна хорошо умеет – так это выгодно выходить замуж. Лучше послушайся ее в этом вопросе – и не прогадаешь. Это похвала… – боязливо посмотрел Оливи на нахмуренного Рагнера.

– Значит, и она ничего не сможет продать, даже драгоценности или платья? – уточнила Енриити, показывая на Маргариту.

– Я и не собираюсь, – ответила та. – Хотя очень хочу избавиться от дома на улице Каштанов. Так поступим: моя семья присмотрит за имением, и мы тоже туда сперва отправимся. Перевезем и борзых собак – там им точно будет лучше… А потом мы с тобой, Енриити, поедем в Лодэнию. Каждый год у тебя будет содержание в половину дохода от имения и тех домов, что сдадим внаем. Господин Оливи Ботно займется этим без нас. Своими средствами будешь распоряжаться сама, как знаешь. И если всё потратишь раньше года, то будешь жить подле меня и во всем меня слушаться! – свела брови Маргарита. – Когда ты найдешь себе достойного жениха, я возражать не стану, но Арлот Иберннак – нет! – отрезала она. – Лишь слепой не замечает его связи с Онарой Помононт. Если он и женится на тебе, то только ради того, чтобы потратить твое наследство на эту синеглазую графиню, а тебя наверняка заточит в монастырь! Он говорил, что ты смехотворна, – начала лгать Маргарита, чтобы убедить падчерицу. – Я не лукавлю… Я слышала, как он клялся своей графине, что увлекся тобой от скуки, что просил тебя, дурочку, не смущаться, явить свою редкую красу и звал ненаглядной розой, а потом он и она смеялись над тобой… И он назвал тебя… мушмулой, – тихо прошептала Маргарита. – Сама понимаешь, за кого он считает тебя и вообще всех женщин… Он не достоин тебя, Енриити, как и любой порядочной невесты… – нормальным голосом заговорила Маргарита. – Кроме смазливого лица, у него нет ничего за душой, зато имеется куча долгов и самая дурная слава: говорят, что он не только с кем попало гуляет по лугам, то и дело купается в текучей воде и дарит всем подряд кувшинки, но и увяз в болоте! У него самые зеленющие башмаки из всех возможных на Гео! А единорогов он уже стольких убил, что не счесть! Вот простое объяснение тому, что этот красавец еще не женат: никто из аристократов не желает отдавать за него дочь или сестру… Или жди восемнадцати, – заключила она. – Ненавидь меня, сколько хочешь, но будет так, как я скажу!

Енриити, которую барон Иберннак тоже называл ненаглядной розой и просил явить ее редкую красу, едва не заплакала из-за разбитых надежд. На мачеху она глядела скорее со злобой, чем с обидой. Рагнер, задумчиво потирая подбородок, вступил в разговор:

– Возможно, вам не нужно так сильно огорчаться из-за отбытия в Лодэнию, дева Енриити, – вежливо заговорил он. – Во-первых, я клятвенно обещаю вам, моей гостье, защиту и почести. Во-вторых, мы отправимся в путешествие по реке Ла́ни и трем морям. Вы увидите Бренноданн, Ориф и две столицы Лодэнии: Бро́слос, а на другом берегу – Лидо́рос. У меня в Брослосе красивый замок с парком. Там сейчас живут моя супруга и бабушка, королева Орзении, – они любезно примут моих гостей. И если не желаете делить дом со мной и дамой Маргаритой, то не будете: останетесь в Брослосе, даже можете заселиться в королевский дворец и войти в свиту принцессы Алайды, моей сужэнны, стать одной из пятидесяти прелестных дев ее окружения. Знатные женихи так и вьются вокруг этих девиц и ищут среди них себе супруг. Дворец короля Лодэнии, Ло́дольц, очень необычен – с трех сторон его окружает вода, поэтому кажется, что он вырастает из моря. Я также познакомлю вас со своим младшим двэном, принцем Э́кквартом. Он юн, холост и с удовольствием будет вас сопровождать везде, где вы пожелаете… Погода в Брослосе крайне мягкая для Лодэнии: такая же, как и в столице Атта́рдии, Леэ́лиусе. Там ласковые ветра, зима длится не более восьмиды и половины, а снег постоянно сходит из-за близости моря. И там для вас будет безопаснее, чем здесь, в Элладанне. Я не был бы уверен в безусловном благородстве герцога Альдриана или канцлера Помононта.

