Алька. Кандидатский минимум

Утром пятницы, часов в одиннадцать, мы были на Алайском рынке – азиатский, в те годы настоящий декханский рынок. Любой московский – это просто жалкое подобие. Сам запах фруктов всех видов, специй, большинство которых я до этого не видел, а про часть из них и не слышал, уже погружает тебя в атмосферу востока, и каждый продавец тебя хватает за руку и кричит, что только у него самые лучшие дыни, арбузы, виноград и прочее. Спешить нам было некуда – до отлёта было часов шесть, прошли и попробовали всё, что мы планировали купить, почти у каждого продавца, отчаянно торговались, чем вызвали уважение продавцов и, как следствие, скидки, закупились – чёрт на печку не вскинет. Я купил корзинку с крышкой, втиснул туда килограммов восемь винограда, взял две огромные дыни «торпеды», набрал по мелочи какой-то экзотики и вволю вяленой дыни и ещё чего такого, что в Москве было тогда большой редкостью. Позвонил в Москву жене.

– Мил, сегодня вечером прилетаю, попроси деда, чтобы он меня встретил в Домодедово в девять вечера, а то я тут фруктов накупил, в руках не довезу, пусть подскочит, поможет.

– Хорошо, у тебя всё в порядке?

– Всё отлично, до встречи, целую.

Женщины думают совсем иначе, чем мы, мужики, а логика принятия их решений мне неведома. Иногда эти решения меня очень не радуют, если не сказать хуже. В общем, когда я увидел в зале аэропорта встречающих меня жену, тёщу и сына и растерянно разводящего руками деда – мол, извини, Алек, что с этими бабами поделаешь – то сказать, что я удивился, – это… мало. Нет, естественно, я был рад, но, с другой стороны, как бы всего пяток дней не виделись, что уж так-то? Потом был такой маленький нюансик – я по телефону разъяснил, что у меня под завязку всякой ерунды с Алайского рынка, а куда их класть? Я-то полагал, что с дедом вдвоём будем, всю эту фруктовину сложим сзади на пол и на сиденья – и порядок, так что? Спереди тесть с тёщей, сзади Мишутка и мы с Милкой. «Запорожец» не самая большая машина, если не сказать, что весьма небольшая, сзади при трёх пассажирах больше ничего не впихнёшь. Багажничек у «Запора» невелик и, как всегда у деда, забит каким-то очень нужным хламом, но дыньки туда удалось впихнуть и прочую ерунду, а вот корзину привязали к багажнику на крыше – ладно, всё вместилось. Когда уже выехали на трассу, нам подмигнуло габаритами, обогнав нас, какое-то роскошное американское авто – Бориска с тестем промчались.

Тесть мой собрался покупать «Жигуль» и предложил мне купить у него «Запорожец» за три тысячи – цену вполне приемлемую. Новый «За́пор» 968М стоил пять тысяч восемьсот рублей, и машина была в очень хорошем состоянии. Мы с Милкой помозговали – тысяча у нас была, тысячу заняли у моей мамы, тысячу дед решил подождать, в итоге решили брать машину.

Я записался на курсы автолюбителей ВДОАМ – срок обучения тогда составлял полгода, сдавали знание двигателя и ходовой части, знание правил дорожного движения и непосредственно езду. Проблемой было устроиться на сами курсы, там была очередь года на полтора. По счастью, у моего дядьки – дяди Вани – были какие-то знакомые в этой структуре, и по осени меня зачислили в группу. Курсы были платные, занимались мы где-то на Соколе, в основном сидели в каком-то подвальном помещении и учили «железку» и правила дорожного движения. Через три месяца занятий стали раз в неделю обучать практическому вождению. В конце занятий скинулись по рублю – как было объявлено, на взятку гаишникам, весной я получил права.

Первый раз в относительно длительную поездку – до дачи – я поехал под контролем тестя и тормознулся перед железнодорожным переездом – машина каждый раз глохла, когда я втыкал первую передачу. Мало было практической езды, учили опять же на «Жигулях», а «Запорожец» чуток покапризней, никак не мог стронуться с места, всех дел – подгазовать чуток после включения передачи, а я забыл это. Тёща что-то гундела сзади мне в ухо, тесть уже собрался садиться за руль, но я озлился, рявкнул, чтобы все замерли, тронулся, и мы покатили.

