Вес чернил

С надеждой прибыл я теперь в тот самый Лондон, который вы так поносите. Я покинул Амстердам не по принуждению – мне было хорошо в этом городе даже в немощи. Меня поддерживала община и ученики, так что бедность моя не была для меня бременем. И все же я решил принять приглашение племянника и провести оставшиеся дни в Лондоне, в той самой общине, которая не оправдала ваши великие надежды.

А надежды ваши были поистине велики, друг мой! Нет выше труда, чем тот, что вы предприняли, а гарантии, которые вы получили для евреев в этой земле, превосходят все достигнутое ранее. Однако же ни один человек не способен привести Мессию без помощи других, как бы их и наши стоны ни сотрясали землю.

Умоляю же вас оставить ваши горькие сожаления, не дающие покоя вашей душе.

Отец ваш, да будет благословенна память его, наверное, никогда не рассказывал вам, как мы с ним страдали от жестокости испанской инквизиции. Вместе мы пережили и видели такое, о чем я не буду говорить: вашего отца трижды забирали на пытки; меня же дважды, и во второй раз я потерял зрение. Но слух мой остался при мне, и я вместе с вашим отцом каждый день слышал крики сжигаемых на костре. И не думайте, что все их слова были святы.

Не осуждайте же тех, кто внимает зову страха.

Да будут благословенны имена мучеников!

И если мои слова причиняют вам боль, то пусть они режут, как лекарский нож, для помощи болящему. И пусть мои собственные несовершенства, многочисленные, как песчинки, не омрачат моего послания.

Корабль мой, с Б-жьей помощью, спокойно добрался до Лондона, и мой племянник Диего да Коста Мендес подыскал нам небольшой дом на Кричерч-лейн. Я намерен провести здесь остаток дней, чтобы передавать свои знания местным евреям, которые так медленно идут к тому, что вы для них предусмотрели. Они призвали мои скудные знания, потому что оказались не готовы к вашей силе. Так что вы должны знать, что ваше нежнейшее послание надежды действительно проникло в их души.

Нас четверо: я, моя домоправительница и двое сирот, которых я взял из амстердамской семьи Веласкес. Это брат и сестра. У обоих хорошие способности, правда, мальчик довольно ленив в учении и мне трудно развивать их в нем.

Я почти не выхожу из дома, ибо меня не влекут красоты города, недоступные моим глазам, а есть лишь стремление трудиться здесь до того дня, когда общество сможет заслужить столь великого вождя, как вы. Молюсь, чтобы вы сохранили себя до тех времен. Я верю, что страдания души и тела – две стороны одного листа, и скажу прямо, что опасаюсь за ваше здоровье, которое Б-г хоть и охраняет, но требует и от нас попечения о нем.

Друг мой, призываю вас, не поддавайтесь тьме! Я давно понял, что отсутствие надежды является смертельным недугом. А когда речь заходит о вас, то это уже не просто недуг одной драгоценной души, но зараза, которая способна всех погрузить во тьму. Вспомните о том, что свет, несомый вами, хоть и мерцает, но все же освещает путь нашему народу. Несите его! Ибо в этом мире иного выбора у нас нет.

Если бы я только мог наделить вас терпением слепца.

Да утешит вас Б-г со скорбящими Сиона и Иерусалима!

Р. Моше Га-Коэн Мендес

Глава третья

Лондон2 ноября 2000 года

Профессор Хелен Уотт молча вела машину, не удостаивая Аарона Леви даже взглядом. На протяжении последних двадцати минут, что они ехали из офиса Хелен, она ограничивалась лишь односложными ответами на его вопросы, как будто пересмотрела свое решение включить его в свой проект и теперь лишь ждала удобного случая вытолкать американца из автомобиля.

Но не одна она сожалела о сделанном выборе. Чем дальше они ехали, тем больше Аарону казалось, что он совершил большую ошибку, купившись на предложение Дарси: если есть желание – небольшой отпуск, просто, видите ли, нужно помочь одному из моих специалистов… Просьбу было решительно невозможно отклонить, так как сделана она была с эдаким кривовато-ироническим выражением лица, каковое, как подумалось Леви, генетически присуще каждому англичанину.

