скачать книгу бесплатно
Хартис покачал головой, поскреб бороду.
– Ты не паршивая рабыня, Лу, лучик мой, – мягко сказал он. – Ты отлично справляешься со всеми делами. Я всегда знал, что могу на тебя положиться, и воспринимал это как должное. Но теперь я вижу, что ты устала. Я попрошу шани Ниджат отложить занятия на недельку. И освобожу тебя от работы с завтрашнего дня, чтобы ты могла отдохнуть. Договорились?
– И мне совсем ничего не надо будет делать? – недоверчиво взглянула на него Лу. – А кто будет помогать тебе с лавкой?
– Сам справлюсь. Справлялся же я как-то раньше.
– Раньше и торговля была поскромнее. Да и как ты себе это видишь, Хартис? Рабыня будет сидеть сложа руки, пока господин пашет за двоих? Мне кажется, это уже чересчур.
– Так может мне и правда стоит взять еще одну? Будете работать по очереди… – Хартис усмехнулся, когда испуг невольно отразился на лице девчонки. – Не бойся, это просто шутка. Я не стану этого делать. Если честно, то я вообще не собирался… Впрочем, неважно. Мне пора ехать.
Залпом покончив с вином, он грохнул чаркой об стол, встал и направился к выходу. Лу подскочила следом. Шагнула ему наперерез, задержала в дверном проеме, заглянула в лицо.
– Нет уж, договаривай. Что ты не собирался?
– Покупать рабов, – сказал тот, отводя взгляд.
– Вот как? – вскинулась Лу, чувствуя, как улегшаяся было буря странных эмоций снова начинает бушевать внутри. – Тогда почему я здесь? Что тебя заставило купить меня? Жалость?
– Ты считала, будто я взял тебя по доброте душевной, пожалев? – Хартис скривил губы, покачал головой. – Ты слишком хорошо думаешь обо мне, Лу. Уж поверь, я видел тех, кто вызывал куда большую жалость, чем ты. Но я не собирался никого спасать. Я не должен был… Не должен был вмешиваться в чужие судьбы.
– Какое интересное… правило, – едко бросила Лу. – И что же заставило тебя его нарушить?
Помедлив, Хартис извлек что-то из кармана и протянул ей. Лу сразу узнала зеленый бархатный мешочек из хозяйского сундука, на который впервые наткнулась в день знакомства с Нами, когда искала мазь от ушибов. Сжав мешочек в ладони, слыша, как тихо перекатываются и стукаются друг о друга лежащие там прозрачные камушки, которые она когда-то приняла за конфеты, Лу подняла глаза и спросила:
– И что это такое?
– Гадальные камни. Я… просто сделал так, как они сказали.
– Так значит, это… камни? Они велели тебе спасти меня?
Лу никогда прежде не видела его таким – далеким, отстраненным, холодным. Так нестерпимо захотелось поднять руку и сорвать с его лица это выражение, как маску, и разбить об пол, что девчонка непроизвольно схватила себя за запястье. Пульс стучал под пальцами неровным ритмом.
– Именно. Ты разочарована?
Лу бросила ему мешочек и, прижавшись спиной к стене, освободила проход:
– Не смею больше задерживать, господин.
Когда настал вечер и за последним покупателем закрылась дверь, Лу достала из-под прилавка толстую книгу учета, открыла в самом конце и выдернула чистый лист. Линия отрыва вышла неровной, смялась гармошкой у одного края. Положив бумагу на стол, Лу принялась разглаживать ее, и, хотя изо всех сил старалась оставаться хладнокровной, пальцы дрожали.
Идея сбежать возникла у нее в тот момент, когда она смотрела вслед Хартису, удалявшемуся по коридору. Вспыхнула, яркая, как стрела молнии, под звук его тяжелых шагов, и Лу еще долго стояла, привалившись к стене, пытаясь выровнять дыхание и совладать с собой. Хотя это была далеко не первая в ее жизни мысль о побеге, в этот раз она была какая-то иная, слишком тревожная, выбивающая из колеи.
