Алька. Технилище

Борис Петрович всё подтвердил, и действительно, через год, освоившись более-менее в профессии, я выдавал в месяц десять-двенадцать листов машиностроительной графики. Конечно, и ошибок хватало, и Борис Петрович помогал в правильном выборе технологии штамповки – как правило, технологический процесс, за редким исключением, разрабатывал конструктор оснастки, но, когда все технологические нюансы были ясны, я клепал чертежи как автомат. Где-то через год Борис Петрович загрипповал и в группе был завал с планом, я пять дней выдавал по четыре листа в день. Штампы были однотипные и простые как башмак, тем не менее публика визжала.

А в тот день Пал Иваныч, разузнав, что план я уже закончил, подошёл ко мне и сказал:

– Ну, всё равно, нельзя же так сидеть и у всех на глазах своими делами заниматься.

– Пал Иваныч, что ж мне, сидеть и в стенку глядеть? Я ж с ума сойду.

Пал Иваныч вздохнул.

– Ладно, но ты давай как-то незаметненько, не привлекая внимания.

На том и порешили.

***

Михрютка наш нас узнавал, агукал, смеялся, прудонил и какался, как положено, всё шло своим чередом. Памперсов в те годы не было, обходились марлевыми подгузниками, кои надо было менять в сутки раз тридцать, стирать, кипятить, сушить. Денег у нас на стиральную машину не было, Людмила стирала всё на стиральной доске, во многих семьях было тогда такое устройство, представляющее собой стальной гофрированный оцинкованный лист в деревянной раме, которое под наклоном устанавливали в тазу, наполненном горячей мыльной водой, и тёрли бельё поперёк гофр – то ещё удовольствие. Крупное бельё кипятили в огромных баках. Уставала она так, что когда ложилась в постель, то засыпала на лету, ещё до того, как голова её касалась подушки. Единственное, что она не могла делать, – это вытряхивать Мишкины какашки из подгузников и стирать их, её элементарно рвало, и эту обязанность я взял на себя. Вечером, приходя после занятий, ужинал, потом брал таз с подгузниками, шёл в уборную, вытряхивал продукты его жизнедеятельности в унитаз, в ванной под сильной струёй воды споласкивал их, потом стирал и полоскал два раза с мылом, после чего они отправлялись на кипячение. Всё это занимало у меня полчаса, увы, моя помощь была чрезвычайно мала. Где-то до полугода решили отдать сердечко наше в ясли, нашли таковые не очень близко от нас, но недалеко от тёщи, Людмила решила, что, поскольку директриса – женщина, идти надо мне. Пошёл, поговорили, договорились за пять минут – руководитель яслей-сада сообщила, что они создают свою библиотеку для сотрудников, и если мы готовы пожертвовать в неё пару приличных книжек, то наш малыш тут же будет принят. Warum nicht, Маргарита Павловна, я приволок толстенный том Новикова-Прибоя и вторую, не помню автора, но тоже толстую и в хорошем состоянии – как я понял, заведующую интересовал прежде всего внешний вид книги, и Мишаньку приняли в ясли.

Катька с Георгием и дочкой прилетели в отпуск из Японии, житьё вшестером было некомфортно, Мишка по ночам беспокоил всех, и мы перебрались к тёще с тестем, им как раз с полгода назад отдали комнату соседей. Тёща, подавая заявление на увеличение жилплощади, предоставила справку о том, что старшая её дочь беременна, что являлось серьёзным аргументом для жилищной комиссии райисполкома, которая принимала решение, дать или не дать освободившееся жильё в те годы.

Людмила устроилась на новую работу с приличным окладом, казалось, что жизнь наша стала налаживаться. Но казалось так не всем, первым забастовал Миха, он категорически не понимал, почему его каждый день извлекают из тёплых любящих рук и отдают каким-то бездушным тёткам. Однажды у меня появилась возможность занести его в ясли, когда я передавал его няньке, он закричал так, что у меня появилось ощущение, что сердце оборвётся. А уж когда Милкина сестра, которая пару раз заносила Миньку в ясли перед школой, заявила, что больше не пойдёт туда никогда, потому что если у нас нет сердца, то пусть мы сами и мучаемся, что племяш её любимый начинает рыдать, только почувствовав ненавистное ему здание, давая ей понять, что он понимает, что его предают все близкие из его окружения, а она не хочет, чтобы, когда он вырастет, он считал её такой же предательницей, какими являемся все мы.

