Насилие. Микросоциологическая теория

Еще один относительно редко встречающийся, но выразительный способ перехода от противостояния с ничейным результатом к насилию приводит к большему числу жертв, поскольку власти, располагающие гораздо лучшим вооружением, чем демонстранты, открывают огонь из винтовок или другого оружия. Один из таких знаменитых исторических случаев произошел во время Русской революции в июле 1917 года, когда в Петрограде под предводительством большевиков было организовано крупное шествие против возобновления участия России в мировой войне. На сохранившемся снимке момента, когда войска внезапно открыли стрельбу по участникам этой демонстрации, видно, как часть толпы разбегается во все стороны от огня, некоторые падают, а основная масса прижимается к зданиям. Солдаты сами находятся в состоянии наступательной паники: напряженность протеста внезапно нарушается стрельбой, которую мог начать всего один солдат, но затем его действие стремительно превратилось в волну стрельбы, охватывающую всех30. В отличие от демонстраций, где ряды сторон остаются нетронутыми, подобные события имеют чрезвычайно драматичный характер, иногда выступая в роли поворотных моментов истории. Такое впечатление определяется именно паническим разрывом, поскольку его легко истолковать либо как масштабную победу, либо как масштабное злодеяние. В «июльские дни» импульс петроградского восстания был сломлен – уже на следующий день к оппозиции были успешно применены жесткие меры, загнавшие большевиков в подполье [Троцкий 1997: гл. 25]. Кроме того, интерпретировать подобные ситуации, когда у одной из сторон противостояния происходит срыв, в качестве злодеяния, требующего массовой контрмобилизации, способны пресса и общественность. Поворотный момент в движении за гражданские права в США произошел в Сельме (штат Алабама) 7 марта 1965 года, когда полиция с дубинками и собаками напала на участников марша за гражданские права, в результате чего получили ранения 67 из 600 демонстрантов [Gilbert 2000: 323]. Общественный резонанс заставил Конгресс и президента принять закон об избирательных правах, поскольку симпатии публики безвозвратно переметнулись к противникам расовой сегрегации.

Однако драматический эффект основан не просто на количестве жертв. Во время расстрела в Петрограде потери были невелики: шесть или семь убитых и два десятка раненых – если допустить, что в толпе находилось десять тысяч человек или более, то они составили менее 0,3%. В Сельме погибших не было, хотя доля раненых достигла порядка 10–11% демонстрантов. С военной точки зрения это легкие потери, не имеющие существенного значения для физических сил противника. Однако важным моментом для перелома ситуации оказалась впечатляющая картина эмоционального террора, которую одна из сторон осуществила по отношению к другой. Во время демонстраций насилие обеспечивает coup de théâtre [театральный эффект, фр.], однако оно должно быть драматически убедительным и допускающим одну из двух интерпретаций: либо войска расстреляли и разогнали неуправляемую толпу, сохранив порядок, либо власти атаковали мирных участников марша, устроив беспорядочную бойню. И в том и в другом случае реальностью, получающей общественный резонанс, становится именно картина рассыпающейся в ужасе толпы, а не фактическое количество жертв31.

Однако наиболее распространенной формой насилия, совершаемого толпой, является другой паттерн, когда действия обеих сторон не являются героическими. Омерзительные подробности в данном случае не выступают хорошей театральной сценой и не поддаются четким политическим интерпретациям. Наиболее типичным способом причинения серьезного ущерба одной из сторон оказывается распад человеческой массы на небольшие группы, после чего всеобщая конфронтация превращается в серию мелких стычек. Как правило, это происходит в два этапа. Сначала демонстранты разбиваются на небольшие скопления. Иногда это небольшие отряды агрессивных активистов, которые рыщут по месту события, бросаясь камнями или другими предметами. Например, на опубликованном AP/World Wide Photos снимке демонстрации, состоявшейся в сентябре 2002 года в Буэнос-Айресе во время кризиса президентской власти, присутствует группа из шести человек, которая бежит в направлении зрителя по улице, усеянной булыжниками. Трое наиболее воинственных ее участников без рубашек запечатлены в момент, когда они бросают камни, двое следуют за ними в качестве группы поддержки, а еще один, находящийся чуть поодаль (возможно, он не принадлежит к этой группе), шарахается в сторону. На фото также можно заметить их противников – группу полицейских в шлемах, бегущих за этими людьми на расстоянии примерно двух десятков метров, – а еще дальше стоят врассыпную несколько зрителей происходящего – возможно, это не столь воинственно настроенные участники исходной демонстрации.