Потом звякнул дверной колокольчик. Лу пришлось натянуть улыбку и выйти в зал, кланяться, говорить. Это отвлекло, даже успокоило. В перерывах, когда покупателей не было, она старалась не сидеть на месте – поправляла товар, сортировала выручку, усердно убиралась. Она не чувствовала усталости, да и вообще толком ничего не чувствовала – словно смотрела со стороны на саму себя, девчонку, суетящуюся в магазине. День пролетел быстро, солнце село.
Хартис все не возвращался.
Лу уставилась на лист перед собой. Пододвинула ближе свечу, уколола ладонь грифелем, проверяя, хорошо ли тот заточен. Опустила его на бумагу. Вздохнула. Писать она не любила. К тому же, практики у нее не было уже довольно давно – с тех пор, как Хартис перестал с ней заниматься и начались тренировки со стражницей. Лу боялась, что все позабыла, но рука вспомнила уроки. Девчонка вывела первую букву и отстранилась, оценивающе глядя на нее: неровная, слишком крупная, заметно, что создана неуверенной рукой. Лу зачеркнула ее и написала, стараясь держать карандаш тверже:
«Нами».
Буква, которую она зачеркнула, была «Д». Она хотела написать «Дорогая моя Нами», но потом поняла, что не уверена, как правильно пишется «дорогая». Ей не хотелось, чтобы подруга, прочитавшая много книг и грамотная, смеялась над ней. Лу вновь занесла руку над листом, но строчки, которые она хотела написать, проносились в ее голове слишком быстро, слов, которые она хотела сказать, было слишком много. Она поняла, что не сможет опустить их на бумагу. Дурацкая это затея, с письмом. Она скомкала лист и уронила голову на стол.
Хартис должен был вернуться уже несколько часов назад. Раньше он никогда так не задерживался. Девчонка вышла из лавки, постояла на крыльце, оглядывая улицу. Вернулась внутрь, заперла наружную дверь.
«Меня не должно это больше волновать, – сказала она себе, уже, наверное, в сотый раз. – Его отсутствие мне только на руку. Нужно решаться».
В своей комнате она взяла заплечный мешок, в котором обычно носила образцы тканей, и принялась заталкивать туда вещи, как попало, не глядя. Забив его под завязку, опустилась на пол у стены и прикрыла глаза, формируя в уме план грядущего побега.
Она выйдет из дома с мешком на плечах. Пойдет быстрым шагом, насколько можно быстрым, но не бегом. Она не станет прятать лицо и ошейник. Стражники, привыкшие к слоняющейся по городу рабыне из лавки тканей, не остановят ее. Мало ли, по какому поручению та спешит, пусть на дворе и сгущаются сумерки? А если все же остановят, она выкрутится, сочинит что-нибудь правдоподобное. Уж чему она всяко научилась за два года торговли, так это брехать на разные темы. Хотя, конечно, до своего учителя ей, как до луны…
«Нет, не думай больше о нем».
Что еще взять, помимо вещей? Мысли путались. Она знала, где хранятся все сбережения – позаимствовав оттуда хотя бы немного, можно было значительно увеличить свои шансы на успешное бегство. Но девчонка тут же поняла, что не станет брать у своего хозяина ни медяка, даже если бы это гарантировало ей свободу. Наверное, следует хотя бы захватить с кухни съестного на первое время. Конечно, это тоже будет считаться воровством…
Итак, она не станет плутать мелкими улочками, как делала раньше, боясь привлечь к себе лишнее внимание и вместе с тем рискуя нарваться на пьянчуг или бандитов. Пойдет по освещенной главной дороге, склонив голову и глядя под ноги, как и положено рабыне. Никто не обратит на нее внимания. Никому не будет дела. Она дойдет до «Синих звезд», пусть это и рискованно, прокрадется мимо охранников и встретится с Нами. Она скажет ей все то, что не смогла написать. Нами заволнуется, попробует остановить ее, но она будет тверда в своем решении.
«Но почему, Лу, почему?» – воскликнет Нами, характерно всплеснув руками.
«Потому что я плохая рабыня», – ответит она.
