Алька. Второе пришествие

А я, дабы оправдать русскую поговорку про новую метлу, начал вместе с Андрюхой и Володькой выбрасывать хлам в дворовый контейнер. Когда стало возможным как-то дышать, сел разбираться с делами отдела, переговорил с Юрой и Виктором относительно перспектив выполнения плана. Закончив с ними, взял лист миллиметровки и стал прикидывать, сможет ли отдел разместиться на запланированных под нас площадях на Лесной. Оказалось, что площадей надо вдвое больше, поехал к Рыжову согласовывать увеличение площадей. После недельных препирательств выделили ещё одну комнату, этажом ниже. Через пару дней решил посмотреть, как налажена работа у конструкторов и технологов, начал с конструкторов, пройтись по работникам сектора, поглядеть, чем занимается каждый конструктор. Сюрпризы начались с первой доски: барышня, не помню имени, проектировала вырубной штамп с подвижным съёмником для съёма полосы, из которой вырубалась деталь. Схема эта стандартная, давно известная, – съём обычно осуществляется за счёт пружин сжатия. Посмотрев, что вырубаемая деталь большой толщины, я поинтересовался:

– А какое усилие сжатия у вашей пружинки?

– Двести килограммов.

– А пружин у вас двенадцать, и следовательно, усилие съёма, которое они обеспечат, будет две и четыре десятых тонны.

– Да.

– Отлично, но если вы откроете справочник Романовского, который, я вижу, у вас пылью покрылся, то увидите, что усилия, которые создадут ваши пружины, не хватит для того, чтобы сдёрнуть полосу с пуансона. И что вы будете предпринимать?

– А я ещё пружин добавлю, у меня площадь съёмника позволяет.

– Как вариант это возможно, ну или пружины подобрать помощнее. А пресс-то нам позволит это сделать?

– В каком смысле?

– А в том, что в момент вырубки усилие сжатия пружин прибавится к усилию штамповки, и суммарное усилие может превысить усилие, развиваемое прессом.

В итоге так и получилось, пришлось подозвать руководителя.

– Юр, смотри, штамп почти закончен, а толку-то? Переделывать придётся.

– Алик, не успел, всё исправим.

– Ну ладно, посмотрю, что у остальных.

У остальных было получше, но ляпы тоже присутствовали, уходя, я окликнул Юру.

Закрыв дверь в кабинет, мы обсудили дела его сектора.

– Юр, ты погляди. У тебя работник три дня сидит, штамп рисует, а его переделывать придётся, так у тебя всегда проблемы с планом будут. Нельзя так работать.

– Мне что, писать заявление на увольнение?

– Что ты как баба, сразу в истерику – заявление писать. Надо не заявления писать, а стиль работы менять.

– Рядом с каждой сидеть я не смогу, мне и без них времени не хватает.

– Будешь с ними рядом сидеть постоянно, то и заявления твоего не нужно, я тебя сам уволю. Ты зав. сектора. Ты же сам знаешь, с чего начинать проектирование, вот ты и с них, когда работу выдаёшь, требуй, чтобы они сначала прикидывали схему штампа, усилие деформирования или пробивки-вырубки, усилие съёма, схему удаления высечки и отштампованной детали. Они помозгуют, покажут тебе, ты одобришь, а тем, кто не справится, поможешь, а потом они приступят к проектированию. Со временем сам убедишься, меньше ляпов будет, так что давай, действуй.

Собственно, я пересказал ему, то, как была организована работа в отделе, в котором я начинал работу конструктором в 1969 году.

Ознакомление с работой технологов чуть не ввело меня в ступор, сходные техпроцессы я писал, работая старшим техником, – прошло семнадцать лет, ничего не поменялось.

Технологи сидели и строчили в листах техпроцесса: взять заготовку, смазать маслом, уложить в ложе штампа, нажать на кнопки включения, пробить отверстие, переместить на следующую позицию, нажать на кнопки включения, положить отштампованную деталь в корзину. Указывали вид оборудования, делали несложные расчёты, чертили эскизы заготовок по переходам. Поскольку работу брали самую простую – к сложной персонал был просто профессионально не готов, основное время занимала писанина: взять, уложить, переместить и выкинуть всё к чёртовой матери.

Всё увиденное сподвигло меня к тягостным размышлениям, как Николая Гавриловича сто двадцать пять лет назад, сидел и тоже думал – что делать. Одномоментно заполнить отдел более-менее приличными специалистами не представлялось возможным, быстро выучить – тоже маловероятно.

Отвлёк меня появившийся Папавян, познакомились, поговорили.

– Сказать по совести, я был против того, чтобы вы у нас в отделе приземлились, но директор был убедителен. С вами сколько сотрудников к нам вольётся?

– Я один пока.

– Ну это понятно, а сколько у вас есть, сколько будет, мне же надо по площадям, под вас о чём-то с руководством говорить.

– У меня никого нет, я, признаться, на ваших рассчитывал.

– Интересное кино, у нас же отдел штамповки, одни кузнецы?

– Неважно, я бы обучил.

– Хорошо, я переговорю с нашими, может, кто-нибудь захочет.

Я переговорил с сотрудниками, сообщил:

– Народ, у нас в отделе, чаяниями руководства института, появился сектор литья по выплавляемым моделям. Есть желающие поменять специализацию?

Из отдела только Компотова Елена изъявила желание перейти к нему в группу.

Через неделю Папавян, видно, решив показать, что у него тоже есть кадры, предложил:

– У меня есть знакомый, специалист по литью под давлением, предлагаю его ко мне в сектор.

– Я не очень понимаю в литье, но всё же знаю, что это две разных технологии, зачем он тебе?

– Опытный специалист, у него связи, сразу притащит заказы.

– Ладно, твой сектор, твои люди, твоя ответственность. Веди своего специалиста.

Специалистом оказался мужчина лет шестидесяти, плотный, крепкий, невысокого роста. Говорил уверенно, был похож на цехового мастера, хорошо знавшего своё дело, я одобрил его кандидатуру.

Поставили деду кульман, стоял, что-то чертил потихонечку.

А кульманы в отделе были убиты напрочь, я поехал к Рыжову обсудить этот вопрос.

– Игорь Николаевич, ну как людям работать на этом хламе? Да это дерьмо тащить в новый отдел даже смысла нет, нужны новые и желательно Рейсовские (фирмы Robotron Reiss Assistent), гэдээровские.

Отказал, но я ходил, нудил, нудил, капал на мозги, в итоге дело потихонечку сдвинулось, и к переезду нам поменяли часть кульманов. Переезжали мы весной, мужики, и я в том числе, грузили столы, кульманы и таскали их на четвёртый и третий этажи, с трудом, но втиснулись в три комнаты.

Через неделю-другую после переезда мне позвонил Арнольд Титов:

– Алек Владимирович, зайди ко мне, я на третьем этаже, разговор есть.

Я спустился, Арнольд поднялся из-за стола, обнял меня:

– Ну поздравляю, мы давно все ждали, когда тебя на место Акимова задвинут, ну что, когда?

– Что когда?

– Не смеши, мужик ты с опытом, судя по рассказам, простава когда? Народ волнуется.

– А чего резину тянуть, давай в ближайшую пятницу. Подскажи только, кого пригласить.

– Ну это понятно – начальников отделов, всех, кто на Лесной сидит, пару ГИПов из моего отдела, с которыми в командировку ездил. Сам пригласишь?

– Карлыч, я ж никого ещё не знаю, пригласи от моего имени. А где вы обычно собираетесь? Какой-то кабак неподалёку?

– Да зачем? Здесь соберёмся. Зря, что ли, Лабазов здание ремонтировал? Давай у меня в кабинете, у меня самый большой, тут все разместятся.

Так и поступили, собралось нас человек двенадцать, четыре начальника конструкторско-технологических отделов, включая меня, два или три ГИПа, главный бухгалтер, экономист, начальник отдела кадров, кто-то ещё, не помню. Ребята помогли накрыть стол. Выпили немного, но было весело и весьма полезно для меня – почти со всеми из присутствующих мне приходилось общаться по работе. С кем-то из присутствующих у меня сложились ровные служебные взаимоотношения, с кем-то дружеские.

Во время застолья Арнольд отвёл меня в сторонку поговорить наедине:

– Тебе надо с Шалыгиным выпить.

– Выпить? Ты что имеешь в виду?

– Он бухнуть любит, но в компанию, типа нашей, не придёт, чтобы лишних разговоров не было. При этом с каждым начальником отдела в институте выпил, у него традиция такая. Сам не предложит, но ждёт. Ты подойди к нему, когда он будет один, и предложи отметить, он сам скажет, когда и что. Пьёт коньяк.

– В ресторане?

– Нет, прямо в кабинете бухает. С этой его привычкой один раз укатайка такая вышла – уссышься. Поддавал с кем-то вечером, дверь в приёмную закрыл. Поздно уже, все разошлись, и охрана вохровская сменилась. Вохрушка слышит шум, постучала, а они же в кабинете, не слышат, что в дверь приёмной стучат. Она решила, что воры забрались, взяла и в милицию позвонила, сама входную дверь закрыла и пошла под окна встала – это ж первый этаж, смотрит, чтобы воры из окон не попрыгали. Пока менты готовилась к выезду, вся компания домой собралась, на выходной двери институтской вертушка, подошли, дверь закрыта – открыли вертушку и прошли, дверь захлопнули, вроде никто и не выходил. Юра остался немного кабинет прибрать, а тут менты подъехали, дежурная услышала, вместе с ними пошла к дверям приёмной, стучат: «Откройте, милиция», Юра услышал, спьяну перепугался и в шкаф залез. Вскрыли дверь приёмной, потом дверь его кабинета – пусто. Открыли шкафчик, а там главный инженер, а они откуда знают, кто он. Юра им пропуск, а они: зачем в шкаф залез, почему пьяный, скандал был, еле замяли. Так что ты, если что, смотри, чтобы он опять в шкаф не полез.

Поржали.

На следующей неделе я зашёл в секретариат и поинтересовался у секретарши:

– У Шалыгина есть кто-нибудь?

– Нет, он один.

Я зашёл в кабинет:

– Юрий Иванович! У меня мысль, предложение, может быть, как-то отметить мой переход в новый кабинет?

Шалыгин не удивился, задумался, потом спросил:

– Ты в субботу свободен?

– Да.

– Подъезжай часам к двум.

– Хорошо, до субботы.

В субботу я взял дома пару лимончиков, какой-то закуски, купил бутылку коньяка, подумал и взял ещё одну, на всякий случай, вдруг пригодится. В два ровно был в кабинете главного инженера.

Открыли одну, поговорили о том о сём, не заметили, как она кончилась, Шалыгин мне:

– Надо бежать.

– Обижаете, Юрий Иванович, – достаю из кейса вторую, в самом деле пригодилась. Юра поглядел с уважением.

Расправившись со второй, решили расходиться, я спросил:

– Юрий Иваныч, может, такси поймать?

– Да нет, я на метро.

Двинулись к метро, Шалыгин был мужик не крупный, но шёл ровно, не шатался. У метро я остановился:

– Давайте прощаться, Юрий Иванович.

– А ты куда?

– Да мне на трамвай, тут недалеко.

– А, ну давай, до понедельника.

Распрощались, я проводил Шалыгина взглядом: шёл уверенно. В понедельник пересеклись случайно в коридоре, Юра притормозив меня на секунду, пробормотал негромко:

– Ну мы позавчера дали, – и двинул по коридору дальше.

Вскорости мне пришлось слетать во Фрунзесельмаш, отдел нашего института, занимающийся нестандартным оборудованием, что-то там внедрял, зачем потребовался им я, не помню. Рыжов сказал, что надо съездить, и я поехал. Ребят я этих до этого вообще не знал, отдел их располагался в отдельном здании рядом с Серебряным Бором, и на нашей территории они были редкими гостями. Парни были толковые, немногословные, непьющие – большая редкость в нашей инженерной тусовке. Во Фрунзе ездили частенько, знали какие-то интересные места, с одним меня познакомили. На второй день предложили мне:

– Алик, не желаешь пройтись вечером перед сном, заодно поужинаем?

– С удовольствием.

Город Фрунзе невелик, довольно быстро дотопали до окраины и в каком-то переулочке обнаружили несколько узеньких мангальчиков, на высоких ножках, в которых на алюминиевых проволочных пятнадцатисантиметровых шампурчиках киргизы жарили шашлыки из баранины. Кусочки были маленькие, и размещалось их на проволочке не более четырёх-пяти штук. Стоил один такой шампурчик пятнадцать-восемнадцать копеек, поддерживая традиции Востока, коллеги мои отчаянно торговались. Сервис был нулевой, стояло несколько колченогих высоких уличных столиков, если мне не изменяет память, были одноразовые бумажные тарелки, и переулок был чисто выметен. Но вкус и аромат шашлыка были прекрасны, кусочки его были удивительно сочными, прожарены точно до той степени, которая нужна.

Возвращались в Москву мы не без приключений – во Фрунзе не было билетов на самолёт, правда, они были в Алма-Ате, и партнёры предложили мне взять на троих машину. Идея мне понравилась, и утром следующего дня мы плыли на «Волге» по дороге, прорезающей бесконечные джайляу, утопающие в цветах. Сначала это были иссиня-фиолетовые тюльпаны, потом их сменили красные маки, далее бело-голубые эдельвейсы, затем осталась одна пожухлая трава и изрядно похолодало. Похолодало не только на улице, но и в машине – печка жок (нет), объяснил водитель, зачем мне печка, летом жарко, а зима кыска (короткий). Зима, конечно, кыска, но ехать без печка узак (долго). Однако тут на пути возникла юрта, где были печка (жеткиру), водка (арак) и плов (палоо). Продрогшие мои коллеги, плюнув на свои убеждения, хлопнули со мной водочки, мы смели по двойной порции весьма приличного плова, затем мы зачем-то дошли до знака, подтверждающего, что мы находимся на самой высокой точке маршрута, сели в машину и покатили вниз. Вторую половину пути, по ощущениям, мы преодолели гораздо быстрее.

Я съездил в несколько командировок, смотрел заводы, искал какие-то новые возможности для сотрудничества. Башка моя всё прожёвывала ситуацию в отделе, было очевидно, что продолжать работать «по накатанному», так работал отдел при Акимове, это путь в никуда – нужно менять, причём очень многое.

Первый толчок к изменению мне подсказал Игорь Рыжов, я разговорился с ним про бездарный труд моих технологов.

– Понимаешь, Игорь Николаевич, сидят как дятлы, такое ощущение, как будто они лбами об столы колотятся: бум – взять заготовку, бум – смазать маслом, бум – уложить по упорам в штамп, бум, бум, бум. И так день, неделю, месяц, год, бездарный бум, бум, бум, тупой, низко производительный труд. Был бы в институте свой отдел вычислительный, можно было бы что-то придумать – работа однотипная, повторяющаяся.

– А вот тут ты не прав, Алек Владимирович. У нас для этих целей есть отраслевой институт – РОСНИИТМ, выписывай командировочку и дуй туда, и будет тебе счастье. Там, я уверен, они тебе смогут помочь.

На следующий день я улетел в Ростов-на-Дону, поселили меня в заводской гостинице, располагающейся в центре. Гостиничка была весьма забавной, находилась в полуподвале. При входе надо было разуваться и оставлять там же обувь – полы от входа были «залиты» ковролином, наползающим с полов по стенам до потолка. Я попал в двухместный номер, вполне себе уютный, очень чистенький.

На следующий день я беседовал с симпатичной сотрудницей отдела, выплакал ей всё наболевшее, она по-матерински меня успокоила:

– Это, я думаю, несложно, мы напишем простенькую программку для ваших сотрудников. Будете арендовать время в вычислительном центре, ваши сотрудники будут ходить туда и работать. Но для этого нужно, чтобы они прошли обучение у нас, когда вы сможете их прислать?

– Да мне практически нужно всех технологов к вам прислать, а нельзя сделать так, чтобы ваши сотрудники к нам приехали, всё-таки проще, чтобы к нам пара ваших сотрудников приехали, чем мне десяток к вам гнать.

– Пожалуй, вы правы, да и в Москву найдутся желающие прокатиться, хорошо, давайте так. Вы определитесь, где ваши люди будут работать, арендуйте время – две недели – и созвонимся. Мы пришлём пару человек.

На том и порядились. Относительно места подсказал Рыжов, оказалось, что вычислительный центр, располагающийся недалеко от министерства и, соответственно, нашего здания, мало загружен. Мы заключили договор на аренду, по которому нам предоставлялось время для работы.

Прикатившие из РОСНИИТМа барышни в течение двух недель обучили наших технологов работать на ЭВМ ЕС 1020, используя несложную программку. Написанная программа умиляла своей незатейливостью, была под стать тем техпроцессам, которые писали наши технологи. Каждому термину техпроцесса программисты присвоили свой номер, технологи, видели на экране стандартный бланк техпроцесса и вместо слов, описывающих действие штамповщика, вставляли цифры. Это существенно ускоряло написание техпроцесса, хотя, конечно, имело мало общего с реальным программированием, но, тем не менее, это было начало нашего движения к другой жизни.

Специалист по литью под давлением закончил свой первый проект, и они вдвоём с Папавяном явились ко мне обсудить возможность изготовления оснастки.

– Алек Владимирович, у нас первый проект на выходе, где бы нам оснастку изготовить?

– Отлично, ну давайте глянем сначала на то, что вы напроектировали, чтобы знать, о чём начальство просить.

Я стал разглядывать оснастку, первым делом обратил внимание на малый диаметр литьевых канавок, я обратился к Папавяну:

– Это что – норма, миллиметр, не маловато?

– Не знаю, он специалист.

– Я тоже не знаю, ну раз специалист утверждает, что это так, вопрос снимаю.

Рассматривая дальше, я обратил внимание, что нижняя часть устройства, куда должен был поступать расплавленный металл, зафиксирована на опорной плите только болтами. Незначительное боковое смещение, вследствие высокого давления и нагрева, возникающих при работе устройства, могло вызвать частичное или полное перекрытие литников, что было чревато. Как-никак с расплавленным металлом имелось дело, а как брызнет куда-то вбок? Это ж жизнь не мила будет, в смысле, тому, на кого брызнет.

– Ну в целом, в силу отсутствия компетенций в вашей области не могу судить о работоспособности вашего устройства, но как человек, что-то понимающий в работоспособности точных механизмов, штамповой оснастки, в частности, скажу, что вот эта деталька у вас может загулять под нагрузкой, вы заштифтуйте её. Пару штифтов, и порядок.

Тут дед-конструктор набычился и заявил:

– Ничего штифтовать я не буду, эта деталь запрессована в посадочную полость.

– Какую полость, где? Почему на общем виде не отражено?

– Там полость глубиной один миллиметр, поэтому на общем виде она незаметна.

– Вы что, шутите? Вы запрессовываете трёхсотмиллиметровую чушку в полость глубиной один миллиметр? Это бред какой-то.

Я начал внимательно изучать представленные чертежи и понял, что наш народный умелец имеет весьма смутные представления о машиностроительном черчении, системе допусков и посадок, да и о конструировании как таковом, что и донёс до него и его руководителя. Дед отреагировал соответствующим образом:

– Засранец, он учить меня будет, допуска у меня не те, да х…й я забил на тебя вместе с твоими допусками, говнюк.

Схватил в охапку свои чертежи и умчался, два дня он бегал по этажам нашей конторы, жалуясь всем встречным и матеря меня почём зря, на третий день Папавян мне принёс его заявление об увольнении. Дед уволился, работа отдела потихоньку стабилизировалась.

Скоро, впрочем, мирное течение нашей жизни нарушилось, ко мне пришла Люда из группы Дубинина:

– Алек Владимирович, заберите из нашей группы Женю Зуева.

– Куда забрать, почему?

– У нас же перестройка, вон технологи все теперь ходят, на ЭВМ свои техпроцессы пишут, скоро и до нас дойдёт, а Женя нас на дно тянет.

– Это как это он вас тянет? Каким образом?

– Да не может он конструктором работать. Всё время кому-нибудь приходится ему помогать.

– Как не может? Десять лет мог, а теперь не может.

– Раньше требования другие были, всем наплевать было.

– Хорошо, пусть подойдёт.

Минут через пять подошёл Женя.

– Садись Жень, побеседуем.

Я достал спичечный коробок, поставил его на столешницу, рядом положил лист бумаги и карандаш.

– Жень, нарисуй мне его в трёх проекциях.

Евгений задумался, сидел, напрягался, просидев так минуты три или пять, слегка побагровев, сказал:

– Нет, не смогу, Алек Владимирович.

Тут напрягся я, сидел, молча глядел на него. Мне было его жаль, при этом стало понятно, что нам придётся расставаться. Но мне даже не пришлось что-нибудь ему говорить. Женя встал и произнёс:

– Я всё понял, Алек Владимирович.

Через полчаса он принёс заявление об увольнении, я подписал. Задерживать его смысла не было, рассчитали его на следующий день.

Через день ко мне снова подошла Людмила.

– Алек Владимирович, с Женей беда.

– Что случилось?

– Он проставился в секции по случаю увольнения, перебрал изрядно, как-никак почти пятнадцать лет проработал в отделе. Вышел на улицу и упал, голову разбил о бордюр. Из больницы нам позвонили, у него близких нет.

– Люд, вот тебе денег, купите всё, что надо: фрукты, еды, если нужно будет, одежду, давайте к нему кого-нибудь пошлите. И не бросайте его, пока из больницы не выпишут, деньги ещё потребуются, не стесняйся, прямо ко мне.

Позвонила секретарь директора:

– Алек Владимирович, вас срочно Костенко к себе вызывает. Вы не затягивайте, идите сразу, он явно очень не в духе.

Была всего одна причина, по которой я мог понадобиться Костенко, и я, взяв копию чертежей штампа для изготовления тяги рулевого управления косилки КПС и справку о сдаче аналогичного комплекта документации в бюро инструментального цеха Люберецкого завода Сельхозмашин имени Ухтомского, отправился в министерство, благо идти надо было недалече – здание министерства и здание института отделял небольшой двор.

Пройдя мимо равнодушной секретарши и вступив на ковровую дорожку, я сразу услышал приветственную речь, аналогичную той, которой Костенко приветствовал его свояк на заводе имени Ухтомского в Люберцах. Костенко начал материть меня, как только я открыл дверь его кабинета, и матерился, пока я шёл по десятиметровой ковровой дорожке вплоть до того момента, когда я вплотную приблизился к столу:

– Здрасьте, Иван Иваныч, вызывали?

– Ты почему штамп на завод не передал, я же приказывал!

– Я передал.

– Что ты мне пи…дишь, глядя в глаза, мне только что с завода звонили, у них опять ГКМ сломалась, а штампа твоего нет.

Не обращая внимания на его вопли, я стал разворачивать на столе чертеж штампа. Костенко, кроя меня матюгами, так увлёкся, что по инерции помогал мне одной рукой. Развернув чертёж общего вида, я достал справку из бюро инструментального цеха завода о получении комплекта чертежей подкладного штампа тяги рулевого управления косилки КПС, и в момент, когда он на секунду умолк, набирая воздуха в лёгкие, я произнёс:

– Вот глядите, это чертежи штампа детали, штамповку которой мы обсуждали на заводе, вот видите, в углу дата стоит, это когда штамп был спроектирован. А это справочка из бюро инструментального цеха, вот дату видите, чертёж был передан в цех на следующий день после проектирования и на третий день, после того как вы распорядились его сконструировать и передать на завод. Мы, кстати, заявку на изобретение оформляем, предлагаем вам войти в соавторы, вы же участвовали в обсуждении предлагаемой технологии на заводе.

Костенко, оторопев, рассматривал чертежи, потом справку с завода, он явно был крайне удивлён. Я понял, почему, – я был первый человек в его жизни, выполнивший данное им распоряжение. Рассмотрев чертёж и тщательно изучив справку, он вдруг спросил:

– Ты, что правда, что ли, на завод чертежи отвёз?

Тут уже удивился я:

– Конечно, Вы же распорядились спроектировать и передать на завод. Вот справка из бюро цеха о том, что они чертежи получили ещё тогда. Вот же дата.

Начальник задумался и вдруг изрёк:

– Вот что я тебе скажу, сынок. Больше для этого завода ни х…я никогда ничего не делай, понял?

Я понял, что наконец-то обрёл отца, и с трудом сдерживая желание броситься на шею министерскому начальнику с воплем: «Папа, где ты был все эти годы!», ответил:

– Не буду.

– Ну всё, ступай.

– А как с изобретением, будете участвовать?

– Нет, не нужно. Иди работай.

Отказался – не жадный, а жаль. Я, признаться, хотел его включить в соавторы для пользы дела. Технология наша, в отличие от заводской, была безотходной, следовательно, по итогам внедрения должна была получиться экономия металла. Имея в составе авторов крупного министерского чиновника, мы бы тогда точно продавили бы и внедрение, и выплаты по факту полученной экономии, а так стребовать с завода сложно. И вроде выгодно заводу, а денег жалко, поскольку без личной заинтересованности всем плевать на родной завод.

Размышляя о том, чем надо будет заниматься отделу в будущем, я пришёл к выводу, что нужно создать новый сектор, который бы занимался каким-нибудь современным переделом, первоначально я решил, что это должна быть деталепрокатка. У меня был хороший приятель в МВТУ – Виктор Бережной, и я уговорил его перейти ко мне в отдел. Витя, как умный человек, долго сопротивлялся, но, не выдержав моего напора, согласился прийти поговорить с директором. Директору, надо сказать, тоже все мои инициативы были не по душе. Он, конечно, хотел, чтобы отдел выполнял план, но не более. Ему было важно, чтобы всё крутилось, но как-то само собой, незаметненько, чтобы все сидели по своим углам, как серые мышки, не высовывались.