Алька. Кандидатский минимум

– Ну, допустим, и что Вы собираетесь делать?

– Пойду к Сержантовой решать вопрос, ехать я никуда не собираюсь.

Антон Михайлович развёл руками и, ничего не отвечая сел за стол, а я пошёл в отдел загранпоездок, или как там он назывался, к Сержантовой.

Услышав меня, Валентина Степановна чуть не заплакала. Она была расстроена, одновременно рассержена и растеряна. Я понимал, она хотела сделать хорошее для человека, которому симпатизировала, предприняла какие-то действия, что наверняка потребовало от неё определённых усилий, а этот козёл является и говорит: спасибо, но мне не надо. А ведь сам просил, гад! Придя в себя, она сказала:

– Вы представляете себе, как Вы меня подводите? Мне документы – крайний срок – пятница – подавать нужно. А где я человека найду за такое время?

– Валентина Степановна, я вам завтра приведу парня, он лучше меня в пять раз – коммунист и отличный парень.

– Ну, давайте, только не подведите.

– Да ни в жисть.

Выйдя из кабинета, я тут же направился искать Генку, что было несложно – он сидел, зарывшись в бумаги, что-то изучая, увидев меня, радостно разулыбился.

– Я тебе такую веселуху сейчас расскажу – уссышься.

– Нет, ты послушай, у меня тоже есть новость, не такая весёлая, но тебе, может, понравится.

– Не, я первый. Мы с Трындяковым статью пишем, ну, точнее, я пишу, а он как бы руководит. Ну, я чего-то закопался, не получается вывод – упёрся в стену, короче. Толя раз мне попенял, что я, мол, долго со статьёй ковыряюсь, второй раз, ну, я ему: «Ну, не идёт, не могу получить вывод, хочешь быстро – сам попробуй». Говорит: «Давай». Взял, через три дня приносит: «На, математик». Взял, глянул – окончательная формула, ну, практически E=mc², вот думаю: я его за болвана держал, а он Эйнштейн в натуре. Стал проверять, смотрю, а он в самом начале в дроби взял и сократил квадраты в числителе и знаменателе. Ну, думаю, бывает – описка или по рассеянности. Прихожу, показываю – вот, мол, ошибка. А он: «А что такого? Разве так нельзя?». Кандидат наук, однако, а ты говоришь. А у тебя чего за новость?

– Геныч, а нет ли у тебя желания забить на всё, сменить на четыре года род занятий, изучить французский язык, съездить за границу – подрубить бабла, купить квартиру, а может, и машину в придачу, а потом с новыми силами и сытым брюхом взяться за диссертацию?

– Предлагаешь кассу мвтушную подломить в день зарплаты? Так если ты имеешь в виду ту сумму, которая позволит всё сказанное приобрести, это не четыре года, а десятка – больше здоровья потеряешь, чем приобретёшь бабла. Опять же нет опыта – как сейф будем вскрывать? Что, разжился динамитом?

– Нет, всё чуть сложнее. В отделе загранпоездок есть вакансия на курсы французского, предложили мне, я сам этого хочу, но попозже, после защиты, я всё ж таки не с тёщей живу, а с маманей. Нет желания?

– Ты это серьёзно?

– Серьёзней некуда, да или нет? Думай, а не то мне надо сегодня человека найти.

– Охренеть. А чего сам не едешь?

– Я ж сказал. Считаю, что важнее диссертацию защитить.

– Да забей ты на неё – сам язык выучишь и бабла подрубишь. А куда она от тебя денется? Приедешь и защитишься.

– Нет, я решил. Ну, давай, твоё решение?

– Да стопроцентно поеду, если удастся, только давай завтра пойдём. Я галстук надену, пиджак – надо как-то посерьёзнее выглядеть.

– Гена, мать твою, какой галстук, какой пиджак? Она ведь, возможно, тоже ищет. Что ты, на кафедре не найдёшь пиджак и галстук у пацанов?

Через десять минут я представлял Павлушкина Сержантовой. Она посмотрела на его свежую физиономию и спросила:

– А Вы в дневной аспирантуре, часом, не учились?

– Учился, закончил.

– Защитились?

– Нет пока.

– Не сможем Вас зачислить на курсы обучения французскому языку. Есть приказ проректора по научной работе Колесникова Константина Сергеевича, который запрещает направлять на языковые курсы лиц, закончивших дневную аспирантуру и не защитивших диссертации. Государство затратило средства на Ваше обучение, а Вы собрались всё забросить, ехать деньги зарабатывать. Защититесь – тогда посмотрим.

