скачать книгу бесплатно
– Клиент «Аэрофлота».
Тут директор решил использовать, надо полагать, единственный имеющийся у него метод общения с клиентами, старый и проверенный – начал хабалить:
– Кто ви такие, как посмель хадить мой кабинет?
Это он сделал, не подумав – атмосфера накалилась мгновенно, рёв тридцати разъяренных глоток перекрыл бы вой взлетающего Ту-154. Народ сзади стал напирать, кто-то хотел всё посмотреть в глаза директору лично, а кто-то предлагал пощупать его продувную рожу. Директор сбледнул с лица, перетрухнул, стал размахивать руками, что-то кричать, но его не было слышно. Когда наш первый ряд прижали практически вплотную к столу, я заорал:
– Тихо, мужики, давайте послушаем, что он говорит.
Потихоньку народ успокоился, директор, активно жестикулируя, начал втолковывать:
– Товарищи, сейчас лычно во всём разберусь, былэты будут, всё будэт, сэйчас всё будэт. Позвольте пройти в кассовый зал.
Народ потихонечку расступился, образовав узкий проход. Директор протиснулся ко входной двери, повернулся и с просительной интонацией произнёс:
– Извините, мне служебный кабынэт закрыть нужно – не могу оставить в нём посторонних.
Это было резонно – народ стал потихоньку выбираться из его кабинета и, минуя секретарскую, группироваться в коридоре. Дождавшись последнего, директор сунул нос в кабинет. Осмотрев мельком свои владения, взял ключ у секретарши, закрыл дверь, сунул его себе в карман и сыпанул по коридору. Мы двинули вслед за ним.
Спустившись вниз, директор шмыгнул к кассирам, поговорил о чём-то с каждой, а затем нырнул в дверцу и пропал. Мы, понаблюдав за ним некоторое время, решили ждать появления какой-либо информации. Через час несколько особо активных, и я в том числе, решили пойти и всё же пощупать морду директору. Толпа в этот раз собралась поменьше, но человек двадцать набралось – сунулись в кабинет, а ни его, ни секретарши нет, слинял гад или где-то затихарился.
Часам к двенадцати я понял, что за всей этой суетой я ещё ни разу не поел, и решил поискать буфет. Со мной на поиски отправились ещё четверо настоящих буйных, как и я, – двое мужиков и две женщины. Один москвич – это я, Володя – ленинградец (город на Неве тогда назывался Ленинградом), снабженец с Алтая с коллегой, Инна, девушка из Белоруссии, кажется, из Витебска. За исключением нас с Володей, все остальные были снабженцами – Володя зависал в аэропорту первые сутки, а снабженцы уже трое. За ночным перекусом они нам рассказали, что такая ситуация повторяется в Армении из года в год – весной улететь невозможно, но армяне находят варианты, цена известна – чирик, только найти посредника непросто – это раз, а во-вторых, червонец надо платить из своих, бухгалтерия организации, направившей тебя в командировку, такие затраты не учтёт, поскольку посредник не выдаст же тебе справку, что он за десять рублей сверх цены на билет поспособил тебе попасть в самолёт.
Попытались пристроиться на ночлег в какою не то гостиничку, но, увы, мест нигде не было, мало того, администраторы в гостиницах были настолько отвратительно высокомерны, амбициозны и кичливы, что становилось понятным, почему в стране запрещено владение огнестрельным оружием. В итоге спать пришлось в зале ожидания аэропорта, сидя на скамейках – ещё надо было поискать свободное место.
Второй день также прошёл без пользы делу – болтались по аэропорту, шумели, пытались найти директора, который явно сменил место дислокации. К вечеру прошёл слух, что на железнодорожном вокзале формируют поезд, на котором собираются вывезти всю нашу мишпуху в Москву. Часть аэровокзальных страдальцев ломанулась туда, из нашей компашки поехали я с Володькой, снабженцы с Алтая и белоруска.
