скачать книгу бесплатно
И только когда мы пошли в среднюю школу – то, как мы выглядели, стало иметь значение. Я сразу это почувствовала. Все хотели общаться с Олли, но всегда находили причину, чтобы отделаться от меня: места мало, стульев не хватает, уже слишком много девочек, и так далее и так далее. Олли шел своим путем. Потом, постепенно, все стало более очевидным. Поначалу Олли в этом не участвовал. Старался не обращать внимания, когда его новые друзья нападали на меня. Потом он стал нервно смеяться при «шутках» в мой адрес. Потом сам стал сочинять такие шутки. Потом…
В замке входной двери звякнул ключ, возвращая меня к настоящему. Вот дерьмо. Я вовремя бросаюсь в гардероб. Он оказывается меньше, чем мне помнилось, пространства между висящей одеждой слишком мало для меня, трудно как следует прикрыть дверцу. Мне остается лишь надеяться, что Олли не посмотрит в эту сторону. Со скрипом открывается дверь спальни.
Через щель неплотно закрытой двери гардероба видно только полоску комнаты, и мне требуется несколько мгновений, чтобы понять смысл странных звуков, что доносятся от кровати Олли. Они такие тихие, что похоже, будто кто-то снаружи пинает листья. Какое-то то ли шарканье, то ли писк. Не делает ли Олли то, чего мне совершенно не хочется видеть? Нет, соображаю наконец я. Он плачет.
В итоге я приоткрываю дверь чуть шире и вижу спину Олли. Он согнулся, как черепаха, и дрожит. Я совершенно не желаю видеть или слышать все это. Уж очень все запуталось.
Когда Олли выпрямляется, я на мгновение пугаюсь, что он почувствует мое присутствие, но этого не происходит. Он что-то достает из-под кровати. Мне не видно, что это, и я не могу хоть как-то пошевелиться, чтобы рассмотреть – он ведь сразу насторожится, – и я приказываю себе не думать ни о чем таком. Олли, похоже, выполняет какой-то психологический ритуал, он глубоко дышит через нос. Выглядит он глупо. Если бы его друзья увидели его сейчас! А потом лампа у кровати мигает. Это происходит снова.
Олли что-то держит на ладони, уставившись на яркий, как солнце, свет, брызжущий от этого «чего-то». Это точно такой же свет, который словно поглощал Олли прошлым вечером. Я такого не ожидала – я думала, что смогу шантажировать брата, но это даже лучше. Шанс добраться до источника этого света. Я распахиваю дверцу и оказываюсь рядом с Олли прежде, чем он успевает оглянуться.
– Что ты… – начинает он, когда я хватаю его за руку. – Нет, ты не можешь!
Мы начинаем драться, он пинает меня в лодыжку, а мои ногти оставляют полукруглые следы на его руке.
– Мне необходимо понять! – говорю я, раскрывая его кулак, как устрицу.
На ладони Олли лежит золотой медальон, тот, который папа подарил маме в день их свадьбы. Я выхватываю его.
– Отдай!
Олли вцепляется в мою руку, когда я пытаюсь открыть медальон. Мы оба теперь держим его, оба остро ощущаем хрупкость вещицы. Свет, льющийся из медальона, течет по моей коже, как масло.
Что-то не так.
Меня разрывает на части, моя голова раскалывается, сердце сжимается. Кожу пронзает миллион иголок. Олли в ужасе смотрит на меня, но я вижу, что он не ощущает никакой такой боли. Комната тает в темноте, потом освещается, как будто мы в поезде, который мчится из одного туннеля в другой. Я мельком вижу какую-то деревянную дверь, обрамленную греческими колоннами, каменный купол, огромных птиц в небе. Здание кажется знакомым, но я не могу его вспомнить. Медальон в моей руке становится слишком горячим. На грудь что-то давит изнутри, как будто в ней надувают шар. Он увеличивается, и увеличивается, и увеличивается. Это уж слишком. Я кричу, и шар лопается.
Я снова стою в спальне Олли. Иглы в коже исчезли, давление прекратилось. Все это сменилось пустотой. В моей груди вакуум, а в комнате нет воздуха. Олли лежит на полу, и он спит. Его пальцы крепко сжимают медальон.
Больше тут делать нечего. Свету был нужен Олли и не нужна я, это слишком очевидно. Я пуста. Высохла. Растрескалась. Я возвращаюсь в свою комнату и с головой накрываюсь одеялом. Темный покой растекается по мне, – это знак того, что я соскальзываю в сон. И тогда они добираются до меня.