Впрочем, возможно, кривая ухмылка полагалась к употреблению только после защиты диссертации. Аарон обнаружил, что, спрашивая английских аспирантов о работе, как правило, в ответ получаешь лишь некоторую вариацию на тему кровавых пыток. За этим не следовала, как это было принято в США, ответная просьба рассказать о собственной диссертации, приглашение выпить вместе или пробежаться по парку. Если здесь, в Лондоне, и могли иметь место товарищеские отношения, то Аарон решительно не знал, как их установить. А быть может, он просто не понравился местным. Абсолютная свобода для английского аспиранта – никаких тебе занятий и экзаменов, только и знай, что читай, исследуй и пиши, – быстро обернулась своего рода сиротством. Вот почему Аарон был искренне удивлен, когда Дарси окликнул его в холле, пусть даже речь шла всего-навсего о коллеге, которому нужна помощь с какими-то бумагами. Весь разговор занял не больше минуты. Получив согласие Аарона, Дарси похлопал его по плечу – мол, славный парень! – и тотчас же отвернулся, чтобы поприветствовать проходившего мимо коллегу, начисто забыв про Леви. Или, быть может, – как пришло в голову Аарону уже потом – весь этот разговор был всего лишь проверкой? Подозревает ли Дарси, что Аарон намертво завяз в своей диссертации? А если подозревает, то не является ли это приглашение заняться временным проектом своего рода английским вариантом эвтаназии его диссертации? Нет, надо было отказаться.

Теперь, когда поток автомобилей уносил их все дальше от знакомых ему районов в фешенебельные пригороды, Аарон никак не мог отделаться от ощущения, будто попал в ловушку, будто его отстранили от выполнения его собственного долга, от работы, которую нужно было закончить во что бы то ни стало. Или его просто приставили присматривать за пожилой коллегой? Там, в той части Лондона, что они покинули, остался укромный библиотечный уголок, куда Аарон ходил чуть ли не каждый день за последние четырнадцать месяцев. Шекспир и марраны – исследование, которое не дало ничего вразумительного, только дразнящие обрывки информации, сопротивлявшиеся всем его попыткам превратить их во сколь-нибудь весомый аргумент. И за время даже самого краткого его отсутствия все это могло превратиться в неподъемную глыбу.

Темно-синий «фольксваген» Хелен казался Аарону незащищенным, что, как он запоздало догадался, было следствием идеального порядка в салоне и отсутствия мало-мальских удобств. Ни мусора, ни оберток от еды, ни конвертов с нацарапанными на задней стороне адресами. Не было даже плеера для компакт-дисков – только радио. Когда Аарон попытался опустить стекло, то механическая ручка на двери едва поддалась его усилию – ею почти не пользовались.

– А вот что касается документов, – заговорил Аарон, – они в основном на португальском или на иврите?

Хелен посигналила нерасторопному седану, заложила правый поворот и сказала:

– Неизвестно.

– А дом, где найдены бумаги, когда…

– В тысяча шестьсот шестьдесят первом.

Аарон не стал унижаться и настаивать. Желание задавать вопросы, да и дрожь нетерпения от рассказа о найденных документах пропали у него еще по пути от солидного, заставленного книгами кабинета до автостоянки. Учитывая физическое состояние Хелен, неблизкий путь. Хелен не парковалась на месте для инвалидов, и у нее не было соответствующей таблички на машине, хотя, как думал Аарон, она вполне имела на это право.

Хелен шла, запахнувшись в пальто, с сумкой на одном плече. Украшений на ней не было, если не считать тонюсенькой золотой цепочки бифокальных очков, болтавшихся у нее на груди. Хелен совсем не обращала внимания на ветер, холодивший открытую шею Аарона. Одна ее нога в коричневом «оксфорде» слегка подволакивалась, словно не желая следовать намеченным курсом.

Аарон имел слабое представление о том, где находится Ричмонд-на-Темзе – понятное дело, что где-то на Темзе, но спросить свою спутницу он не отважился, чтобы окончательно не испортить отношения. Поэтому он просто смотрел в окно, наблюдая, как за Чизвиком магазины постепенно уступают место жилым домам. Те из них, что еще сверкали витринами, выглядели очень дорогими. Дома в этой части Лондона, казалось, сплошь были построены из кирпича, цвет которого варьировался от темно-бордового до бледно-оранжевого. За окном проскользнул целый квартал солидных строений, каждое из которых было окружено стеной, покрытой блеклым от холода мхом. За стены уходили галечные дорожки, а во дворах можно было разглядеть плющ и вьющиеся лианы. Дворы были вымощены кирпичными же узорами, также покрытыми мхом. В переулках ровными рядами росли причудливые английские деревья, подстриженные таким образом, что концы их ветвей напоминали воздетые к облачному небу кулаки. Хелен проехала по длинной извилистой улице, заполненной бутиками и ресторанами; мелькнул кинотеатр, построенный с претензией на художественность. Далее машина свернула в лабиринт узких улочек, огибавших склон холма. Где-то внизу, как заметил Аарон, текла скрытая деревьями, плющом и кирпичными стенами река.