На работе я поделился насчёт нашей беды с Сашкой Ефановым, у него была та же проблема, Санёк сказал:

– Ты понимаешь, главное в том, что не объяснишь ему ничего – совсем маленький, мы решили с женой – хрен с ними, с деньгами, здоровье сына дороже, до трёх лет потерпим, года в три с ним можно будет уже говорить, вот тогда и побеседуем – он, я думаю, поймёт.

Мы с Милой сели, поразмышляли и тоже решили – хрен с ними, с деньгами. Людмила уволилась с работы, забрали Мишку из яслей, дождались, когда моя сестра с мужем и племянницей отбудут в Японию, переехали опять в «Огонёк» и зажили прежним порядком.

В Японию они уезжали раздельно, сначала уехал Георгий, затем Катерина с Ольгой. Стояла страшенная жара, собираясь провожать Жору, Милка зачем-то нацепила мохеровую кофту, которую ей подарила Катька по приезду. Я понимал, что ей хочется просто развеяться, прокатиться, покрасоваться в обновке, что кофта очень красивая, но на улице было почти плюс тридцать. Отвергнув все мои доводы, Милка надела кофту, взяла женскую сумочку, мы сели в такси и отправились в Шереметьево. Проводили Жору, всё чин чином, вернулись назад, и уже дома Люда спохватилась: а где же кофта и сумочка? Вспомнила, что из-за жары она сняла в такси кофту и положила её рядом с собой. Чтобы не расстраивать её ещё больше, я молчал, боясь поднять на неё глаза, но Людмила, выцепив меня глазами среди расстроенных лиц, вдруг произнесла:

– Это ты во всём виноват.

– Господи, да я-то при чём?

– Это ты сказал, чтобы я не надевала кофту. Вот и сглазил меня.

Это было так неожиданно и нелогично, что я расхохотался и ничего не мог с собою поделать.

Спасибо сестре, видя, как Милка расстроилась, она подарила ей точно такую же, только другого цвета.

***

С деньгами у нас был хронический напряг, но хотелось встречаться с друзьями, и мы встречались, гуляли, бывало, приглашали к себе и не особо заморачивались отсутствием денег. Как-то пригласили к себе Танюшку и Димку, теперь Мурзиных, надо было как-то принять, угостить. Приняли и угостили: купили пива бутылок пять, буханку свежего чёрного хлеба, я порезал его брусочками сечением сантиметр на сантиметр, обвалял в крупной соли, высушил на подносе в духовке газовой печи и подал к столу. Чудесно посидели – пиво пили, грызли сухарики. В жизни мне пришлось принять участие во многих застольях, были и такие, воспоминания о которых до сих пор вызывают стойкие рвотные позывы, хотя в отношении блюд никаких претензий не было, а о том застолье более чем через полвека я вспоминаю с теплотой.

С годами понимаешь, что качество застолья определяется прежде всего качеством сидящих за столом людей, а не качеством стоящих на нём блюд.

В обеденный перерыв на работе играли в настольный теннис, чемпионов у нас было двое – Сашка Ефанов и ещё один парень, пяток сильных игроков, к которым принадлежал и я, и с десяток изредка играющих. Играли на вылет, если народа набегало много, то парами, при малом количестве играющих – поодиночке. Меня это занятие так увлекло, что весь обед я, как правило, проводил за игрой, потом появлялся в отделе, сидел с полчаса за кульманом, а затем линял в столовую. Думал: а чего мне? План-то делаю, но Пал Иваныч думал иначе и, как-то перехватив нас с Сашкой в коридоре, когда мы в неурочное время благодушно шествовали из столовой, негромко, но со значением произнёс:

– План планом, но дисциплину никто не отменял.

Намёк был понят, пришлось немного ужаться в спортивных играх.

Решили пойти другим путём: организовали с Сашкой командный турнир по пинг-понгу между отделами, к проведению которого привлекли нашу комсомольскую организацию, её участие в организации турнира придавало ему солидность.

Между собой договорились, что проигравшие в финале проставляются – каждый из них покупает в железнодорожной столовой хачапури по-аджарски и бутылку пива, которые предназначаются победителю. Отделов у нас, на 3-й Мытищинской, было всего четыре, играли навылет, от каждого отдела по четыре человека, каждый играл одиночку с противником, победители играли друг с другом и одну парную игру. Играли азартно, привлекая внимание, скоро все знали, что идёт турнир, появились свои и чужие болельщики.