По мере того как Рагнер говорил о женихах, королевских особах и придворной жизни, Енриити оживлялась.

– А принц Эккварт? – смущенно спросила она, промокая платочком глаза. – Он… приятный?

– Ну я не дама, – пожал плечами Рагнер, – но думаю, таким его вполне можно назвать. Он весьма недурен собой. Я – урод по сравнению с ним. В этом году он как раз достигает возраста Посвящения и станет оруженосцем – будет носить белый шарф… Зеленых башмаков у него вроде нет, – покосился Рагнер на Маргариту, – но если есть, то я скажу, чтобы он их выбросил. Кувшинок тоже накажу, чтобы вам не дарил, а то в пруду Лодольца их полно… И единорога он точно не убьет. Этот ваш Иберннак, похоже, редкое трепло, а вы и уши развесили. Где его, единорога, взять-то? – озадаченно говорил мужчина, тогда как девушки заулыбались и даже Диана Монаро, едва не рассмеявшись, прикрыла рот рукой. – Нынче днем с огнем единорога не сыскать… Что еще… Болот в столице нет… Ну по лугам Эккварт может и погуляет пару раз в год, да и в речке покупается, уж извините, дамы. Что в этом такого, не пойму? Как по мне, так это лучше, чем в семнадцать лет за книжками всё корпеть! Эккварт увлекается чтением романов, любит орензский и свободно на нем говорит. Даже делает переводы книг. Конечно, знает меридианский, а кроме того – аттардийский, санделианский и бронтаянский. Любит танцы, слагает стихи и играет на музыкальных инструментах, – дамам такое нравиться должно… – вспоминал Рагнер. – Ну а мне нравится, что он любит море и ходит под парусом. Не так, как я, конечно, но для принца он просто морской конь… И я от всей души надеюсь, что мой старший двэн, кронпринц Зи́мронд, скоро наконец сдохнет от очередной пьянки или драки с ревнивцем, который не признает эту рыжую бл… Простите, – не договорив ругательство, замялся Рагнер… – И тогда Эккварт будет моим следующим королем.

– Нууу… возможно, – притворно ломалась Енриити, которая уже видела себя невестой принца. – Только со мной поедет Диана! – потребовала девушка. – Я лишь ей доверяю. И Марили как покоевая прислужница, если захочет…

– Что-то мне подсказывает, что Марили захочет, – широко улыбнулся Рагнер, поблескивая серебром зубов. – Особенно, если узнает, что Лорко вскоре сказочно разбогатеет – ровно на четверть от выкупа за моего пленника, принца Баро, – этих средств ему на всю жизнь хватит. Берем всех! – заявил Рагнер Маргарите, открывшей рот для возражений. – Дева Енриити права. Ей необходимо сопровождение воспитательницы, и прислужница, знающая родной язык, ей вовсе не повредит.

– Хорошо, пусть будет так, – вздыхая, согласилась Маргарита.

– Ну и чудно! Собирайтесь, – сказал герцог Енриити и Диане. – Отправляемся с утра дня сатурна, то есть через два дня. Сперва в ваше имение, потом в Лодэнию. Путь будет долгий, но прошу много вещей с собою не брать: отдельного корабля под дамское добро у меня может и не найтись – придется бросить лишнее на берегу.

Рагнер надел на лысую голову черный берет, украшенный развалистым пером и брошью, тем самым показывая Маргарите, что пора удаляться. С окончанием войны он перестал носить в городе кольчугу, предпочитая появляться в убранстве мирянина, своего любимого черного цвета. Только золотистый кушак опоясывал его камзол, а бальтинский меч сменился кинжалом с позолоченными ножнами и рукоятью, на какой тоже имелись две звезды. В отличие от Ренгара, этот парадный кинжал не имел таинственного прошлого – после победы над Бронтаей Рагнер заказал его у оружейника в Брослосе и дал ему имя «Анарим».

