Алька. Кандидатский минимум

Борис Николаевич огласил:

– Решением Совета… все за.

По традиции поздравил меня, пожал руку.

Отмечали в тот же день у нас дома. Мама уехала ночевать к Катьке, Миху мы отправили к тёще с тестем, стол накрыли в комнате, где спали Минька с бабкой. Людмила наготовила всяких вкусностей, купил у Солдатенков хорошей водки разных видов, всё было как учили.

Я сбежал из института пораньше, попросив Илью прихватить с собой ребят с Э факультета, все остальные дорогу ко мне знали. Приехав домой, сбрил к чёртовой матери бороду, которая ужасно мне надоела – ждал только какого-то повода, чтобы избавиться от неё, – повод появился.

Минут через двадцать после того, как я сбрил бородищу, прозвучал дверной звонок. Я открыл дверь, на пороге стоял Илья, который произнёс, растерянно взглянув на меня:

– Алик Рейн здесь живёт?

Потом он рассказывал, что, взглянув на меня, решил, что перед ним стоит мой брат, о котором я ему почему-то не рассказал.

Собралась почти вся наша группа ПСМ, ребята из секции, несколько человек с энергомашиностроительного факультета. Генка Павлушкин остался ночевать.

Утром пошли с Генкой попить пивка в шайбу рядом с магазином «Богатырь». Взяли пивка, креветочек, стояли, разговаривали. Вдруг из мирно гудящей толпы вынырнул и подскочил к нам озабоченный чем-то Славка Цыган из восемьдесят пятого дома.

– Алик, привет. Тут на нас одни козлы наехали, поддержите нас?

– Не вопрос, конечно, а кто наехал?

Славка опять втиснулся в толпу, а я вдруг слегка похолодел. Он был из компании 85 дома, с которой наша бригада, дислоцирующаяся в 89 доме, поддерживала дружеские отношения. Зимой мы вместе катались на джеках, иногда обращались друг к другу, когда предстояла серьёзная драка, но нам тогда было по тринадцать-пятнадцать лет. А сейчас мне тридцать три, я работаю на кафедре одного из ведущих вузов страны, вчера защитил кандидатскую диссертацию, и вот сейчас мне придётся рубиться в пивной с колдырями на стороне другой группы колдырей, с которыми я поддерживал приятельские отношения девятнадцать лет назад.

Слово «да» сказал не я, а тот пацан, который до сих пор, оказывается, живёт во мне и который готов был ввязаться в драку, не размышляя о последствиях и числе друзей и врагов. Но я сказал «да». Свалить по-тихому – западло. Остаться – тогда в случае драки возможно загреметь в милицию, схлопотать письмо в институт, а дальше, как повезёт. Могут сказать, что этот тип, шляющийся по пивным в рабочее время, недостоин носить высокое звание советского учёного – и ку-ку.

Обошлось, из толпы снова появился уже радостный Славка.

– Всё в порядке, увидели, что у нас поддержка, и зассали, спасибо, мужики, – и снова пропал.

Мы с Геной допили пиво и слиняли от греха домой.

Через месяц мне позвонил Матвеев.

– Алек, в НИИТавтопроме увольняется заведующий отраслевой лабораторией обработки давлением. Я хотел бы, чтобы Вы заняли его место. Все вопросы в министерстве я решу.

– Анатолий Дмитриевич, это очень неожиданное предложение. Я готов рассмотреть его, но как-то надо было поговорить с кем-нибудь. Я даже не представляю, что там происходит, чем они занимаются.

– А вы съездите туда, поговорите с Володей Никифоровым.

Вернуться в НИИТавтопром в качестве заведующего лабораторией было весьма заманчиво – там была мощная производственная база, хорошее финансирование, прямой выход на десятки заводов. Выбор любой проблематики – можно было заниматься наукой весьма предметно, причём не на хилом вузовском уровне.

Володин телефон у меня был, я позвонил ему, мы договорились о встрече и в первой половине следующего дня встретились – он нагрузил меня по полной. Количество противоречий, претендентов на место, групп влияния было таково, что желание переходить туда у меня поугасло. Я понял, что больше придётся конфликты накопленные разруливать, чем наукой заниматься. Я позвонил Матвееву и отказался.