Мы попрощались и пошли, уходя, я сказал:

– Валентина Степановна, завтра утром я Вам ещё парня приведу?

– Давай, давай, старайся.

Гена сокрушённо покрутил головой.

– Какой шанс был… Сегодня надо нажраться, это ж горе – так просвистеть фанерой над Парижем. Ты со мной?

– Не могу, Гена, мне ж надо вопрос закрыть, иначе попаду Степановне во враги. Она и так на меня сердита, а так мало ли, вдруг в будущем пофартит куда-нибудь скатать.

– Тут ты прав.

Мы разбежались – Гена двинул в КЗС гнать грусть-печаль традиционным русским способом, а я пошёл беседовать с Валеркой Стратьевым – вот кто у нас поедет арабов жизни учить.

Валера сидел за столом, что-то читал. Подсел рядом и рассказал ему всё то, что я рассказывал Генке, немного добавив:

– А чего тебе, Валер, не попытаться? Не пошлют в Алжир – так, зато язык французский выучишь. Но обычно все, кто на курсы попадают, едут – деньги-то на их обучение затрачены. Заработаешь денег, а диссертацию напишешь, если желание будет. Валера задумался.

– Это реально?

– Более чем.

– Давай так, я с Юлей посоветуюсь и завтра дам ответ.

– Да не вопрос. Но если будешь готов идти к Сержантовой, так слегка намарафеться – свежая рубашка, новый галстук, то-сё.

Валера кивнул, я видел, что он пришёл в лёгкое возбуждение, это было нормально – в случае принятия решения его ждали серьёзные перемены в жизни. Я и в самом деле считал, что ему имеет смысл идти на языковые курсы, как-то без энтузиазма занимался он научной деятельностью. Хорошо учиться и быть хорошим инженером или учёным – это не одно и то же.

Естественно, что входными воротами в специальность является хорошая учёба в учебном заведении, которое заканчивает будущий специалист или исследователь. Он должен был учиться хорошо, но этого мало – надо уметь формировать цели и определять задачи, которые надо решить, чтобы достичь поставленных целей. Это не одно и то же. Наличие знаний – условие обязательное, но не достаточное для получения творческого результата в профессии.

Я здесь не имею результата в плане продвижения по службе, это совсем другое. Во все времена – и в советские, и в нынешние буржуйские – на госслужбе главное – устраивать всех. Причём не менее важно устраивать собственных подчинённых. Всех не выйдет, но какую-то группу, которая будет поддерживать тебя в коллективе. С начальством проще, его лижут, но шершавым языком, чтобы оно не догадывалось о сути происходящего, если, конечно, начальник не болван и самодур – тех лижут без зазрения. Без всяких фокусов. Коллективы под таким руководством не создают прорывных решений и деградируют, но происходит всё это небыстро. В советские времена были ещё различные ограничения, руководителю, да и не только, например, надо было быть членом КПСС.

В бизнесе проще – там нужен результат.

Валерка хорошо учился в институте, но был как-то не очень инициативен в инженерной работе, хотя и был вполне умён и сообразителен, так бывает, но он был очень хорошим исполнителем. У него практически не было пороков – не пил, не курил, не был, не привлекался, не…

Утром следующего дня Валера явился как картинка: галстучек, рубашка, пиджачок – всё по уму. Я отвёл его к Валентине Степановне, и Валера начал свой путь к заграничной поездке, а я пошёл корпеть над диссертацией – мне хотелось получить красивое решение, используя интегральное счисление, которое я знал вполне прилично. Его возможностей явно не хватало – Толя Трындяков услышал, как я сетовал на свои трудности, возникающие у меня по ходу решения задач, посоветовал сходить на кафедру математики. Оказывается, там проводили консультации для сотрудников и аспирантов. Уточнив график проведения консультаций, я, собрав свои бумаги, явился на беседу. Консультантом был молодой парень примерно моего возраста, может быть, года на два-три постарше. Мы сидели рядом, беседовали, я давал пояснения – он, просматривая мои бумаги, комментировал мою работу и задавал вопросы:

– Так, да, здесь так, да, правильно. А это Вы откуда взяли? Мы этот материал в курсе не даём.

– Да сам вывел по ходу решения задачи.

Он глянул на меня сбоку, задержав на секунду взгляд. Мы двинулись дальше.