Потому что с некоторых пор – она уже и не вспомнит точно, как давно – у нее в груди мечется раненая птица. Потому что эта птица кричит, когда хозяин любезничает с клиентками, и дрожит, когда Лу остается с ним наедине. Потому что все это время девчонка была настолько глупа, чтобы верить, будто имеет в этом доме, в этом небольшом мирке, какое-то свое, особенное место. Словно она, Лу, какая-то особенная…
Но это не так. Всему, что у нее есть, она обязана простой игрушке – проклятым камням в зеленом мешочке. Именно на нее, на тощую умирающую девочку в колодках, пал их выбор. Но ведь они могли указать Хартису на кого угодно. В этом доме мог оказаться кто угодно, любая другая невольница, и хозяин был бы к ней так же внимателен и заботлив – просто потому, что такая у него натура.
«Так что я собираюсь сбежать, Нами, чтоб этим чертовым камням пусто было, – скажет она. – Что? Говоришь, я должна быть благодарна хозяину за все, что он для меня сделал? Да, так, наверное, и рассуждала бы хорошая рабыня… Но я-то плохая, мы же это уже выяснили. Я была плохой с самого начала, и Хартис как никто другой знал об этом, хотя и утверждает обратное. Он, наверное, считал, что я не предам его… Ха. Он ведь видел шрамы на моей спине. Он ведь знает, что они никуда не делись – это клеймо, клеймо плохой рабыни, клеймо предательницы, оно со мной на веки вечные. Он должен был знать, что рано или поздно это случится. Почему дурацкие камни об этом ему не сказали? Почему не сказали о том, что он мучает меня своей добротой, что у меня нет больше сил думать о нем, видеть его лицо, слышать его голос, что это попросту невыносимо?»
«Лу, ты что?.. – прошепчет Нами, округляя глаза. Умная, умная Нами. – Ты что, в него… влюблена?»
К счастью, будет темно, и Нами не увидит, какими ужасающе пунцовыми становятся щеки ее подруги.
Потом они попрощаются, и девчонка уйдет. Она будет брести куда-то без цели, хоть на самый край света, лишь бы оказаться подальше от этого дома, от этого человека, от всех этих мыслей. Она будет идти и идти, без конца, пока птица в ее груди не заткнется. Конечно же, ее схватят. Ее непременно схватят, так всегда бывало. Но в этот раз, первый раз в ее жизни, она не испугается, не покорится, не сдастся без боя; может, ей даже доведется применить на практике полученные с шани Ниджат боевые навыки. Она станет сопротивляться до последнего. До самого конца. Потому что уж лучше умереть, чем быть возвращенной назад, сюда, в руки хозяина, которого она так вероломно предаст…
Из открытого окошка, выходившего во дворик, донесся стрекот сверчка, а затем прекратился, и в какой-то момент стало очень, очень тихо. А потом из этой тишины, робкий, как весенний побег, родился глухой стук первых капель, и, разросшись, окрепнув, превратился в монотонный гул ливня. Сезон дождей начался раньше обычного.
Лу сидела на полу у стены, уткнувшись лицом в колени, потеряв счет времени. А, подняв наконец голову, вздрогнула: на пороге комнаты, прислонившись к дверному косяку, стоял Хартис. И, похоже, стоял там уже какое-то время – вода, стекающая с обуви и одежды, образовала у его ног целую лужицу. Но хозяину, кажется, было глубоко плевать, что он промок до нитки. Его взгляд, устремленный на Лу, был мутным. Он медленно и ровно, но не совсем уверенно пересек комнату, оставляя после себя влажные следы, и тяжело опустился на пол слева от девчонки.
– Я надрался, – тихо сообщил он, словно это нуждалось в подтверждении. Затем вдруг замер, и Лу, проследив за его взглядом, стиснула руки на коленях. Заплечный мешок валялся на полу, там же, где и был брошен, и из него беззастенчиво торчала белая штанина.
– А я собиралась сбежать, – ответила девчонка откровением на откровение.
– И что же тебя остановило?