У Генки была предзащита на кафедре, я пошёл послушать – мне было интересно узнать, а чем он, собственно, занимается, ну и, конечно, поболеть за друга. Несмотря на наши дружеские отношения, о своих работах мы друг с другом никогда не говорили. У нас были разные задачи и, соответственно, разные методы достижения целей. Его задача заключалась в получении пористого материала с определёнными служебными свойствами: прочностью и требуемыми пористостью и проницаемостью, моя цель – изготовить деталь из этого материала, сохранив при изготовлении требуемые технические характеристики, например проницаемость.

Всё шло как обычно, Гена доложился, стали задавать вопросы, когда раздался чей-то недовольный голос:

– А почему мы отходим от установленных нами же схем? Мы же договорились, что предзащита на кафедре должна по процедуре соответствовать защите на Учёном совете, оппонент – обычно руководитель аспиранта. Где Юрий Иванович Синяков?

Я посмотрел на говорящего – это был сам Целиков Александр Иванович. Юра Шинкаревич, заместитель заведующего кафедрой, фактически выполняющий функции заведующего в отсутствие Целикова, который бывал там только на заседаниях кафедры, да и то только на важных и на предзащитах, побелел и стал лихорадочно шарить глазами по залу, говоря при этом:

– Юрий Иванович заболел, поэтому мы подобрали ему замену.

В этот момент его взгляд упал на меня, и Юра стал снова розоветь.

– Решили для объективности пригласить специалиста с другой кафедры – Алик Рейн, он инженер, но хорошо знает проблематику. Алик, прошу Вас.

Я понял: Синяков в запое, про оппонента забыли, надо выручать. Выйдя к стене с развешенными плакатами, я стал обстоятельно повторять сказанное Генкой, вставляя критические замечания, которые Гена иногда высказывал, беседуя с Трындяковым о ходе выполнения работ, этой темой они занимались вместе. В конце дал общую положительную оценку работе и сказал, где, по моему мнению, надо вносить улучшения, развивая это направление в будущем.

Академик выслушал меня с большим вниманием и стал задавать вопросы по работе. Я отвечал так, как я понял из Генкиного доклада. Закончив с расспросами, академик сказал:

– Спасибо, очень содержательно, у кого-нибудь есть вопросы к оппоненту?

На десятке я бывал частенько: то к Генке забегал потрепаться, то Сашке, ходил играть там в шахматы, словом, меня там знали все, и все понимали ситуацию – сочувствовали Генке, вопросов, слава богу, не было. Целиков, отпустив меня на место, произнёс:

– А это интересное начинание – приглашать специалистов с других кафедр, надо нам взять его на вооружение, что мы всё в собственном соку варимся? И надо не бояться привлекать инженеров, какая, собственно, разница: инженер, кандидат? Главное, чтобы человек разбирался в сути вопроса, в нюансах. Работу предлагаю поддержать – вот и оппонент её положительно характеризовал. Предлагаю с ним согласиться.

Когда народ разошёлся, собрали с Генкой плакаты, он проворчал:

– Пойдём в КЗС, я проставляюсь.

– Гена, рано, защитишься – тогда и проставишься.

– Ты не понимаешь, пойдём, я там всё объясню.

– Ну, пойдём.

Уже сидя на втором этаже в закусочной, изрядно выпив, Геныч стал меня благодарить за мой дружеский поступок:

– Спасибо, Алик, ты меня реально выручил.

– Да не выдумывай, чо такого-то? Я понимаю, Шинкарь пролопушил немного, да не вопрос, чего там – пару слов пробубнить?

– Не, Шинкаревич ни при чём. Синяков – зараза – и меня, и Юру заверял, что будет – запил, гад, опять, вообще берега потерял.

– Пустое, забудь. Не я – кто-нибудь другой бы выступил.

– Да все сидят, Целикова ссат, боятся, что выступление не понравится, ведь никто больше не готовился, поэтому Шинкарь замешкался, искал, кого выбрать. Чтобы своих не подставить, и чтобы у меня шанс был.

– Да херота – выступил бы на следующем заседании.

– Не, у нас следующее может быть через полтора года – очередь, а не понравится академику – так и вообще можешь улететь за горизонт видимости.

– Ну, тогда наливай.