Теннисный стол был всего один, турнир затянулся, почти все были вечерниками, могли играть только в обед, если задержаться после работы, то минут на сорок, не больше. В финал вышел наш отдел кузнечно-штамповочного производства (ОКШП) и отдел литейного производства, и турнирный процесс затормозился – захворал кто-то из литейки. Мы с Санькой решили немного их подстегнуть, написали ноту в стихах, которая заканчивалась такими строчками: «Литейщики, пора к барьеру, в нахальстве тоже знайте меру, вы проиграете с почётом ОКШП с разгромным счётом», – заявились в отдел и торжественно вручили вызов. Текст моментально разошёлся по институту, и на финал явилось человек тридцать болельщиков, мы и в самом деле выиграли с перевесом в два очка.

На следующий день в обед все завалились в ж/д столовую, парни проставились – всё как договаривались: хачапури, пиво, какой-то провокатор предложил закрепиться водочкой, но большинством голосов отвергли эти инсинуации. Какая водка? Вечером же на занятия.

***

Подошёл Новый год, отмечали дома: наличие малышей ограничивает мобильность, даже неплохо – осталось больше времени на подготовку к экзаменам. Экзамены сдал легко, тремор лёгкий был, как без него, но это даже помогает.

После сессии у нас с Сашкой созрела новая инициатива – выдвинуть лозунг «Пятилетка в три месяца» или что-то вроде того, под этот лозунг мы хотели взять на себя обязательства перевыполнять месячную норму в два-три раза, а нашу зарплату увеличивают на семьдесят пять или сто процентов. Чтобы всё выглядело солидно, мы после распития перцовой в качестве тарана нашей идеи привлекли нашего комсомольского вожака, классного парня, не строящего из себя Данко на производстве. К нашему удивлению, или благодаря тому, что инициативу нашу педалировал наш комсомольский вожак, предложение стали серьёзно рассматривать в дирекции и через какое-то время дали нам ответ: администрация готова поддержать наш почин, но на условиях поднятия зарплаты на пятьдесят процентов, а не на семьдесят пять. Вот же жлобьё, в отделах не хватало конструкторов – найдут, наберут, ещё дороже же станет, а платить нормально – фигу с маслом. Помозговав, мы решили отказаться от их предложения – это ж беззастенчивая эксплуатация подневольных конструкторов, грабеж, одним словом.

Идею нашу не удалось протащить, но любое деяние приводит к какому-нибудь результату – поскольку в число инициативщиков после переговоров вошли несколько ребят из других отделов, мы стали теснее общаться и выяснилось, что среди них были походники (туристы), которые предложили нам пойти с ними летом в поход в Карелию, из нашего отдела решили идти я, Серёга Иванов и Женька. Всё это оформлялось через райком ВЛКСМ с помощью нашего комсомольского вожака как поход по местам боевой и трудовой славы. Мы должны были подобрать какое-нибудь реально воевавшее в этих местах воинское подразделение и пройти или по его маршруту, или побывать в местах боёв, расспросить местных жителей, потом всё это сопоставить с материалами из военно-исторического архива и доложить осенью на традиционном слёте участников походов по местам и так далее. А за это нам, не помню точно, но вроде бы райком комсомола или администрация института по письму из райкома оплачивали аренду туристического инвентаря и половину дороги. Это ж халява, надо было соглашаться. Половинка моя не возражала и отпустила меня с богом.

***

Весной, как раз во время весенней сессии, позвонил Колька Писькин, пригласил на свадьбу, помозговали с Милкой и решили отказаться, сессия опять же, а тут дня на два как минимум вылетишь из графика, но главной причиной было абсолютное отсутствие денег. Подарок, цветы – минимум десятка нужна, а у нас ни шиша в карманах. Позвонил Коляну, соврал что-то, сообщил, что край как не могу, про деньги не стал говорить, понимал, что скажет: «Да плюнь ты на них, мне друг нужен, а не чирик в конверте», – но не смог я себя переломить. Колян вида не показал, но обиделся, как-никак, до его ухода в армию были лучшими друзьями. Вечером в день свадьбы сидели грустные дома с Милкой, все друзья на свадьбе, отбили телеграмму по телефону.

