Проще убить, чем…

Дух как-то обреченно на меня посмотрел и снова сел.

– Сволочь ты, сволочь, – почти нараспев загнусавил он, раскачиваясь из стороны в сторону. – Не убивал я бабку.

– Ага, – засмеялся я, – она все сделала сама. Накрасилась, взяла букет цветов, ровненько легла и воткнула себе нож, не оставив на нем отпечатков пальцев.

Дух затряс головой.

– Да нет же. Было не так, – в отчаянии завопил он. – Все вышло случайно. Мне же нужно было продолжать запугивать Машу. И когда та болтливая сорока проговорилась, что получила букет роз, который принесла красивая девушка, я сообразил, что Маша отдала цветы ей, и решил эту ситуацию обыграть. Пошел за бабкой. Я хотел под каким-нибудь предлогом этот букет перекупить обратно, чтобы цветы снова вернулись к Маше в каком-нибудь… странном виде. Сказал старухе, что они нужны для моей девушки, а нет времени искать букет. Бабка меня спокойно впустила в квартиру, узнав собеседника с улицы, и мы начали торговаться. А она жадная оказалась. Заломила больше, чем я в магазине вместе с доставкой заплатил. Ну, и стала волноваться, кудахтать, что я хочу обмануть бедную беспомощную женщину. И вдруг завалилась на пол. Лежит без сознания, хрипит, задыхается, изо рта пена идет. Я пульс пощупал, а его и нет, а от нее самой такой знакомый мне кисловато-тухлый запах идет. Я-то этого запаха нанюхался. Смерть так пахнет, когда приходит. Я, когда заболел, в больницах такого насмотрелся. Каждая химия – это все равно что «русская рулетка». Лекарство, как радиация, не только больные клетки убивает, но и здоровые. И после химии люди часто заболевают еще сильнее и, случается, умирают. Ну, увидел я эту бабку без сознания, без пульса да с этим запахом, так мне ее вдруг жалко стало. Помрет, и «скорой» не дождется. Кто его знает, может, мучается сейчас ужасно. Как это на самом деле происходит, знать-то никому не дано. Ну, и воткнул я ей нож аккуратненько в сердце, чтоб не мучилась. Потом уж и это представление организовал. Дело-то все равно надо было делать. Так что не убивал я ее. Добил, наверно. Знаешь, есть в рыцарском кодексе такое понятие – удар милосердия, coup de grace.

Я, конечно, не девушка, но у меня округлились глаза. Ничего себе специалист по эвтаназии, подумал я.

Пока я не очень понимал, чего он хочет. По-настоящему убить меня? Так это вряд ли. Да и зачем тогда домой приглашать и весь этот сыр-бор устраивать? Чтобы выговориться и сказать мне, какой я нехороший дядечка? Так он тоже не гимназистка, и у самого рыльце в пушку. И прошлое наемника, и эта дареная винтовка говорили сами за себя. И я бы не удивился, узнав, что по ночам к нему приходят убиенные косоглазики и тянут к себе. Так Хулио тебе надо, Иглесиас? Но я Духа не торопил. Пусть сам выложит карты. Но он, как видно, решил сделать перерыв и как-то через силу, как лекарство, хлебал виски.

– Дух! – начал вместо него я. – Плюнь. Перестань себя корить. Ты же военный. Солдату отдают приказ, и он убивает. Какое тебе, в принципе, дело до того, что у меня нет лампасов? Любое убийство – все равно убийство. Ты же взрослый человек и понимаешь, что оно не может быть более «хорошим», если совершается, например, в интересах государства. Что тебе вообще государство? И где оно? А я могу тебе объяснить. Государство – это мы с тобой и наши близкие люди. Твоя мама, к примеру. Или моя. И все! А то, что в Бердянске бритоголовые подрались с нелегалами-таджиками, или что в Приморском крае затопило Пердюшино, ни тебя, ни меня не должно волновать. В пределах нашего «государства» вполне можем решить свои проблемы. А убийство, как ни крути, не может быть оправданным. Но может быть целесообразным. А ты вообще не убийца, а инструмент в моих руках. Так что успокойся. Грех – на мою душу, а не на твою. А я это переживу. Не вешай нос. Иди снова на химию. Залезь снова в интернет, посмотри, что там врачи придумали нового. А если понадобятся деньги, то этот вопрос в нашем с тобой «государстве» вполне решаем и не потребует бюрократических проволочек.