Я уже год или полтора вёл мастерские – лабораторные занятия, на которых студентам второго курса рассказывают о способах получения заготовок различных изделий штамповкой, то есть методами обработки давлением. Когда я начинал, роль преподавателя на занятиях заключалась в чтении небольшой вводной лекции в начале занятий и в простановке подписи в формулярах, подтверждающих присутствие студента на занятиях. Сдача зачётов после окончания цикла занятий проходила с использованием аппаратного комплекса, позволяющего осуществлять контроль знаний студентов при минимальном участии преподавателя.

С отъездом Ляпунова за рубеж, став заведующим секцией, Илья перестроил весь учебный процесс – это пошло секции и, что гораздо важнее, студентам на пользу – преподаватель стал постоянным и необходимым участником занятий со студентами. В итоге им было гораздо интереснее, студенты стали не просто слушать, а больше работать руками, используя инструмент и оборудование. Появились новые лабораторные работы, что потребовало привести в порядок всё имеющееся оборудование и инструмент.

Для ускорения введения в действие всех запланированных преобразований Илья закрепил за каждым преподавателем одну лабораторную работу – это означало, что преподаватель должен привести в порядок всё, что было необходимо для осуществления этой работы, то есть заготовки, инструмент и оборудование.

С инструментом было просто – надо было разобраться, какой элемент неисправен, извлечь его, изготовить дублёр и заменить. Изготовление дублёров лежало полностью на завлабе – Володьке Гусеве, что для него не было проблемой, а смысловая часть – на преподавателе.

С оборудованием было иначе – препод должен был определиться сам или с помощью мастеров в причине поломки, а потом решать, что можно предпринять.

Я не был штатным преподавателем, был внештатником – проводил занятия раз в неделю. Илюха привлёк всех. Кто участвовал в учебном процессе – мне перепала работа по листовой штамповке. Она выполнялась на небольшом кривошипном прессе, который после завершения хода не возвращался в исходное состояние. Поток мощности у подавляющего большинства механических прессов передаётся от двигателя к редуктору и далее клиноременной передачей на маховик пресса. Решил начать отсюда, поскольку маховик является самой инерционной частью цепочки. Сняли с учебным мастером защитный кожух и увидели, что на ленточном тормозе ослаблена натяжка – подтянули, всё заработало. Делов-то на копейку, как сказал один киногерой. Со штампом было всё в порядке, но для подстраховки сделали на случай поломки запасной пуансон.

Так довольно быстро разобрались со всеми работами, тормозил Санька Тележников, ему, как прокатчику, досталось организовать новую работу по волочению. У нас стояла разрывная машина, которой пользовались крайне редко, и Илья решил использовать её в учебном процессе. Делов там, как я уже отмечал выше, также было на копейку – надо было нарисовать эскиз волоки (фильеры) и отдать Володьке для изготовления. Время шло, но чертежа всё не было. На всех наших заседаниях Илья увещевал Саньку, чтобы он нарисовал эскиз. Сашка поначалу обещал, потом что-то мямлил, затем перестал ходить на совещания, после чего взял и сбежал заместителем декана по курсу и остался там навсегда, став впоследствии деканом. Илья так расстроился, что на него было грустно смотреть.

А с чего началось это падение? Я отвечу: началось с того, что отказался с друзьями идти пить пиво – ему, видите ли, надо диссертацию дописывать. Это как? Ну а как вступил на этот скользкий путь, так и пошёл по кривой дорожке, которая довела его до должности декана. А мог бы остаться приличным человеком.

Вот они, диссертации эти, к чему приводят.

Ну, это грустная составляющая жизни, а пока Юрка Хациев, подойдя ко мне во время перекура, предложил:

– Алик, есть халтурка неплохая – в Контрольный совет ВНИИГПЭ требуется внештатный эксперт по нашей профессии. График наш рабочий позволяет, сходи, погляди, подработаешь детишкам на молочишко, чего в этом плохого?

Я сходил, поговорил со Светланой Дмитриевной Пущинской, заведующей сектором, очень толковой женщиной, прекрасно знающей патентное право и хорошо ориентирующейся в обработке металлов давлением, и устроился внештатным экспертом. Руководитель, с которым я первоначально трудился, как-то не очень во мне нуждался, а вскорости и сам покинул ВНИИГПЭ, так что трудиться на полную катушку я начал, только попав в группу Евгения Красильникова. Мы на заседаниях Контрольного совета рассматривали заявки на изобретения, по которым ВНИИГПЭ вынесло отказное решение, заявитель не согласился, и после трёх отказов и несогласий заявка попадала к нам на рассмотрение.