– Пусть твои камни тебе скажут.
Хартис фыркнул и по-хмельному неуклюже отклонился в сторону, чтобы нашарить мешочек в своем правом кармане. Девчонка ощутила, что шедший от мужчины запах мокрой одежды перебивается куда более терпким запахом спиртного. На пару секунд их плечи соприкоснулись; сердце забилось сильнее, и Лу нарочито отвернулась и уставилась на плотную завесу ливня за окном, имитируя безразличие.
– Там, откуда я родом, их используют, чтобы получить ответы на свои вопросы, – поведал Хартис глухим, хриплым от выпивки голосом. Достав искомое, он вернулся в прежнее положение и повертел зеленый мешочек в своих руках. – Эти достались мне от… очень могущественного существа, и не раз выручали в жизни. Когда только перебрался в этот город и открыл лавку, я часто раскидывал их перед тем, как ехать за товаром. Просил подсказать, во что вложиться, потому что плохо разбирался в местных предпочтениях и в ассортименте. Тогда я понял, что здесь они не имеют такой силы, как на моей родине. А может, я просто хреново разбираюсь в их толковании… Но несмотря на это, я до сих пор иногда ношу их собой, когда сомневаюсь в чем-то. Они помогают мне принять выбор. Это как подбрасывание монетки. Кто-то считает его сакральным, а кто-то – ерундой. На самом деле, в кидании монетки ровно столько смысла, сколько вкладывает в него кидающий. Понимаешь?
Не поворачиваясь к нему, Лу покачала головой, покусывая губы. Она не хотела слушать и не хотела понимать, так же, как не хотела взглянуть прямо на обращенное к ней лицо со следами еще не высохших капель дождя на темной коже, которое теперь, в ответ на равнодушие девчонки, исказила кривая усмешка.
– Но в тот раз было иначе, – продолжал хозяин. – В тот день мне нужно было кое-что взять в сундуке. Когда я перекладывал вещи, мешочек развязался и все камни рассыпались по дну. Я начал собирать их, и тогда мне почудилось, что знаки складываются в какую-то последовательность. Так, будто хотят мне что-то сказать. Я решил раскинуть камни еще раз, и еще раз, и сколько бы ни раскидывал, они всегда говорили одно… Но что именно, я не мог понять.
Высыпав прозрачные камни на ладонь, он задумчиво погладил их большим пальцем.
– У каждого знака здесь множество значений, и в зависимости от положения он может толковаться по-разному. То, что я увидел в тот день, хоть и повторялось, не складывалось в единую картину. Тогда я бросил это дело. Как и планировал, я закрыл лавку пораньше и отправился за закупками. Когда закончил в порту и пошел обратно, я в какой-то момент вдруг заметил… Ребенка… Девочку лет десяти, должно быть, чью-то помощницу – она тащила на плече большой моток корабельного каната. Наверное, потому, что она очень смешно семенила из-за его тяжести, она и привлекла мое внимание; и я вдруг вспомнил, что одно из значений первого камня, который выпадал в том раскладе – «веревка», или «трос», или «канат». А еще – «хлыст», или «плеть», или «лоза»; и тут, приглядевшись, я заметил, что на голове у девочки венок из виноградной лозы. Это совпадение показалось мне забавным. Хотя мне нужно было в другую сторону, я решил повернуть на ту улицу, по которой шла девочка. Когда дошел до конца улицы, на крыше последнего здания я увидел флюгер с фигуркой сокола, и это было значение второго камня – «хищная птица», а еще «ветер»; и я последовал дальше – туда, куда указывал флюгер и дул ветер. Все это заинтриговало меня. Я начал верить, что это больше, чем череда совпадений, и вскоре понял, что прав, потому что знаки продолжали вести меня, от одного к другому… Надо же, это было всего два года назад, но теперь я уже и не вспомню точную последовательность. Помню вывеску аптекарского ларька, пробежавшую в переулке черную кошку, и как кто-то выкрикнул фразу, ставшую очередной подсказкой…
По мере рассказа, указательным пальцем свободной руки он переворачивал камни на своей ладони рисунками вверх, и в конечном счете выбрал один и поднял его над глазами, рассматривая с придирчивостью, с которой опытный ювелир изучал бы бриллиант.
– В конце концов я вышел к невольническому рынку. Признаться, в тот момент я всерьез задумался о том, чтобы повернуть назад. Хотя я жил в этом городе и был вынужден играть по его правилам, мне всегда претила мысль о рабстве. Не жду, что ты поверишь… Но это и не принципиально. Я понимал – то, что затеяли камни, это не случайность и не игра. Это было что-то очень важное, и поэтому я наступил себе на горло и продолжил путь, который и привел меня к бело-золотому шатру. – Мужчина подбросил камень, который рассматривал, и довольно ловким для пьяного движением поймал в воздухе. – И там, стоя возле него, я растерялся. У меня, как назло, остался последний знак, который всегда был самым тяжелым для моего понимания, потому что содержал в себе слишком много смыслов, никак не связанных – «защита», «солнце», «болото»… Я перебирал их в уме – те, что мог вспомнить, – смотрел на рабов, которых предлагал мне тот старик-торговец, и не находил подходящих совпадений. Я хотел уйти… Но вдруг мой взгляд упал на кнут, который висел у него на поясе. Одним из значений последнего камня был «журавль». И тот кнут, которым тебя наказывал старый хозяин, его рукоять была в виде журавля…
– Он ведь все еще у тебя? – порывисто оборвала его Лу, не желая больше слушать историю, продолжение которой и без того знала. – Так как насчет того, чтобы вместо этой увлекательной чуши достать его и наказать меня за то, что собиралась сбежать?
Она наконец повернулась к хозяину и одарила его тем же взглядом, что и в тот судьбоносный день – пронзительным, вызывающим и бесконечно дерзким. Хартис подался к ней – запах алкоголя стал таким терпким, что Лу показалось, будто она и сама пьянеет, вдыхая его – и, подняв бровь, победно изрек:
– Но ведь ты не сбежала.
И отстранился со странным выражением, словно ему доставляло одновременно и удовольствие, и мучение дразнить девчонку.
– Но почему? – Алчущий ответа взор заметался по лицу Лу, но та лишь в отчаянии скрипнула зубами, и тогда хозяин с ухмылкой покачал головой. – Не скажешь… Что ж, давай спросим у камней. Камни, так почему же Лу не сбежала?
Он сжал их в ладонях и встряхнул, как игральные кости, и бросил на пол справа от себя – в небольшой промежуток шириною в пару дощатых половиц, разделявший его и девчонку. Точно живые, прозрачные камушки заскакали, раскатываясь, рассыпаясь в разные стороны. Но они все остались в поле зрения, и было отчетливо видно, что только один камень лег рисунком вверх – тот, который отскочил почти к стене и замер аккурат между двух напрягшихся фигур.
– И что это значит? – спросила Лу шепотом, так, что за шумом дождя слов было почти не разобрать.
Дело было не в том, что она верила во всю эту чушь с камнями. Она не верила. Но верил Хартис, и он был здесь, на расстоянии вытянутой руки, и что-то должно было произойти, и девчонка чувствовала себя так, словно балансирует на краю пропасти. Сердце ходило ходуном в груди, заставляя кровь заливать щеки и исступленно стучать в ушах.
Она оторвалась от завитков и линий на камне, чтобы взглянуть на хозяина. Тот замер, низко склонив голову, его лицо было скрыто мокрыми прядями густых черных волос. Но когда повисшая в комнате тишина, нарушаемая лишь монотонным гулом ливня, грозила стать совсем невыносимой, он наконец ответил – хрипло и тихо, но очень отчетливо:
– «Любовь».
И поднял взор. Их глаза встретились. Лу с удивлением обнаружила, что лицо Хартиса прояснилось. На нем больше не было ни напряженного раздумья, ни горечи сомнений, оно стало ясным, как погожий день, лучилось теплом, подобно солнцу, и девчонка поняла, что вовсе не висит на краю пропасти, а давно уже сорвалась в нее.