С этого момента почувствовал машину, ошибался, конечно, с правилами дорожного движения, но машина у меня летала будь здоров – оборзел, короче. Мне нравился сам процесс вождения, мобильность, комфорт, потом это было вполне по средствам – десять литров 72-го бензина стоили тогда семьдесят копеек, то есть семь копеек за литр. И чего не прокатиться?

По осени решили поездить с Милкой по магазинам. Катались весь день, ничего не нашли. Людуся стала уговаривать меня ехать домой, но я решил по пути заехать ещё в магазин на Вторую Сельскохозяйственную улицу. Улочка узенькая, я подзабыл, где нужный нам переулок, а поворачивать надо было налево через полосу встречного движения. Разглядывая, не заметил, как вылез слегка на встречку. Собрался вернуться в свою полосу движения – ан нет, едущий сзади меня, увидев, что впереди образовалось свободное пространство, взял и втиснулся рядом, а по встречке на меня пёр автобус.

Людуся, предвкушая скорую парковку, уже отстегнула ремень безопасности и после столкновения улетела головой в лобовое стекло, заработав лёгкое сотрясение, шишку на лбу и сломанный передний зуб. Я делал своё дело – гнул грудью рулевую колонку. Пострадал и «Запорожец»: разбита морда, левый фонарь и бампер, немного повело кузов. Но больше всего пострадало моё желание быть автособственником – мне как-то сразу разонравилось это дело.

Дальше всё как полагается – ГАИ, затем эвакуатор, который отволок мой разбитый «За́пор» во двор. У меня была страховка, но, чтобы получить её, надо было оттащить «Запорожец» в автотехцентр куда-то на окружную. Пришлось пройти все эти этапы, дать денег страховщику в этом самом центре. В результате страховка покрыла все мои последующие расходы по ремонту. У нас на секции работал учебным мастером парень, который сделал мне протекцию по ремонту – близкий друг его по большому спорту, парень наш был мастером спорта по баскетболу, работал на автосервисе «Запорожца». Зиму машина простояла во дворе, а весной я отволок её на станцию, где её за месяц привели в полный порядок.

После ремонта я тут же продал её за те же три тысячи Виктору – Милкиному двоюродному брату, потеряв интерес к вождению лет на десять.

Избавился я от неё даже с каким-то облегчением, но права, которые бравый гаишник забрал прямо на месте аварии, застряли в отделении ОРУД-ГАИ, если мне не изменяет память, Останкинского района, а избавляться от них я не планировал – мало ли чего, вдруг ко мне вернётся желание покататься когда-нибудь?

Я был на разборе автопроисшествия, заплатил семнадцать рублей ущерба автопарку за ремонт автобуса, готов был заплатить штраф, но в ГАИ мне печально рассказывали, как я грубо нарушил права, с чем я был абсолютно согласен, и толком не объявляли, как меня накажут, что я должен предпринять для своего исправления. Капитан гаишный настойчиво рекомендовал мне серьёзно подумать о своей езде. После второго посещения я просто перестал туда ходить – не мог понять, что я должен сделать.

После Нового года нас с Милкой пригласили к себе в гости тёщин двоюродный брат Юрий Соколов, сидели болтали и в разговоре я упомянул о возникшей у меня коллизии с московским ГАИ. Алла – жена Юры, которая работала, кстати сказать, каким-то инструктором в ВЦСПС, сказала:

– Да я сейчас твою проблему на раз решу.

– Как, каким образом?

– Да у меня подруга – Катя Комаровская – секретарём работает у начальника московского ГАИ, такая баба, я вам доложу – по совместительству его любовница, руководит своим начальником и всеми гаишниками московскими, они боятся её больше, чем своего начальника. Сейчас я ей позвоню.

Алла подошла к телефону, накрутила диск.

– Алло, Катюша, привет. Узнала? Ну да, это я. Катюш, у меня племянник весной в аварию попал на «Запорожце», виноват сам – водитель неопытный, ну, бывает. Ну да. У него странная история какая-то с гайцами вашими. Он ущерб уже оплатил потерпевшей стороне – парку автобусному, а в ГАИ штраф не назначают, права не отдают, ничего толком не говорят. Подскажи, как ему поступить.

Проговорили они минут десять, из них пару минут обо мне, а потом явно забыли о цели звонка, но, положив трубку, Алла сказала:

– Значит, так, в следующий четверг езжай к двенадцати в ГАИ и иди прямо к начальнику, никого не спрашивай, на секретаршу даже не гляди. Начальнику скажешь, что Екатерина Георгиевна Комаровская просила его позвонить ей. Если начнёт расспрашивать, скажешь, что ты её племянник. Он перезвонит ей, а дальше она ему всё объяснит.