Дух чуть улыбнулся.

– Ты все равно сволочь, – чуть более мягко сказал он.

Я пожал плечами.

– Ты знаешь, Дух, – сказал я, – открою тебе ужасную тайну. – Я сделал страшные глаза: – Я это знаю. Но чувствую себя вполне неплохо. Люди ведь разные. Есть среди них волки, крысы, кролики, обезьяны. А я – сволочь. Но если сволочь может жить с обезьянами, то что мешает им жить с ней?

– А я кто, по-твоему? – усмехнулся Дух. – Кролик?

– Ты, брат мой, волк, иначе бы ты не согласился мне помочь.

Дух непонимающе на меня посмотрел. Конечно, он не мог знать, что в этот момент я вспоминал волка Сему и его реакцию, когда я попросил его погонять Машку для острастки по лесу. Он вначале не соглашался, говоря, что у них не принято пугать беременных самок, но я объяснил, что мне это нужно потому, что пережитый страх пробуждает в человеческих самках подавляемую беременностью тягу к спариванию. И в итоге мы оба останемся в выигрыше. Сема, по-волчьи усмехнувшись, согласился.

Мне показалось, что Дух начал отходить, моя психотерапия подействовала. Но начинавшееся в нем успокоение вдруг вновь исчезло.

– Зверек! – заговорил он. – Ты не просто сволочь. Ты очень хитрая сволочь. Ты почти меня убедил. Хотя готов сознаться, что и без твоих речей я думал похоже. Меня не нужно было уговаривать. Я согласен с тем, что быть киллером – это та же работа, только грязная. И если бы меня мучили колебания по разряду нравственности, я бы на нее не согласился. В той, другой моей жизни я как-то со своими ребятами заблудился в джунглях и попал на территорию противника. У нас было мало шансов выжить, и мы решили, что в случае чего раненых не понесем, а будем добивать. Нас было семеро, а вернулись четверо. Из не вернувшихся троих никто не был убит противником, они были ранены и не могли идти. И добили их мы. Никто из них не просил пощады. Так что старушку-божий одуванчик, как я и сейчас считаю, я убил из милосердия. А твоего толстосума-буржуина вообще было убрать несложно, у него и охраны-то толковой не было. Да ты мне еще насвистел, какой он гадкий, нехороший, жадный Бармалей. Тоже наврал, небось. Сознайся, Зверек.

Я неопределенно качнул головой.

– Вот-вот, – удовлетворенно в ответ кивнул Дух. – Я так и полагал… А убивать из снайперской винтовки легко. Это как смотреть в кино. Снайпер человека напрямую не видит, а только через визир. Он тебя отделяет от цели и делает ее, как бы это сказать, более виртуальной. Кроме того, ограничено поле зрения. Стрелок видит цель через маленькое окошечко. И если он не извращенец, то не разглядывает лицо, а смотрит, например, на пуговицу пиджака, в которую собирается выстрелить. А после нажатия курка пораженный объект из поля видимости часто исчезает. Выстрел отбрасывает его в сторону.

Дух замолчал, я ждал продолжения.

– Я смирился с угрызениями совести, – начал по новой он, – которые давили на меня после этих убийств. Но он не тяжелей, чем от убийств на войне. Однако я не могу мириться с угрызениями совести за преступление, которое не совершал.

– Объяснись, Дух, – не без удивления попросил я.

– Ты этого хочешь? – с явным злорадством поинтересовался Дух. – Хорошо. После того, как я убрал твоего Тимура и получил деньги, я, как ты знаешь, занялся своей болячкой и уехал в Штаты. И пробыл там несколько месяцев, за которые отключился от всего, что здесь было. Мне было не до того. А потом вернулся и какое-то время жил надеждой, что все обошлось, и я могу начать новую жизнь, в которой тебе не было бы места. Но лейкемия вернулась. И парадоксальным образом вернулся и ты. Ты знаешь, мы в нашем трио с Кимом не задаем лишних вопросов. И я понятия не имел, что Машки больше нет. Все-таки прошли месяцы. Мне об этом случайно рассказал Кимирсен. Я пришел в ужас. Такая молодая и красивая девчонка, да еще, как выяснилось, беременная. Я подумал, попала в аварию, и спросил, как это произошло. И Ким рассказал, что ее начал преследовать какой-то маньяк. Он и до этого пытался ее убить и, в конце концов, несмотря на ментовскую охрану сумел проникнуть к ней в дом и зарезать.