Большая ладонь нежно коснулась ее щеки, и Лу ощутила на губах горьковатый, пьянящий вкус долгожданного первого поцелуя.
А вслед за этим сильные руки привлекли ее ближе, и она всем телом покорно подалась навстречу мужчине, разметав по полу прозрачные камушки с рисунками – даже тот, который упал между ними и означал «любовь».
4 Реверсайд
Если долго идти по пустынной дороге…
Нет, не так.
Говорят, если долго идти по пустынной дороге…
Обычно дальше мнения расходятся. Кто-то скажет, что твои помыслы должны быть кристально чисты, подобно роднику с ключевой водой. Кто-то, напротив, считает, что они должны быть темны, как омут, одержимы тревогами и смутными желаниями. Что твое сердце должно быть храбрей, чем у льва, взор яснее, чем у орла, норов круче, чем у дикой лошади. Что твой разум должны наводнять видения будущего, а прошлое хлесткой плетью подстегивать вперед, заставляя двигаться навстречу судьбе…
Было бы любопытно найти книжку, где хоть что-то написано по этому поводу. Твоя подруга – большой книгочей, интересно, не встречалась ли ей похожая легенда? Не думаю, что она такая уж известная, но все же…
Можно сочинить еще сотню красочных метафор (если, конечно, ты не такой скверный сказочник, как я), которые очень расплывчато и смутно давали бы понять, какой настрой нужно иметь, когда идешь по пустынной дороге. По крайней мере в одном все сходятся – дорога должна быть пустынной. Имеется в виду не дорога в какой-то пустыне, то есть, она не обязательно должна пролегать в пустыне, а может быть где угодно. «Пустынный» здесь – это синоним одиночества, говорящий о том, что ты должен находиться один-одинешенек посреди некой местности, без попутчиков и посторонних людей вокруг. И я также смею утверждать, что и слово «дорога» тут обобщенное, что это не в буквальном смысле должна быть некая дорога, тракт, вполне может сойти и аллея, и тропинка, и горный перевал. Думаю, дороги вообще может не быть. Главное – держать куда-то путь, идти. А может, даже не обязательно именно идти, а можно и верхом ехать. Или даже плыть, гм…
Прости, что-то я отвлекся. Итак…
Говорят, если долго идти по пустынной дороге, то рано или поздно пред тобой расстелется густой туман. Стоит лишь ступить в него, как тебе нестерпимо захочется спать. И если ты не станешь этому противиться, свернешь на обочину и приляжешь, то как только твоя голова коснется земли, а твои веки сомкнутся, ты уснешь самым крепким в своей жизни сном.
А проснешься уже на Распутье.
Место это поистине пугающее. Оно похоже на зыбучие пески, которые затягивают неосторожного путника в глубину, не позволяя выкарабкаться. Само по себе пространство Распутья пластично, бесформенно, однако оно обретает форму в тот же миг, когда в нем кто-то оказывается. В нем возникают леса и города, озера и реки, горы и долины – пейзажи, которые оказавшийся там когда-либо видел или желал увидеть. Но, хотя оно становится неотличимым от реальности, в действительности там ничего нет – ни жизни, ни земли, ни неба. Есть там лишь фантомы, такие же аморфные, как и обитель, которую они наводняют, не имеющие ни плоти, ни души. Все, что у них есть, это их жажда, их цель, их предназначение – одурманить тебя, вынудить остаться с ними навечно. Им ведомы твои чувства, мечты, тревоги, утраты, и они используют это против тебя – отняв память, заполоняют разум яркими, красочными иллюзиями.
Фантомы – самая опасная, самая смертоносная из всех ловушек: они не удерживают тебя силой – погрязнув в их обмане, ты сам отказываешься их покидать, и, оставаясь там, очень скоро погибаешь от измождения. Чтобы выпутаться из этой паутины лжи, нужно иметь сильный разум и железную волю. Наверное, не так уж лишены смысла слова о храбрости льва и орлином взоре: далеко не каждый, оказавшийся на Распутье, сможет выбраться оттуда живым.
Ведь даже если ты не поддашься фантомам и иллюзиям, есть там еще кое-что… Кое-кто, и он встанет у тебя на пути.
Привратник.
О нем мало что известно. Кто-то говорит, что он царь среди фантомов, иные – что он древний демон, отринутый собратьями и нашедший убежище на перекрестке миров. Как и Распутье, место, стражем которого он является, он не имеет формы: никто не знает наверняка, как он выглядит, он может обернуться и человеком, и зверем, и тенью, и чудищем из твоих детских кошмаров. Но, в каком бы обличии он перед тобой не предстал, тебе придется с ним схлестнуться – в испытании, в споре или в схватке; и знай – он сделает все, чтобы одержать победу.
Но если только удастся одолеть его, он позволит тебе пройти во врата, которые столь бдительно охраняет. И, как только ты шагнешь в них, то окажешься в другом мире…
О, ты же не думала, будто мир, в котором мы живем, единственный в своем роде? Мир, куда можно попасть, миновав Распутье и одолев Привратника, мир, о котором я хочу рассказать, называется Реверсайд.
Хм… С чего бы начать? У меня в голове столько историй… Наверное, чтобы тебе было понятней, как там все устроено, лучше я начну с самого начала. А именно, с истории о Сотворении Реверсайда… Хотя она называется так, по сути она повествует о «становлении» Реверсайда; позволь объяснить. Слово «сотворение» может заставить тебя думать, будто прежде этого мира вовсе не существовало, что приравняло бы данную историю к расхожим мифам, где некое божественное начало сотворило целый мир из ничего. Однако в действительности ни один мир не возник из ничего: все это был долгий космический процесс – формирование, видоизменение, зарождение жизни… Так что история, которую я намереваюсь рассказать, повествует вовсе не о сотворении мира – она о том, как уже существующий, но безымянный мир стал Реверсайдом, о событии, которое стало поворотным в его судьбе.
Да, все именно так: когда-то давно тот мир не имел названия. По сути своей он походил на этот: были в нем водоемы и участки суши, растения и живые существа, дожди и ветры, приливы и отливы, небесные светила и времена года… Однако имелось в нем и кое-что еще – особая сила, незримая и неосязаемая, но вместе с тем очень могущественная, и имя этой силе…
Ну да, да, знаю, существует и без того немало преданий, сказок и легенд, где упоминается волшебство. Добрые чародеи творят чудеса на благо людям, озорные феи подначивают детей на проказы, жуткие чернокнижники поднимают из земли мертвых, а коварные ведьмы накладывают на принцесс заклятия и варят опасные зелья. В большинстве таких историй волшебство – своего рода искусство, умение, дар, которым владеет определенный человек или существо. Но что, если представить, что волшебство – это не какое-то таинство, доступное лишь избранным, а свойство целого мира? Что, если вообразить место, каждый житель которого может использовать волшебство, потому что оно и есть та незримая и неосязаемая, но великая сила, которая пронизывает все сущее?
В мире, о котором я веду свой рассказ, все так и есть. Эту силу, известную здесь как «волшебство», в нем называют эфиром; и хотя у тебя может возникнуть впечатление, что благодаря ее наличию жизнь там всегда была прекрасной, удивительной и беззаботной, правда заключается в том, что в древности именно эфир, или же волшебство, делало Реверсайд самым темным, мрачным и жестоким из всех миров.
Виной тому была дисгармония – нестабильное состояние, в котором с начала времен пребывал эфир. Дело в том, что все люди, обитавшие в том мире, помимо известных тебе пяти чувств – обоняния, осязания, зрения, слуха и вкуса – имели еще одно, шестое чувство – исток. Оно позволяло своим обладателям воспринимать эфир. Но коль скоро он проницал весь мир, а люди были к нему восприимчивы, волей-неволей они ощущали царившую в нем дисгармонию. Вообрази, что какое-то из твоих чувств пребывает в постоянном раздражении – например, ты на протяжении всей жизни вынуждена носить колючую одежду, или слышать неприятные шумы, или ощущать горечь во рту… Неудивительно, что дисгармония коробила сердца людей, отравляя их злобой и ненавистью.