На следующий день, возвращаясь, не помню, то ли после экзамена, то ли после консультации из Технилища, решил ехать не на метро, а на трамваях, был такой маршрутик, сначала на пятидесятом до круга на Каланчёвке, а там на семёрочке до дома. По времени дольше, но приятней, особенно по выходным, без толкотни – трамваи полупустые, можно сидеть, глядеть в окошко, отдыхать. Стоял на круге, на Каланчёвке, ждал, вдруг за спиной слышу Колькин голос:

– Алек.

Обернулся, гляжу – в такси сидит Колька Пятаков и машет мне рукой, я подошёл.

– Садись, нам на проспект, вместе подскочим.

В машине сидела Ленка – Колькина подруга, теперь уже жена, ещё кто-то. Сидели молча с какими-то мрачными лицами, я подумал: может быть, на меня дуются, и начал издалека оправдываться, но Николай, сидящий впереди, замахал рукой и, не поворачиваясь, сказал:

– Не говори ничего, не надо, потом.

Ехали молча, через какое-то время он сказал:

– У нас на свадьбе парня убили.

– Кого?!

– Не из наших, с Ленкиной стороны.

Лена вдруг схватилась за горло, таксист резко вырулил к бровке тротуара и остановился, Колька крикнул мне:

– Вылезай быстрей, её рвёт!

Я выскочил из машины, протянул Лене руку, она, держа наготове платок, выбралась из машины, подошла к дереву, её тошнило. Пока добрались до 89-го дома, останавливались ещё пару раз.

Через неделю пересёкся с нашими ребятами, бывшими на свадьбе. Рассказали: свадьбу гуляли в квартире где-то на окраине, в Выхино или что-то вроде того. Первый день прошёл как обычно, почти вся молодёжь осталась ночевать там же. На второй день все решили выйти на улицу подышать свежим воздухом, метрах в тридцати под окнами был сквер или лесополоса, стали собираться, как всегда, кто-то предложил выпить на ход ноги. Парень с девушкой не захотели пить, вышли на улицу, дошли до деревьев, стояли в тени, разговаривали. Подошло пять-шесть подонков, начали вязаться к девушке, пацан вступился, стали его бить вшестером, девчонка вырвалась, прибежала на свадьбу, все под хмельком – компания слегка замешкалась, когда первые прибежали на место, парень был убит, а шпана эта поганая слиняла. Наших на свадьбе было много, рванули искать по району, перешерстили все дворы, опрашивали шпану во дворах, кто был недоволен – вломили, но тех самых не нашли.

Вот и погуляли на свадьбе. Не знаю, чем дело кончилось, нашли мерзавцев или нет.

***

В те времена у каждого работающего в отделе должна была быть какая-то общественная работа, молодёжь обычно записывали в народную дружину, и меня припахали вместе с Серёгой Смирновым. В деятельности этой спасало одно – демократические нравы в родном пятьдесят восьмом отделении милиции, оно, кстати, переехало из здания на проспекте Мира куда-то ближе к Рижскому вокзалу, если мне не изменяет память, на Трифоновскую улицу. В означенный день после работы мы заходили в отделение, регистрировали у дежурного наш выход на смену, брали повязки, гордо повязывали их на левую руку и шли ловить подлых расхитителей социалистической собственности и прочих негодяев, мешающих строить светлое коммунистическое завтра. Шли, строго поглядывая на прохожих, вдруг враг прячется под благообразной личиной какого-нибудь щуплого очкарика, шли уверенно, слава богу, маршрут к месту скопления этих проходимцев нам был хорошо известен. На площади Рижского вокзала мы садились на трамвай семёрочку, переезжали Крестовский мост, снимали повязки и шли в шайбу – пивную на Мурманском проезде напротив восемьдесят первого дома.

А как же, надо ж кому-то и там за порядком приглядывать. Дальше вечер мог сложиться по-разному, но в урочное время мы твёрдыми шагами возвращались в родное пятьдесят восьмое отделение милиции, сдавали дежурному повязки, сообщали об окончании дежурства, он фиксировал этот факт в журнал, и мы с честными глазами и чистой совестью, усталые, но довольные разбегались по домам. Всё тип-топ.