– Ну, здесь всё правильно, а здесь опять сам вывел?

– Нет, книгу (я назвал фамилию автора) по интегральному исчислению прочитал, там это было.

– Ага, понятно.

Так мы добрались до конца моих вычислений, консультант глянул ещё раз на меня и спросил:

– Так в чём вопрос Ваш?

– Не понимаю, как дальше пройти.

– Не Вы один не понимаете, дальше никто не прошёл.

– И что же делать?

– Здесь путь один – численные, или, как мы говорим, вычислительные, методы.

Я поблагодарил его и пошёл восвояси.

* * *

На факультете в те годы постоянно проводили месячные занятия по знакомству с различными языками программирования и программированию для преподавателей, инженеров и аспирантов, я ходил на все. Но не был продвинут достаточно, чтобы свободно оперировать ими. Потом сама процедура была весьма геморройной. После того как составлялся алгоритм, программа передавалась в вычислительный центр, где оператор пробивал дырочки в перфокартах. Потом стопка этих перфокарт загружалась в ЭВМ, а когда ты получал результаты расчётов, выяснялось, что произошла ошибка, и приходилось отлаживать программу, искать, где ты ошибся, где оператор, хотя, надо сказать, они ошибались гораздо реже.

Сашка Тележников закончил работу над диссертацией, прошёл предзащиту на десятке, готовился к защите. Обложка, как мне помнится, была рыжевато-оранжевая, он называл её рыженькой, гордился – десять лет труда не шутка. Я взял почитать – она меня не впечатлила – работа была откровенно слабенькой, какие-то, несложные вычисления, неглубокие выводы. Плохой непрофессиональный язык – описывая характер проистекания деформирования сеточных слоёв при прокатке, он написал: «вследствие насильственного сближения слоёв сетки…» Меня это развеселило, я ему сказал:

– Сань, это как будто фраза из милицейского протокола по делу об изнасиловании, заменить страницу – пять сек, давай сделаем.

– Да никто не заметит.

Это понятно, не за это же дают нам эти звания, как скажет позже мне Овчинников, а за что? Так и не сказал, а я не спросил, так и живу, не зная. За что их давали и дают?

Защиту диссертации Санька отмечал дома, выпили изрядно и решили с Генкой остаться ночевать у него, что было неправильно – в их небольшой двухкомнатной квартире проживали Саша с Надей, двое детишек, Надин брат, тёща и Бен – огромная шотландская овчарка, а тут ещё два пьяных субъекта. Единственное место, где можно было нас разместить, – под столом – было законным местом отдыха Бена, который явно огорчился, увидев на своём лежбище две пьяных образины, но поскольку прилечь ему больше было негде, а сам пёс был эталоном благородства, воспитания и интеллигентности, то просто прикорнул рядом, положив морду на мою голову. Мне показалось это не совсем комфортным, и я, вытащив свою голову из-под его, попытался разместить свою бестолковку на его пузе. Пёс был очень деликатным – терпеливо сносил мою возню, чего, наверно, не скажешь обо мне. В итоге проснулись мы, обнявшись, как два закадычных кореша, морда к морде.

Валентин Плахов уволился – ушёл на почтовый ящик, где они внедряли свою вальцовку в штампах. Валька ушёл, а ставочка ассистента освободилась. Претендентов в секции было немного – один я, но Илюха решил, что будет правильнее пригласить с десятки Сашку Тележникова. Говорил мне, понимая, что я бы тоже не прочь приземлить свой зад на это весьма сладкое по тем временам место:

– Ты понимаешь, я очень хочу, чтобы Саша у нас работал, он такой, ну, как тебе сказать… Ну, очень хочу, чтобы он у нас работал.

Я понимал – Сашка – мой друг, на моей памяти он при мне никому ничего плохого не сказал, не сделал. Это был правильный выбор, если выбирать, между нами, двумя, а я человек неполитичный, могу и начальника на х… послать, да не о чем говорить.

* * *

Где-то в начале декабря мы с Людмилой, вечером гуляя по Звёздному бульвару, увидели, что у мебельного магазина сгружают мебель и заносят её на склад. Я подошёл к грузчику.

– Слушай, чего сгружаете?

– Немецкий мебельный гарнитур – жилая комната «Нойцера».

Полагая, что что-нибудь купить без взятки невозможно в принципе, я сходу решил, не разбираясь, коррумпировать грузчика:

– Помоги купить – заплачу.

