Алька. Технилище

На следующий день посетили Эрмитаж, потом поехали в Петергоф – красотища.

Утром третьего дня отправились в Эстонию, как таковых границ между республиками Союза не было, но разница была, прежде всего в отношении персонала к покупателю, задающему вопрос на русском языке. После пересечения условной границы остановились у небольшого сельского магазинчика, решили подкупить харчишек, ассортимент практически как в московском продмаге, названия практически всех товаров на эстонском, но всё понятно и без названий. Решил взять пиво, походил, нашёл полки, забитые пыльными бутылками чего-то, напоминающего по виду пиво, но не был уверен – в Москве пиво разбиралось быстро, пыльную бутылку на полке не увидишь. Взял бутылку, пошёл к кассе, показываю.

– Скажите, пожалуйста, это пиво?

Молодая девица примерно моего возраста сидит, молчит.

– This beer?

Смотрит на меня спокойными голубыми глазами и молчит. Взял наугад, оказалось всё-таки пиво.

Найти место в гостинице в Таллине не помогли даже связи Георгия, но русская баба в гостинице подсказала адресок в предместьях, там какая-то семья пускала на постой. Естественно, она брала деньги, но всё это делалось втихаря – частнопредпринимательская деятельность в СССР была запрещена. День прогуляли по Таллину, вечером поехали за город.

Домик, который нам рекомендовали, был чудесный, в России так не строили – «французские» окна в пол, европейский, как я понял, дизайн жилища. Всё было здорово, но недёшево. Хозяйка была очарована Жорой – чёрная «Волга», пять лет в Японии. Жора вообще производил на людей хорошее впечатление, был эрудирован, мог поддержать любую беседу, был музыкален – играл на аккордеоне.

В Риге тоже мест в гостинице не оказалось – ночевали в палатке на берегу Даугавы, ловили, правда, безуспешно, рыбу. Под вечер услышали метрах в трёхстах треск ломающихся веток, стали наблюдать, минут через десять на берег вышел кабан и поплыл через реку.

В Вильнюсе, как и в Риге, мест в гостинице не оказалось, и мы двинули в направлении Минска, по дороге ночевали в какой гостинице, в которой было два отделения – мужское и женское, каждое коек на двадцать, правда, постояльцев, кроме нас, было человека три. В Минске остановились в гостинице «Интурист», современная, удобная, но впечатления большого на меня не произвела, признаться, и Минск на меня не произвёл впечатления. А вот за Минском остановились в каком-то чудесном бору, набрали маслят, Милка сварила чудесный супчик.

В Киеве друзья Георгия расстарались, поселили нас на Крещатике, в гостинице для депутатов верховного совета Украины. Дежурная по этажу в строгом деловом костюме водила нас по номеру, объясняя, обращалась всегда ко мне, Милка, видно, на депутата верховного совета Украины не смахивала.

– Это комната, для посетителей.

– А зачем она мне?

– А где же посетители будут дожидаться приёма?

– Ах, ну да, ну да.

– Это Ваша приёмная, это рабочий кабинет, это комната секретаря.

После комнаты секретаря я стал ощущать себя как-то неуютно – это сколько же с меня слупят за эти хоромы, а дежурная продолжала бубнить:

– Это комната отдыха, это кухня-столовая – если захотите сами что-нибудь приготовить или разогреть, это Ваша спальня. Ресторан у нас на первом этаже, на пятом и девятом – буфеты-бары.

Поскольку мы устали в дороге, Георгий заказал ужин на четыре персоны в номер, всё это было для нас с Людой впервые.

Ночевали мы там одну ночь, утром собрались двинуться в сторону Одессы, Жора увидел, как погрустнело моё лицо, когда я услышал стоимость ночёвки, сказал:

– Я плачу, это моя инициатива была остановиться здесь.

Я пытался сопротивляться, но был не очень настойчив, ему удалось меня убедить. В нашем путешествии Георгий оплатил весь бензин. В гостиницах, за исключением этого случая, мы платили за себя сами и участвовали в расходах на питание.

В Одессе мы провели неделю или больше, посетили Одесский театр, Привоз, позагорали, поплавали. Возвращались в Москву без остановок, доехали за один день.