Я снова в Уонстед-Флэтс, уже связанная, как мясо для жарки. Какой-то сучок на дереве втыкается мне в спину. Дженни, конечно, там, ее кривая улыбка наполовину застенчивая, наполовину жестокая. Но впрочем, вместо того, чтобы зажечь спичку, она широко разевает рот. Шире, чем на то способен живой человек. И из своей распахнутой пасти она вытягивает нечто… По форме это младенец, но не такой, каких мне приходилось видеть. Его кожа сморщилась от того, что он долго пробыл во рту Дженни, его выпученные глаза белые, это некий гибрид человека и насекомого. Дженни сует его мне, и его лишенные костей руки тянутся ко мне, светлые глаза горят злобой. Я кричу, прижимаюсь к дереву – и просыпаюсь.
С бешено колотящимся сердцем я тянусь к лампе у кровати. В моей комнате обычный беспорядок, по полу разбросаны альбомы для рисования и цветные карандаши. На письменном столе – небольшая скульптура, голова моего ангела-хранителя, она, похоже, смотрит куда-то в окно. В темноте воспоминание о кошмаре слишком свежо, у меня мурашки по коже. Если бы я не знала, что проснулась, я бы боялась даже пошевелиться. Забавно, я не помню, чтобы лепила эту голову.
А голова поворачивается и смотрит на меня. Прижавшись спиной к стене у кровати, я застываю. Губы головы шевелятся.
– Время пришло, Ферн, – говорит она, весомо произнося каждый слог. – А теперь проснись.
Я просыпаюсь. В моей комнате снова темно, только узкая полоска лунного света просачивается между занавесками. Это еще один кошмар, говорю я себе. И, дрожа, снова включаю лампу у кровати. Кто-то посторонний шарит в комнате. Хватает один из моих рисунков. Рыжие встрепанные волосы; шрамы на лице; плохо сидящие латы. На рисунке то самое лицо. Лицо, которое велело мне проснуться лишь несколько секунд назад, теперь уже не сон. Она здесь. Мой ангел-хранитель пришла за мной.
6
Она стоит в моей спальне, точно такая, какой я постоянно видела ее в снах. Я тянусь, чтобы коснуться ее лат. Они холодные, но моя рука как будто не в состоянии до них дотронуться, как будто на самом деле они не здесь.
– Как?.. – начинаю я, а потом чувствую, что теряю сознание.
В одно мгновение женщина оказывается рядом, ее рука обхватывает мою талию. Теперь, вблизи, я как следует вижу ее лицо, окруженное мягким голубым светом, не имеющим источника. Стена прохладная и твердая под моей ладонью, но, когда волосы женщины задевают мое плечо, все остальное расплывается. Это невероятно странное ощущение – как будто мое тело пытается заснуть, а сознание бодрствует.
Я дрожу, мое сердце колотится, голова наполняется жаром. Это не совсем страх, но нечто близкое к нему. И в этом нет смысла. Как она может быть здесь?
– Ты та, что мне снится?
Я не могу произнести «ангел-хранитель». Это слишком уж по-детски.
Когда она начинает говорить, ее голос звучит как последний отзвук эха.
– Я проходила через твои сны, да. Меня зовут Андраста[4 - Андраста – кельтская богиня победы, а также богиня женщин-воительниц.].
– Анн-драст? – Я напрягаюсь чтобы расслышать ее.
– Андраста, – поправляет меня она, наклоняясь ближе.
Ее дыхание – зимний ветер – щекочет мою кожу. У нее странный акцент, я не могу его узнать.
– Как ты здесь оказалась? – спрашиваю я.
– Я пришла, чтобы отвести тебя домой.
– Здесь мой дом.
– Я имею в виду мой дом. Аннун.
Я вздрагиваю. Аннун. Подземный мир. Андраста замечает мою реакцию.
– Ты уже бывала там прежде, Ферн Кинг, – говорит она. – Ты ходишь в Аннун каждую ночь, пока твое тело спит здесь, в Итхре.
Сначала я ее не понимаю. Потом начинаю складывать кусочки загадки. Мама умерла во сне. Олли, которого было не разбудить. Появление Андрасты во множестве моих снов.
– Аннун – это вроде… мира снов?
– Верно. – Андраста отворачивается от меня, что-то ища.
– Значит, – я пытаюсь встать и последовать за ней, но ног у меня будто нет, – ты… ты в Аннуне живешь жизнью рыцаря?
– Рыцари трудятся в Аннуне, но они часть этого мира, как и ты.
– Они трудятся?
Андраста вздыхает, как будто времени у нее не слишком много, но она понимает, что проще рассказать мне то, о чем я хочу знать.
– Рыцари в Аннуне защищают людей твоего мира.
Я думаю о том, как Андраста всегда является, чтобы спасти меня, когда мне снится какой-нибудь кошмар.
– Вы защищаете нас от наших снов?