В указанный четверг я, ничего не говоря находившимся в приёмной, впёрся в кабинет начальника ГАИ и, не обращая внимания на визг секретарши, заявил:

– Здравствуйте, извините, что я вот так без приглашения. Вас просила позвонить Екатерина Григорьевна Комановская.

Начальник с удивлением поглядел на мою нахальную физиомордию, сказал:

– Вообще-то она Екатерина Георгиевна Комаровская, но сейчас разберёмся.

Он нажал пару кнопок на большом пульте с телефонной трубкой, включил громкую связь, и после нескольких длинных гудков женский голос ответил:

– Алло.

Не снимая трубки, начальник сказал:

– Екатерина Георгиевна, тут какой-то паренёк пришёл, утверждает, что Вы просили меня перезвонить Вам.

– Какой паренёк? Никого я не просила. Кто он?

Начальник посмотрел на меня.

– Вы кто?

– Племянник.

– Говорит, что Ваш племянник.

– Нет у меня никаких племянников, что ты голову мне морочишь?

Начальник поглядел на меня уже пристально, понимая, что сейчас меня потащат в пыточную, я прокричал:

– Екатерина Георгиевна, это я, Алек, двоюродный племянник, через Аллу Соколову.

Катерина, видно, вспомнила разговор с подругой недельной давности, голос её на мгновенье помягчал:

– Ах, Олежка, – и уже обращаясь к начальнику, жёстко: – Слушай, Барсуков, что у вас там происходит в отделении? Мальчик случайно на встречку выскочил, в автобус врезался, но ведь он ущерб покрыл. Что вы там его мурыжите? Я заеду к вам, посмотрю, чем вы там вообще занимаетесь.

Начальник побледнел, поднялся с места и стоя отрапортовал:

– Всё исправим, Екатерина Георгиевна, сейчас всё будет в порядке.

– Ну, ладно, имей в виду, мне всё доложат.

Связь оборвалась, начальник повернулся ко мне.

– У кого Вы были на приёме в группе разбора?

Я назвал фамилию.

– Спускайтесь вниз к нему, проходите прямо в кабинет, Ваш вопрос решён.

Я, попрощавшись, пошёл вниз, а начальник стал звонить в группу разбора, в которой зависли мои права. Спустившись вниз, я вошёл в кабинет группы разбора, сопровождаемый возмущёнными возгласами сидящих в очереди штрафников. Гаишник, который советовал мне крепко подумать о своей езде, поднялся, вручил мне права и сказал:

– Я делаю Вам устное предупреждение.

Тут я несколько опешил – просто не знал, что существует такая форма наказания – устное предупреждение, решил, что меня снова начали динамить, и спросил:

– А штраф-то надо платить?

Гаишник повторил:

– Я делаю Вам устное предупреждение.

Так и не разобравшись, что он от меня хочет, но держа крепко-накрепко свои права, я спросил:

– Я могу идти?

– Да, конечно.

Так закончилась моя первая автомобильная проба руля.

* * *

Сашка Кузьмин последнее время не вылезал из больниц – у него была лейкемия. Болел он давно и знал о своём диагнозе, но относился он к нему наплевательски.

Сашка Тележников форсировал написание диссертации, мы с Геной тогда предпочитали заканчивать рабочий день иначе и после работы по заведённой традиции решили зайти попить пивка. Шли с работы втроём, вдруг Сашок вдруг повернулся и протянул руку, прощаясь:

– Ладно, ребята, пойду домой, работать надо.

Такое странное поведение нас удивило. Конечно, надо работать, ну так что ж? Пивка не попить с закадычными друзьями – какой-то нонсенс, право слово. Ну что тут сделаешь? Пошли в пивную с грустью, там тоже не слава богу – хрен кружку найдёшь. Пока нашли пустую тару, замаялись. Пили без настроения поначалу, потом, конечно, грусть прошла, однако что-то было на душе, что требовало освобождения. Уже по дороге поняли: надо напомнить Сашке телеграммой о его неправильном поступке, и пошли на почту, где застали отсутствие посетителей и скучающую с книгой в кресле барышню – работницу почты. Эта идиллия навеяла написать текст следующего содержания: «Кружек всё нет и нет, ветка сирени упала нам на грудь. Олег, Гена».