Дух встал и заходил по комнате.

– Зверек! Машку, получается, убил я!

– Что, правда что ли? – сделав удивленные глаза, спросил я.

И я невольно вспомнил дни, когда Машка была жива. После тяжелого разговора с Нинкой, когда она четко дала понять, что не намерена продолжать наши странные отношения втроем, я почувствовал себя загнанным в угол. У меня были две женщины, которых я по-своему любил и, в принципе, предпочел бы не расставаться ни с одной из них. Но из-за глупых обывательских стереотипов я мог выбрать только одну. И ею могла стать только Нинка, которая мне была нужна не только как женщина, но и как трамплин. Но Нинка ни за что бы не согласилась выйти за меня замуж, если мне пришлось бы оставить женщину с ребенком. Что мне было делать с Машкой? Я и раньше-то в глубине души считал, что возникающая с каким-либо человеком проблема кардинально исчезает в одном случае. Когда исчезает сам человек. Был – и нет. И проблемы нет. Мне даже казалось, что во фрейдистском толковании в поставленной мной инсценировке преследования Машки маньяком таилась тайная жажда ее смерти. Но я отлично укрывал ее от всех. Хотя ни она, ни менты не сомневались, что ее всерьез хотят убить. Так почему же не оправдать эти ожидания? Висящее на стене ружье в конце истории должно выстрелить. Кроме того, я обоснованно опасался, что умница Скворцов задаст себе резонный вопрос. Почему Хлопотун удачно исчез, так и не достигнув своей главной цели, гибели актрисы Пономаренко? Выходило, что по моему сценарию у нее не оставалось шансов выжить. Мне, конечно, раньше никогда не приходилось этого делать, но, может, стоило попробовать себя в роли маньяка? Да, Машка замечательная женщина, но ей, к сожалению, не оказалось места в моей жизни. И что же? В мире постоянно гибнут хорошие люди. Изменит ли Машкина смерть что-то к худшему, если в результате два других человека обретут свое счастье?

И я снова стал разрабатывать план. Это оказалось не так просто. Нужно было, чтобы поверили, что Машку убил маньяк, а не кто-то другой, в том числе и я. Малейшее сомнение – и менты могли докопаться до моей связи с Ниной. Убийство одной женщины ради другой – мотив известный и намного более правдоподобный, чем история про душегуба из триллера. Можно было, конечно, смириться с существующим положением вещей, оставить и Нинку, и Машку. Две бабы с возу – кобыле вдвойне легче, но это было бы для меня проигрышем, уступкой обстоятельствам. Это меня не устраивало. Не устраивало настолько, что я смирился с мыслью: мне придется воткнуть Маше нож в грудь. Я старался об этом не думать, но последовательность событий неуклонно наводила на мысль о такой развязке. Я все чаще представлял, как нахожу ее лежащей на полу с букетом цветов в руках и ножом в груди. Как ту старуху… После смерти Тимура, когда все, наконец, решили, что это – результат неудачного покушения на Машку, милиция начала буквально рыть носом землю и, насколько это было возможно, тщательно Машку охранять. На мое счастье, им и в голову не приходило подозревать Духа, да и вообще они не особенно интересовались моими друзьями. Кстати, спасибо покойной старушке. Дух тогда ее очень своевременно кокнул. Кому теперь могло прийти в голову связать ее смерть и Машкины преследования с отставным майором ФСБ? Хотя я немного опасался, что, получив в вещдоки две пули, выпущенные из карабина иностранного производства, менты задумаются и поинтересуются прошлым Духа. Но этого не произошло. А его «Windrunner», понятное дело, нигде официально не фигурировал. И, как это бывает, постепенно интерес ментов к этому «висяку» в отсутствие новой информации и звонков от маньяка стал сходить на нет. Не того калибра была Машкина персона. Они не подозревали, что «маньяк» в это время лечится в Америке. Произнеся по телефону после убийства Тимура сакраментальную фразу «в следующий раз я не промахнусь», он посчитал дело сделанным и укатил. Дух предлагал мне продолжить поддерживать какое-то время накал страстей и звонить от его имени и даже совал мне свою «квакалку», делающую его голос пугающим, но я не рискнул. Побоялся, что разница все-таки будет заметна. В итоге это только помогло. Менты продолжали Машке говорить, что продолжают поиски. Можете представить ее положение. Я, конечно, не мог ее не утешать и не поддерживать, хотя чувствовал себя как палач, объясняющий приговоренному к смерти, что казнь это не больно. Но эти чувства были не самым трудным испытанием, намного сложнее оказалось продолжать любить человека и в то же время вынашивать план его убийства. Видимо, внутри нас существует какой-то механизм, препятствующий сосуществованию двух этих противоположных императивов. Но я как-то справился. И даже был с Машкой чуток и нежен, как бы прося извинения за вынужденную жестокость.