В советском патентном праве заявленное техническое решение признавалось изобретением в том случае, когда оно обладало не просто отличиями от прототипа, а существенными отличиями. Существенным отличие признавалось по его влиянию на поставленную цель, так, например, если бы в мире не существовало трёхколёсных велосипедов, то изобретатель в СССР мог бы зарегистрировать два авторских свидетельства на изобретения: поставив одно колесо сбоку, зарегистрировал бы изобретение 3-колёсного велосипеда, обладающего поперечной устойчивостью для предотвращения падения; а разместив три колеса на одной линии, зарегистрировал бы изобретение 3-колёсного велосипеда, преодолевающего канавы, поперечно расположенные движению, шириной не более межосевого расстояния между колёсами.

Отказы экспертизы на изобретения были, как правило, обоснованы, но бывало, что экспертиза ошибалась. Тогда мы исправляли их ошибки, признавали их технические решения изобретениями.

Иногда попадались фантастические фигуры – помню одного автора, прочитавшего в каком-то манускрипте, что луч света, направленный на предмет через линзу, изготовленную из канифоли, обладает свойством притягивать этот предмет. Обладая таким сокровенным знанием, автор скомстролил изобретение, в котором предлагал отлить из канифоли линзу, диаметр коей великодушно разрешил рассчитать учёным, и направить через эту линзу свет на Луну, притянув её к Земле где-нибудь в районе Оймякона, а после того как она туда шмякнется, он предполагал использовать её полезные ископаемые. При этом он великодушно отказывался от всех благ, которые полагались бы на его долю по результатам его изобретения и просил только об одном – назвать всю программу его именем. После того как мы вслед за патентной экспертизой отказали ему в изобретении, он разуверился в нас, советской власти, в том, что есть правда и справедливость.

И таких историй было немало за мои годы работы в Контрольном совете. Однажды мне попала заявка на изобретение, прочитав начальные слова которой: «С целью избавления человечества от его самого страшного бича – запоров…», – я решил, что она попала ко мне по ошибке – должна проходить по разделу «медицина». Оказалось, я был не прав. Изобретатель – москвич, страдающий этим злокозненным недугом – запорами, подал заявку на изобретение, в которой предложил конструкцию унитаза, снабжённого вибратором и двумя ручками, позволяющими регулировать колебания вибратора по амплитуде и частоте. Наличие этого вибратора, первый образец которого он смонтировал на унитазе в собственной квартире, упрощало дефекацию, что он экспериментально проверил. Экспертиза отказала в выдаче изобретения в силу того, что в технологии прямого прессования использование вибропрессования для улучшения процесса истечения металла сквозь очко матрицы известно и давно применяется. Автор использовал известный технический приём и применил его по его прямому назначению и с тем же эффектом – улучшением истечения продавливаемого материала, но в другой области, что по действующему законодательству не являлось изобретением.

Изобретатель – нормальный мужик, по темпераменту холерик, не расстроился, он неплохо знал законодательство и ожидал такого решения. Огорчало его другое – по решению суда он должен был отключить работающий образец, который стоял у него дома. Как я понял, когда он садился на свой агрегат решать свои интимные дела, тот дико грохотал и заставлял вибрировать перекрытия так, что какались соседи и сверху, и снизу, и те, кто хотел, и те, кто и не собирался. По окончании коллегии он горячо хватал всех за руки, приглашая принять горшок у него дома, чтобы убедиться в его эффективности.

Иногда, бывало, и эксперты ВНИИГПЭ «мазали» так, что глаза на лоб лезли. Один раз, копаясь в закрытых фондах, я совершенно случайно наткнулся на изобретение с грифом «Для служебного пользования», в котором автор, утверждающий, что архимедова сила, которая действует на тело, погружённое в жидкость, как выталкивающая или подъёмная будет складываться с другими, если мы повторим многократно этот приём. То есть если мы в большой таз погрузим плавающую платформу, на которой будет стоять тазик поменьше и так далее многократно, подъёмная сила, образующаяся в нижней ёмкости, сложится с силами, которые образуются во всех корытах, расположенных выше. На основании такой смелой гипотезы он разработал конструкцию пресса и подал заявку на изобретение. Забавно, но эксперт, рассматривающая эту заявку, выдала авторское свидетельство, однако, видно, ощущая подспудно, что что-то здесь не так, наложила на неё гриф «Для служебного пользования». Ознакомившись с этой ахинеей, я позвонил ей и попросил подойти поговорить, подошла.

– Привет, ты объясни мне, как ты силы архимедовы-то сложила?

– А что, они не складываются?

– Нет, конечно.

– Я прям чувствовала, поэтому и заявку закрыла. И что? Будешь постановление об отмене писать?

Я посмотрел на её испуганное лицо, было понятно – в случае принятия решения о прекращении действия авторского свидетельства её лишат премии, а могут наказать и похлеще. Стало жалко.

– Ладно, кто её увидит в закрытом фонде? Ну, ты как-то тщательне́й давай. Если такие заявки стрёмные будут, обращайся.

– Ой, Алик, спасибо.

Работа эта мне нравилась, она расширяла мои познания в моей специальности, тренировала мозги.

На кафедре мне удавалось отбиваться от общественных нагрузок – после окончания ВУМЛа в 79 году я записался на курсы антирелигиозной пропаганды – оказались очень интересные и познавательные занятия, рассказывали истории религий, виды тоталитарных сект, их вред, и в итоге как бы на фоне их всплывала польза традиционных религий, хотя впрямую, конечно, никто об этом не говорил.

На следующий год, чтобы меня не запихнули куда-нибудь ещё хуже, я снова нырнул в курсы антирелигиозной пропаганды, но увы. Другой лектор, другой взгляд на те же вещи, скучное, тупое в силу ортодоксальности мышления автора изложение.

В конце года я заметался, не зная, куда спрятаться от общественной работы, но был пойман, изобличён в малости общественных нагрузок – человек, не являющийся членом передового отряда человечества – КПСС, подозрителен и непременно должен заниматься всё свое свободное время общественной работой, чтобы никуда не вильнул, и меня сунули в профком кафедры. Сиди и не балуй.

Для пополнения бюджета летом решил опять поехать на шабашку. Традиционный состав участников пополнился Азиком Шадиевым, молодым парнем лет двадцати пяти. Строили молокозавод всё в том же Степуринском районе, деревню не помню. Кроме нас, ехал Володькин знакомый – мужик лет пятидесяти, любитель рыбной ловли, который был непритязателен к условиям проживания на отдыхе и рассчитывал просто порыбачить.

Председатель подселил нас в дом колхозника Василия Жогина – у него пустовало две комнаты. В большей комнате он зимой держал козу, мы всемером отдраили их до блеска, поставили семь коек, сколотили стол и пару скамеек.

Жить у Васьки было некомфортно – он пил как сапожник, пьяный гонял жену, которая пила наравне с ним. Как-то Павлов сказал председателю:

– Что-ты нас поселил к Жогиным, ни поспать толком, ни отдохнуть, в деревне же есть пустующие хаты.

– А я в воспитательных целях, думаю, пусть на нормальных парней посмотрит, может, сам нормальным станет. Песталоцци, мать его.

Строили мы молокозавод – одноэтажное кирпичное строение площадью порядка ста квадратных метров с высотой стен около трёх с половиной – четырёх метров. Выкопав по периметру сплошную канаву глубиной чуть более полутора метров, приступили к бетонированию фундамента, и темп работы упал – месить бетон вручную в двадцатом веке – беспонтовое занятие. Коля Зрелов, зараза, кинул нас с бетономешалкой, однако Шура Иванов и Игорь Дубакин нашли на колхозной свалке металлолома обломки бетономешалки, электродвигатель, редуктор, колёса от тарантаса восемнадцатого века, муфту – не помню, от чего или к чему, наверно, к женской шубе, и из всего этого с помощью зубила, кувалды, сварочного препарата, в смысле аппарата, и пары широко известных обсценных выражений соорудили вполне себе работающую бетономешалку. Устным распоряжением бригадира Вовки Павлова был организован РБУ14, начальником участка был назначен заместитель декана факультета АМ Александр Тележников, в служебные обязанности которого входили постоянная загрузка барабана бетономешалки цементом, песком и водой, выгрузка готового бетона в корыто и разноска его по объекту – всегда умел паразит устроиться на должности потеплее.

Нам с Игорем Дубакиным, после того как он закончил свои труды по восстановлению бетономешалки, бригадир доверил самую творческую работу – грузить навалом, то есть вручную лопатами, цемент в самосвалы на цементном дворе. После первой лопаты половина этого цемента зависала в воздухе, не давая возможности ни видеть, ни дышать. Цемент – это такая, сволочь, летучая субстанция, забивающая глаза, уши, нос, бронхи и лёгкие – никаких респираторов у нас, естественно, не было, из собственных маек делали маски, чтобы хоть как-то пытаться дышать в этом аду. Помогало мало, по окончании работы по полчаса откашливали, отхаркивали сгустки бетона из лёгких. Вечером, после загрузки последней машины цемента водитель заехал в Старицу отметить какие-то документы, дав нам время пообедать где-то около часа – нам хватило. Пообедали и выпили на славу – да после работы в таких условиях нам фронтовые были положены, вот мы их сами себе и выдали. Прибыв на место дислокации нашего отряда, мы выпали из кабины грузовика как двое тяжелораненых бойцов из башни танка. Павлов был в ярости и заявил:

– Больше Дубакин и Рейн вместе не будут работать никогда.

Мы грузили вместе этот грёбаный цемент ещё три дня, затем нас занарядили на четыре дня грузить кирпич на железнодорожной станции.

Никто, кроме нас!

Кирпич был свален на железнодорожные откосы подъездных путей какой-то сортировочной станции рядом со Старицей. ЗИЛ-130, чтобы забрать кирпич, должен был подойти задним ходом, двигаясь по железнодорожным шпалам, грузоподъёмность его – четыре-шесть тонн. Грузили навалом – больше четырёх тонн не влезало, да и водилы не давали перегружать. Один кирпичик весит пару кило, мы с Игорем забрасывали их поштучно в кузов, доставая из кучи, сваленной в канавы, идущие вдоль железнодорожной колеи, по тысяче на нос – такой фитнес. По паре машин в день, а если везло, по три.

Когда творческие работы кончились, Вован показал мне, как гнать кирпичную кладку, и доверил вести внутреннюю стенку – на наружной он работал сам с Азиком.

Азамат вставал утром за час до подъёма и бегал минут сорок, потом к нему присоединился Володька, затем Санька. Я раздумывал, и так нагрузка – кости трещат, но было интересно испытать себя, и вслед за Санькой включился. Оказалось, что это даже помогало переносить нагрузки. Игорь не бегал и как честный человек предупреждал меня: Алик, это болото, затянет – нет бы мне дураку послушать, так нет помчался. Куда? Зачем?

Жену Васьки, хозяина избы, в которой мы жили, звали Вероника. Идём с работы, Вероника Жогина, пьяная, стоит, курит «Беломор». Спрашиваем:

– Вер, зачем куришь-то?

Верка гордо, с вызовом:

– А я и беременная была – курила.

– А чего в дом не идёшь?

– С Васькой подрались, он меня поленом по жопе.

– Это плохо.

– Да я ему тоже наваляла, если б не полено, ещё неизвестно, кто кому.

– Ну, тогда другое дело.

Недалеко от дома Жогиных паслась коза, которую они привязывали к колу, основательно забитому в землю. Когда у Жогиных был семейный запой, они, бывало, пропадали вдвоём, коза начинала орать на второй день как резаная – хотела пить. Шура Иванов решил её напоить, взял бидон с обратом, открыл крышку и пошёл к ней. Увидев бидон, коза рванулась так, что вырвала кол, сбила Шурку с ног. Падая, он опрокинул на себя бидон с обратом. Коза, чтоб напиться, засунула голову в бидон вместе с ушами и рогами – ели выдрали её оттуда, после того как напилась. Шура изматерил козу, Жогиных, нас, укатывавшихся со смеху на траве неподалёку. Но во время следующего их запоя пошёл поить козу, не дожидаясь, когда она взбесится от жажды, – хороший добрый человек.

Сваливая из дома, Жогины обычно брали с собой дочку, которой было месяцев пять-шесть, но однажды, придя с работы, мы, услышав надрывный плач девочки, не смогли отыскать её родителей. Девчушка кричала навзрыд, а мы, восемь мужиков, в растерянности не знали, чем ей помочь.