Улица, на которой Хелен наконец сбавила скорость, была застроена большими и маленькими домами – несомненно, старинными, с ухоженными дворами, обнесенными каменными и металлическими оградами. Пешеходов видно не было – очевидно, что те из жителей, которые не были на работе или учебе, нашли для развлечений какое-то другое место. На одной стороне улицы линию домов нелепо нарушали две витрины. Одна принадлежала бакалейному магазину, который никак не мог сравниться с тем, что Аарон видел в городе. Другая же оказалась пабом «У Просперо», крошечным заведением с выкрашенным выцветшей черно-лиловой краской фасадом. Бар выглядел пустым, хотя внутри горел свет. Аарон подумал, что заведение явно нуждается в оживлении.

«А ты мог бы показать им, как оживить это хилое предприятие?» – ему представился ободрительный смех Марисы и согрел его, однако в то же время напряг что-то внутри, и Аарон скривился.

Тишину нарушил щелчок стояночного тормоза.

Хелен пошарила рукой и вытащила из-под заднего сиденья свою трость.

Дом, к которому они направились, оказался существенно больше остальных на этой улице, однако снаружи сей факт скрывался переплетением ветвей и кирпичной стеной, покрытой толстыми подушками мха, что свидетельствовало скорее не о почтенности, а о простом небрежении. Пока Хелен боролась с тяжелым засовом ворот, Аарон еще раз бросил взгляд в перспективу улицы: безжизненный пейзаж, тупик, куда его отправили с очевидно тупиковой миссией выполнить чужую работу. Все это грозило обернуться катастрофой, безуспешным предприятием, от которого нужно было откреститься. Аарон позволил потоку своих мыслей унести его так далеко, насколько это было возможно. Идя вслед за Хелен, он еще раз оглянулся на паб. «Просперо». Очень уместно. Кстати, единственная пьеса Шекспира, которую он никогда не понимал.

Трость Хелен оставляла небольшие углубления на увядшей траве.

Здание было построено из выцветшего красного кирпича, но когда Аарон пригляделся, то увидел то, чего было не видно с улицы: на обломанных кирпичах проступали какие-то пестроты: желтые и бледно-оранжевые потеки, зеленый мох, коричневые пятна. И такими пятнами был покрыт весь двухэтажный возвышающийся фасад. Было ясно, что этот дом старше своих почтенных товарищей, занимающих улицу, и что некогда он выглядел весьма величественно. От боковых фасадов отходили стены, увенчанные округлыми декоративными элементами, напоминающими перевернутый ананас, и расходились в стороны, словно намереваясь охватить большое пространство, но у соседских заборов обрывались, что придавало им сиротливый, заброшенный вид.

Аарон ступил на дорожку, выложенную разными по форме и цвету небольшими камнями; черные, коричневые и серые, прямоугольные и круглые, скрепленные известковым раствором, поразительно гладкие от времени – они сами по себе выдали бы древность этого здания, даже если бы не окна, что предстали взгляду Аарона. Как же называется такая форма? Заостренные, словно значок пик с игральной карты. Они словно устремлялись к небу сходящимся кверху острием. Стекла были разделены ромбическим переплетом, который так портил вид из окна. Аарону доводилось бывать в подобных домах, и когда он выглядывал наружу, ему казалось, что он смотрит сквозь тюремную решетку. Аарон до сих пор не мог привыкнуть к этой английской особенности: среди обычных жилых домов вдруг проглядывала такая седая древность, что невольно хотелось остановиться и поглазеть. В США такой дом был бы музеем. Не было ничего удивительного в том, что кому-то пришла мысль превратить здание в художественную галерею, хотя Аарон не поставил бы ни цента на успех такого предприятия. Казалось, что весь район погружен в глубокий вековой сон…

Хелен сильно стукнула дверным молотком. Через мгновение арочная дверь распахнулась, и навстречу гостям вышла привлекательная блондинка, одетая в стильное угольно-серое платье. Гладкие блестящие волосы ее были стянуты в пучок, а узкие бедра подчеркивались розовато-лиловым поясом.