Грузчик, взглянув на моё возбуждённое лицо:

– Ты чего, не москвич, что ли? Иди в кассу и плати.

– У меня с собой денег нет.

Грузчик матюгнулся:

– Понятно, что две тыщи с собой никто не носит. Ты выпиши, два часа у тебя будет за деньгами сбегать.

Поблагодарив, я вбежал в магазин, стремглав взлетел на второй этаж – там располагалась касса, к моему удивлению, там стояла одна женщина, оплачивающая покупку полочки. Подойдя к окошку кассы, я голосом Левитана, объявляющего о нападении фашисткой Германии на Советский Союз, сказал:

– Гарнитур «Нойцера» выпишите, пожалуйста.

На лице кассирши не дрогнул ни один мускул, она выписала чек на покупку мебельного гарнитура на две с половиной тысячи, отметила карандашом на нём время покупки и вручила мне.

Какие-то деньги у нас в сберкассе были, но их не хватало, бегом побежал домой, чтобы понять, какой у нас остаток на сберкнижке, и, поглядев, позвонил сестре Кате:

– Катюш, дайте взаймы полторы тысячи рублей. Тут у нас можно по номиналу гарнитур мебельный купить, шестьсот верну в субботу – снимем с книжки и завезём вам, остальные будем до лета по пятьдесят рублей в месяц возвращать, а летом на шабашку съезжу и верну остаток сразу.

– Сейчас, с Гутей поговорю. – Гошу в семье звали Гутей.

Я сидел, слушал шумы в трубке, через несколько минут Катька сказала:

– Приезжай за деньгами.

Мне повезло – такси я поймал сразу, через полчаса я был в Орехово-Борисово, не отпуская такси, схватил деньги и помчался назад. У кассы я стоял за двадцать минут до обусловленного времени – впереди меня уже было трое посетителей, выписывающих такой же мебельный гарнитур. Оплатив чек и доставку, я пошёл домой, обуреваемый противоречивыми чувствами: как выглядит гарнитур, мы даже представляли, а вдруг он страшен как война, неудобен, некачественен?

Но дело было сделано, оставалось только ждать. Я позвонил Ляпунову, отпросился на завтра, сказал, мол, дела семейные.

В полдень следующего дня нам затащили кучу разноразмерных картонных коробок, затянутых в прозрачный полиэтилен, пару кресел и диван, увидев который, я пал духом – он был такой короткий, что не годился для использования даже в качестве спального места для сына. Снимать упаковку с дивана мы не стали – всё равно не было места его разложить.

Но что делать, стали собирать мебельную стенку. Это оказалось непросто из-за того, что наш паркет, не получая соответствующего ухода, пришёл в печальное состояние. Пришлось местами подкладывать кусочки картона или фанеры, местами подтесать или даже поддолбить пол, но после двенадцати часов трудов стенка стояла ровнёхонько, все дверцы были отрегулированы – можно было поглядеть на то, что мы купили. Качество было немецкое, всё тщательно подогнано, горизонтальная барная дверца была снабжена лифтом – всё было изготовлено очень добротно. Гарнитур был не очень модным – полированным, а в то время входила в моду мебель с неполированными поверхностями, правда, наличие молдингов на дверцах как-то скрадывало его блескучесть, но до моды ли нам было, коли у нас мебели не было практически никакой? Иными словами, стенка нам понравилась, пришёл момент распаковывать диван и кресла.

Делать это я начал с тяжёлым сердцем. Сняли плёнку, придвинули диван вплотную к стене. Поставив на место, я обратил внимание, что сидушка дивана сделана из двух подушек. Разбираясь, для чего она так сделана, я попытался приподнять её, и, о чудо, она легко поднялась – мешала ей только съёмная подушка-спинка. Боясь поверить в свою удачу, я снял её и потянул сидушку вверх. Она легко поддалась, вытянув вслед за собой скреплённую с ней рояльной петлёй, размещённую под ней нижнюю подушку. Когда я положил в изголовье подушку-спинку, оказалось, что каждая половина дивана раскладывается в полноценное спальное место, причём очень высокого качества – каждая из подушек была изготовлена как полноценный пружинный блок. Разобранный целиком диван являл собой кровать шириной сто сорок сантиметров и длиной два метра. Ткань дивана, кресел и стульев, коих было шесть штук, была оранжевого цвета с жёлтыми подсолнухами. В собранном виде диван занимал очень мало места, что было весьма кстати в нашей восемнадцатиметровой комнатёнке.