Барышня, начав читать, чуть со стула не упала – какая бестактность, люди практически друга теряют, а у них хиханьки-хаханьки, попросили отправить как телеграмму-молнию.

На другой день Шура рассказал: поскольку смысл текста на почте не поняли, то звонить по домашнему телефону и рассказывать её содержание не стали, а принесли домой. Молния – она у большевиков такая не очень стремительная – прилетела только в три ночи – видать, здорово стартанула, сошла с орбиты и крутилась вокруг шарика, пока к Саньке не залетела. Ну, Валентина Григорьевна – Сашкина тёща – ему, конечно, мозги немного вправила.

Осенью подал документы в заочную аспирантуру, для поступления надо было сдать три экзамена – по специальности, философии и английскому языку. Первые два не вызывали у меня особого беспокойства, но вот English language вызывал вопросы.

Спасибо, Николай Иванович – добрая душа, задав мне пару вопросов на языке нашего главного, но пока потенциального врага, понял, что сдать English language мне, убогому, не удастся никогда, и повёл меня к Лидии Трофимовне Рогач – преподавателю кафедры английского языка, добрейшей и умнейшей женщине.

Позанимавшись со мной, Лидия Трофимовна сказала:

– Вы знаете, Олег, боюсь, что до экзаменов мы с Вами не успеем подтянуться до нужного уровня. Если Вы ко мне попадёте, то я не смогу Вам удовлетворительную оценку поставить, но у Вас есть возможность преодолеть этот барьер.

– И как же?

– А Вы выступите на конференции. Сможете рассказать что-нибудь по Вашей профессии интересное?

– Я думаю, что смогу.

– Чудесно, ищите статью в периодике – это самый простой путь, вызубрите её наизусть, подготовьте пару вопросов к себе. Статью принесите, я тоже ознакомлюсь. Обычно у нас на конференции выступают самые подготовленные, ну что ж делать, причислим Вас к их числу. В конце концов, нам нужны не просто англоговорящие специалисты, а хорошие специалисты тоже. Николай Иванович Вас хвалил, Вы будете у нас больше хорошим специалистом, чем англоговорящим. Выступление на конференции оценивается в экзаменационную пятёрку. На занятия ко мне продолжайте ходить. А Николай Иваныча попросите со мной связаться – он у нас и проведёт конференцию.

Трофимовна, видно, решила заставить Николай Ивановича немного потрудиться за тот подарок в моём лице, который он ей подогнал.

Я нашёл интересную статью по штамповке вытяжкой с растяжением, выучил её наизусть, придумал три вопроса – попросил Николая Ивановича, чтобы он задал мне один из вопросов, а два поручил Генке.

Конференция прошла вполне, но Генка-паразит заставил всё же меня очкануть. Вопрос от Ляпунова был ожидаем и понятен – я ж сам его писал и ответил на него как положено – скромно потупившись, но с блеском, а вот когда в зале поднялся какой-то долговязый козерог и стал, запинаясь, косноязычно читать что-то по бумажке, я понять его не смог. Мало того, его не смогли сразу понять сидящие в президиуме конференции преподаватели английского, а разобравшись, стали мне наперебой разъяснять, что хотел сказать этот дрищ. Не знаю как, но я сообразил, что это был мой вопрос, который должен был мне задать Генка – хоть бы, гад, предупредил, что перепоручил кому-то. Следующий вопрос дрища не вызвал у меня затруднений. Свою незаслуженную пятёрку я получил. Надо сказать, что посещение в течение полугода занятий у Лидии Трофимовны продвинуло меня в знании аглицкого языка больше, чем все мои предыдущие потуги в этом направлении, светлая ей память.

Лекции по философии, которые мы прослушали в аспирантуре, чуть не сподвигли меня на смену профессии. Надо сказать, что философия как предмет мне понравилась ещё на первом курсе института, здесь я имею в виду её часть под названием «диамат», исторический материализм как-то не показался мне убедительным. В ВУМЛе тоже напирали больше на марксизм-онанизм, а это мне было как-то чуждо, а вот лекции по истории философии и диалектическому материализму так меня вштырили, как сказал бы мой внук лет десять назад, что я вполне серьёзно стал размышлять о получении гуманитарного образования и смене профессии, и остановило меня только то, что я не представлял, чем и как я буду кормить свою семью в новой для себя ипостаси. Философию я сдал на пять.