«Возможно, улица не такая уж безжизненная», – подумалось Аарону. Женщина вежливо поздоровалась с Хелен.

– Бриджет Истон, – представилась она, увидев Аарона, и тот, улыбаясь, протянул руку.

В доме было гораздо прохладнее, чем думал Аарон, и пахло старой золой. Напротив входа тихонько тикал обогреватель, но все тепло, что он вырабатывал, уходило наверх в галерею. Аарон бросил взгляд на смутные очертания второго этажа: резной балкон, обрамляющий вход, широкие дверные проемы, как бы намекающие на просторные комнаты за ними.

– Очень приятно, что вы приехали, – сказала Бриджет.

Быстрым шагом она провела Хелен и Аарона через прихожую мимо картин в коробках, карточного столика с раскрытым ноутбуком и повела в глубь дома.

– Мне прямо сейчас нужно будет отъехать, – сказала хозяйка, – но вы устраивайтесь, как вам будет удобно.

В ее жестах и поведении что-то сквозило: голодная энергия под глянцевым блеском. Бриджет повернулась и одарила Аарона оценивающей улыбкой. Он заметил, как на ее лице промелькнули две мысли: он красив. И он – еврей.

Аарон снова улыбнулся хозяйке, на этот раз откровенно флиртуя. Женщина слегка покраснела, а он испытал приступ веселья… которое, впрочем, тут же потухло, как будто одержал победу, которая его не интересовала.

– На кухне есть кофе, – произнесла Бриджет. – Угощайтесь, пожалуйста.

Аарон проследовал за Хелен мимо вместительного камина, что был встроен в стену, украшенную панелями. Какие-то секции были окаймлены простыми рифлеными бордюрами, другие же украшены замысловатыми венками. В пустой комнате гулко отдавались шаги. Аарон шагнул в сторону большого дверного проема слева, за которым на второй этаж вела деревянная лестница. И тут он замер на месте. Ничто в этом здании – даже стены с некогда гигантским размахом пристроек – не могло подготовить его к такому зрелищу. Деревянное убранство лестницы было поистине роскошным. Широкие ступени обрамлялись темными резными панелями, украшенными розами, лозами винограда и корзинами с фруктами. С высоких стен на него смотрели резные ангелы, лица которых были исполнены грустной, милой, средневековой невозмутимости. А где-то на середине лестничного марша через два арочных окна лился дневной свет, настолько осязаемо ослепительный, что Аарон мог поклясться, что этот свет обладает массой. Окна, их кованые железные ручки и средники отбрасывали на резное дерево завораживающий узор чередующихся света и тени.

Хелен подняла трость в указующем жесте.

Аарон повернул голову и в углу у основания лестницы увидел щель между панелей.

Было легко понять, что здесь произошло. Электрик нашел самый простой способ добраться до пустующего пространства под лестницей, и вскрыл запертую панель. Отодвинутая в сторону, она была частично видна. Панель была простая, с желобками в торцах, а в ней виднелась маленькая замочная скважина, над которой, судя по металлическим опилкам, усердно потрудились, стараясь открыть замок.

Внутри, в полумраке виднелись бумаги.

– Ух ты! – протяжно выдохнул Аарон. – И что, вот так никто и не мог найти их раньше?

– Этому дому почти триста пятьдесят лет, – почти благоговейным голосом ответила Хелен. – Тут должно быть как минимум с полдюжины потайных шкафов, съемные панели, чтобы скрыть проходы, которые использовала прислуга, да и бог знает что еще.

Аарон согласно кивнул. Панель была совсем простой да к тому же обращена в противоположную от парадного входа сторону и вряд ли могла привлечь чье-нибудь внимание, учитывая общее великолепие лестницы.

– Судя по всему, – продолжала Хелен, – у покойной тетушки тут стоял вон тот пристенный столик, – она указала на небольшой старинный столик под маленьким окошком в углу. – Причем, вполне возможно, его туда поставили еще ее родители или даже дед с бабкой.