Прежде чем покинуть темно-красный дом, Маргарита договорилась с Оливи, что тот будет выплачивать Ульви деньги за сданный внаем дом на улице Каштанов – и так до возвращения Нинно, делая это от имени Жоля Ботно. Останки Тини она запретила переносить в склеп. Ко дню успокоения Ортлиба Совиннака прежнюю дощечку уже должны были поменять на красивый камень. Эту стелу Маргарита выбирала сама, но не видела преображенной могилы – она не нашла в себе сил, даже чтобы издали взглянуть на свой бывший дом, не то что переступить его порог. Белый чепчик Тини, принесённый по ее просьбе, она сожгла, попрощавшись таким образом со своей несчастной прислужницей.

________________

– Мушмула? – улыбнулся Рагнер Маргарите, когда они выходили из темно-красного дома.

– Как ты услышал? – удивилась девушка.

– Уши Ранноров. Ммм… – сладострастно промычал он, не переставая растягивать улыбкой большие губы. – Надо запомнить, как еще можно звать твою Маргаритку.

– И вот именно эту аллегорию ты понял! Только, пожалуйста, не повторяй ее никогда. Барон Иберннак так правда говорил и я не хочу, чтобы ты мне его напоминал… Лучше скажи, что мы будем делать? Куда ты меня увезешь? Ты так красиво говорил…

Перед домом их ожидали двенадцать охранителей. Рагнер помог Маргарите сесть на лошадь в женское седло, сам запрыгнул на Магнгро и по дороге к ратуше стал рассказывать о своих планах:

– Сначала тоже в Брослос поедем. Ненадолго. Надо дядю навестить, моего короля, и отдать ему грамоты от Ивара: пятнадцать лет купцы Лодэнии смогут торговать на острове Утта без сборов, а мой дядя за тот же срок получит тунну золота. Он мне за это всё простит, – усмехнулся Рагнер. – Может быть, я даже стану героем Меридеи. Я бы хотел… Ну а потом – в Ларгос. Мы еще застанем лето… Благодать! Я тебя с моим лучшим другом, Вьёном, познакомлю. Поверь, более интересного человека ты не встречала и вряд ли встретишь. Он и корабли строит, и стихи слагает, и рисует, и всё время чем-то занятным увлечен, правда, путного из этого вышло немного… Только вот его черный сыр – это нечто, да крепчайшее в этом мире куренное вино! Честно говоря, он старше меня – ему этим летом будет сорок шесть. И у него есть дочка, Ирмина, – ей в начале весны уже двенадцать исполнилось, и она в Лодэнии стала невестой. Ирмина не очень походит на Вьёна, но это даже лучше: Вьён нудноватый, а Ирмина такая хохотушка – я ее смех обожаю… Еще Вьён вдовец – и, быть может, найдем его с возлюбленной, но вряд ли. Ему угодить еще сложнее, чем мне. Ему еще и умная нужна, – засмеялся Рагнер, начиная подтрунивать над Маргаритой.

– Ты еще меня дурехой не обзывал! – немного обиделась она. – Никакая я не дуреха – просто очень добрая. Брат Амадей мне как-то сказал, что если я не согласна с чем-то, то лишь из-за меня одной это не станет истиной. Я и не согласная! А вот ты дошутишься – и один в Ларгос поедешь.

– Да щас! Кто тебе свободу давал, пленница?! – возмутился Рагнер. – Забыла, что я тебя во второй раз пленил? Никуда ты теперь от меня не денешься, – довольно скалился он, видя, что и она улыбается. – Я лысый из-за тебя хожу! Так что… оставь свое – не поеду. Насильно увезу мою добрейшую красавицу. Кто меня будет чихвостить за злосердие, как не ты?

– А Марлена и брат Амадей? Точнее, Марлена и Магнус?