Слухи оказались небеспочвенны – поезд такой собрали, но предупредили, что он будет идти по расписанию пассажирского, то есть останавливаться у каждого столба, не будет вагона-ресторана, горячего чая, поскольку проводников будет вдвое меньше норматива, отправление следующим утром. Опять устроили какую-то бессмысленную волокиту с продажей билетов – начали продажи около двух часов ночи, хотя у кого-то они волшебным образом появлялись раньше. Спали опять на скамейках в зале ожидания. Утром, часа за полтора до отправления, я предложил:
– Володь, давай пробежимся по окрестным магазинам, купим чего-нибудь пожевать и выпить в дорожку.
– Выпить – непременно, а жрачку брать пока не будем.
– Почему?
– Да ты чего? Только отъедем чуток от Еревана – бабки на остановках понесут картошечку отварную горячую, курочек, огурчики солёные, капустку, грибочки.
Так и поступили.
Первая проблема возникла при посадке у Инны из Белоруссии – её место в соседнем купе было занято, причём, как стало ясно из её путаных объяснений, забито каким-то грузом, а взамен ей предложили место в купе с тремя пьяными горцами. Володя сходил на разведку, вернулся и сказал:
– Поезд двинется – всё решим.
Дождавшись отъезда, Володя двинулся решать вопрос заселения Инны на положенное ей место, а я пошёл посмотреть, как он это сделает. Купе в самом деле было завалено целиком и полностью гитарами до потолка. Да, страна была одна – СССР, а дефицит был в каждом регионе свой – в Москве с гитарами был облом. Как человек, умевший брать на этом инструменте три аккорда, я это знал наверняка. Так что усилия по уменьшению дефицита, предпринятые инициативной армянкой, я в целом поддержал, но методы как-то были не очень. У забившей всё купе гитарами армянки не было билета ни на одно место в этом купе – сама она располагалась в соседнем. Увидев, что претендентка на своё место прибыла с поддержкой, она в качестве своего представителя вызвала проводницу, после чего они стали в два голоса объяснять, что предложенное Инне место в соседнем вагоне в купе с тремя полупьяными мужиками – это самое лучшее, что она видела в своей жизни, – мужчины очень приятные, а билет её вообще вызывает сомнения – что-то он не очень похож на правильный.
Но у Володи – советского мента, работающего, как выяснилось позже, в привокзальной милиции Ленинграда, весь этот цирк вызвал лишь сардоническую ухмылку. Предъявив проводнице удостоверение, он сказал:
– Купе откройте.
Проводница, перейдя на армянский язык, что-то начала горячо объяснять, активно жестикулируя. Приёмчик этот тоже не возымел действия, Вова нагнул голову и негромко сказал:
– Типа русский языка не говоришь и плохо понимаешь. Заканчивай этот цирк, открывай купе. А не то я иду к начальнику поезда, и на ближайшей остановке будем открывать это купе с понятыми, железнодорожной милицией и ОБХСС, если найдём.
Проводница открыла купе – гитары лежали на полках, в проходе, на столе, вся эта куча немного не достигала потолка.
– Значит, так. Освобождайте проход, левую нижнюю полку и столик. Койку застелить. Нам за нашу доброту и доброжелательное отношение две бутылки армянского коньяка в купе, чтобы мы всё забыли.
Ничего не говоря, проводница с товаркой стали вытаскивать из купе гитары и носить их к себе. Часть распихали по незанятым багажным полкам в вагоне, даже у нас несколько штук притырили. Мы не возражали – багажная полка пустует, что мы, звери какие?
Пара бутылок коньяка красовалась у нас на столе, а вот с закуской, да и вообще с нашим питанием, Вован ошибся – никакие старушки, пока мы ехали по территории Армении, к поезду не выходили – видно, у них рентабельнее работать на своём огороде, или армяне о своих старушках заботятся лучше, чем мы, русские, и им не надо толкаться у проезжающих поездов с кастрюльками и банками. Всё бы ничего, на станциях ведь есть буфеты, но, к глубокому нашему сожалению, в буфетах этих были только какие-то засохшие булки, так что полтора дня наш рацион состоял из водки, коньяка и этих чёрствых булок.