Правда, однажды чуть не произошёл сбой, который мог поставить крест на нашей карьере дружинников. Дождило, и мы решили не покидать пределов пивной, выпихнули нас аккурат вместе с последними алконавтами. Глянул я на Серёгу, а Серёга совсем не хорош – не твёрд в поступках, в том смысле, что ступает по родной земле нетвёрдо, мотает его. Я-то понимаю, что Серёгиной вины в этом нет, виновато кориолисово ускорение, так ить разве ментам втолкуешь, они и Кориолису руки закрутят, если найдут – а они найдут. Решил идти до милого сердцу отделения милиции пешком – пока дойдём, Серёга, глядишь, и посвежеет. А чего, дождь прекратился, но на улице свежо, хорошо, и пошли через Крестовский путепровод. По приходу Серёга мой уже совсем молодцом был, но в отделение я его с собой брать не стал, шёл-то он уже вполне себе, но речь пока была ещё не очень. Прислонил его недалеко от входа к стеночке, а сам бегом вверх по ступенькам. Сдаю повязки дежурному, он спрашивает:

– А где напарник? Чего задержались-то?

– Да погода хорошая, решили прогуляться. А-то всё работа, учёба, семьи – на улице не бываем. Напарник во дворе ждёт.

– Это точно, ну, давайте, привет.

Выхожу, с сознанием выполненного долга гляжу, а Серёгу моего два мента навстречу мне волокут, он упирается, пытается им сказать что-то, но не получается у него, должно, волнуется. На нерве мужчина, а им, ментам, только дай возможность – давай руки сразу крутить человеку. Я, доставая из широких штанин удостоверение дружинника, заявил:

– Вы чего, мужики? Мы народные дружинники, только с дежурства.

– Да напарник твой в говно пьяный.

– Да чего он пьяный? Как скала стоит. Отпустите его.

Менты совсем сопливые были – лимита, взяли и Серёгу отпустили. Серёга зафиксировался как соляной столп, стоял, глядя с недоумением на сморкачей.

– Так он слова выговорить не может.

– Так у него неврозоподобная резидуальная органическая патология возникает, когда ему ни за что руки начинают крутить, артикуляция нарушается. Мы весь вечер вдвоём, так я что, тоже пьян, по вашему мнению, слова выговорить не могу?

Менты посмотрели на меня, повернулись и пошли в отделение, а мы с Серёгой двинулись к метро Рижская, шли потихоньку, нас под вечер, кроме артикуляции, ещё и координация стала подводить. Что ни говори, тяжёл крест народного дружинника.

***

У завода «Металлист» была немаленькая территория, там были и сквер, и волейбольная площадка, туда-то мы и наладились летом ходить играть в волейбол в обеденный перерыв. В основном приходили играть сотрудники института, но приходили играть и заводчане, по большому счёту и те, и другие трудились в ВПТИ Тяжмаш, резались не по-детски, азартно, бывало, забывали про работу спохватывались, когда проходил не один час.

Ясно, что руководству это не нравилось. Однажды, прибежав в отдел после игры, застал сидящего на моём рабочем месте Бориса Петровича, я встал рядом, Борис Петрович провёл пальцем, густо испачканном в карандашном грифеле, по ватману рядом с записью в таблице спецификации, которую раньше вручную расчерчивали и заполняли прямо на общем виде, оставив на чертеже широкую полосу.

– Вчера.

Затем провёл пальцем по ватману у верхнего края таблицы, показывая мне, что за два дня я заполнил только две позиции спецификации, что, конечно, было чрезвычайно мало.

– Сегодня, – Борис Петрович поднял голову и посмотрел на меня.

Ответить-то мне было нечего, что тут скажешь, и я сбрехнул первое, что пришло мне на ум:

– Я думаю.

Борис Петрович покрутил головой, тяжело поднялся и, уходя, обронил:

– Не надо думать, надо делать.

Пришлось задержаться, закончить штамп, была пятница, а в понедельник я ведь уходил в отпуск.

В понедельник утром наша группа в составе одиннадцати человек была на Ленинградском вокзале, семь парней и четыре девушки, были две семейные пары, а двух девиц нам в порядке нагрузки запихнул райком, захотелось девчонкам Карелию посмотреть и запросились вместе с нами. Маршрут планировали два наших, вптишных, парня.

Сфоткались на вокзале, загрузились в три плацкартных купе – и тю-тю – goodbye, my love, goodbye, выгрузились уже в Медвежьегорске. Вышли на привокзальную площадь, нашли остановку нужного нам автобуса, его номер, маршрут и место прибытия знал руководитель нашей экспедиции. Собственно, руководителем его никто не назначал, но он был самым деятельным организатором поездки, активно общался с райкомом комсомола, забашлявшим нам энную сумму на поездку в виде оплаты аренды туристического инвентаря и компенсации части дорожных расходов, и вроде бы бывал уже в Карелии. Кроме того, он имел охотничье ружьё, охотбилет, да и вообще был классным компанейским парнем, и поэтому его лидерство никем не оспаривалось.

Впрочем, мне кажется, что девяносто процентов людей откажутся от собственных инициатив и, соответственно, ответственности, если есть возможность переложить это на чьи-нибудь чужие плечи.

Ну, не суть, подошёл нужный автобус, и мы попытались загрузиться в него, полагая, что билеты купим по дороге, оказалось, что это не так: билеты нужно было заранее приобрести в привокзальной кассе. Наш вожак шепнул что-то на ушко своей жене, и она помчалась в кассу, через пять минут билеты были вручены водителю, часть нашей группы зашла через переднюю дверь, для другой части открыли заднюю, через кою вошли Серёга со мной, Женька, парень из нашего отдела и ещё кто-то из ребят – примерно половина нашего отряда. Задняя дверь закрылась, водитель вошёл в салон, осмотрелся, после чего наклонился к нашему лидеру, и они стали что-то обсуждать. После переговоров водитель проследовал к себе в кабину, сел, открыл все двери и стал чего-то ждать, простояв так полчаса, он закрыл двери, и автобус, набирая скорость, тронулся в путь – поход начался. Минут через десять автобус выехал на небольшую площадь, описав на ней полукруг, резко затормозил у какого-то небольшого двухэтажного строения и остановился, двери автобуса открылись. Мы сидели с пацанами, обсуждая странности манеры вождения рейсового транспорта Медвежьегорска, когда к открытой двери подошёл милиционер и вежливо попросил всех выйти. Первоначально мы не поняли, к кому конкретно он обращает свой призыв, но потом стало ясно – именно к нам. Как только мы выгрузились, двери автобуса захлопнулись, и он, сорвавшись с места, исчез в клубах пыли. Асфальт в городе присутствовал, как я заметил, исключительно на главной площади, в остальных можно было наблюдать только информацию о том, что асфальт там когда-то был – он присутствовал в виде каких-то кусков или полосок по краям проезжей части.

Когда пыль окончательно осела, оказалось, что мы находимся рядом с отделением милиции города Медвежьегорска, в том месте, где была вторая дверь автобуса, стояла кучка пассажиров, в которых явственно угадывалась вторая часть нашей туристической группы, за исключением нашего вожака. Стало ясно – волки позорные повязали нашего командира по ложному доносу, надо идти выручать, и мы всей кодлой попытались ввалиться в горотдел милиции, что вызвало невнятные протесты у дежурного, вставшего на нашем пути и утверждающего, что столь больших делегаций у них не бывает даже на их профессиональный праздник – день милиции. В итоге он согласился пропустить делегацию в составе: жена и трое парней, в число которых втиснулся и я, – и пропустил нас к нашему узнику совести. Надо сказать, главным побудительным мотивом для нас было желание понять, что, собственно, произошло, по какой причине нас выкинули из автобуса. В небольшом кабинете, на который нам указал опричник, дежуривший у входа, сидел с понурым видом наш вожачок и мужик в штатском лет сорока, что-то негромко втолковывающий ему, когда мы ввалились в кабинет, мужик явно повеселел, видно, разговор ему изрядно поднадоел. Первоначально в бой, как и полагается, – всё ж таки мужа из казематов выручает – ринулась жена:

– На каком основании Вы его здесь держите?

– Извиняюсь, а Вы кто?

– Жена.

– Отлично, а кто это с Вами?

– Это друзья наши, мы все участники похода по местам боевой и трудовой славы советского народа.

– Просто превосходно. Скажите, это, как я понимаю, Вы за билетами ходили?

– Да, я, а какое это имеет отношение к задержанию?

– Сейчас объясню. Сколько Вы билетов взяли?

Подруга боевая нашего лидера вдруг стушевалась, начала как-то мяться, явно запамятовала.

– Смотрю, Вы с трудом вспоминаете, я Вам напомню – пять.