До какого-то момента эти небольшие скопления людей, скорее всего, будут совершать привычное неумелое насилие, представляющее собой показательную браваду, – в основном они промахиваются мимо своих целей или изредка случайно в кого-то попадают (причем не обязательно в того, в кого целились). По-настоящему опасными они становятся, когда в результате их перемещения по улицам возникают небольшие локальные ситуации, в которых они обладают подавляющим преимуществом – и вот уже группа полицейских избивает одинокого демонстранта либо группа демонстрантов избивает одного полицейского или солдата. Демонстранты прибегают к серьезному насилию лишь в тех ситуациях, когда им под руку подворачивается несколько полицейских или солдат, отделившихся от общей массы, при соотношении от четырех до восьми на одного. Оставшийся в одиночестве представитель власти по-прежнему может быть вооружен, но он не готов применять оружие, оказавшись в том пассивном состоянии, которое выпадает на долю жертв гораздо большей и более энергичной группы, устремляющейся на него в порыве наступательной паники. Эти небольшие толпы активизируются там, где застают противника в уязвимом положении, отрезанным от поддержки, окруженным и неспособным определиться, в каком направлении переключить внимание, поэтому в итоге он закрывает голову, приседает или падает на землю, после чего нападающие обрушивают на него град пинков и ударов, иногда используя металлические прутья и другое оружие. На одном из снимков, сделанных во время свержения сербского диктатора Милошевича в Белграде в октябре 2000 года, видно, как четверо мужчин набрасываются на одного спецназовца, который пытается закрыть голову руками, не предпринимая попыток достать пистолет из кобуры, двое других нападающих пытаются опрокинуть или схватить его, а еще несколько человек изо всех сил бьют его палками и монтировками (см.: Daily Telegraph, 6 октября 2000 года).

Насилие полиции по отношению к демонстрантам является зеркальным отражением описанного выше: шествие демонстрантов организованным строем или шеренга пикетчиков распадается на небольшие группы, как правило, в тот момент, когда они убегают от полицейского наряда. Вокруг одного из демонстрантов возникают небольшие скопления полицейских, избивающих его или ее дубинками. Именно такую сцену можно увидеть на снимке демонстрации безработных в Буэнос-Айресе в июле 2002 года (см.: The Australian, 28 июня 2002 года). Демонстранты убегают от пытающейся задержать их полиции, многие прижимаются к стенам вдоль тротуара, а тех, кто упал на землю посреди улицы (вероятно, из‑за того, что они споткнулись во время погони), бьют вооруженные дубинками полицейские.

Эти мини-конфронтации отличаются деструктивностью, поскольку каждая маленькая стычка становится заключительным эпизодом наступательной паники. Сначала возникает период напряженности, которая нагнетается во время массовой конфронтации; исходными эмоциями выступают простое предвкушение, ожидание, что нечто произойдет, а в случае полиции – закипающее возмущение из‑за публичного унижения ее авторитета; к этим эмоциям может примешиваться страх, нарастающий даже при возникновении небольших вспышек насилия, а также в тот момент, когда тела участников события подвергаются все более интенсивной давке. Серьезное насилие начинается с внезапного перелома, который побуждает обе стороны стремительно переходить к действиям. Признаки, предзнаменующие насилие, появляются там, где за напряженностью следует ощутимое ослабление тех, кто еще несколько мгновений назад выглядел сплоченным противником. Как правило, этот эффект возникает за счет проблемы быстрого перемещения тел в толпе, нарушающего ее упорядоченные шеренги – иногда это буквально превращается в затор наподобие битвы при Азенкуре, когда демонстранты или полицейские спотыкаются и падают на землю. Именно те, кто упал и не может достаточно проворно уйти с дороги или удерживать оборонительную позицию вместе со своими товарищами, и становятся объектом нападения32.

В качестве иллюстрации этих процессов можно привести описание первомайской демонстрации радикальных рабочих организаций в Берлине в конце 1990‑х годов, представленное в неопубликованной работе Стефана Клуземанна из Пенсильванского университета (2002). Около 700 демонстрантов двигались по маршруту, который охраняли внушительные шеренги полицейских в количестве около 2500 человек. Обе стороны все время создавали значительный шум, превращавшийся в звуковую атаку: демонстранты выкрикивали речовки из громкоговорителей, установленных на автомобилях, и включали через них музыку, а также пели и били в барабаны – полиция в ответ включала сирены и повторяла свои распоряжения через собственные громкоговорители. Когда демонстрация достигла своей традиционной конечной точки – небольшой площади, окруженной узкими улочками, – массивные, напоминающие стены ряды полиции сомкнулись, заставляя демонстрантов разойтись: полицейские стояли плечом к плечу и размахивали щитами и дубинками. Прорыв напряженности произошел в тот момент, когда один из демонстрантов стремительно пробежал через площадь, спровоцировав импульс к бегству у всей толпы. Это выглядело так: отдельные демонстранты стали панически отступать, и в этот момент полицейская шеренга бросилась вперед, чтобы их преследовать. Полицейские замахивались дубинками на пробегающих мимо них демонстрантов и кидались вперед небольшими группами по три-четыре человека, поражая всех, кого удавалось настичь, угрожая и нанося множественные удары тем, кто падал на землю.

В свою очередь, некоторые демонстранты, которым удалось найти укрытие на небольших улицах, останавливались, чтобы подбирать с земли булыжники и бросать их в полицию. Тем временем само наступление полиции, которая теперь преследовала небольшие группы демонстрантов вместо того, чтобы загнать в воронку сплошную линию марширующих, разрушило полицейские ряды. В некоторых местах по всему фронту столкновения полицейские оказывались в изолированном положении поодиночке или вдвоем, и тогда демонстранты кое-где превосходили их в численности и нападали на правоохранителей группами по четыре и более человек. Оказавшись в такой ситуации, полицейские стали переходить к обороне, прикрываясь щитами. После того как на расстоянии порядка тридцати метров показались другие полицейские, демонстранты, которые только что смело нападали на их товарищей, разбегались врассыпную. Однако некоторые из них сами оказались в изоляции, и на них поочередно нападали группы из трех или четырех полицейских, которые валили оставшегося в одиночестве человека на землю, садились на него, избивали дубинками и задерживали (это напоминает небольшую последовательность эпизодов в духе ареста Родни Кинга). Так продолжалось и с одной и с другой стороны всякий раз, когда у демонстрантов или полиции появлялся локальный численный перевес, позволявший нападать на слабую жертву. Поскольку в целом полиция обладала большей сплоченностью и лучшим вооружением, в конечном итоге она совершала больше насильственных действий, но при этом и сама несла урон, достаточный для того, чтобы это подстрекало демонстрантов к яростным атакам там, где их можно было предпринять.

Наступательная паника характерна для ситуаций, когда та или иная группа имеет подавляющее локальное превосходство в численности и силе, и следует за ситуацией, когда конфронтация между организованными толпами приводит к нагнетанию напряженности. Напряженность создается масштабным противостоянием с ничейным исходом, но в тот момент, когда толпа распадается на маленькие группы, происходит внезапная разрядка. Именно так выглядит наиболее типичный сценарий, при котором наносятся серьезные травмы. Очень часто на снимках подобных событий с участием толпы можно увидеть, как группа людей нападает на одного человека, который, как правило, лежит на земле не в состоянии защищаться. В качестве соответствующих примеров можно привести многочисленные инциденты, зафиксированные на фото или описанные во время беспорядков в Лос-Анджелесе и других городах в 1992 году после вынесения оправдательного приговора по делу об избиении Родни Кинга. В ходе этих инцидентов на различных людей – белых или азиатов – нападали группы молодых чернокожих мужчин (см., например, фотохронику Reuters, 1 мая 1992 года). Подобные сцены встречаются по всему миру, в самых разных этнических комбинациях33, но неизменным остается соотношение между нападающими и жертвой: обычно нападение осуществляется группами из трех-четырех человек против одного.

Похоже, что это соотношение носит универсальный характер. Большинство людей, находящихся в толпе (как и большинство солдат), являются лишь фоновыми участниками событий, а немногочисленная боевая элита не может демонстрировать эффективность в равных противостояниях с себе подобными на противоположной стороне. Таким образом, в большинстве случаев, когда насилие действительно имеет место, оно совершается только этими людьми, когда им удается обнаружить изолированных жертв, причем в соотношении примерно четыре к одному.

Мультипликатор толпы

Паттерны, напоминающие наступательную панику, можно обнаружить даже в таких небольших конфликтах, как столкновения один на один; как будет показано в следующей главе, это, как правило, происходит в ситуациях, когда подавляющее преимущество агрессора над жертвой обусловлено значительной разницей в физических размерах и силе – например, во время стычек между взрослыми и детьми. Однако самые вопиющие случаи наступательной паники имеют место при групповых столкновениях, когда большая группа обладает преимуществом против одного человека, оказавшегося в изоляции, либо вооруженная группа противостоит человеку, у которого вообще нет оружия или временно обезоруженному. Склонность к наступательной панике усиливается размером такой группы – абсолютным количеством лиц, участвующих в конкретных эпизодах. Например, большинство случаев насильственных расправ, учиняемых полицией – с чрезмерной жестокостью и продолжительными избиениями, – происходят при участии большой группы сотрудников правопорядка. При избиении Родни Кинга в момент его задержания присутствовал 21 полицейский, хотя в том случае, если бы их было всего двое, вполне вероятно, что этого инцидента вообще бы не произошло.

По сути, избиение Родни Кинга было событием, сверхдетерминированным взаимосвязанными факторами, которые всецело относятся к насилию со стороны полиции. Такое насилие чаще случается, когда подозреваемый сопротивляется, а в особенности когда он пытается скрыться [Worden 1996; Geller, Toch 1996; Alpert, Dunham 2004]. Помимо наличия сопротивления, полицейское насилие чаще происходит после погони за подозреваемым (вспомним описанный в начале этой главы эпизод с погоней за нелегальными иммигрантами, который также подтверждает данные закономерности). Как выяснили Джеффри Олперт и Роджер Данхэм (см.: [Alpert, Dunham 1990: 28–39, 97], автором выполнены проверочные расчеты), использовав материалы различных судебных округов США, во время погонь водителям от 18 до 30% преследуемых автомобилей удается скрыться. Иными словами, помимо напряженности, вызываемой ездой на большой скорости, и разгневанности демонстративным неповиновением представителю властей, у полицейских действительно присутствует ощущение неуверенности по поводу того, чем кончится погоня. В 23–30% случаев во время погонь происходят аварии с материальным ущербом, а в 10–17% случаев – телесные повреждения, хотя, как правило, нетяжкие (для тех случаев, когда преследуемому автомобилю не удается скрыться, этот показатель составляет 12–24%). В трети описываемых случаев телесные повреждения наносятся уже после прекращения погони, то есть их причиной является не автомобильная авария, а именно насилие. В еще одном исследовании Олперта и Данхэма продемонстрировано, что от 46 до 53% автомобильных погонь за подозреваемыми, которые пытаются скрыться, заканчиваются применением силы со стороны полиции, а в 11–14% случаев оно имеет чрезмерный характер [Alpert, Dunham 2004: 24].

Кстати говоря, в инциденте с Родни Кингом для него присутствовал тройной риск подвергнуться нападению: сопротивление при аресте, преследование полицией на большой скорости и еще один дополнительный фактор. Речь идет об эффекте стороннего наблюдателя: чем больше полицейских участвует в задержании (а в действительности и чем больше при этом присутствует прочих всевозможных наблюдателей), тем выше вероятность насилия с их стороны [Worden 1996; Mastrofski, Snipes, Supina 1996]. Размер группы оказывает такой эффект не потому, что в нападении участвует больше людей, поскольку в толпе, как правило, присутствует небольшое количество зачинщиков – та самая «элита насилия», которую формируют относительно немногие активные участники инцидента вне зависимости от общего размера группы (вспомним, что Родни Кинга избивали лишь четверо из 21 присутствующего на месте полицейского)34. Зато действия толпы усиливают эмоции: напряженность становится сильнее, а после того, как оно находит выход, череда действий становится более интенсивной. Этот мультипликативный эффект зафиксирован в ряде исследований насилия на этнической почве и в ходе других массовых политических мероприятий, а также прочих разновидностей действий толпы (обзор и цитирование этих и упоминаемых в дальнейшем исследований см. в: [Horowitz 2001: 116–117]). «Экспериментальные исследования подтверждают, что коллективы проявляют агрессию более жестко, резко и быстро, чем отдельные лица. Многочисленные толпы линчевателей совершали больше зверств, нежели менее крупные группы» [Mullen 1986].

Психологи склонны объяснять эти эффекты при помощи такого понятия, как деиндивидуация – утрата индивидуальной идентичности в большой группе, а вместе с ней и какого бы то ни было ощущения личной ответственности. Такое объяснение является преувеличенным, поскольку отдельные лица обычно включаются в активные сборища через сети знакомств, а большинство индивидов участвуют в них в качестве членов небольших групп внутри толпы, где они сохраняют четкое ощущение собственной идентичности [McPhail 1991]. На мой взгляд, следует сделать больший акцент на эмоциональном процессе, который развивается во времени, на вовлечении одного человеческого тела в эмоциональные ритмы другого, ведь основные привлекательные моменты и удовольствия от социального взаимодействия любого типа происходят благодаря вовлечению в ту или иную чрезвычайно ритмичную телесную/эмоциональную схему. Люди крайне восприимчивы к подобному вовлечению: можно утверждать, что в период нагнетания напряженности разделить ее с кем-то еще – это цена, которую мы платим за ощущение солидарности с группой, даже если процесс встраивания каждого отдельного участника в групповую атмосферу еще больше усиливает напряженность, подобно храповому механизму. А вспышка коллективного насилия – в особенности при наличии ритмично повторяющегося паттерна, благодаря которому и появляются избыточное насилие и зверства, – столь притягательна для ее участников потому, что она создает исключительно высокую степень солидарности.

Это вовлечение в зону интенсивной реальности тем более привлекательно, поскольку насилие порывает с обычной действительностью, предоставляя случай попасть в эту особую нишу опыта. Так происходит в ситуациях, которые, строго говоря, не представляют собой наступательную панику – в них в незначительной степени присутствует предварительное нагнетание напряженности, по меньшей мере той ее разновидности, которая возникает от страха. В подобных ситуациях, как правило, имеются праздничная атмосфера, которую внешние наблюдатели находят несуразной в моральном отношении. Например, в случаях, когда кто-то угрожает покончить с собой, «большая толпа зрителей чаще, нежели малое скопление людей, насмехается над жертвой и призывает ее сделать этот шаг» (см.: [Mann 1981], цит. по: [Horowitz 2001: 117]).

Вот история, случившаяся в Окленде (штат Калифорния) в августе 1993 года, в которой сочетаются элементы неподдельного воодушевления сторонних наблюдателей и эскалации схватки. Конфликт, который будет описан ниже, начался с того, что Стейси Ли, девятнадцатилетняя чернокожая женщина, в гневе попыталась прогнать Дебору Уильямс, еще одну чернокожую женщину, 31 года, из коридора своего многоквартирного дома, увидев, что та курит там крэк:

Когда Уильямс отказалась это сделать, завязалась драка. Ли быстро одержала верх, пнув Уильямс кулаком и ударив ее куском металлического каркаса кровати. В итоге двух женщин разняли соседи, и Уильямс убежала. Тогда Ли зашла в свою квартиру, схватила из раковины кухонный нож и пустилась в погоню. Истекая кровью и шатаясь, Уильямс попыталась укрыться в алкогольном магазине, но, по утверждению свидетелей, его владелец захлопнул дверь и защелкнул замок у нее перед носом… Через несколько минут Уильямс оказалась в ловушке, столкнувшись с группой молодых людей (около 15 человек), в основном мужчин, собравшихся на углу улицы. Они сбили ее с ног и выкрикивали оскорбления в ее адрес. Уильямс свернулась в позе эмбриона на решетке ливневой канализации, а ее топтали, пинали и били по голове бутылкой из-под вина…

По утверждению детективов, Уильямс, скорее всего, осталась бы жива, если бы не попалась толпе и не оказалась загнанной в угол, после чего толпа подбадривала Ли криками «Убей ее!» и «Надери ей задницу!». Сначала Ли сообщила детективам, что эти призывы толпы никак не влияли на ее действия, отметив, что она «уже обезумела». Но теперь она утверждает, что одобрительные возгласы толпы заставили ее встать над Уильямс, широко расставив ноги, и ударить ее ножом в бок (Los Angeles Times, 30 августа 1993 года).

Скорее всего, в тот момент, когда к схватке присоединились посторонние, они восприняли происходившую у них перед глазами драку двух женщин как некий аттракцион – такое все же случается реже, чем драки между мужчинами, а следовательно, это было нечто вроде зрелища, а возможно, и опосредованного эротического удовольствия. Первоначально наблюдатели, вероятно, просто пытались воспрепятствовать тому, чтобы Уильямс убежала, и тем самым зрелище могло продолжаться; вполне возможно, что такие действия толпы спровоцировал владелец алкогольного магазина, который захлопнул дверь перед Уильямс, – для сборища зрителей все это выглядело как погоня из низкосортной комедии. Но уже вскоре действия толпы переросли в собственную наступательную панику – или по меньшей мере в вовлеченность в ситуацию, – поскольку, сбив Уильямс с ног, молодые люди продолжили ее избивать. В исходной драке также присутствовали элементы наступательной паники, и одержавшая в ней победу Ли была расстроена, поскольку эта первая схватка закончилась тем, что соперниц разняли соседи прямо на пороге ее собственной территории. А затем два вовлечения в наступательную панику – самой Ли и толпы на улице – слились воедино, результатом чего стало крайнее насилие.

Аналогичная динамика прослеживается в инциденте, который случился в Милуоки (штат Висконсин) в октябре 2002 года, когда группа детей и подростков в возрасте от десяти до восемнадцати лет забила до смерти 36-летнего чернокожего мужчину. Для них это была доступная мишень – потрепанный человек с взъерошенными волосами, бездомный и, как правило, пьяный:

Компания от 16 до 20 молодых людей подбивала десятилетнего мальчика запустить в Янга яйцом, которое попало ему в плечо, и он стал преследовать обидчика [краткая угроза]. Однако между ними встал четырнадцатилетний подросток, которого Янг ударил его кулаком, выбив ему зуб [за угрозой следует телесное повреждение, причем нанесенное человеком, которого считают слабым и ни во что его не ставят]. Затем несколько подростков собрались вместе, чтобы напасть на Янга. Они гнались за ним до крыльца его дома, где исколошматили его так, что кровью Янга было забрызгано все, от пола до потолка [продолжительное избиение]. Янгу удалось ненадолго скрыться в доме, но толпа вытащила его обратно и избивала до тех пор, пока не прибыла полиция по звонку кого-то из соседей в 911 (сообщение AP News, 1 октября 2002 года).

Здесь перед нами следующая модель: нагнетание оскорблений в предвкушении агрессивного развлечения – короткая контратака, мгновенно приводящая к нарастанию напряженности, – паническое отступление слабой жертвы, приводящее к тому, что толпа приступает к погоне, и усиленное мультипликатором толпы.