***

У жены моей было пять школьных подруг, я видел всех, со всеми был знаком, у трёх был на свадьбе. Будучи ещё школьницами, они то ли дали клятву, то ли зарок или просто договорились, что когда они будут взрослыми, то будут отмечать все свои дни рожденья вместе в ресторанах. И какое-то время старались выполнять свой обет, по крайней мере, пока все не повыскакивали замуж.

Милка вышла замуж первой – поторопилась, дурёха, схватила слесарёнка – первое, что попалось, и чего? Врун, болтун и хохотун нахального нрава, выпивоха, притом драчливый, из всех достоинств – роскошный чуб. Чуб вылез, а чем теперь хвастаться? Все подруги её отговаривали, так нет же, никого не послушалась, вляпалась всё ж таки, а впрочем, это её дела.

Подруга её лучшая Танюша потолковее на следующий год после Милки вышла замуж за Димку Мурзина. Димка-то не чета Милкиному шпанёнку – спортсмен, Московский энергетический институт закончил. Год на курсах по изучению французского языка – и привет, в Алжир укатили, вот это пацан, это я к чему? А, вспомнил – девки ж договорились в ресторанах днюхи отмечать. Ну да, точно.

Мне поначалу понравилась эта их традиция, опять же повод в ресторанчик закатиться. Приходилось как-то поджиматься перед этими походами, с денежками у нас тогда швах был, но крутились как-то. Потом не скажу, что очень точно они свой график выполняли, так вот, как я сказал, поначалу мне казалось, что всё здорово. Но потом как-то стало мнение моё меняться, дело тут было в том, что подруги её незамужние поначалу приходили одни: то кто-то в ссоре с кавалером или ещё что-то такое же. Ну, казалось бы, какое мне дело? Оказалось, мне-то да, а вот подруге моей нет. Только я себе чего-нибудь в тарелку накидаю – всё ж таки в ресторане, надо как-то и перекусить – меня локтем в бочину.

– Потанцуй с Галей, она со своим парнем поссорилась.

Ну что тут сделаешь, приглашаю, оттанцевали, плюхнулся на своё место и за вилку, только прицелюсь – меня локтем в бочину.

– Потанцуй с Семой, она какая-то грустная сидит, – Семой они подругу свою звали Таньку Семёнову.

Иду танцую с Сёмой.

Потанцевали, пришёл, а мою тарелку уже упёрли, на столе горячее. Хрен с ним, думаю, сейчас я горяченького, смотрю, моя сидит, надулась, как мышь на крупу. Я ей:

– Ты чего надулась?

– Ты со всеми танцуешь, а меня ни разу не пригласил.

Нет, ну это как? А что женщине можно втолковать? Да даже смысла нет.

– Ну что ты, любимая, пошли потанцуем.

Потанцевали, подхожу к столу – моё горячее упёрли, ну, мыслимое дело. Да на кой мне эти рестораны? Кто их выдумал? Клятвы они себе насочиняли, а я с голодным брюхом должен как Спиноза какой-то ногами фортеля выделывать.

Мало того, в те годы в любую забегаловку попасть было непросто, а в приличный ресторан – это вообще задачка была о-го-го. Приходилось придумывать ходы всякие. Как-то девки захотели в «Метрополь», пришли – очередь человек двадцать, как всегда, табличка «Мест нет», холодно, дверь закрыта, за стеклянной стеной швейцар прохаживается, поглядывает по сторонам. Не сунуться, попытаешься со швейцаром переговорить – кто-нибудь из толпы обязательно своё ухо всунет, не дадут пошептаться о размерах благодарности, устроят в лучшем случае хай, в худшем – мордобой.

Но попасть как-то надо, мужик я или где? Придумал, я как раз квартальную премию получил, думаю, хрен с ними, с деньгами. Встал чуть в стороне от входа, опёрся ладонью о стеклянную стену, стою картинно, вроде жду кого-то или просто так – притомился, под ладонью червонец, раскрытый к стеклу прижат. Думаю, чирик увидит обязательно. «Метрополь», конечно, ценник на всё – будь здоров, но чирик за вход – это по тем временам солидно даже для «Метрополя». Швейцар раз прошёл, другой, а потом смотрю – увидел, но реакция такая, благоразумная, не разглядывал в упор. Через пару минут дверь приоткрыл чуть-чуть и пальчиком мне разок. Я юрк к нему, он шёпотком:

– Сколько вас?

– Пятеро.

– Жди.

И всё, дверь закрыта. Очередь даже не поняла, что произошло, я неторопливо иду в конец очереди к нашим девкам.

– Я сейчас снова к двери пойду, а вы будьте наготове. Как только дверь откроется, бегом ко мне и кричите: «Это мы, это мы». Понятно?

– Да, а как…

Не давая им ничего спрашивать, не до этого:

– Всё потом.

Вернулся, снова встал у двери, мельком глянул – швейцара нет, всё понятно, пошёл в зал договариваться, стою себе безучастно, вдаль гляжу. Очередь сначала напряглась, потом смотрит – ничего не происходит, расслабились. Вдруг дверь распахивается настежь, в дверях встаёт швейцар, я тут же рядом, а он громогласно произносит:

– Освободился столик на пять мест.

Девки мои бегут и кричат:

– Это мы, это мы.

Швейцар мне:

– Проходите.

Я встал спиной к очереди, девок своих запускаю, очередь не дура, сразу стали кооперироваться, кричат:

– Нас тоже пятеро, – но швейцара не обштопаешь, резонно им:

– Да вы ж только в очереди познакомились, а это столик для отдельной компании, – и дверь закрыл. Возьми его за рупь двадцать.

Была ещё история, пошли впятером: я с Милкой, Сёма, Галина и Танюха Мурзина задержалась в Москве, ей рожать надо было скоро, вот она и спровадила Димку в Алжир, а сама осталась в Москве – вроде бы, получается, как бы рожать, а выходит, что подлом крутить по ресторанам на поздних строках. Это ж какую силу бабы забрали: мужик денежку зарабатывает – бедуинов грамоте обучает, а она по кабакам эту денежку пропивает.

Так вот, сидим, я уже изнемогаю от танцев, как вдруг мне приходит в голову идея: а чего я так убиваюсь-то всё один и один? Надо взять и позвонить кому-нибудь из друзей – чего плохого на халяву посидеть в хорошем ресторане в хорошей компании, опять же две девки незамужние, может, и склеит кого-то. Вскочил, помчался к телефону, позвонил Мишке Кислакову.

– Миш, привет. Слушай, я тут с бабами в «Арагви» зависаю – одна моя жена, вторая слегка беременна, но две бабы незамужние, давай подгребай к нам, платить ни за что не нужно – за всё уплачено, не хватает только мужиков.

– Однако так всё классно, что я чувствую какой-то подвох.

– Да какой подвох, я один просто с четырьмя бабами охренел, на такси деньги найдёшь?

– На такси, конечно, найду.

– Сколько тебе до «Арагви» по времени?

– Примерно с полчаса.

– Давай мухой, жду. На входе скажешь «к Олегу», я предупрежу.

– Ладно, жди.

Я подошёл к выходу, вручил швейцару трояк и предупредил, чтобы он, когда минут через сорок-пятьдесят к нему обратится человек и скажет, что он к Олегу, пропустил его, и тогда ему снова будет счастье, возможно, в размере трёх рублей. Глаза у привратника маслено заблестели – поди хило ниоткуда просто так трёха прилетела и ещё обещали.

– Всё исполним в лучшем виде, не извольте беспокоиться.

Окрылённый, я вернулся к столику.

– Девки, где-то через час приедет друг мой с работы, кстати, холостой, молодой и приглядный.

Всех баб моих с мест унесло как ураганом, пошли мазюкаться, даже изрядно беременная Танюха и моя Людка тоже туда же, пошла вавилоны на голове крутить. Сидел я благостный около часа, через час десять стал дёргаться, через час двадцать пошёл звонить заново. Иду, себя уговаривая – наверно, такси не смог поймать, едет общественным, мол, послушаю длинные гудки, значит, он уже в дороге. В трубке, которую сняли сразу, услышал Мишкин голос:

– Алё.

– Ты охренел, что ли? Почему ты ещё дома?

– Алек, я не приеду, понимаешь стал свой гардероб шерстить – одно барахло, нечего надеть в приличный ресторан.

– Слушай, да кто тут глядеть будет на твой гардероб? Мужик нужен. Я тебя каждый день вижу на работе нормально одетым, вот так же одевайся и дуй сюда.

Мишка упёрся, мол, не может он являться в такой затрапезе в такую развесёлую компанию, так и не поехал, я думаю, зассал.

Возвращался я в препаршивом настроении, швейцар, евший меня глазами, когда я проходил мимо него к телефону, спросил:

– Так когда ожидаемая персона будет? Народ уже истомился, что это за фигура такая прибывает.

Я, махнув безнадёжно рукой:

– Отбой, фигура – дура, не смогла прибыть.

Швейцар, явно огорчённый таким развитием сюжета, пробурчал:

– А мы тут стараемся, всех расспрашиваем, кто к кому, да так лучше вообще ничем не заниматься, – и отправился к дверям.

Девчонки мои тоже поскучнели.

Интересно, что, когда все подружки Милкины повыскакивали замуж, ресторанные походы у нас практически прекратились.

***

По окончании проекта по металлопластмассовым втулкам Скворцов во время своего традиционного обхода отдела сказал мне:

– Олег, а ты уже придумал, что себе на дипломный проект взять?

– Да нет, Григорий Дмитриевич, пока не думал.

– Тогда я сделаю тебе предложение, очень интересная тема, для диплома это будет весьма солидно.

– Спасибо, Григорий Дмитриевич, а что это?

– Узнаешь скоро.

Через пару дней он подозвал меня к своему столу, там уже находились Розен и Миньков. На столе лежали папка технического задания и небольшая схемка, на которой была изображена известная схема штамповки обтяжкой.

Мне растолковали, что я должен спроектировать устройство для штамповки, по схеме немного отличающееся от известной схемы штамповки обтяжкой, встраиваемое в большой листоштамповочный пресс и в качестве привода системы, растягивающее заготовку в процессе деформирования, необходимо использовать ползун пресса. Это было нужно для того, чтобы такие устройства использовать в массовом производстве автомобильных крыш. Руководителем темы, как мне объяснили, у меня будут не дорогие моему сердцу Георгий Михайлович и Гарри Моисеевич, а профессор, доктор технических наук МАМИ Анатолий Дмитриевич Матвеев.

Предполагаемая технология производства позволяла уменьшить толщину используемого проката, что, в свою очередь, позволяло существенно экономить на стоимости. Достигалось это за счёт того, что при деформировании материал заготовки нагартовывался – деформационно упрочнялся, за счёт чего возможно было получать изделия меньшего веса при тех же прочностных характеристиках.

Через неделю с небольшим я, ознакомившись с техническим заданием, набросал эскизный проект, о чём сообщил начальнику отдела, на что Гриша – между собой мы, пацаны, позволяли называть шефа Гришей – сказал:

– Жди.

Ждать пришлось недолго, на следующий день, когда я потихонечку чего-то дорисовывал на листе, я услышал за спиной какое-то замечание по своей конструкции. Оглянувшись, я увидел худощавого невысокого мужчину лет пятидесяти – пятидесяти пяти, с портфелем, внимательно разглядывающего мои каракули. Я понял, что это и есть тот самый профессор, предложивший технологию, для которой я должен смастырить устройство. Поздоровались, побеседовали, я объяснил про нарисованное, что это только мысли, что они будут обрастать конкретикой, «мясом», принцип мне понятен, а вот конструкция пока не родилась, так, рентгеновский снимок чего-то малопонятного в утробе матери. Профессор, глядя на чертёж и как-то, как мне показалось, недовольно морщась, сделал пару каких-то замечаний, попрощался и пошёл беседовать с начальником отдела, как я понял, они были приятелями.

Прошло полмесяца, раз в неделю ко мне приезжали поочерёдно два профессорских аспиранта, смотрели мои картинки, им всё нравилось. Я клепал устройство, потихоньку углубляясь в дебри профессорского мышления, находя в техническом задании какие-то, как мне казалось, нестыковки, что, впрочем, относил к своей недостаточной квалификации.

Через три недели снова за спиной я услышал знакомый голос, требующий разъяснений по конструкции, которая стала потихонечку вырастать на склеенных листах ватмана. Я чувствовал лёгкое недовольство в его голосе, но я к этому привык, поначалу почти у всех начальников, с которыми я начинал что-то делать, было явное недовольство от бесед со мной – проскальзывало явное недоверие: что может напроектировать этот сопляк?

Мы побеседовали, он, опять не глядя на меня и как-то явно не принимая полностью мои разъяснения, но допуская их справедливость, поморщившись, кивнул и, отходя, указывая на стойки, на которых были размещены нижние клинья, обеспечивающие во взаимодействии с клиньями, закреплёнными на верхней плите, горизонтальное перемещение устройств, растягивающих заготовку, сказал:

– Увеличьте сечения, стойки должны быть жёсткими.

Надо сказать, прочность и жёсткость тяжело нагруженных конструкций – это ключевые моменты, определяющие их работоспособность. Увеличение жёсткости элемента за счёт увеличения сечения – путь экстенсивный и, как правило, нереализуемый, конструктор всегда зажат весом устройств, пространством, в которое необходимо вписать создаваемое устройство, и массой сопутствующих факторов. Зачастую конструкции достаточно быть прочной, а недостаточную жёсткость возможно компенсировать различными конструкторскими решениями, причём такое решение я уже придумал и начал объяснять профессору:

– Стойки будут прочными, но мы… – недослушав меня, профессор, впервые повернувшись, сказал, жёстко чеканя каждое слово:

– Стойки должны быть жёсткими.

Попытки как-то объяснить ему мои принципы проектирования элементов устройств профессор пресёк, умудрившись, притом, что он был ниже меня сантиметров на десять, посмотреть на меня сверху вниз:

– Вы мне будете рассказывать про прочность и жёсткость? Стойки должны быть жёсткими.

Я открыл рот, но такое вольтерьянство возмутило профессора до предела, и он полугалопом умчался к начальнику отдела. В силу того, что руководитель наш сидел в углу нашего зала, разговор не получился приватным, профессор кричал:

– Гриша, ты кого мне подсунул?

– Толь, что случилось-то?

– Слушай, этот сопляк вчера институт закончил и мне объясняет, что и как должно выглядеть в моём устройстве.

– Толь, он институт ещё не кончил, на пятом курсе учится, но паренёк толковый, он тебе всё правильно нарисует, будешь доволен.

Услышав, что его установку доверили неучу-пятикурснику, профессор, поперхнувшись, еле просипел:

– Пяти… пятикурсник… Я ж тебя просил, чтобы ты кого-нибудь из лучших дал. Это же серьёзная машина, а ты мне недоучку подсунул.

– Толь, а кого я тебе дам? Колин сейчас зам мой, вдобавок на нём висит сопровождение изготовления линии К1-Д, Добрятов полностью КАМАЗ тащит, а из оставшихся он лучший. Да я тебе говорю, он всё тебе нарисует в лучшем виде.

Разговор прервался, послышались шаги быстро удаляющегося профессора, хлопнула дверь.

Послышался голос Григория Дмитриевича:

– Олег, подойди, – я подошел к столу начальника. – Садись, рассказывай, что там у вас происходит.

Выслушав мой подробный рассказ о моём общении с профессором, Скворцов спросил:

– Ты уверен, всё точно рассчитал?

– Абсолютно.

– Ладно, иди работай, позови ко мне Розена с Миньковым.

На следующий день во время обхода Григорий Дмитриевич подошёл ко мне, постоял, посмотрел на начинающее выползать на ватман устройство, чуть наклонился ко мне и негромко сказал:

– Работай спокойно, не хватало ещё, чтобы нас технологи конструировать учили.

Плечи мои распрямились, грудь надулась колесом, я понял – я попал в ранг Конструкторов. Я работал, но мне не хватало общения с автором технологии, а общение с его аспирантами вводило меня в смятение, их разъяснения мало того что не совпадали с текстом технического задания, но местами просто не совпадали с технологией, такой, какой я её представлял. Стало понятно, что без общения с профессором можно наломать дров, и я, раздобыв у Григория Дмитриевича его рабочий телефон позвонил, но увы. Услышав мой голос, профессор положил трубку. Стало понятно – восток – дело тонкое, надо вычислить, как его брать.

Переговорив с аспирантами, я узнал, что по субботам профессор любит в одиночку посидеть на кафедре поработать, и понял – брать доктора наук надо через печную трубу.

В ближайшую субботу я был на кафедре обработки давлением МАМИ, разузнал, в каком кабинете работает доктор наук, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, впёрся. Увидев меня, профессор неприязненно сказал:

– Извините, но я не смогу Вас сегодня принять.

Я предполагал, что встреча будет именно такой, поэтому тщательно подготовился.

– Да у меня дел на тридцать секунд, просто уточнить кое-что по техническому заданию.

– Поговорите с моими аспирантами они на кафедре.

– Да я так и собирался, но их нет, а в понедельник эскизный сдавать, Григорий Дмитриевич просил.

Это было враньё, никакой эскизный сдавать не надо было, и Скворцов ни о чём не просил, но в силу небольшого лимита запрашиваемого мною времени я был уверен, что звонить и уточнять он ничего не будет.

Профессор поднялся из-за стола, вышел из кабинета – дверь выходила прямо в лабораторию, пробыл там минут пять, явился ещё более раздражённым.

– Весь день болтаются без дела, как понадобились – их нет, – всё так и было, болтались, возможно, без дела, а впрочем, кто знает, может, и по делу, но по нашей договорённости при моём появлении они смылились, пообещав мне гарантированное тридцатиминутное отсутствие, за что я встречно пообещал им ноль пять армянского.

– Ну давайте, что там у Вас, только быстро.

– Анатолий Дмитриевич! Вот Вы пишите, – тут я, чётко артикулируя, повторил по памяти одно из положений технического задания. Наконец-то у профессора Матвеева появилась обоснованная возможность объяснить мне, какой я болван, не способный даже прочитать то, что изложено в документе, что он и сделал, заявив:

– Вы либо не читали технического задания, либо вообще не понимаете того, что там написано.

Изложив всё, что он хотел сказать, профессор слегка успокоился, откинулся на стуле, ожидая моей реакции. Реакция моя была спокойной: моей целью было не поругаться или поспорить – нужно было начать разговаривать.

– Скажите, это Ваша подпись?

Я показал профессору его подпись в конце технического задания, он подтвердил:

– Да, моя.

Тогда я показал титульный лист с названием установки, на которую было составлено техническое задание, раскрыл её и показал первую страницу, с подчёркнутой фразой, только что процитированной мной. Взяв в руки брошюру, профессор стал читать своё техническое задание. По мере чтения на его лице стало появляться выражение явного недоумения. Отвлекшись на секунду, глянул на меня и сказал:

– Садись, чего стоишь.

Читая, снова стал распаляться, но гнев его был направлен в сторону аспирантов:

– Бараны, ничего поручить нельзя, что дай, всё запорют или перепутают.

Закончив читать, вскочил с кресла и выбежал в коридор, я понял – побежал искать аспирантов, не найдя, вернулся, сел в кресло, посмотрел на меня уже спокойными глазами и сказал:

– Ну, это наша вина, мы всё исправим, у Вас ещё что-нибудь?

– Да, мне нужно с Вами поговорить.

– Ну что ж, давайте попробуем.

Я начал беседу с тех самых стоек, которые вызвали его гнев, и объяснил свою позицию, что достигнуть абсолютной жёсткости мы не сможем – стойки будут упруго пружинить, но нас это не должно беспокоить, мы просто учтём величину упругих деформаций при настройке.

Профессор ответил:

– Ну, хорошо, стойки будут упруго деформироваться, согласен, в принципе это не страшно, но как Вы бороться с этим будете?

– Путь один – встроить устройство, которое позволит компенсировать упругие деформации, я думаю поставить плавающую опору, проблема только с её креплением к верхней плите, но, когда дойдёт до её проектирования, я придумаю.

– Поставить плавающую опору – это первое, что пришло и нам в головы, да только что-то она у нас никак туда не ставится. Мы не смогли придумать.

– Даже не волнуйтесь, всё будет в лучшем виде.

Моё нахальство явно развеселило Анатолия Дмитриевича. Он потёр руки и спросил:

– Ну, хорошо, отложим это пока в сторону, а давайте, если у Вас есть время, по другим узелкам пробежимся.

Есть ли у меня время? Да у меня его вагон, я ж только за этим и приехал – поговорить. Через час в дверь сунулись аспиранты, профессор махнул рукой, чтоб не мешались, и мы продолжили. Наговорились мы всласть, просидели часа три над моими набросками, доктор перестал вспоминать моё отчество и стал, как Скворцов, называть меня Олегом. А я не в претензии, мне так комфортнее, не люблю я этот официоз, и потом, как ни назовут – лишь бы в печь не угодить. С кипящим слоем.

Прощаясь, Анатолий Дмитриевич оторвал листочек бумаги от технического задания, записал на нём свой домашний телефон и отдал мне.

– Вы же, Олег, понимаете, что мы, профессора, птицы вольные, хотя на работе и немало времени проводим, но у телефона нас застать непросто, если будут вопросы, звоните на домашний, до девяти вечера я в Вашем распоряжении.

Уходил я с лёгким сердцем, все мои вопросы были сняты – да и вообще, нормальный мужик, можно работать.