– И все же, – не унимался Аарон. – За триста пятьдесят лет никому не пришло в голову попытаться вскрыть замок?

– А как часто вы обращаете внимание на то, что у вас постоянно находится под носом? – резковато переспросила Хелен.

Ее голос замер в наступившей тишине. Аарон и в голову брать не стал откровенный вызов. Было в нем что-то такое, что выводило из себя некоторых людей, как правило, женщин. Его это веселило.

Впрочем, он и сам понимал, как панель простояла невскрытой три с половиной сотни лет. Достаточно нескольких неудачных попыток, и энтузиазм мог угаснуть. Тем более если не было ключа, и никому не приходило в голову, что за этой дверцей может быть что-нибудь стоящее. Время и История идут своим чередом, но человеческая натура неизменна.

Аарон опустился на колени перед проемом размером фут на два. Внутри находились аккуратно уставленные бумагами полки. Это был настоящий архив в миниатюре: кожаные корешки томов идеально выровнены с разрозненными листами рукописей. Аарон подался ближе.

Пергаментные переплеты с крупными буквами вровень с подшитыми страницами. Кое-где виднелись сломанные и раскрошившиеся печати коричневого и красного цвета. Мечтал ли он когда-нибудь увидеть подобное? Аарону казалось, что да. Словно сквозь века до него долетело послание: «Вот оно! Я оставил это для тебя!» Древняя библиотека как будто прорвалась в настоящее, в жизнь самого Аарона Леви, не понимавшего до последнего момента, как же это ему нужно.

Он протянул руку к манускриптам.

– Руки сначала помойте! – рыкнула на него сзади Хелен.

Он не смог заставить себя взглянуть ей в глаза. За обшитой панелями дверью ему удалось найти ванную комнату, выкрашенную в зеленый цвет. Когда он вернулся, Хелен сидела точно на своем месте, даже не попытавшись достать бумаги. В промежутке между рукописями примостился одинокий листок.

– Возьмите его, – велела Хелен.

Аарон не мог понять, почему она сама не взяла лист. Что, снова проверка? Если Хелен вообразила себе, что он и дальше будет терпеть подобное, то ничего хорошего из такого сотрудничества не выйдет. На мгновение он встретился с Хелен взглядом. Синие васильковые глаза. Ровные черты лица, бледный английский оттенок кожи. Полное отсутствие каких-либо признаков эмоций.

Аарон протянул руку по направлению к лестнице и остановился. Приложив ладонь к сплошной стене слева от себя, он проверил, твердо ли стоит на ногах. На какое-то мгновение он почувствовал тревогу из-за ужасающего веса собственного тела, словно боялся оступиться и упасть на хрупкие бумаги, что хранили в себе давно угасшую жизнь. Но секунду спустя Аарон отринул наваждение и тотчас же стал придумывать, как бы описал произошедшее Марисе.

«Бумаги уложены идеально аккуратно, – начал бы он. – Как будто кто-то приготовил нам подарок».

Он потянулся к полкам и осознал, что его рука – первая человеческая рука, которая дотронется до этих бумаг спустя триста пятьдесят лет. Коснулся одинокой страницы. Бумага на ощупь оказалась шероховатой, но не ломкой. Вытащив со всеми предосторожностями листок, Аарон увидел, что это письмо, написанное на португальском языке. Прочитал дату: хешван, 5420 год. Перевел на современное летоисчисление: октябрь тысяча шестьсот пятьдесят седьмого. Приветствие гласило: «Почтенному Менассии бен-Исраэлю». Почерк был довольно выразительный и смотрелся красиво и решительно на розоватой странице.

Письмо было от имени Га-Коэна Мендеса, как и то, о котором ранее говорила Хелен. По ее указанию Аарон положил листок на пристенный столик, приютившийся у маленького окна – скромного родственника огромных окон этажом выше. Но когда Аарон придвинул поближе один из расшатанных древних стульев Истонов, Хелен остановила его:

– И ту книгу тоже.

Вернувшись к хранилищу, он потянул на себя том в жестком кожаном переплете, который лежал под листом. Книжка оказалась тонкой, с тускло-фиолетово-черным крапчатым обрезом и сильно потертой.

Последний человек до него, который держал эту книгу в руках, умер более трехсот лет назад. Аарон шагнул в сторону Хелен, чувствуя, как от его тела исходит тепло, а в висках стучит кровь. Он на мгновение задержался возле стола и медленно, церемонно положил книгу.