– Я не рыцарь, Ферн Кинг.
Я выразительно смотрю на ее латы, на меч, что висит у бедра. Она хмурится:
– Я хочу сказать, я не рыцарь в том смысле, в каком ты думаешь.
– Тогда… – Мои мысли мечутся. – Тогда что ты такое?
Как только я это произношу, я думаю, не сделала ли неверный шаг. Вопрос вроде как выглядит грубым. К счастью, Андраста лишь вскидывает брови.
– Я одна из фей, – отвечает она.
Она гладит меня по руке, явно полагая, что полностью ответила на мой вопрос, и начинает открывать все ящики моих шкафов и комодов.
И пока ее пальцы – с черными полосками грязи под ногтями – роются в моих носках и трусиках, я осознаю, что совершенно не злюсь из-за такого вторжения в мое личное пространство. Эта женщина видела мои самые мрачные, самые пугающие кошмары. Она разрезала веревки, что держали меня у горящего дерева, и вынесла из пламени. Она защитила меня, когда Олли пытался пить мою кровь. Когда я убила своего отца, она выдернула нож и снова вдохнула жизнь в его тело. Она моя сестра-мать-друг. Конечно, ей можно заглядывать в мои вещи.
– Но почему вы… почему рыцари… должны защищать нас от наших снов? То есть я хочу сказать… это ведь просто сны, так?
Андраста неодобрительно оглядывается на меня:
– Просто?
– Нет, я не то хотела…
Я не уверена, что не оскорбила ее.
Она начинает копаться в хламе на моем письменном столе, находит квадратную коробочку, оклеенную поблекшим черным бархатом. Открывает ее. Внутри – маленькое золотое карманное зеркальце, совсем простое с виду, если не считать буквы «У», выгравированной туманными завитками, и цитаты из старого стихотворения на задней части.
– Вот что я искала, – говорит Андраста, доставая зеркальце из коробки. – Я рада, что оно уцелело. Если бы оно разбилось, я не смогла бы помочь тебе ни в одном из миров.
Это зеркало когда-то принадлежало маме. И это единственная вещь, которую она оставила мне по завещанию. Папа отдал его мне со странным выражением на лице, а когда я стала к нему приставать, сказал, что мама держала это зеркало в руках, когда умерла. «Если честно, я вообще не хотел его оставлять, милая, – сказал он. – Но твоя мать так тревожилась из-за того, чтобы передать его тебе, что мне пришлось. Но лучше тебе убрать его подальше, тебе не кажется?»
Я провела немало часов, одинокими вечерами поглаживая ладонями поверхность этого зеркала и гадая, с какой стати мама оставила его мне.
– Это портал в Аннун, – говорит Андраста, вкладывая зеркало мне в руку. – Открой его, и идем со мной.
Она снова улыбается, но на этот раз улыбка как будто шире ее рта. Свечение, окружающее Андрасту, становится ярче.
Зеркало горячее, но я не уверена, в металле дело или это кровь бушует в моем теле. Чувство отчаянного головокружения, которое я испытала, увидев в своей комнате Андрасту, возвращается.
– А в Аннуне безопасно? – спрашиваю я.
Андраста улыбается:
– Аннун рождается из твоих снов и твоих кошмаров. Его создает воображение каждого из живых существ в этом мире. Конечно, для смертных он небезопасен.
Она протягивает руку и открывает зажимы. Зеркало падает на мою ладонь. Голубой свет – такой же, как тот, что окружал Олли, – распространяется, пока не затопляет мою спальню. Он мягкий, мерцающий, как свечение планктона, что превращает океан в ковер света. Может, это и не свет вовсе, а крошечные живые организмы? Странных очертаний, словно живые тени, танцующие на стенах и потолке. Духи, кошки и медведи, старые аэропланы с пропеллерами и бегущие волкодавы.
Я готовлюсь к тому, что меня пронзит тысяча иголок, что мне покажется, будто меня рвут на части, как это было с медальоном Олли, – но ничего такого не происходит. Свет ложится на мою кожу, как шелковое покрывало. Он ползет вверх по моим рукам, по груди, и я вдруг понимаю, что, если это продолжится, он задушит меня. Я пытаюсь бороться с ним, но моя растущая паника каким-то образом смешивается с неудержимой сонливостью. И последнее, что я вижу, – как свет обвивается вокруг моих волос, проникает мне в рот… и непонятный, пристальный взгляд Андрасты.
А потом я тону.
7
Я барахтаюсь в черной воде, не в силах дышать, но не задыхаясь. Если я открываю рот, тьма вливается в него, как смола, я давлюсь. Звуки искажаются, превращаясь в вибрацию, что сотрясает меня, и из всех чувств у меня остается лишь слух.
Похоронена заживо.
Значение этих слов доходит до меня через несколько секунд после того, как они приходят мне на ум.
Я не могу умереть вот так. Плыви.
Но я не понимаю, где верх.
Как только я начинаю думать, что выхода нет, я ощущаю давление. Закладывает уши. Тело тяжелеет, а может быть, это тьма становится не такой плотной. Звуки теперь более отчетливы. Кричит какая-то женщина; слышится звук скрежета металла о металл; гортанные рыдания. Потом с усилием, которое непонятно почему мне необходимо предпринять, я прорываюсь сквозь ночь и оказываюсь на солнечном свете.
Сначала я могу понять лишь то, что я уже не в своей спальне. Смутные очертания вокруг становятся четче. Ох… Я в Лондоне. Над головой торчит знак метро. За ним видны башенки и окна Тауэра. Улицы вокруг нас пусты, если не считать нескольких незнакомцев, которые, в типичной для горожан манере, делают вид, что никого не замечают. Меня охватывает разочарование. Все это слишком знакомо.
Хотя, вообще-то, кое-что здесь иначе. В конце концов, люди не одеты в обычную деловую одежду, и они определенно не держатся так же собранно, как в реальном мире. Дело не просто в том, что они меня не замечают, – они как будто не полностью владеют собственными телами. На одной женщине шифоновый плащ до земли и ожерелье из ярких желтых цветов, и ничего больше. Она кружится на улице, раскинув руки, хрипло смеется чему-то. Когда она проходит мимо меня, земля под ногами вздрагивает.
Маленькие водовороты голубого света скользят над булыжной мостовой. И та, словно по волшебству, преображается. Грязные булыжники превращаются в пышные клумбы трав и цветов. И меняется не только земля под ногами. Каждый кусочек бетона и камня, делающих эту часть Лондона такой суровой, трансформируется в некое детское представление о лесе. Плющ, пурпурный мох и клематисы расползаются вверх по стенам. Знак метро становится подсолнухом, куда больше тех, что существуют в реальном мире. Женщина-хиппи движется вперед. За ее спиной все возвращается в обычное состояние, и из-за воспоминания о том, чем были эти камни всего несколько секунд назад, они кажутся еще более серыми, чем прежде.
Похоже, во мне проснулся поэтический дар.
– Вау, – говорю я.
Андраста кивком предлагает мне следовать за ней. Совсем недавно я не могла отвести от нее глаз, но теперь мое внимание полностью захвачено Аннуном. На первый взгляд все и вправду похоже на знакомый мне Лондон – даже граффити красуются кое-где на стенах, – но, если присмотреться внимательнее, можно увидеть гораздо больше. По стенам домов карабкаются экзотические ящерицы. Уединенные сады громко шелестят листвой, растения взрываются цветами, когда мы проходим мимо. Даже сами здания странно мерцают, иногда они те же, иногда превращаются в старые бревенчатые таверны, которые, должно быть, стояли на этих улицах сотни лет назад. Я замечаю в одном из переулков золоченую статую, окутанную лентами всех цветов, какие только можно вообразить.
Когда мы проходим мимо людей, ведущих себя странно, я спрашиваю Андрасту, все ли с ними в порядке.
– Это сновидцы, – поясняет она, даже не взглянув на них.
Я наблюдаю за мальчиком примерно моего возраста: он решительно карабкается по отвесной стене, высящейся над нашими головами, а кирпичи под его пальцами превращаются в червей.
– Мы идем сквозь сны? – спрашиваю я.
– Сновидцы иногда видят нас, а иногда нет, – говорит Андраста. – А иногда они даже помнят нас, когда просыпаются, как ты запомнила меня. А иногда они нас забывают в пространстве между мирами.
– Но там, в моей спальне, ты говорила, что Аннун не безопасен.
– Это так. Он даже может быть смертельным. Потому что если ты умираешь в Аннуне, ты также умираешь и в Итхре, твоем мире.
Не об этом ли говорила Клемми? На ее теле было множество отметин.
– Значит, мою маму могли убить здесь? – спрашиваю я. – А выглядело это так, как будто она просто умерла во сне?
– Да, – говорит Андраста, сжимая мою руку. – Да, я думаю, с Уной случилось именно это.
На меня накатывает волна печали. Андраста шагает дальше, но я чувствую, что она молчит просто потому, что знает: разговоры о смерти мамы могут свести меня с ума.
Вдали собирается небольшое торнадо голубого света. На его пути стайка похожих на эльфов существ прячется в трещинах стен ближайших зданий. Тут я замечаю, что и воздух здесь отличается от воздуха в реальном мире. Он видимый – как пыль, попавшая в солнечный луч.