К тому же, обладатели истока могли не только воспринимать, но и черпать эфир, чтобы творить волшебство. Люди, обитавшие в том мире, делились на шесть племен, и каждое из них было страстно одержимо какой-то идеей и пыталось с помощью эфира воплотить ее в жизнь.
В вечнозеленых лесах обитало племя охотников, которые называли себя фэнри. У них были густые волосы и крупные глаза, а главным их отличием от остальных народов были вытянутые треугольные уши. Больше всего на свете фэнри почитали природу и ее могучие силы. С помощью эфира они пытались научиться превращаться в зверей, чтобы иметь необычайное проворство и прыть.
В скалистых ущельях обитало племя горцев, которые называли себя арканами. Они, наверное, наиболее похожи на людей в твоем понимании, хотя их внешний вид все же показался бы тебе странным – их диковинные прически, обилие украшений, аксессуаров и татуировок. Носили всю эту атрибутику они неспроста: она помогала им в таинственных ритуалах, обрядах и гаданиях, ведь превыше остального арканы чтили судьбу. И потому с помощью эфира они пытались научиться видеть будущее.
У подножий вулканов обитало племя варваров, которые называли себя шаотами: они отличались темной – коричневой либо красной – кожей и таких же оттенков волосами. Превыше всего на свете они ставили сражения и битвы, считая, что в драке решается любой спор. Чего со всей своей воинственностью они могли желать? Конечно, научиться с помощью эфира возрождаться после смерти, подобно восстающим из пепла фениксам.
В пустынных дюнах обитало племя кочевников, которые называли себя люмерами. У них были светлые кожа и волосы, узкие глаза и усыпанные веснушками лица. Люмеры часто страдали от всяких хворей и недугов, и потому больше всего на свете желали научиться использовать эфир для исцеления, как могли это делать их соседи – мудрые, но безразличные к людским проблемам драконы.
На уединенных островах обитало племя рыболовов, которые называли себя ундинами: кожа у них была смуглая, бронзовая, а волосы – цвета морской волны. Издревле их влек океан – вот что ундины больше всего на свете чтили, и потому они с малолетства умели плавать и нырять. Но они желали большего – покорять сокровенные глубины океана, и потому с помощью эфира пытались научиться дышать под водой.
На туманных равнинах обитало племя дикарей, которые называли себя муранами; кожа у них была бледной, клыки – заостренными, глаза горели оттенками синего. Мураны были единственным народом, кто обходился без воды и пищи, однако для поддержания жизни им требовалось пить кровь других существ. В погоне за нею они часто получали ранения; потому больше всего на свете они хотели научиться с помощью эфира восстанавливаться от любых увечий.
И все бы ничего, но из-за дисгармонии любое волшебство становилось совершенно непредсказуемым. Пока фэнри безуспешно пытались превратиться в зверей, арканы – заглянуть в будущее, шаоты – воскресить павших, люмеры – исцелить больных, ундины – дышать под водой, а мураны – отрастить новые конечности, эфир, который они направляли на это, повергал весь мир в хаос. Где-то бушевали пожары, где-то случались наводнения, где-то сами собой двигались горы, леса, океаны. Люди не ведали, что сами провоцируют бедствия вокруг себя, и винили во всем несуществующих божеств, злой рок и высшие силы. В отчаянии они все больше взывали к эфиру, стремясь лишь к одному – выживанию; но ответом им становились новые и новые бедствия. Уровень катастроф нарастал стремительно, как снежный ком. Шесть народов жили меж молотом и наковальней, и молотом был эфир, а наковальней – мироздание, которое на его колебания отвечало не только природными катаклизмами, но и нашествиями волшебных чудищ. Страх и лишения вынуждали людей разжигать все новые войны в борьбе за выживание.
Но в тот момент, когда обозленное и обездоленное человечество находилось в шаге от вымирания, а весь мир – на грани гибели, случилось чудо. На свет явились спасители, еще один народ.