Хелен включила маленькую лампу, и по сравнению с бриллиантовым свечением окон ее свет показался ничтожно тусклым. На обложке книги была вытеснена надпись на португальском языке. Livro-razao. Конторская книга. Аарон открыл ее, и ему в лицо, на губы и волосы, пыхнуло коричневым пеплом.

– Господи! – воскликнул Аарон и сплюнул горький осадок.

– Осторожней же! – гаркнула одновременно с ним Хелен.

Он почувствовал, как мелкая пыль липнет к ресницам. Пальцы, все еще державшие гроссбух полуоткрытым, были все покрыты налетом – тем, что осталось от уже навсегда утраченных слов. Что-то живое только что умерло от его рук. На его глаза навернулись слезы стыда, и Аарон помотал головой, словно стараясь избавиться от пыли. Он снова тряхнул головой, уже с отвращением, которое тотчас перекинулось на Хелен. Выпрямившись, Аарон посмотрел на нее. Хелен неотрывно смотрела на книгу.

– Железо-галловые чернила, – произнесла она через мгновение.

Проследив за взглядом коллеги, Аарон понял, что беда случилась до того, как он коснулся книги. Страницы напоминали швейцарский сыр. Буквы, слова были словно вырезаны наугад; чернила за века проели бумагу насквозь. То, что еще можно было прочитать, выглядело как размытые коричневые пятна. Похоже, книга содержала записи о домашних расходах; рябые записи были сделаны на португальском, испанском и иврите разным почерком. Аарон больше не осмеливался касаться бумаги. Осторожно, как только мог, он закрыл том – вероятно, что-то еще можно спасти при должном обращении. Попавшую в рот пыль он сплюнул себе в рукав.

– Письмо!

Голос Хелен звучал напряженно.

– Может быть, вам самой попробовать? – спросил Аарон и сам поразился обиде, прозвучавшей в его словах.

Седые волосы Хелен упали ей на лицо, закрыв глаза. Наступила тишина, достаточно долгая, чтобы Аарон успел почувствовать первый укол стыда. Она с бесстрастным видом подняла руку – было отчетливо видно, как та дрожит. Толстые пальцы неуловимо шевелились в воздухе, словно передавая сообщение на каком-то таинственном языке жестов.

Прошло еще несколько секунд, и Хелен опустила руку.

– Последние страницы гроссбуха, возможно, сохранились лучше, – сказала она, отворачиваясь. – Но мы сможем это определить только в консервационной лаборатории.

Так вот зачем ей понадобился помощник! Хелен не могла доверить себе работу с хрупкими документами. Так что же получается – теперь Аарон должен стать ее роботизированной рукой?

Хелен читала письмо. Аарон рефлекторно проследил, как ее взгляд скользит по ветхой, но все еще хрустящей розоватой поверхности. Его заинтересовала фактурная поверхность письма, и, не спрашивая разрешения, он протянул руку и коснулся уголка страницы. Едва заметные бороздки и впадинки, испещрявшие лист, напоминали папиллярные линии на подушечках пальцев. При более ярком освещении можно было бы попробовать рассмотреть отметку изготовителя бумаги, а то и водяной знак, что позволило бы узнать, где именно куплен лист.

Письмо было в хорошем состоянии, и лишь слабая дымка, полутень Времени, расплывалась вокруг каждого слова.

Какое-то время оба молча читали.

Через мгновение она повернулась и взглянула на Аарона. Тот молча кивнул: он тоже понимал. В нескольких футах от них находились две заполненные тем же человеком, посчитавшим нужным сохранить это письмо, полки. И если хотя бы четверть из всего этого удастся прочесть, то это будет фундаментальное открытие.

В наполнившей дом тишине перед Аароном Леви открывалась новая перспектива.

Он осторожно взял с полки еще несколько страниц – три письма и копию проповеди, все на португальском; потом еще было полстраницы заметок на латыни, похожие на рассуждения на теологическую тему; кое-что оказалось и на иврите – список ритуальных предметов, которые следовало подготовить к пасхальному седеру[2]. Аарон положил страницы на стол, пододвинул поближе стул и принялся изучать их, задерживаясь на архаичных португальских словах. Хелен же рассматривала свои листки еще дольше.