Все-таки как же убить и не попасться? Я не имел в виду саму технику и то, поднимется ли вообще у меня на нее рука. Это я оставлял напоследок. Пока важнее было отработать входы и выходы, а не сам момент удара. Я исходил из худшего. Из того, что убийцу обязательно должен кто-нибудь заметить, будь то бабка на лавочке или добросовестный мент. Кроме того, я знал, что вход в подъезд снимается на видеокамеру. С другой стороны, я понимал, что для всех должно быть очевидным: в момент убийства меня в квартире быть не могло.

Ни от случайных наблюдателей, ни от камеры я избавиться не мог. Может, это было даже к лучшему. Чужие глаза обязаны были увидеть какого-то подозрительного человека, но не меня. Я вспомнил Олигарха и его маскарадный наряд. Ходит же по городу многим известный, многократно виденный на экране телевизора человек, и никто его не замечает. Для меня в его опыте самой важной была простота маскировки. Главное, она позволяла мне легко превращаться обратно в Родиона. Я купил дешевый неброский плащ и дурацкую лыжную шапочку, а внешность изменил и состарил с помощью седого парика, усов и очков. Вряд ли кто-нибудь на улице обратил бы внимание на пожилого, просто одетого человека с сумкой, из которой торчат картошка и пакет молока. Слишком заурядная фигура. Ее-то и должна была запечатлеть камера. А в подъезде я мог за секунду стать таким, каким был. В противном случае Машка не пустила бы меня в квартиру. Дальше от меня требовалось только ударить ее по голове, чтобы она потеряла сознание, а затем нанести удар ножом.

За день до убийства я сдал свою машину в гараж. В ней начинало что-то противно дребезжать. Механика Славу я знал. Он был добросовестный парень, к нему я обращался и раньше. Мы прокатились с ним один круг, вместе послушали действующее на нервы дребезжание. Никакой видимой причины, позволяющей починить неисправность на месте, Слава не нашел и предложил оставить тачку в гараже. Это мне и надо было. Я попросил мастера, если уж я все равно застрял, провести полный техосмотр. На следующий день мне необходимо было быть безлошадным. Это работало на мое алиби. У меня должны быть объективные причины задержки появления на работе. Я предполагал действовать так. Утром, как обычно, должен был отправиться на работу и двинуться пешком в сторону проспекта Мира ловить левака. По дороге на знакомом гаражном участке переодеться и вернуться домой. Это должно было занять минут десять. Я накинул еще пять. Затем двадцать минут я отвел на пребывание в квартире и четверть часа, включая переодевание по дороге, на обратный путь до проспекта, где собирался взять левака. Мой офис расположен так, что подъезд к нему на частном транспорте довольно запутан и занимает много времени не столько из-за расстояния, сколько из-за медленного движения и проблем парковки. В принципе я мог сэкономить минут пятнадцать, если бы вышел из машины на квартал раньше и напрямик пошел пешком. В результате, с точки зрения хронометража, события должны были укладываться в график: 15 +20+15, то есть 50 минут. Минус 15 минут экономии за счет сокращения пути, а это означало лишние 35 минут, которые в совокупности уйдут на дорогу от дома до работы и за которые я, возможно, должен буду отчитываться перед следователями. Идеальное объяснение задержки я придумать не смог и решил списать «лишнее» время на обычные неурядицы жизни в мегаполисе. Пока дошел, пока поймал машину, пока стоял на светофорах и т. п. Такое могло запросто занять и час.