К экзамену по специальности я практически был готов, поскольку как раз закончил писать литературный обзор работ по прикладной теории пластичности, но готовился всё равно, экзамен есть экзамен. Сдавали мы вместе со Стратьевым – Валерка заканчивал прокатку и предполагал, что сдавать экзамен он будет на десятке, по слухам, экзаменаторы там были полояльней. Мы пошли с ним пообедать и случайно оказались в столовой за одним столом с Кондратенко – он был членом экзаменационной комиссии. Валера поинтересовался:

– Владимир Григорьевич, а где я буду экзамен сдавать: на шестёрке или на десятке?

– Валер, с этого года объединили комиссии, теперь все у нас будут сдавать.

– А как же так? Я прокатчик, и темы у меня ближе к прокатке.

Кондратенко откинулся на стуле и посмотрел с удивлением на Валеру.

– Валера, я думаю, что вектор Бюргерса одинаков и при прокатке, и при штамповке.

От такого беспринципного заявления Валера чуть ложку в суп не уронил – до чего доценты дошли в своём нигилизме, уму непостижимо.

В день сдачи экзамена нас, желающих стать апсирантами дневного и заочного отделения, собралось у аудитории человек восемь-десять. Я ходил, заглядывал в самодельную брошюру, которую я сварганил, скрепив с десяток листов бумаги, с названиями книг и статей, тех, что я штудировал, готовясь к экзамену. Ко мне подошла миловидная блондинка и поинтересовалась:

– А вы по этой брошюрке готовились?

– Ну, как бы да.

– А можно посмотреть?

– Конечно.

Я протянул блондинке брошюру, она пролистала её и с удивлением, спросила:

– Это что, всё вот это надо было прочитать?

– Ну, здесь, конечно, не всё, что надо знать, тут нюансы всякие изложены. А вы по чему готовились?

Блондинка протянула мне тонюсенький учебник для техникума по обработке давлением.

– Вы по этой книжонке готовились?!

– Да.

– Боюсь, Вам непросто придётся.

Блонди пожала плечами и пошла смотреть у остальных, кто по чему готовился.

Принимал у меня экзамен Анатолий Георгиевич Овчинников. Всё вроде было ничего, но забыл я, как взаимодействует облако Котрелла с дислокациями. Анатолий Георгиевич улыбнулся и сказал:

– В работе Котрелла было показано, что каждая дислокация окружена облаком из растворенных атомов. Образование облака вокруг дислокации по Котреллу объясняется тем, что при наличии дислокации (например, положительной) атомы, расположенные над плоскостью скольжения, сжаты, а ниже плоскости скольжения – растянуты. Энергия искажения будет уменьшена, если период решетки в верхней области увеличить, а в нижней уменьшить. Получай свою четвёрку и дуй к себе на кафедру, а то у меня Владимир Григорьевич блондинку симпатичную из-под носа уведёт.

Не увёл, получила блондинка свою заслуженную двойку и поехала жаловаться на бездушную комиссию своему научному руководителю Александру Ивановичу Целикову, заведующему кафедрой прокатки АМ 10, действительному члену АН СССР, дважды Герою Социалистического Труда, кавалеру трёх орденов Ленина и прочее, прочее, прочее.

Александр Иванович был интереснейшим человеком и большим оригиналом, на все вузовские заморочки смотрел с доброй улыбкой лауреата, депутата, делегата, далее по списку, и, поглядев на надутые губки своей будущей апсирантки и на экзаменационный лист, обомлел – мало того, что поставили неуд, так ещё и все расписались, типа намекают: нельзя уж совсем таких в науку, нашлись, понимаешь, учителя. А куда девочке с такой чудесной круглой попкой деваться? Учить они его будут – взял, перечеркнул лист и наискосок написал: «Отлично, Целиков А. И.», и сказал малышке:

– Отвези в экзаменационную комиссию, скажешь, что подготовилась и пересдала Александру Ивановичу лично.

Интересно, что блондинка эта защищалась через три года практически в одно время со мной.

Про Александра Ивановича ходили всяческие легенды, расскажу одну из них.

Как-то раз он, уже будучи академиком, дважды героем и далее по списку, ехал с водителем и велел ему остановиться у винного магазина – надо было купить бутылку коньяка, проспоренную приятелю. Зашёл в магазин, продавщица от прилавка крикнула:

– Не отпускаю, у меня разгрузка. – Но, взглянув, на Александра Ивановича, спросила: – Сколько вас?