Но, глянув в окно, когда наш поезд остановился на первой российской станции, я решил, что на перроне проходит какой-то местный праздник, – платформа была забита продавцами всяческой снеди, так что для того, чтобы выйти из вагона размять ноги, нужно было протискиваться сквозь них, как в троллейбусе на Садовом в час пик. Но зато уж и затарились мы – мама не горюй, дальнейший наш путь протекал повеселей.
Всего в пути мы находились без малого трое суток. Милка перед отъездом дала мне пятьдесят рублей, велела купить в ей Ереване туфли, вроде бы там хорошие мастера – туфли я не купил, не до них было, но деньги мне очень пригодились, все проел, пропил – затянулась командировочка.
А в Москве жизнь шла своим чередом – тесть завёз на дачу несколько кубов бруса ещё дореволюционного производства сечением шесть на двенадцать дюймов.
Узнал, что где-то в Москве в детском саду сносят беседки для дневного сна детей, договорился с прорабом за долю малую, и брус этот вместо того, чтобы попасть на свалку, оказался на даче тестя. Сказать по совести, брус, конечно, по-любому на свалку бы не отвезли, но и государство дальнейшая судьба бруса мало волновала, и путь его был предопределён – просто дед оказался первым. Беседки эти построили ещё до исторического материализма Маркса – они служили летними павильонами в саду какого-то состоятельного господина, отсюда качество строительства и материала – дерево звенело, было ровнёхонько, ни малейшей червоточинки. Самое справедливое государство рабочих и крестьян разрешало на садовых участках строить летние неотапливаемые строения размерами не более чем шесть на шесть, с мансардой, и хозяйственный блок площадью двенадцать квадратных метров. К дачному домику можно было пристроить открытую двухметровую терраску. Материала на избушку габаритами шесть на шесть, чтобы собрать её без отделки, хватало, там же дед подкупил штук двадцать брёвен – кругляка и лафета[6 - Обтёсанное с двух сторон бревно.].
Опыта строительства не было ни у кого. Что-то мастерили по наитию, что-то узнавали из книги «Как построить сельский дом», которую где-то надыбал дед, консультировались со знакомыми и соседями. Руководил стройкой тесть. Собрались в ближайшие выходные дед, племянник Витька – Милкин двоюродный брат и я, растопили на костре гудрон, промазали фундамент, раскатали по нему рубероид, затем уложили на него лафет, на него, укрепив их укосинами, ставили трёхметровые стойки, в углах и в тех местах где предполагались дверные и оконные проёмы, пустоты под ними закладывали брусом, поверху двери и окон всё закладывали брусом распиленным на размер шесть метров метра, начали, как потом я, немного разобравшись в строительстве, узнал, строить каркасный дом.
* * *
Как-то раз в начале рабочего дня Николай Иванович Ляпунов, подозвав меня, деловито заявил:
– Алек, тебе надо придумать себе какую-нибудь общественную работу. У нас в институте без этого никак, сам не найдешь, так тебе найдут – будь уверен, но она тебе может весьма не понравиться. Ты какой-нибудь общественной деятельностью в НИИТавтопроме занимался?
– Да, я был председателем Совета молодых специалистов конструкторской службы.
– Так это просто отлично, у нас же Саша Тележников является председателем факультетского Совета молодых специалистов, вот ты от нашей кафедры и будешь там заседать, и вопросов к тебе по части общественных нагрузок не будет.
Так и сладилось – стал я к Шуре ходить на заседания Совета молодых учёных и специалистов.
Когда не надо было что-то катать, таскать или мыть сетку, выполнять какие-то работы по теме, и никто не предлагал пойти попить пивка, или чего покрепче, я сидел, занимался изучением различных теорий пластичности, свойств пористых и композиционных материалов.
Помнится, занимаясь этой ерундой, как-то раз разговорились с Толей Трындяковым по каким-то аспектам служебных свойств материалов, не помню точно, о чём, – не суть. Разговор перешёл в спор, причём у каждого не находилось убедительных аргументов, которые бы точно подтвердили его правоту. Но Анатолий, ничтоже сумняшеся, нашёл такой аргумент:
– Вот скажи, ты кто?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, по образованию, квалификационно.
– Инженер.
– Ага. А я кандидат технических наук. Вот когда будешь кандидатом, тогда доспорим. А пока я прав.
Тут возразить мне было нечего, и в самом деле – если инженер кандидату перечить начнёт, эдак мы дойдём…
* * *
Серёга Чиков закончил вечернее отделение и уволился, его пригласили проректором по финансово-хозяйственной деятельности на Завод-ВТУЗ ЗИЛа, завлабом назначили Сашку Кузьмина. Вместе с Серёгой ушёл Анатолий Макаров, уволились два наших ветерана – учебных мастера, в итоге сменился весь вспомогательный учебный персонал. Как правило, на эти должности устраивались студенты-вечерники – работать там, где учишься, удобно, хотя, на мой взгляд, это практика ошибочная. Если собираешься впоследствии работать по специальности, то и трудиться надо непосредственно по предполагаемой профессии, будущему инженеру на заводе, в проектном или научно-исследовательском институте, а если не собираешься, то зачем ты здесь?
Впрочем, у всякой пташки свои замашки.
Зарплата учебного мастера невелика, и многие из них оформлялись работать по НИС[7 - Научно-исследовательский сектор.]. По нашей пористо-сетчатой тематике загрузка их работой обычно осуществлялась через меня, поэтому у меня, бывало, возникали конфликты с теми, кто не готов был нормально выполнять порученное. А с нормальными пацанами я ладил беспроблемно.
* * *
В сентябре отвели сына в первый класс, всё было по стандарту: форма, ранец, огромный букет и тревожный, немного испуганный Мишутка. Первый класс, первая линейка, первая учительница, первый урок, первая перемена, первый школьный день и весёлый, задорный, всё познавший Миха – подумаешь, школа, видали и посерьёзнее.
Меня тоже направили доучиться, моя беспартийность тревожила честных людей, и мне в приказном порядке было сказано, что я поступаю или уже поступил – точно не помню – в ВУМЛ[8 - Всесоюзный институт марксизма – ленинизма.]. Единственное, что удалось вырвать у зверей из пасти, – разрешили зачислиться на философский факультет, а не на факультет партийного строительства, куда меня пытались определить, – пришлось ходить раз или два в неделю по вечерам на занятия.
В ноябре меня вызвали в военкомат, забрали военный билет и велели явиться через неделю. Явившись через неделю, получил военный билет, в котором было указано, что я годен к строевой военной службе, но за исключением ЗВ, ЭРВ, ВДВ. Ну, так что ж, послужим в пехоте или в стройбате – родине ещё нужны наши натруженные руки и мозолистые пятки.
Потом сгоняли в командировку в Выксу с ребятами с энергомашиностроительного факультета, с кафедры Э3. До этой поездки я с ними знаком не был, одного звали Володька Кондратьев, как величали второго, не помню, он был специалистом по вакуумным диффузионным насосам. Имеющийся у нас насос не давал высокой степени разрежения, нарыли где-то более производительный насос, но нужно было его настроить, вот мы и поехали. Спец по насосам был парень презабавный – выпросил у Льва Сергеевича Шмелёва (начальника цеха) пол-литра спирта якобы для промывки чего-то там в насосе, использовал – всё честь по чести, полстакана, остальное тут же развёл и влил в себя и нас с Володькой – сразу вспомнилась моя юность слесарная. Потом вытребовал лист нержавейки, отрезал от него полосочку на хомутик, а остальное отдал цеховым слесарям, которые за пятнадцать минут из листа сварганили бочонок, смывшись с работы, тут же забодали его на рынке бабкам для засолки капусты. Вырученные деньги, как водится, пропили, а следующий день, как полагается, прогуляли. Лев Сергеевич распутал эту многоходовку на раз, понял, что без нашего участия не обошлось, и закатил нам дыню, в смысле устроил выволочку за растление его коллектива, но по-доброму, по-отечески.
* * *
Ляпунову надвигался сороковник, он решил отметить в помещении секции, все скинулись, что-то подарили – не помню что.
Юрка Буянов занимался закупками, Володька Солдатенков – счастливчик, подруга его работала на Московском ликёро-водочном комбинате, организовывал напитки, а Валерка Стратьев, Сашка Кузьмин и я разместили столы буквой П, накрыли их, за неимением скатертей, рулонной электрографической бумагой, разложили тарелки, вилки и ножи, которые Буян приволок из столовой, расставили разномастную посуду для питья: стаканы, фужеры, рюмки, чашки и прочее, когда принесли закуски, разложили всё как смогли красиво.
Было весело, пришло много народа с шестёрки, с других кафедр и секций нашей кафедры, наговорили тостов, надарили много различных бутылок с напитками, коллекционными коньяками, поддавший Зафир стал отрезать у всех, кто был при параде, галстуки – говорил на память, В конце вечера Николай Иванович стал открывать коньячные бутылки, выливать содержимое в подаренную большую деревянную кружку и пускать её по кругу. Когда это действие ему наскучило, он стал бросать в кружку селёдку, сказав:
– На счастье, пусть поплавает, кто поймает – приз.
Напротив меня сидели Солдатенков с Буяном, Володька сказал:
– Сегодня надо поаккуратней.
Они так и поступили – поставили в качестве приборов для питья стадвадцатипятиграммовые кофейные чашечки. Выпив по шесть чашек, переглянулись, решительно отодвинули их в сторону и взялись за двухсотпятидесятиграммовые стаканы, но заполняли их умеренно – от силы на две трети.
Разошлись немного до двенадцати ночи – в Технилище всё ж таки был пропускной режим, и хотя в те годы он был вполне лояльный, но совесть тоже надо было иметь.
До метро мы шли вдвоём с Кондратенко, у входа я начал прощаться:
– До свиданья, Владимир Григорьевич.
– А ты разве не на метро?
– Вообще-то да, но сегодня пешком пройдусь до Красносельской, а там на трамвайчик. Выпил всё-таки, не хочу рисковать.
От Бауманской до Красносельской пешком около получаса, решил – пройдусь, проветрюсь, а там погляжу. В целом за столом я пил очень аккуратно, но рисковать смысла не было – время позднее, если доблестная милиция не реализовала свой личный план по наполнению семейных бюджетов, учуют что-то не то – и доказывай, что ты не верблюд. Или обдерут как липку, или закроют на ночь, и письмо на производство – запах есть, и ничего не докажешь.
– Это ты правильно решил, пойдём, я тебя провожу.
– Да я в норме, спасибо, Владимир Григорьевич, дойду по холодку только так.
– Нет, Алек, я не могу тебя отпустить одного, я тебя провожу.
– Ну, пойдёмте.
И мы двинулись пешком до Нижней Красносельской, о чём-то говорили. Когда подошли к Красносельскому путепроводу, Владимир Григорьевич взял меня под руку, сказав:
– Давай я тебя под руку возьму, чтобы ты не качался.
Не знаю, может быть, я и покачивался, я не заметил, но, когда Григорьевич взял меня под руку, нас стало на пару носить от перил к перилам Красносельского путепровода, а он не шибко узенький. Отчего это произошло, до сих пор не понимаю – может, амплитуды складывались. Стало понятно, что так мы не скоро дойдём до конечной точки маршрута, – путь резко удлинился. Я предложил:
– Владимир Григорьевич, давайте пойдём поодиночке, так у нас лучше получалось.
– Согласен.
Мы продолжили путь, расцепившись, – пошли как-то поровнее.
Дошли до Красносельской, забыв, кто кого провожал. Я проводил Кондрата – все, кто знал Владимира Григорьевича, – и друзья, и ученики – заглазно звали его Кондратом, бдительно проследил, как он прошёл через турникеты, и пошёл на трамвайную остановку.
Ехал в пустом трамвае стоя, привычка эта у меня была со студенческих лет и возникла от наблюдения за одним из близких друзей-однокашников Лёней Райским. Он всегда после наших весёлых сабантуйчиков, которые сопровождались обильными возлияниями, терял свой портфель, в котором находились лекции, учебники, иногда зачётка и документы. Происходило это так: он заходил в трамвай, занимал свободное место и засыпал. Трамвай возил его до тех пор, пока не приезжал вместе с Лёней в депо. Там выспавшегося Лёню ссаживали с трамвая уже без портфеля, поскольку они всегда загадочно исчезали, и он добирался до дома как мог. Каждый раз, сажая его в трамвай, мы уговаривали:
– Лёня, главное, не садись, езжай стоя!
Он соглашался, кивал головой, говорил:
– Спокуха, мужики, я как стекло. Ша – только стоя.
Входил в трамвай, садился на свободное место и…
* * *
Кафедра наша стараниями Антона Михайловича, нашего шефа, ежеквартально занимала призовые места в социалистических соревнованиях всех видов, за что нам выплачивались какие-то премии. Премии эти сотрудникам не выдавались, а где-то хранились, и два раза в год на них арендовались зимой зал в Измайловском однодневном доме отдыха, летом – речной трамвайчик.
Под Новый год в этом самом Измайловском однодневном доме прошло выездное заседание кафедры. Действо это выглядело следующим образом: сначала все рассаживались в зале заседаний и было общее собрание, на котором заведующие секциями или назначенные докладчики произносили скучные речи по предложенным им темам. Потом завкафедрой подводил итоги прошедшего полугодия и намечал планы на будущее, после чего профорг приглашал всех за стол. Все перемещались в столовую, где уже были накрыты столы с выпивкой и закуской, – товарищеский ужин длился два-три часа. Основная масса расходилась по домам, оставалось, как правило, человек десять-пятнадцать, и начиналось самое интересное. Завкафедрой снимал свою дорогую шапку, клал в неё десятирублёвку и пускал по кругу, завсекциями клали по пятёрке, доценты по-разному, кто пять, кто три, а аспиранты или инженеры, если такие затесались, – по рублю. Пили, как водится, шампанское, иногда шапка ходила по кругу не один раз, произносили всякие спичи, веселились. хохотали – вот эти продолжения заседания кафедры мне нравились.
* * *
В январе семьдесят восьмого Николай Иванович вновь озаботил меня моей работой на благо родины:
– Алек. Тебе надо как-то показать бурную деятельность по общественной линии, а то на кафедре на тебя планы строят. Ты подумай, что можно сделать, чтобы от тебя отстали.
Я подумал, поехал в НИИТавтопром, потом на АЗЛК, обсудили наше возможное сотрудничество, и мы заключили договор между советами молодых учёных и специалистов МВТУ, НИИТавтопрома и АЗЛК. В договоре декларировалось проведение научно-технических конференций, публикации научных статей и сборника работ молодых специалистов. Сотрудничество подразумевало шефство МВТУ и НИИТавтопрома над работами, внедрёнными на АЗЛК, организацию экскурсий на производство для студентов, молодых сотрудников, подготовку молодёжи АЗЛК к поступлению в МВТУ.
Информация об этой инициативе была опубликована в заводской многотиражке АЗЛК и попала на глаза редактору службы «Московской правды» – газеты – органа московского городского комитета КПСС и Моссовета, который вознамерился тиснуть об этом заметочку. По стечению обстоятельств редактор этот был выпускником МВТУ, мало того, он был приятелем Ляпунова и позвонил ему, чтобы уточнить какие-то детали. Перетерев с приятелем, Николай Иванович направил меня в газету, дабы я раскрыл им глаза на происходящее, настропалив меня, как я должен выжать из этой ситуации максимум полезного для себя и факультета.
В редакции мне дали какого-то юного борца с недостатками. Классики марксизма сказали, что жизнь – борьба, но всё плохое в государстве победившего социализма было изжито, и в Стране Советов была только борьба очень хорошего с хорошим. Борец, которому меня представили, уже наваял три «подвала» на первой полосе об этой вечной борьбе, писал пламенно, огнево, про что-то там в носу, и стал с жаром допытываться у меня:
– Кто вам мешает делать ваши дела? Мы этих мерзавцев припечатаем.
– Да как-то вроде бы никто особо не мешает.