Накануне я не спал всю ночь. Я максимально отодвинулся от спящей Машки, чтобы не чувствовать тепло ее живого тела, но это не помогало. А она еще, как назло, спала беспокойно и ворочалась. Я не знаю, что ей снилось, но один раз она как-то тревожно и тоскливо пробормотала сквозь сон: «Родик, Родик». Я думал, у меня случится инфаркт. Но утром Машка была как обычно. Я же с трудом справлялся с нарастающим напряжением. Моя голова ничего не соображала, я только хотел поскорее со всем этим закончить. Наконец, Машка выпроводила меня, сказав напоследок, чтоб возвращался пораньше. Она и не подозревала, насколько скоро я вернусь.

Я неторопливо пошел, легонько размахивая дипломатом, в сторону проспекта Мира. На улице практически никого не было, да и не нужен был я никому. Дойдя до гаражей, я юркнул в просвет между ними. Там, под бесхозным фанерным щитом лежала открытая сумка с продуктами и букет красных гвоздик. Я выбрал гвоздики, а не розы, за их неприхотливость и способность долго храниться. Вот и сейчас было видно, что проведшие ночь в таком неприспособленном месте цветы почти не пострадали. Я накинул на себя плащ и нацепил прочие принадлежности. Брезгливо натянул лыжную шапочку. Этот головной убор у меня почему-то всегда ассоциировался с презервативом. На кого я в итоге стал похож, не знаю. Осмотреть самого себя у меня возможности не было, но, наверно, если б кто-то стал меня разглядывать, то догадался бы, что это маскарад. Но люди вряд ли бы мной заинтересовались, а видеокамера плохо фиксирует мелкие детали. В ботинок я засунул себе орешек, чтобы не забывать прихрамывать, и насколько возможно быстро пошел обратно.

– Родик! – удивленно спросила Машка, растворяя закрытую на цепочку дверь. – Ты вернулся? Ты что-то забыл?

– Ключи, – ответил я, не глядя ей в глаза, и ударил кулаком с кастетом в лоб. Я бил изо всей силы. Я знал, если она не потеряет сознание или, скажем, застонет, я не смогу продолжать. Но тело беззвучно откинулось назад. Я надеялся, что сумел сломать ей шейные позвонки. Я снова надел плащ. Маша упала, опрокинувшись навзничь. Это просто кукла, сказал я себе, обхватив кулаком швейцарский нож, много лет назад почему-то поселившийся в моей квартире. Просто кукла, повторил я и пробил ее грудь клинком насквозь, воткнув его в доски паркета. Теперь у меня оставалось мало времени. Я осмотрел плащ. На нем были брызги крови, но немного. Я быстро замыл их в ванной. Потом тщательно протер рукоятку ножа. Я выпрямил труп женщины и вложил в ее правую руку букет гвоздик. Помадой дорисовал клоунскую улыбку. По дороге выбросил сумку с продуктами в мусоропровод. У гаражей снова переоделся и, запихнув свой наряд в ждавший меня в том же тайнике «дипломат», торопливо пошел в сторону проспекта Мира, еще по дороге пытаясь поймать левака, что мне, на мое счастье, и удалось. Я посмотрел на часы. Уложился в 37 минут вместо пятидесяти. Да минус еще пятнадцать. Получилась совсем не смертельная погрешность во времени при поездках в мегаполисе в часы «пик». Я опережал график.

В офисе во время обеденного перерыва я вышел прогуляться и в маленьком дворике одного из старых домов засунул пакет с маскарадным костюмом в помойку.

Из кабинета я сделал несколько бесполезных, но важных по плану звонков домой. Затем, попросив Генриетту помочь мне дозвониться до Машки и дождавшись момента, когда она с извинениями сказала, что связаться не удалось, уже ближе к концу рабочего дня позвонил Скворцову… А потом мне почти не требовалось усилий, чтобы разыграть трагическое удивление. Можете не верить, но у меня на самом деле было ощущение, что это сделал не я, кто-то другой, и реагировал на известие об убийстве как на что-то стороннее от меня.