Воодушевлённые таким неожиданным поворотом в нашем быту, мы прикупили прихожую, чтобы не пугать гостей, входящих в дом.

Зимой нашу традиционную встречу группы ПСМ не планировалось собирать у нас, поскольку мы принимали друзей весной, но что-то сорвалось, и предновогодняя встреча группы произошла у нас. Гости наши были весьма удивлены переменами, произошедшими за столь короткий промежуток времени, имея в виду наши невысокие доходы по основным местам работы.

Так что новый год мы встречали в новых мебелях.

* * *

На работу заехал Кузьмин Саша – волновался, как тут без него, потом он был материально ответственным, а ключи от лаборатории гуляли по секции.

Побыл пару часов, поехал домой. Я поехал проводить его, шли до метро от института и потом до его дома. Он ощутимо опирался на мою руку, чувствовалось, что он быстро устаёт. Мы разговаривали, в нём не было паники, он не ощущал близкого конца, прощались у его подъезда, он сказал:

– Ладно, я завтра снова в больницу.

– Ну, ты давай, заканчивай сачковать, устроил себе синекуру.

– Да куда я денусь, чуть-чуть ещё здоровье подлатаю и выйду.

Через два дня нам позвонили, сказали, что Саша умер, хоронили его на Митинском кладбище. Хороший парень был – светлый, готовый всегда помочь, не зануда.

* * *

После похорон Саши Ляпунов попросил меня подумать, нет ли у меня знакомого инженера с опытом, готового поработать у нас завлабом. Такой у меня был – Володька Гусев. Знал я его не очень хорошо, были у нас неглубокие приятельские отношения. Он пришёл в НИИТавтопром по распределению за несколько месяцев до того, как я оттуда перешёл в МВТУ. Тогда мы практически не общались, так, перекинулись парой слов за всё время.

Чуть ближе познакомились, когда он стал приходить с парнями из НИИТавтопрома на нашу традиционную встречу, посвящённую проводам осени, в «Праге 8» в Сокольниках, он тогда уже работал начальником инструментального цеха на заводе «Мосрентген». На одной из этих встреч он сказал, что хотел бы перейти трудиться куда-нибудь на в Москву, поскольку работа на заводе ему надоела – хочется больше движения и свободы.

Я поразмыслил и пришёл к выводу, что он вполне вписывается в мои представления о заведующем лабораторией кафедры МВТУ: мужик ушлый, дошлый, подвижный, со связями на заводе, что, безусловно, нам пригодится, и позвонил Володьке.

– Володь, привет, это Алек Рейн, как дела?

– Пока не родила, задолбал этот завод, надоело всё. А ты с какой целью интересуешься?

– Да тут такое дело, у нас завлаб умер, хороший парень был. Но вакансия образовалась, рассматриваем разные кандидатуры. Ты, помнится, интересовался возможностью потрудиться на новом поприще.

– Соболезную вам. А что входит в функции завлаба?

– Учебных мастеров гонять, чтобы не расслаблялись, держать их в строгости, заказывать материалы для учебного процесса, давать, брать. Ну, всё, что любой хозяйственник делает.

– Так это всё, чем я занимаюсь. Когда надо подъехать?

– Как сможешь.

– Ну, завтра не выйдет, но к концу недели постараюсь.

– Ну, приезжай, поговори с заведующим секцией, если утвердит, то вперёд.

В пятницу Володя побеседовал с Ляпуновым, потом с Дальским, и через две недели у нас в лаборатории появился новый завлаб.

Володя Гусев – Гусёк, так мы иногда называли между собой – быстро освоился с ролью завлаба и был весьма полезен своими связями на заводе – изготовить немудрящую оснастку, достать нужный инструмент не было для него проблемой.

Гусёк увеличил количество получаемого на кафедру спирта раз в пять, рассказывал, что, когда подписывал у Дальского заявку на получение, Антон, увидев цифры, с неподдельным удивлением и с юмором спросил:

– Владимир Иванович! Неужто Вы сможете всё это выпить?

– Антон Михайлович! Дали бы больше – и больше бы выпил.

Похохотали на пару.

Я, если не было каких-то дел, приходил в МВТУ по привычке к девяти – у меня были все ключи от секции, а запиралась она снаружи на ночь на навесной замок. Вход в фотолабораторию был как раз напротив моего стола, за которым я сидел в то время, когда Володька начал работать у нас. Как-то утром, придя на работу, сидел, что-то писал, вдруг дверь в фотолабораторию открылась, появился Вовка и деловым тоном спросил:

– Соточку будешь?

Было ясно, что он засиделся в фотолаборатории, скорее всего, не один, где и был заперт последним уходящим на навесной замок, но явно он был не в претензии к запершему его.

– Нет, спасибо, Володь, не буду.

Дверь закрылась, я продолжал заниматься своей писаниной, но она снова распахнулась, и Гусёк с удивлением в голосе спросил:

– А почему?

Глубокий, по сути, философский вопрос: почему человек, прядя в девять утра на работу, не хочет выпить сто граммов водки?

– Не знаю, не хочу.

Весной партия сказала, что не хрен дошколятам по дворам болтаться, окурки собирать, надо в школу идти с шести лет. Дальский на заседании кафедры поставил в порядке обсуждения вопрос о переходе на обучение школьников с шести лет.

Единогласно все сказали, что на хрен нашим детишкам это надо, голосовали, написали какую-то бумагу и передали её по цепочке вверх. Но партия забила на нас, в смысле на наше голосование, и ввела такой порядок.

Я, признаться, не огорчился, а Генка, который собирался стать отцом, как-то весьма расстроился из-за этой идеи и сказал мне много нелицеприятного про нашу родную коммунистическую партию, которая окормляла нас всех и членом которой он был, и про родное советское правительство, которое не мешало нам искать хлеб насущный, и во время одного из наших застолий заявил:

– Вот ты рисуешь хорошо, нарисуй такую карикатуру – котлован со спиральной дорогой, по которой идут малыши в панамках, у каждого под мышкой початок кукурузы, – и что-то было там надо было нарисовать ещё. – Я такой текст припишу про эту мудацкую идею – дошколят в школу направлять, что они все охренеют. У меня девка знакомая работает в отделе кадров на ксероксе, она нам тысячу копий напечатает, и мы будем по почтовым ящикам раскладывать.

Идея мне не глянулась, во-первых, картинку он придумал не «острую».

– Ген, ну ты и картинку придумал – говно скучное, это, во-первых. Потом ну что под такой картинкой напишешь, чтобы все всколыхнулись? Что все они, кто придумывают, как нашу жизнь веселее сделать, пидорасы? Так это и так все знают. А в-третьих, повяжут нас на первом же скачке. У нас с любой сраной пишущей машинки копия текста в КГБ хранится, а тут ксерокс. Их на всю Москву сто штук, не больше. Закрутят нам руки, Гена, закрутят. Пошло оно всё в жопу, давай лучше ещё портвейна выпьем. Потом ты вспомни, недавно по институту слух прошёл, что на М факультете мужика повязали?

У нас в самом деле ходил слух, что доцент машиностроительного факультета заказал по частям на нашем экспериментальном заводе простенький печатный станок, достал шрифты и отпечатал сто экземпляров книги с претенциозным названием «Конспирация в условиях социализма». После того как первый экземпляр книги покинул стены его жилища, доцента повязали.

– Гена, ты возьми в ум: учёный человек, книгу про конспирацию написал, и то его повязали! А нас-то, двух дилетантов, повяжут, как только мы подумаем что-то супротив власти рабочих и крестьян, так что давай лучше по портвейну. А?

Гена задумался – друзья мы, конечно, друзья, но кто его знает, пойдёт друган и стуканёт в контору глубокого бурения, а там суд, ссылка, тюрьма, Сибирь. Поэтому, дабы обезопасить себя от эксцессов, заявил, посуровев:

– Имей в виду – нас длинные руки.

От смеха я портвейн разлил, это надо ж под руку такое говорить.

К нам на кафедру как-то по ошибке попала диссертационная работа под названием «Оплодотворение кур в условиях повышенной радиации». Надо полагать, что адресована она была в лабораторию радиационной генетики на 1-й Бауманской, но попала к нам. Дальский, решив, видно, приколоться, расписал её на нашу секцию, чтобы мы дали отзыв на работу.

Потом прислал на отзыв автореферат кандидатской диссертации какого-то горца по специализации ВАК 05.03.05 – Технологии и машины обработки давлением, что-то там по развитию производства художественной чеканки. Илья прочитал – науки нет, рассказ о том, в каком веке каким молотком чеканили, пошёл к Антону.