Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

________________

Поздним утром дня меркурия Ортлиб Совиннак вернулся в Миттеданн. Маргарита к тому времени уже проснулась, убрала себя и позавтракала. Приезд своего «супруга» она наблюдала из окна и по его довольному лицу поняла, что случилось нечто важное: он так же благодушно щурился, когда выигрывал у Огю Шотно сложную шахматную партию. Маргарита молча открыла ему дверь своей спальни и вернулась на стул к окну. Проходя в комнату, мужчина тяжело посмотрел на девушку, швырнул на кровать сверток, обернутый льняным полотном, и сказал:

– Там для тебя платье. Переоденься. Мы возвращаемся в Элладанн. Поздравляю тебя: ты скоро станешь баронессой Нола́онт. Мы получим землю у Лувеанских гор и Мартинзы, имение с деревней Нола́ в пятьдесят один двор и более чем триста землеробов, а также часть леса и реки. Кроме того – нам жалованы платья и украшения, достойные первого сословия, и средства на расходы, – в целом, я вернул свою тысячу золотых… Отсюда мы поедем в замок – скоро там будет и герцог Альдриан, который подпишет вотчинную грамоту. Я уже выбрал знаки нашего рода – шахматную клетку и свою шляпу, – дотронулся он до токи, – ведь я всего добился головой… И больше никто не посмеет с нами обращаться так, как это было в прошлый раз. Теперь мы им ровня. Мы с тобой ныне аристократы. Мое, твое и имя Енриити уже в «Золотой книге», – улыбнулся Маргарите бывший градоначальник. – Я мечтал о таком возвышении с детских лет – и добился! Сын, которого ты мне родишь, всё унаследует…

– Что с ним? Что с герцогом Раннором?

– Лодэтский Дьявол убежал из города и не пришел на помощь королю Ладикэ, – сильнее сузил глаза-щелки Ортлиб Совиннак. – Если он не дурак, то мчит налегке к Лани, уповая на то, что успеет прорваться к морю. А на тебя, глупышка, – нежно посмотрел Совиннак на Маргариту, с презрением его слушавшую, – ему уже наплевать. Он неплохо развлекся, да и всё. Однако ему никак не покинуть Орензу. Вскоре голуби доставят герцогу Мартинзы весть о разгроме ладикэйцев, и он отправит свое войско наперехват Лодэтскому Дьяволу, затем и герцог Елеста вместе с королем Эллой выдвинут корабли к Бренноданну – пусть изранят друг друга посильнее, – нам это на руку… А принц Баро вернет мерзавца в Элладанн. Сожжем Лодэтского Дьявола, вместо ведьмы, на Летние Мистерии, живого или мертвого. Когда герцог Альдриан вернется в замок, он пошлет войска в Нонанданн вместе с захваченным королем Ладикэ – и конец его бесславного похода! Но для Лиисема всё только начинается. Сокол воспарит над звездой, а не наоборот! Я тебя еще графиней или даже герцогиней сделаю, – гордо говорил Ортлиб Совиннак. – Большое, большое будущее нас ждет!

Довольно улыбаясь, он рассматривал Маргариту – она слушала его, терзая пальцы; сидела на стуле с расстроенным лицом, не зная, что делать и что говорить: Рагнер бросил ее, бежал…

– Одевайся и спускайся вниз! – кивая на кровать и сверток, приказал Ортлиб Совиннак. – Хочу выехать отсюда самое позднее через час и ближе к вечеру быть в замке – там у нас будут свои покои и прислужники. У меня же много дел в самом городе и не только. Перед дорогой тебе принесут подкрепиться… Мне сказали, что ты всё время провела в этой спальне – весьма мудро. Так меньше поводов для сплетен. И более грязнить твое имя не посмеют, не бойся, иначе окажутся на эшафоте – я всем заткну рот, баронесса Маргарита Нолаонт. И я, как это было прежде, буду заботиться о твоей семье. Твой милый братец Филипп поживет с нами в замке. Мы с ним очень сблизились, и я хочу дать ему достойное будущее при дворе.

Ортлиб Совиннак направился к двери, но остановился, немного не дойдя до нее. Он посмотрел на искореженный косяк и вновь прибитый запор, затем, прищурившись, повернулся к жене.

– Наше супружество скоро будет узаконено Богом, – сурово добавил он. – При первой возможности. Об этом тебе волноваться не стоит, люби́мая.

________________

В платье, чей узор напоминал павлиньи перья и что переливалось сине-зелеными отблесками при малейшем движении, в этом роскошном облачении со шлейфом и со стелящимися по полу рукавами, Маргарита стала походить на диковинную птицу. Новый двухслойный головной платок полупрозрачными складками падал на ее плечи и открытую спину, а тонкое кружево обрамляло лицо. В таком наряде она выглядела знатной дамой, чего и хотел ее «супруг».

В Элладанн также отправлялись Енриити и Диана Монаро. Дочери Совиннак привез дорогое убранство, а вот бывшей любовнице он нового платья не подарил, и эта гордая санделианка, переполняясь затаенной злобой, угрюмо наблюдала за тем, как Маргарита, будущая баронесса Нолаонт, прощается в гостиной с родней. Ортлиб Совиннак в это время наглаживал борзых собак, а те, оттесняя друг друга, подпрыгивали, лизали его руки и нежно поскуливали. Своих любимиц Ортлиб Совиннак пока не забирал в Элладанн – их должны были привезти позднее, на крытой телеге со всеми их подушками и вещами. Во дворе уже слонялся, маясь от ожидания, Филипп. К трем крепким услужникам, охранявшим Совиннака в пути, присоединялся Гюс Аразак.

Маргарита тепло попрощалась с Беати, Синоли и малышкой Жоли. Отводя взгляд, она приблизилась к Жон-Фоль-Жину и Ульви, дувшей от обиды губы: Нинно, как ушел в благодаренье, так ни разу с той поры не объявлялся.

– Что бы ни случилось с Нинно, – сказала Маргарита, – мы не оставим тебя и Жон-Фоль-Жина, сына моего сердца. На меня ты всегда можешь положиться.

– Не надо нас сожалеть, – впервые не тараторя, гордо ответила Ульви. – У нас с сыном есть, где жителять, и средствы тожа. Я будуся ждать своего муша в нашем с им дому. Монет я возьму лишь от сердешного отца, от дядюшки Жоля, а от тябя мне ничто не нужно́, – с откровенной неприязнью смотрела Ульви на Маргариту. – Энто всё ты, – тихо заговорила она, – и твойная бясстышая слава, а не он: он мушина – и раз прочим можно́, то и ему хотится. А теперя ему стыдное – и он блузжит где-то, но скореча поворо́тится… Николи не заступай порогу моего дому да будь подальше́е от Нинно, – громче добавила Ульви.

– Что у вас еще за пря? – спросил Ортлиб Совиннак, поднимаясь со скамьи. – И где кузнец?

Все молчали. Маргарита, понимая, что лучше всего именно ей ответить, подошла к нахмуренному «супругу» и, прикусывая нижнюю губу, тихо произнесла:

– Я позднее расскажу. Сейчас… излишне. Недоразумение.

Услышав это, Диана Монаро не смогла сдержаться.

– Кузнеца нашли с ней в запертой спальне. И она не откликалась, когда ее за дверью спрашивали. И кричать начала лишь тогда, когда дверь ломали. Кузнец же взял и сбежал, бросив жену с сыном. Понятно, что там, в спальне, за запертой дверью, они не молитвослов читали! Тем более что и волосы она для кузнеца распустила! Ортлиб, пары дней не прошло, а у этой кошки уже зазуделось! Взялась задирать зад перед своим же братом!

– Как можное! Вы же ничто не видали… – возмущенно начал дядя Жоль, но Ортлиб Совиннак прервал его жестом.

– Излишне, господин Ботно, – сказал он и приблизился к Диане.

Та немного испугалась его сузившихся глаз и жесткого лица. Теребя кружево глухого воротника, она произнесла нетвердым голосом:

– Я не узнаю тебя, Ортлиб. Во что ты превратился с ней? Это позор!

Ортлиб Совиннак при всех шлепнул ее ладонью по щеке. Удар был очень слабым для медвежьей мощи его руки, иначе хрупкая женщина не устояла бы на ногах: у Дианы только дернулась в сторону голова. Словно ожидая своей очереди, Гюс Аразак отвернулся с выражением страха на лице и твердо решил сбежать в Элладанне при первой возможности.

– Более не буду этого терпеть, – процедил сквозь зубы Ортлиб Совиннак, обращаясь к Диане. – А как будет, ты знаешь. Помалкивай. И это всех касается, – громко сказал он, оглядывая собравшихся и задерживаясь на Оливи, тетке Клементине, Енриити и Ульви. – Все заткнулись! Дурное слово о моей супруге скажете – знайте, обо мне говорите! Не стоит говорить обо мне дурных слов, – тише и спокойнее добавил бывший градоначальник. – И не надейтесь, что я буду снисходителен теперь или когда-либо потом.

В тишине раздался плач малышки Жоли, и Беати, быстро извинившись, метнулась с ней на руках из гостиной в кухню. Ульви, унося сына, поспешила за ней. Ортлиб Совиннак подошел к побледневшей Маргарите и предложил ей свою ладонь. Она же, с перепуга хлопая глазами, несмело положила на нее руку ладонью вверх. Ортлиб Совиннак удовлетворенно улыбнулся, захватил ее пальцы своими и перевернул их руки.

– Нам пора удаляться: дорога неблизкая, – сообщил он всем вокруг. – Завтра и за вами приедут, собирайтесь пока. Всем доброго дня, – проговорил Ортлиб Совиннак, наблюдая, как в ответ ему кланяются и приседают. – Енриити, мона Монаро, пойдемте, – скомандовал он и повел Маргариту к выходу. Борзые собаки потрусили следом. Его безмолвная, напуганная дочь и Диана Монаро, утиравшая с покрасневшей щеки слезу, тоже направились на улицу.

В передней Совиннак набросил на плечи Маргариты свой бежевый дорожный плащ, а во дворе помог ей сесть в женское седло на пегую Звездочку. Дед Гибих радостно улыбался, поглаживая шею голубоглазой кобылы.

– Помилувайся с нею путею, – ласково сказал Маргарите дед, – и воротай мою пегу красаву. Каково ж мне без ею? В замкух жителяти мне не станется… Ну а ты, непоседливай блинчак, – подмигнул он. – Ужо хоть в сей-то разок, точна боле не воротайся!

И снова, оглядываясь на покидаемый дом, Маргарита видела лишь этого старика с топором за поясом. «Непоседливый блинчик вообще-то сбежал из дома, от мамки с папкой, – обиженно подумала Маргарита. – Дед же всё гонит и гонит меня "в лес" – к страшным диким зверям!»

В Элладанне Маргарита оказалась, когда солнце клонилось к закату. Они въехали через Западные ворота города и направились к улице Благочестия. Мертвецы и трупы коней уже не лежали вдоль Западной дороги, но о том, что тут произошла кровавая резня, ясно говорили бурые отметины на стенах домов, беспорядочно разбросанные вещи на улицах или выбитые ставни и двери. Всё было наводнено пехотинцами в желто-красных нарамниках, которые пили и веселись. Они выходили из домов с награбленным ладикэйцами добром, что-то оставляя себе, а что-то бросая на повозки. Элладанн встречал победителей в своем лучшем платье: буйно распустилась листва и теперь уже яблони усыпались белым великолепием. Колокольчики ландышей украшали головы женщин, по городу плыл сладкий аромат, а у дома из желтого кирпича, должно быть, выпустили пирамидки соцветий каштаны.

«Элладанн пережил второй погром, – думала Маргарита, – но он скоро забудется, как и первый. Дождь смоет кровь, двери и ставни поменяют, а горожане примутся заново обставлять свои жилища и копить добро. Победителям и герцогу Альдриану всё простят… Куда еще деваться?»

У темно-красного особняка Ортлиб Совиннак и его спутники остановились. Это жилище почти не пострадало с фасада: лишь разбили одно окно парадной залы – то, где некогда на витраже седовласый Олфобор Железный стоял на коленях у храма Благодарения и статуи Святого Эллы.

– Дом снова наш, – сказал Ортлиб Совиннак Маргарите, показывая на темно-красный особняк. – Но я хочу всё изменить: и внутри, и снаружи. Нужна новая обстановка. Что-то более роскошное и модное. Свои покои обустрой, как считаешь нужным: любая твоя прихоть – всё у тебя будет… Рада?

Маргарита пожала плечами и отвернулась от дома.

– Я, кажется, никогда не рассказывал тебе, почему граф Элла Лиисемннак подарил земли Олфобору Железному… – жестче заговорил с Маргаритой Ортлиб Совиннак. – Как бывший градоначальник я знаю больше об этом городе, чем прочие… Я прочитал в старой книге, что граф Лиисемннак и его двэн любили одну и ту же даму, она же не могла выбрать, кто же ей больше люб – и поклялась, что выйдет за победителя битвы. Рыцари сразились: отряд на отряд. Граф Лиисемннак победил, но… с тех самых пор из-за увечья не мог иметь наследников. Дама же вышла замуж за проигравшего. Вот так, из-за увечья, граф Лиисемннак обратился к Богу, а из-за обиды – лишь бы земли не достались его двэну и вероломной возлюбленной – граф всё отдал пришлому варвару… В конечном счете, даже великие деяния творятся из-за обычной дурости, простакам же скармливают сказки. Да, прошлое неизбежно портится, гниет и тухнет, но люди давно научились бороться со смрадом прошлого. Самая невероятная ложь будет непреложной истиной, едва превратится в буквы на страницах летописи. Об этих великих днях и о нас с тобой, – внимательно смотрел он на Маргариту, – тоже напишут в летописях. Казаться – это так же важно, как быть. Я не хочу, чтобы хоть кто-то прочитал ложь о том, как я делил тебя с… Надо хотя бы казаться, всё ясно? Я и ты вместе со мной, мы уже не принадлежим себе: мы – это и есть История. Улыбнись хотя бы для начала, – потребовал он, но Маргарита лишь кисло изогнула губы. – Да ты у меня устала в дороге… – смягчая тон, но при этом издеваясь, любовно проговорил Ортлиб Совиннак, поправляя на плечах «жены» бежевый плащ. – Или так разобиделась из-за долгой разлуки, что еще серчаешь? Я обещаю уделять тебе намного больше заботы, чем было прежде.

Он резко обернулся и увидел на расстоянии полусотни шагов от себя мужскую фигуру в грубой рясе и с дощечкой на груди, подвешенной за веревку. Лицо священника было скрыто под капюшоном и наклонено к ящику для пожертвований.

– Ей, Гюс, что написано у того служителя Бога на табличке? – щуря близорукие глаза, спросил Ортлиб Совиннак у Аразака.

– Из храма Благодарения он… И дал обет молчания, пока не изловят Лодэтского Дьявола. Еще есть напоминание, что идет восьмида Нестяжания…

Услышала название храма, Маргарита глянула на человека, стоявшего по другую сторону Западной дороги, но только обмолвились о ее возлюбленном, как она расстроено отвела в сторону глаза.

– Вот тебе золотой, – достал из кошелька монету Ортлиб Совиннак. – Пожертвуй храму от имени барона и баронессы Нолаонт.

Гюс, удивляясь подобной щедрости, «исполнил приказ» – подъехал к послушнику и, проговорив то, что ему было велено, опустил медяк в подставленную коробку.

________________

Рассудив, что Маргарита наверняка будет возвращаться из Миттеданна по Западной дороге, Рагнер прохаживался вдоль этого пути, не отходя далеко от темно-красного дома. В первый же вечер Фортуна вознаградила его за смелость. Еще издали Рагнер узнал пегую лошадь и успел приблизиться к всадникам, которые ненадолго остановились в начале улицы Благочестия. «Послушник» жадно смотрел на Маргариту, одетую в переливающееся платье и затейливый головной убор, любовался грустной и не поднимавшей своих чудесных зеленых глаз красавицей. «Муж» стал трогать ее за плечо, и Рагнер подумал, что мог бы, не вызывая подозрений, подойти и затем попробовать отбить ее прямо там. Он нащупал тонкий кинжал, что был примотан к его ноге и легко доставался сквозь прореху в мешковатой рясе, но тут, будто почувствовав опасность, обернулся бывший градоначальник – Рагнер же опустил лицо и скрыл его под капюшоном. Близорукий Ортлиб Совиннак его не узнал. Направившийся к Рагнеру Гюс Аразак приметил с высоты лошадиной спины прическу послушника и, занятый подменой монеты, более вглядываться не стал. «Послушник» хладнокровно закрыл лицо коробкой для пожертвований и поклонился, получив медяк. Аразак ничего не заподозрил, поскольку не пытался найти подвох: подобного безумия от Лодэтского Дьявола – его возвращения в Элладанн, никто не ждал. Не поняла и Маргарита, кто был недалеко от нее. Спустя пару минут Рагнер с досадой смотрел, как всадники удаляются – по улице к холму. Еле различимые в закатных сумерках фигурки скрылись за Северными воротами замковых стен, а герцог в обличье священнослужителя направился другой дорогой. Он смело шел среди пьяных пехотинцев Лиисема, многие из которых бросали в его коробку мелкие монеты. Он всем кланялся, сложив руки, и показывал табличку. Лицо приходилось держать глупым, все думы гнать прочь.

К храму Благодарения Рагнер добрался после заката. На ступенях Суда теперь расселись другие пехотинцы, но если бы они поменяли желтые нарамники на синие, то ничем бы не отличались от ладикэйцев. Благодаря их факелам, площадь скудно освещалась. Темное и мертвое здание старинного храма их, к счастью, не интересовало. Персона послушника, которым прикидывался Рагнер, тоже оставила пьяных мужчин равнодушными. Раскланявшись и получив еще пару четвертаков, герцог направился к своему пристанищу, где его ждала неожиданность: на вратах появилась деревянная табличка с меридианской звездой, гласившая, что Экклесия временно прекращает проведение служб и ритуалов в этом храме. Удивленный Рагнер вошел внутрь и покрепче запер за собой створы ворот.

Он нашел брата Амадея на темном, ночном кладбище у розового сада, на той самой скамейке, где тот не так давно помирал. Дожди смыли все признаки минувшей трагедии – ныне это была просто деревянная скамья с красивой, резной спинкой, а под ней уже пышно наросла трава.

– Табличку видел, – сел рядом со священником Рагнер и снял капюшон. – Что это значит?

– То, что храм закрыт для прихожан, – вздохнул во мраке брат Амадей. В отличие от Рагнера, он сильнее надвинул капюшон на глаза.

– И?

– Настоятель храма скончался… Он давно страдал от подагры и сердечных болей… – нехотя продолжил брат Амадей. – Храм будет закрыт, пока Святая Земля Мери́диан не назначит нового настоятеля. Точнее, это сделает в новолуние епископ Аненклетус Камм-Зюрро, – еще тяжелее вздохнул он.

– И что это значит? – стал раздражаться Рагнер. – Не тяни, монах. Я ничего не понимаю в ваших святошных делах.

– Я, похоже, больше не монах… – дрогнувшим голосом ответил брат Амадей.

Рагнер молчал, раскрыв глаза и ожидая продолжения, но пауза затягивалась.

– Если ты мне немедля всё не расскажешь, я тебя, клянусь, ударю, – зло проговорил он. – У меня тут всё зависит от тебя, а ты молчишь! Что это значит для меня?

– То, что раньше новолуния в храме никто не объявится – эта добрая весть для вас. Я могу остаться здесь до того же срока, чтобы зажили ранения. А после… мне принесли предписание явиться в Святую Землю Мери́диан на Божий Суд, – не своим голосом ответил брат Амадей. – До этого мне запрещено общение с прихожанами в качестве их наставника.

Рагнер откинулся на спинку скамьи.

– Из-за меня? – спросил он. – Из-за плена у Лодэтского Дьявола?

Брат Амадей покачал капюшоном.

– Разумеется, я сказал, что меня не неволили. И раз я не искал помощи у духовенства, у своей семьи, а принял вашу помощь, то, по мнению Экклесии, мне есть, что скрывать… Служители Бога не должны вмешиваться в войны. А я ведь и впрямь помог вам проникнуть в город… И в лесу спрятаться. Так что это справедливо.

– Херь это всё… – устало потер Рагнер лицо руками. – Я только и слышал от тебя: «На все воля Божия». А про лес и город – ты же мне любимую помогаешь спасти. При чем тут война?

– О, они и не подозревают о лесе или о том, что вы здесь. Хватило того, что я жил с вами в ратуше. Кажется, Экклесия вас недолюбливает… – иронично и горько усмехнулся брат Амадей.

– Надо было всё же бросить тебя на этой скамье, – вздыхая, ответил Рагнер. – И зачем я ее послушал… Знаю зачем, но… Только тебе бедствий добавил. Прости, что спас тебя, – снова вдохнул он. – Более не спасу ни одного монаха.

– К сожалению, всё сложнее, – подумав, сказал праведник. – Еще на меня были жалобы за смелые проповеди. А еще… Да и это не важно… Попросту епископ Камм-Зюрро выиграл, а я проиграл, не начав сражения. Не он отправится на Божий Суд, а я. Что же, пусть так и будет…

Рагнер вновь потер лицо.

– Есть тут вино для приобщения? – спросил он. – Знаю, что есть. Надо выпить. Нам обоим надо выпить.

Священник повернул к нему капюшон.

– А почему бы и нет, – неожиданно согласился он.

Рагнер сразу же подскочил.

– Другой разговор, монах! Не кисни. Что-нибудь придумаем. Ни на какие суды ты не пойдешь. Где вино?

– В той келье, – махнул рукой священник на темный, пустой проем. – Где двери почему-то нет… Но внутри всё цело. Там ящики с землей в углу – в них пара глиняных бутылей.

– Я тебе эту дверь сломал, – ответил довольный собой Рагнер. – Люблю двери в храмах ломать… Но я каюсь, – весело говорил он, направляясь к келье-хранилищу. – И за ущерб попрошайничаю для вас, как видишь. На этой двери тебя отсюда и вынесли… – Лампа есть? А то хлама у тебя тут…

– На столе стоит.

Через восемнадцать минут мужчины пили несладкую смесь из четырех вин – каждый из своей пузатой бутыли с ручкой. Зажженный медный фонарь стоял на примятой траве, и около него кружились букашки. Издали, от ступеней Суда, доносился гул пьяных голосов и взрывы смеха. Рагнер и брат Амадей молчали, каждый размышляя о своем.

– Вояка приходил? – задумчиво спросил Рагнер.

– Да, был сегодня после полудня.

– Еще придет?

– Думаю, да… Кажется, он тоже неравнодушен к сестре Маргарите… Такое беспокойство – неспроста.

Рагнер зычно выдохнул.

– И этот туда же… А я сегодня ее встретил, – закрыл он глаза и улыбнулся, вспоминая, как выглядела Маргарита. – У ее бывшего красного дома. Думал сойти с ума и там напасть… Могло бы получиться – всего пять мужиков, но там были еще две дамы – орать бы стали. Воины кругом… Кляча старая, да ее любимица – не бросила бы ее… Так что, скорее всего, не получилось бы… А теперь жалею… Спрятали ее от меня за замковыми стенами, и я не представляю, как ее оттуда вытащить. Может, ты что скажешь, монах?

– Я надеюсь, здесь появится некая дама оттуда.

– Твоя любимая? – прищурился Рагнер. – Точно она! Чего бы ей тогда сюда являться?

– Не надо, – попросил брат Амадей и отпил из горлышка бутыли. – Не надо больше о ней говорить.

– Ладно… – стал серьезным Рагнер. – Я понимаю. Не будем больше о ней. Так что будешь делать?

– Отправлюсь в Святую Землю Мери́диан на Божий Суд.

– Ну и дурак. Зажарят там тебя, и всё.

Брат Амадей помотал капюшоном, откуда торчала только неровная бородка.

– Я всегда следовал правилам Экклесии и ничего не нарушал. Помогаю я вам во имя любви, и моя помощь не поможет вам выиграть войну. Так что я не могу, как вы сказали, герцог Раннор, быть зажаренным.

– Еще как можешь!

Рагнер сделал глубокий глоток вина и продолжил:

– Я всегда жалею, когда об этом говорю, но совесть молчать мне сейчас не дает. Я побывал за Линией Огня, когда воевал в Сольтеле, и поэтому точно знаю, что Мери́диан не в центре мира – значит, место, где происходит тот самый Божий Суд… Это всё неправда. Там не центр мира. Там простое место, где как-то убивают людей или оправдывают их непростительные преступления. А вот кто это решает… Самый интересный вопрос! И я догадываюсь кто… Но не буду более тебе ничего говорить. С тебя довольно.

Брат Амадей молчал, а Рагнер снова выпил: он, как и думал, пожалел о своих словах. Из-за ограды донесся хохот, будто бы пехотинцы со ступеней Суда тоже смеялись над его признанием.

– Многим вы говорили об этом? – задал неожиданный для Рагнера вопрос праведник.

– Из тех, кто сейчас жив, почти никому. Соолма знает, ведь она родилась за Линией Огня. Друг мой в Лодэнии… С ним я много об этом говорил. Он очень умный и любит звезды считать. Сам он еще дальше меня зашел в ереси – даже я не верю в его догадки. Так вот, он мне дал совет – поступать так, как он сам делает, – сказал: молчать, никогда не заикаться об этом и не идти против Экклесии. Я так и делал, но вот здесь что-то разболтался… Маргарите открылся… Мне хотелось рассказать ей о себе, чтобы она узнала, какой я, – усмехнулся Рагнер. – И она, если не поверила до конца, то хоть не испугалась. Я же тогда и понял, что это моя женщина… И ты – четвертый, потому что собираешься глупо сдохнуть, а я тебе не только обязан, но и доверяю. Сболтнул, конечно, пару раз до этого, но всё в шутку перевел. Удачно вышло, что я всегда воевал: нет времени на подобные разговоры, да и не с кем о Боге трещать. Мой войсковой наместник, тоже мой друг, про это не болтает, потому что в юности учился в семинарии. Он так много слушал и говорил про Бога, что его до сих пор тошнит от таких бесед. Это, кстати, всё благодаря ему: и штурм Орифа в Великое Возрождение, и мой нынешний маскарад, – он мне объяснил, как всё правильно сделать, чтобы Экклесия ничего не смогла мне предъявить. А другие мои друзья… Им интересны бабы, выпивка, монеты и войны, – ни Бог, ни вера, ни даже Конец Света их не заботят… Вот я и удачно помалкиваю. К тому же я не сразу к своим мыслям пришел: на это понадобились годы, наблюдения и та слава, какую я на себе прочувствовал… Впрочем, я сразу догадался, что надо утаить, что я видел за Линией Огня. Когда я выбрался из пустыни, то меня духовник расспрашивал, так я ему ничего не рассказал о месте, где был, – солгал, что жил пленником в Дионзе и при первой возможности сбежал оттуда… Может, я остался бы в Сольтеле, чтобы отомстить за братьев, но мне уже не доверяли ни другие рыцари, ни святоши… Не зря, должно быть, ведь я изменился с тех самых пор. Год без проповедей – и ты другой человек… начинаешь думать над всем и сомневаться… Повезло еще в том, что я помог взять Дионз. Уже в Ламноре я сам пришел к епископу, передал зарисовку побережья и его укреплений. Тогда от меня отстали, хотя сначала подозревали, что я предал веру. Думаю, если бы я не вернулся весь покрытый свежими шрамами, то даже не знаю… освежевали, небось, бы. Но как можно думать о предательстве веры про человека с такой отметиной?