…– Какой ужас! – только и сказал я, взглянув на убитую, и отвернулся. Я ждал, когда мне начнут задавать положенные вопросы, но попросил Скворцова перейти в другое место. Рядом с трупом я находиться не мог. Я отвечал механически и монотонно. Со стороны я, очевидно, выглядел совершенно опустошенным. А так оно и было. Когда я снова увидел мертвую Машку, в моей душе как будто все в один момент выгорело. Не осталось ни торжества убийцы, ни раскаяния, ни страха перед разоблачением. Эта женщина на полу показалась мне вдруг абсолютно чужой и незнакомой. Я искал и не мог в себе найти хотя бы одну маломальскую человеческую эмоцию. Я вообще был не я, а манекен. Скворцов сочувственно на меня поглядывал. Он, похоже, думал, что понимает мое состояние, с выгодой для меня объясняя его горем утраты возлюбленной. А может, он парадоксальным образом был и прав, только все было гораздо запутанней. Горе было в том, что я сам себе причинил горе. Но изменить ничего не мог и каяться или сожалеть не собирался.

– Может, выпьете чего-нибудь? – с участием спросил Скворцов.

Я тупо взглянул на него и кивнул. Я налил себе коньяка и предложил ему, но он отказался.

Прошло еще какое-то время и, наконец, криминалисты оставили меня в покое и забрали тело. Скворцов что-то пытался мне напоследок сказать, но я не слушал, а только кивал и, в конце концов, с облегчением захлопнул за ним дверь.

Я долго сидел молча, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Спектакль закончился, и актеры разбрелись по уборным, а свечи бала погасли. Покопавшись в кармане, я вытащил мобильник. Вместе с ним выскочил и покатился орешек, который утром я запихивал себе в ботинок. Вот она, никому не нужная улика, мрачно усмехнулся я. Я набрал Нинкин телефон.

– Нина! – сказал я. – Машу убили.

И заплакал.

Воспоминания отвлекли меня от Духа, а он стоял разъяренный посередине комнаты и сверлил меня глазами. Он в очередной раз называл меня сволочью, как будто позабыв другие оскорбительные слова. Наверное, не знал, что ничего обидного в этом слове нет. Оно происходит от глагола «сволочь» с ударением на втором слоге, то есть отнести, поднести. Команда, отдаваемая неквалифицированным работникам-простолюдинам на Руси. Это всего лишь указание на низкое происхождение, а мы и не скрываем, что пажеских корпусов не кончали.

– Сволочь! – кипя от гнева, повторял Дух. – Да как ты мог даже в шутку подумать, что я способен был убить Машу. Не скрою, по твоей наводке я попугал ее этой историей с духами, да, я играл роль маньяка-преследователя, но чтобы поднять на нее руку?.. Убить такую бабу… Это ж надо было до такого додуматься, – он начал буквально задыхаться от ярости. – Это ты! Больше некому. Ты, сволочь, убил ее. И сделал так, чтобы все подумали, что это дело рук маньяка.

Дух вдруг замер.

– Черт! Я только сейчас догадался. Ты эти убийства спланировал заранее… Ничего не скажешь, ловко задумано. Получил место директора фирмы, женился на дочери Кагановского и избавился, не оставив ни следов, ни угрызений совести, от беременной любовницы. Это не я, а ты, ты волчара!

Я неопределенно пожал плечами. Дух забыл, что я еще и заработал полмиллиона. Но видя, что он совсем раздухарился (Дух раздухарился – вот это да), я попытался переключить его внимание на что-нибудь другое.

– Миш! – начал я с ноткой уважения. – А ты тогда в лесу здорово придумал эту спиритическую историю, я даже не подозревал, что в тебе скрывается такой рассказчик. В какой-то момент я и сам почти поверил, что духи существуют.

А сам вспоминал, как во время спиритического сеанса я ловко снял нитку с упавшего перед Машкиным местом колышка, когда вертел его в руках. Ту нитку, за которую, чтобы повалить его, незаметно дернул Дух.

Лицо Духа приняло странно спокойное выражение.

– А с чего ты решил, что мой рассказ выдумка? – с издевкой спросил он. – Я, когда заболел и понял, что моя жизнь висит на волоске, и на самом деле увлекся спиритизмом. Смерть, Зверек, это ведь страшно. И я действительно досконально изучил вопрос и попробовал вступать в контакт с загробным миром.

– Ну, и как? Удалось? – скептически спросил я.