– Сами решат, что им больше понравится. Я им дом в Брослосе куплю, на набережной – это самое лучшее место в столице. Дальше пусть с ним делают, что хотят. Денег Магнус всё равно не возьмет… Магнус! Не абы что себе имечко выбрал! И у него, как у всех нормальных людей, имеется склонность возвышать себя и нахваливать! Да и ладно – нормальным человеком он мне даже больше нравится.

– Магнус – это имя одного из герцогов Лиисемских – того, кто жертвовал на библиотеку при семинарии и простыл Умным. Уверена: это в благодарность, а не из тщеславного желания назваться «Великим».

– Главное: не Амадей, а то уж больно нежно было. А так – Ма́гнус Махнга́фасс – звучит! Мужик!.. Тебя его полное имя не коробит?

– Нет, я даже рада, что имя не уйдет в забвение. Иам был последним из мужчин своего рода. Меня другое коробит… Твоя супруга… – осторожно сказала Маргарита.

– Не волнуйся о ней, – серьезно ответил Рагнер. – Просто считай, что ее нет. Твой рыцарь тебя, моя прекрасная дама, обижать не позволит даже дяде-королю, не то что Хильдебранту Хамтвиру.

– Паучья черепаха?

– Моя ты умница! – вновь повеселел он. – Сама его увидишь и поймешь то, насколько я был прав!

Они подъехали к ратуше одновременно с королем Иваром – тот привез Рагнеру его золото, помещенное в десять небольших ящиков, окованных железом и забитых гвоздями. Для Маргариты десятина от тунны золота представлялась невообразимым состоянием равным более чем двадцати двум тысячам золотых альдрианов.

«За такие деньжищи, наверно, можно купить земли размером с Лиисем, – думала она. – Три таланта без одной осьмины золота! Только король имеет такой доход со всех своих земель, да и то не каждый».

Король Ивар привычно облачился в доспехи, синий нарамник и украсил себя драгоценностями. Не желая спешиваться в латах, он остался верхом на чудесном белом, снежногривом коне и, галантно поприветствовав Маргариту, склонился перед ней, а не только кивнул головой. После этого герцог и король отъехали в сторону.

– Ивар, – сказал Рагнер. – В этот раз я всё золото взвешу, так что не опозорься и скажи, если вы с Альдрианом не смогли достать всё в срок.

Король Ивар успокоил его жестом.

– Ффо фы бутефь делать ф эфим фолотом? Факое богаффтфо!

– Пожертую всё Экклесии, – серьезно сказал Рагнер, а король гортанно засмеялся. – Я не шучу, – добавил Лодэтский Дьявол.

– Рагнер Раннор? Фто ф фобой? Я фебя не уфнаю!

– Ивар, это был последний поход Лодэтского Дьявола. Больше не будет. Думай, что хочешь, но я Богу слово дал. И с Экклесией помириться тоже слово дал – и всё из-за того, что ты в плен угодил. Так что не обманывай меня с золотом: обманешь Бога и Экклесию. Бог может и простит, – не удержался от опасной шутки Рагнер, – а вот Экклесия точно нет!

– И ффо фы бутефь делать тальфе?

– Жить, – ответил Рагнер, с нежностью глядя на Маргариту. – Любить еще буду. Найду чем заняться и без войн.

Ивар IX покачал головой.

– Любофь! Одни бетфтфия оф нее! Я фубоф иф-фа нее лифилшя!

– Да? – широко улыбнулся Рагнер. – А красавица оценила?

– Не офень. Фаль у меня нет факиф фубоф, как у фебя!

– Брось, Ивар. Теперь все дамы Ладикэ только о тебе мечтать будут. Заедешь на этом белом коне… Цветами обкидают, наставят памятников и легенд наплетут. Ты, главное, не зазнавайся. И никогда, Ивар, – тихо добавил он, – больше не пинай меня. Ты видел, что бывает, когда я злюсь.

Король выставил полусогнутую руку, чего никогда ранее не делал. Рагнер польщено улыбнулся и сцепил свои пальцы с пальцами короля. Ивар Шепелявый положил левую руку сверху, а Рагнер, еще шире улыбаясь, тоже опустил левую руку сверху, замкнув крестом знак двойного единства.

– Мы феперь родные брафья! – заключил Ивар Шепелявый.

«Родные братья порой хуже злейших врагов, мне ли не знать, – не переставая улыбаться, невесело подумал Рагнер. – Да и из королей паршивая родня. Посмотрим… Всё равно нельзя отказаться от такой чести…»

Когда Ивар Шепелявый уехал с Главной площади, Рагнер приказал перенести все десять ящичков в голубой дом со львом, где он поселил с несколькими воинами-монахами Адальберти Баро, но не раскрывать их содержимого и передать, что желал бы вместе с баронессой Нолаонт отобедать этим вечером у своего пленника.

________________

Златокузнечное дело считалось самым почетным из всех ремесел, но семья Леуно заслужила в Элладанне неоднозначную славу: одни восхищались их скромностью, у иных их скупость вошла в поговорку. Шестидесятилетний Ольфи Леуно, его столь же пожилая супруга, два их сына, женатые на их сужэннах, внучки и внуки – все двенадцать человек ютились в одном доме, обходясь без слуг или подмастерьев. Сам голубой дом, отмеченный статуей льва над дверным порталом, выглядел броско с Главной площади, но посетители лавки поражались малости ее размеров, убогости обстановки и неприветливости продавца: старший сын, Гаост Леуно, сидел истуканом за прилавком, возле зеленого занавеса; когда же занавес приоткрывался, то показывались полупустые полки, заполненные малоценным товаром – три-четыре оловянных кувшина, пара бокалов, шкатулка с мелким жемчугом, единственный кошелек или пояс. Какие сокровища изготавливались в подвале этого дома, никто не знал. Даже к богатым заказчикам старик Леуно выезжал на неказистом ослике, а младший сын, тоже Ольфи Леуно, шагал рядом. Словом, дело было тайное, тихое, овеянное домыслами. По этим слухам именно предок Леуно продал Олеару Лиисемскому красивейший бледный изумруд, Слезу Виверна. Еще поговаривали о несметных богатствах златокузнецов Леуно, хотя все они годами носили одно и то же платье, торговались на рынках за каждый медяк, никогда не претендовали на власть патрициата и, вообще, любили держаться в тени.

В их дом с началом шестого часа оправились Рагнер и Маргарита. Путь, проделанный на лошадях, занял минуту, а пешком они дошли бы за две.

Адальберти как радушный хозяин встречал гостей на первом этаже, в передней зале, что служила лавкой. Он поклоном поприветствовал Маргариту, но руки к сердцу не приложил. Не похвалил принц и ее красу, хотя девушка очень старалась угодить его глазам, нарядившись в изумрудно-зеленое платье с глубоким вырезом и красный плащ, убрав волосы под ободок с вуалью и добавив на лоб кулон с черным морионом.

Рагнер не стал переодеваться для «званого обеда», оставшись в том же черном наряде, какой носил днем. Сразу же, с порога, он сказал, что ему жарко, и снял берет, засияв лысым черепом с тремя плоскими родинками, две из каких так четко встали по бокам от темени, что как будто бы отметили места для чертовых рожек. Адальберти, облаченный в богатое платье, неприязненно посмотрел на непокрытую, как у простолюдина, голову Рагнера. Свой синий берет Адальберти намеревался терпеливо носить на густых, вьющихся волосах до отбытия гостей, как того и требовала Культура в общении с равными.

Принц провел Рагнера и Маргариту на второй этаж, в бело-багряную гостиную, где их ждал изысканно накрытый круглый стол. Из его центра вырастал похожий на деревце золоченый лампадарий с двадцатью четырьмя горящими чашечками. Широко распахнутые балконные двери позволили сладкому цветочному воздуху Лиисема заполонить залу, а от дуновений ветерка явно новые атласные портьеры романтично колыхались в полумраке. Иная обстановка гостиной тоже радовала взгляд. Эх, если бы только не выщербленные от выстрелов стены…