– Трое с водителем.

– Мужики, машину водки разгрузите? Пропадаю, грузчик – сволочуга, ужрался подлец, а водитель – гад, разгружать не хочет, не в ладах мы. Там всего-то двадцать ящиков водки и портвейна десяток. По бутылке «Столичной» на нос.

– Всего-то?

– Хорошо, после разгрузки ещё пузырь с закуской – яишню разжарю с колбасой.

– Ну, это другое дело, щас спроворим.

Принять его за колдыря было возможно, Александр Иванович много лет ходил в сером габардиновом пальто, которое, по слухам, привёз в 1930 году из командировки в Германию.

Сходил за своим то ли замом, то ли референтом и водителем, сказал:

– Пойдёмте, надо женщине помочь.

Начальство сказало – не вильнёшь, сгрузили втроём за полчаса тридцать ящиков, потом под яичницу распили в подсобке бутылку водки на двоих – водитель же за рулём, затем Целиков купил самый дорогой коньяк, сели в чёрную «Волгу» и укатили.

Было, не было, не знаю, но на кафедре эта байка ходила.

Что было доподлинно, это то, что под его патронажем ежегодно отмечали День кафедры. Действо это проходило традиционно в ресторане «Пекин». Пока был здоров, Целиков приезжал на банкет, ему наливали полфужера водки, разогревали её зажигалкой и поджигали. Александр Иванович произносил тост, в зале гасили свет, и он выпивал горящую водку. Гена рассказывал, что зрелище было достойное. Меня не раз приглашали на это торжество, но я не ходил, считал, что это неправильно, – на таких мероприятиях должны быть только свои.

Рассказывали, что на одном таком банкете напротив Целикова сидел аспирант, который то ли боясь произвести плохое впечатление на академика, то ли по медицинским показаниям не пил. Александр Иванович шутейно процитировал фразу Воланда:

– Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы.

Аспирант с перепугу так набрался, что его унесли на руках.

Целиков, глядя ему вслед, произнёс:

– Хороший парень, надо приглядеться.

* * *

В конце сентября меня вызвал заведующий кафедрой, я не представлял, зачем я ему понадобился. Антон Михайлович был человек открытый, контактный. Я его видел на заседаниях кафедры, на обычных и выездных. Он был не дурак выпить, но всегда знал меру, был человек жизнерадостный и глубокий, на весенних выездных заседаниях кафедры любил поиграть в кружок в волейбол. Николай Иванович поговаривал, что Антон тащит кафедральное одеяльце в сторону секции резания. Может быть, я не очень понимал, что там у нас можно было тащить, куда и зачем, и зачем я ему понадобился, я тоже не понимал.

Зинаида Ивановна – секретарь кафедры – сказала:

– Проходи, он тебя ждёт.

Я постучался, услышал голос завкафедрой:

– Войдите. – Я вошёл, Дальский сказал:

– Дверь закройте.

Завкафедрой был явно на нерве, вышел из-за стола, прохаживаясь по кабинету, сказал:

– Так дела не делают, Алек Владимирович.

Я опешил, какие дела, что я такого натворил?

– Какие дела, что Вы имеете в виду?

– Не валяйте дурака. Вы что, думаете, это как-то могло пройти мимо меня?

– Антон Михайлович! Я не понимаю, что Вы имеете в виду.

– Да что Вы Ваньку-то валяете, что, Вы хотите меня уверить, что это произошло не по Вашему желанию? Что Вы не принимали в этом никакого участия?

– Да в чём?

Дальский указал на бумагу, лежащую на столе:

– Читайте.

Я начал читать и обомлел, это был внутренний циркуляр из отдела загранпоездок, из которого вытекало, что меня отзывают на курсы французского языка. Зачисление на эти курсы ещё не гарантировало зарубежную поездку, но вероятность таковой была весьма высока. Теперь реакция Дальского мне стала понятна – пришёл такой простой по виду, ковырялся там потихоньку, чем-то занимался – чем непонятно, а сам нашёл ходы и собрался в загранку, причём как говнюк всё гнило устроил, никому ничего не сказал, всё шито-крыто – кому это понравится?

Я стал объяснять, рассказал про совместную работу с Сержантовой на выборах, про мою просьбу не забыть меня, но в будущем. Дальский слушал и явно мне не верил, сказал: