Алька. 89

А слесарь был неважный, чертежи плохо читал, был не очень рукаст и сообразителен. Регулярно теребил мастера вопросом, когда он ему даст пятый разряд. Мастер наш, мелкий шустрый ехидный старикан, бегавший в зимнее время по цеху в валенках с галошами, неизменно отвечал: «Как на пенсию будешь выходить, я тебе пятый разряд заместо ордена присвою».

Витька Уткин, ростом примерно с меня, лет немного до сорока, средних кондиций, ничем не примечательный. Критично настроенный ко всему, начиная от властей и заканчивая друзьями, погодой и здоровьем. Хотя в целом мне казалось, что он мужик, как теперь говорят – по жизни, был неплохой. Проблема была в том, что Виктор умирал, умирал на наших глазах, умирал постоянно, а когда человек знает, что он концы отдаст буквально минут через пятнадцать, тут, наверно, сложно быть не желчным, не критичным, да вообще оставаться человеком. Но Витька старался быть человеком, в общем-то, он в рамках всегда держался, срывался изредка. Да ведь ему-то и срываться было нельзя, как сорвётся, так сердечный приступ. Он и ходил-то, держа руку на сердце, отпускал только, чтобы взяться за напильник, работать-то надо, жена дворничиха, не больно много зарабатывала, случись чего, как детей поднять, а их, огольцов, двое.

Ей, правда, перепадало иногда, мантулила она во дворе гостиницы. Тогда в моду, слава богу, ненадолго вошли нейлоновые рубашки. Наши-то поначалу не могли их производить, только у фарцы достать можно было, а это ж какие деньги, да и без них как-то обходились. Так вот Витёк наш однажды на работу является в белоснежной нейлоновой рубашке, ну мы, конечно, что да как, откуда? И он рассказывает: убирает его баба двор гостиницы от снега, вдруг открывается дверь и кто-то ей рукой машет. Она подходит, а там иностранец протягивает ей ком тряпья белого, показал ей рукой на бак с мусором во дворе, что-то пробормотал не по-русски, повернулся и ушёл. Народу никого, глянула, а у неё в руках три рубашки нейлоновых новых, только воротнички несвежие, после однодневной носки. Поняла, что если бы хотел в стирку, то попросил бы горничную, показал рукой на помойку, значит, сказал или выкинь, или себе оставь. Да кто ж такое добро выкидывать будет? А горничной не отдал, видно, осерчал на неё за что-то. Да только это ж не каждый день, сказать по совести, первый раз за всю карьеру.

А Витёк-то совсем уже не хорош, а главное, как ему плохо с сердцем, его скорая не берёт, вообще оборзели, суки. Заявляют, что он здоров как бык, вот гады, они, вишь ты, знают, а Витёк не знает, здоров он или нет.

Оно с чего всё началось? Раньше-то Витька в самом деле был здоров как бык, ну бухал, конечно, с другом закадычным на пару. Раз после лёгкого запоя, так, пустячок двухдневный, правда, это уже выход был, до этого неделю квасили не по-детски, пошли водички газированной попить, идут, ржут, при этом трясёт обоих с похмелья. Витька первый к автомату подошёл, залпом два стакана выдул, налил другу, повернулся, глядь, а друг лежит на полу на спине, глазами голубыми в потолок глядит. Витюха к нему, водички пытался ему в рот, друг ни-ни. Ну первым делом фершала заводского, маманю мою, стало быть, потом скорую, а поздняк метаться. Инфаркт микарда, вот такой рубец. Врачи сказали: скончался мгновенно, даже были бы рядом, не спасли.

А они друзья с детства, из одной деревни, вместе в Москву приехали, всю жизнь на одном заводе протрубили. Всё вместе, даже женились в один год, но, правда, на разных всё ж таки бабах. А уж керосинили-то с младых ногтей вместе, и Витёк понял, что сердце-то у него тоже нездорово, чует, болит. И с каждым днём всё хуже припирает, куда деваться, пошёл к врачам. Ну в районной-то ничего не нашли, это понятно, что они там понимают, коновалы. Витька с боем выдрал у собак районных направление в кардиологический центр Мясникова. И там не лучше, профессоры-хуессоры не хотят лечить рабочего человека, подержали полторы недели, даже в жопу трубу вставили, ноги все перещупали, а сердце вылечить не могут. Твари. Говорят, здоров как бык, а боли от самовнушения. Мало того, в дурку даже положили, восьмую больницу им. Соловьёва на целый месяц. С самим Высоцким, правда, на этаже лежал, мозги ему всё вправляли, а сердце, сердце-то так и не вылечили.

Так Витёк наш и маялся, маманя моя сказала, так сам себя уговорит и умрёт при полном здоровье. Да уж, наверно, умер.

Бугор наш, Анатолий Сергеевич Курганов, был мужик видный. Бывают такие мужики, весь как только что отштампованный юбилейный рубль. Всегда свеж, подтянут, несмотря на небольшое пузцо, крепок, целеустремлён, решителен, толков. Проштрафившемуся мог и в глаз заехать, но никто не обижался, знали – за дело получил, при этом своих работников в обиду не давал, всегда выгораживал перед начальством, если, конечно, штрафник совсем не оборзел. Мог и на замдиректора наехать, начальство знало – норовист, зато не подведёт, план даст всегда и бригаду держит в дисциплине, насколько возможно. Я уже пердак здоровый был, восемнадцать как-никак, он мне в последних числах месяца говорит в конце рабочего дня: «А ты куда засобирался?» – «Так мне ж в школу». – «Ну один разок пропустишь не беда, видишь, горим, план надо выполнять». – Другого послал бы, но Кургана никак нельзя, человек. Остался, первый раз отработал двадцать четыре часа кряду. До двенадцати ночи мантулили с обычными перекурами, в полночь сели пообедать. Работала столовая навынос. В цех принесли большие кастрюли с борщом, на второе котлеты с картофельным пюре. Жри от пуза, за всё платит завод. К столу, на котором играли в обед в домино, подтащили рабочий стол – верстак без тисков. Взяли борщ, котлеты, кто захотел. Остальные, и я в том числе, скинулись, метнулись в магазин, взяли охотничьи колбаски, водки, квашеной капусты. На водку скидывались все. Сели, приняли по сто граммов, похлебали борща, бугор стал наливать по второму разу, в этот момент подошёл зам директора по общим вопросам, он всегда находился на заводе во время авральных работ. Организовывал питание, следил за порядком. Бугор, не обращая внимания на зама, продолжал наливать. Стаканы наверняка были не очень чисто вымыты, как я заметил, гигиена никогда не была важной частью сознания наиболее передовой части трудящего класса – пролетариата (рабочего класса) – одного из основных классов современного общества, главной движущей силы революционного процесса перехода от капитализма социализму и коммунизму, к которому принадлежали мы все, сидящие в эту ночь за столами в МСУ завода «Металлист», и по этой причине на стенках стаканов образовывались воздушные пузырьки, как будто туда налили горячую воду. Увидев такую картину, замдиректора расплылся в масляной улыбке и сказал: «Кто ж кипяток наливает в холодные стаканы?» Шутка его никого не заинтересовала, все глядели на Бугра, что скажет? Бугор глянул на остаток водки в бутылке, на замдиректора и спросил: «Никитич, примешь?» Замдиректора ответил: «Не, не, мужики, мне ещё бегать и бегать. Ну давайте, отдыхайте, вам тоже ещё до утра столько наворотить надо». Бугор плеснул остаток себе в стакан, сказал: «За удачу», – и все выпили, не чокаясь, ещё по сотке. Закурили, посидели минут двадцать и продолжили работу.

Собирали мы в тот месяц установку для нагрева заготовок ТВЧ (токами высокой частоты) у которой были две подвижных каретки, перемещающихся в горизонтальной и вертикальной плоскостях. После сборке выяснилось, что вертикальную каретку при подъёме клинит. Причин возникновения могло быть предостаточно: сварочные деформации станины, неточности при изготовлении направляющих, ошибки при конструировании самой каретки или её приводного механизма, да ещё можно было придумать хоть десяток, но главное было в том, что если каретка не переместится три-четыре раза на глазах приёмной комиссии, трындец. Квартального плана нет, премии нет, а выговоров всех видов и прочих трындюлей огребут все, прежде всего начальство. У грёбаной этой машины, выкрашенной в зелёный цвет, собрались главный инженер завода, два замдиректора, начальник производства, начальник цеха, все мастера, наша бригада, куча откуда-то набежавших, праздно шатающихся, любопытствующих техников, нормировщиков и прочего непонятно для чего оставшегося в ночь народа, все говорили или кричали одновременно, стоял такой мат-перемат, что индуктор-нагреватель вертикальной каретки разогрелся до малинового свечения, но выхода никто не находил. «Всё, просрали план!» – сказал главный инженер.

Бугор стоял, потупив голову, размышлял, видно было, что пустой этот базар раздражал его до невозможности. Потом поднял голову и громко сказал: «Всё, расходимся. Через час каретка будет ползать. – Затем подошёл к главному инженеру, отвёл его в сторону, они о чём-то пошептались, главный похлопал его по плечу, повернулся к толпе и сказал: – Расходимся, через полтора часа собираемся здесь: я, бригадир, Тараканов (наш начальник цеха) и зампроизводством, остальные занимайтесь своими делами, а то устроили тут базар, понимаешь». Все стали расходиться. Бугор открыл альбом с чертежами собираемого нами устройства, полистал его, нашёл какой-то чертёж, вырвал его и положил в карман, затем подозвал Володьку, того самого, который крестил меня машинным маслом, он был в бригаде как бы неофициальным замом бугра, сказал ему: «Володь, возьми ребят, снимайте каретку и пошли кого-нибудь в малярку, пусть там у дежурного возьмут зелёной краски в цвет машины, полстакана. – Затем окликнул меня, сказал: – Возьми фомку, пошли». – «Куда?» – «Куда надо». Я достал из верстака монтажный ломик, в просторечье именуемый фомкой, и двинулся вслед за Бугром. Вышли из цеха на улицу, дошкандыбали до столярного участка, располагавшегося в здании рядом с проходной, дверь в цех была закрыта, но мы, миновав её, подошли к распашным воротам, через которые осуществлялись завоз пиломатериалов и отгрузка продукции. Ворота были закрыты снаружи на большой замок, висевший на кованых стальных петлях. Сергеич, кивнув на петли, скомандовал: «Ну чего глядишь? Сейчас посмотрим, какой из тебя домушник может получиться». – Задача была ясна, повозившись пару минут, одну петлю я оторвал. Бугор попытался открыть ворота, но не тут-то было, ворота были изнутри закрыты то ли на засов, то ли на накидной крюк. Ухватившись повыше, он оттянул ворота на себя и сказал: «Просунь руку, моя не влезет, попытайся понять, что там за засов». Просунув руку, я понял, там что-то вроде накидного крючка, но снять его с первого раза не удалось, когда Сергеич отжимал ворота, крюк зажимало. Но это было уже, как говорится, делом техники. Пошарив у ворот, я нашёл обломок кирпича и им выбил крюк из паза, куда он опускался. На шум из проходной прибежал старик ВОХР, увидев на нас, с удивлением спросил: «Толь, ты чего ворота ломаешь?» Бугор ответил: «Не ссы, Михеич, главинж в курсе, звони». Сторож ушёл в проходную звонить начальству, а бугор, отворяя одну створку, сказал, повернувшись ко мне: «Ну вот, одна хлебная профессия у тебя, считай, в кармане».

Вошли в помещение, разыскали выключатели, включили свет. Курган стал рыться на стеллажах в заготовках, наконец вытащил двухметровую доску сероватого оттенка, смерил ширину и толщину и, поворотившись ко мне, сказал: «Дубовая, как под заказ». Покопавшись в столярных верстаках, нашёл ножовку, сверился с чертежом и отпилил одну доску длиной сантиметров шестьдесят, а остаток распилил на кусочки сантиметров по пятнадцать. Пройдясь вдоль ряда станков, остановился у одного, сказав: «Вот что нам с тобой нужно». Я спросил: «А что это?» Он поглядел на меня с удивлением: «Это ж рейсмус». Я промычал что-то неопределённо обозначающее полное понимание предмета в сочетании с полным непониманием. Сергеич включил станок, поковырялся с настройками и пропустил первый короткий кусочек, пройдя сквозь станок, дощечка стала потоньше, смерив её, подрегулировал настройки, пропустил вторую. После четвёртой деревяшки запустил длинную дощечку, замерив толщину, удовлетворённо хмыкнул и сказал: «Я в проходную, скажу, что закончили, и в цех, а ты всё выключай, закрывай ворота, подмастырь петлю, как сможешь, и дуй за мной».

Я выключил станок и свет, вышел во двор и понял, что подмастырить петлю будет проблематично: гвозди погнулись, да и забивать любые гвозди фомкой цилиндрического сечения – задача решаемая, но непростая. Да и зачем? Ворота в цех-то всё открыты. Вошёл в столярный, включил свет, нашёл и нужные гвозди, и молоток, после чего снова погасил свет, закрыл ворота, приладил петлю на прежнее место, приколотил, отжал ворота, было проще, крючок-то уже не был накинут, затолкал в щель молоток и ушёл с сознанием выполненного долга.

Через час дубовая дощечка превратилась в полное подобие направляющей, по которой должна двигаться вертикальная каретка станка. В ней просверлили крепёжные отверстия и профрезеровали канавку, в которой должна была собираться смазка, торцы её покрасили в зелёный цвет. Новую направляющую наглухо прикрепили к станине установки, поверхность её густо смазали тавотом. Через двадцать минут, на десять минут раньше намеченного времени, была смонтирована и опробована в движении вертикальная каретка. По общему мнению бригады, по дубовой направляющей каретка двигалась лучше, чем по стальной. Прибывшее через десять минут руководство пришло к такому же выводу. Главный инженер зачем-то ухватился за вертикальную каретку, пытаясь оторвать её от направляющей, но конструктивные особенности станка и, главное, высококачественная сборка, осуществлённая бригадой под руководством А. С. Курганова, не позволяли каретке никаких перемещений, кроме проектных. После этого главинж, покачиваясь, судя по всему, от пережитого волнения, молча глядя в глаза, долго жал руку нашему бригадиру.

Было около четырёх утра, Бугор сказал: «Если хочешь, можешь идти домой, тебе же рядом, на работу сегодня можешь не выходить». Я умылся и пошлёпал, шёл, задумавшись, в те годы по ночам улицы были пусты, ни пешеходов, ни машин. Возле самого моего дома мне наперерез кинулась женщина лет сорока пяти, спросила низким, прокуренным голосом: «Молодой человек! Вы не меня ищите?» От неожиданности я опешил, посмотрел на неё, это была крупная, высокая дама лет сорока пяти, с испитым лицом, в не по возрасту короткой юбке. Я ответил: «Нет».

Комиссия установку нашу приняла, она простояла ещё у нас недели полторы, разбирались с причиной брака и с исправлением. Я во время обеденного перерыва рассказал, как меня атаковала бабёнка с пониженной социальной ответственностью у дома ночью, реакция коллектива на мой ответ, меня признаться, озадачила. Все посмотрели на меня с осуждением, а бугор, очевидно, подытоживая общее мнение, изрёк: «Всякую тварь на х…й пяль, бог увидит и хорошей не обидит». Тут задумаешься, всегда ли ты прав.

В последние дни августа я записался в ШРМ № 69, Школу рабочей молодёжи. Ходить туда было мне удобней, она находилась в трёх минутах ходьбы от моего дома. Когда я оформлялся, секретарша поинтересовалась, почему я перехожу из 17-й школы к ним. Я ответил, что у меня способностей не хватает учиться в такой продвинутой школе, полагая, что она сейчас же мне скажет: ну что вы, по Вам видно, что вы очень способный, умный и вообще душка, но ошибся. Услышав мой ответ, она пробормотала себе под нос что-то вроде опять всех дебилов с района собрали. Увы, если ты сам именуешь себя дебилом, не полагая, что ты таковой на самом деле, то будь готов к тому, что люди тебе поверят и будут тебя считать дебилом, а обратное тебе придётся доказывать.

В классе встретил пару знакомых огоньковских шпанят, с которыми несколько лет назад тусовался в «Огоньке», было несколько симпатичных девушек, паренёк забавный, помоложе меня на пару лет, но толковый, с мозгами, крепкий. Преподаватели мне понравились, за исключением одной, довольно молодой женщины, которую доставала моя привычка улыбаться. У меня действительно была такая привычка, когда я глядел на любого человека, физиономия моя расплывалась в улыбке, почему? Не знаю, от молодости, оптимизма, я всегда был им наделён чрезмерно, здоровья, да от всего, от того, что живу, обязательно влюблён и меня любят, а вот училке этой очень не нравились мои улыбочки. Действительно, нашёл время и место. Она мне вполне серьёзно заявила: «Вы что, не понимаете, что неприятно глядеть на человека, который постоянно улыбается?» Что ж делать, не огорчать же человека, стал бороться с собой, доборолся, теперь частенько говорят: «Это кто такой мрачный, у него что-то случилось». Случилось, блин, училка такая в школе попалась.

Но в школе я стал стараться появляться почаще, решил всё ж таки аттестат получить.

Мокушке пришла повестка, пора, родина звала в поход. Схема всегда одна, собрались, попили, поели. Батя его упился под утро в хлам, сглупа решили тащить с собой, как же – отец не попрощался с сыном, опять же, вдруг по дороге очухается на свежем воздухе. Не очухался. Проводили, как обычно, до Хованского входа ВДНХ, отца положили на газон у входа. Стали прощаться, обнялись, мать ему говорит: «Витя, простись с папой». Витёк глянул на папу, махнул рукой и шагнул в ворота.

Стали расходиться, поймали такси, уговорили водилу отвезти бесчувственное тело отца Витюхи до дома, один поехал с матерью помочь дотащить, остальные загрузились в троллейбус. Ребята пропихнулись через переднюю дверь, мы с Милкой через заднюю. Утро, все едут на работу, а мы с проводов друга, парни все под хмельком, теснотища, народ раздражённый, какой-то дядя нервный прискоблился ко мне, дескать, от меня водкой на версту разит и от этого он испытывает невыносимый дискомфорт. Разит, конечно, всю ночь за столом просидел. Я спокойно ему объясняю, что это не его печаль, но ему, видать, нужда была кому-нибудь с утра мозги вынести, а тут сопляк какой-то не желает внимать его нравоучениям. Я ему негромко на ухо предложил совершить эротическую экскурсию в место, расположенное на расстоянии его вытянутой руки, а он стал пытаться мне руки крутить. Что за люди, совершенно не умеют и не готовы дискутировать? Не получилось, я его самого немного в трубочку свернул, тут ещё два активиста на меня насело, и чего людям не сидится спокойно? Стал назревать скандал, и очевидно, что виноватым в итоге меня определят. Людмила попыталась встать на мою защиту, один из этих козлов её в шлюхи записали, пришлось проверить его печень на готовность терпеть динамические нагрузки, а Милке потихоньку на ухо: «Милок, речи оставь на потом, а пока мухой вперёд за ребятами». Глядя, как она штопором ввинтилась в толпу пассажиров троллейбуса, я понял, занятия художественной гимнастикой в юности даром не прошли, через пару минут наши парни уже нарисовались рядом со мной. Ну, думаю, слава богу, а то меня эти потные доходяги уже всего облапали, пытаясь руки мне крутить. Парни наши молодцы, спокойно так: «А что случилось? – И дяденькам этим: – Да вы присаживайтесь, мы сейчас порядок наведём», – и так тихонечко поприжали активистов троллейбусных, они шмыг по местам, сидят, молчат, потеют, так молча до нашей остановки и доехали.

На работе у нас случай трагический произошёл на моих глазах. Через проход, напротив нашей бригады, располагался большой горизонтально-строгальный станок. Станки у нас стояли тесновато, но небольшие проходы между ними были, чтобы их можно было обслуживать. Обрабатывались на нём, как правило, большие листовые заготовки деталей сварных станин. Перед началом работы заготовки привозили на электрокаре (на заводе название сокращали, говорили – кара, на каре) и сгружали стопкой рядом со станком, строгальщики брали по одной заготовке, обрабатывали на станке, обработанные детали складировали с другой стороны станка. Детали были массой по несколько сот килограммов, поднять и уложить их на рабочий стол можно было только с помощью крана, что обычно и делали. По правилам, то есть по регламенту, операции подъёма, укладки и съёма тяжёлых заготовок должен осуществлять специально обученный человек – стропальщик, и такой вроде бы даже в цехе был. Только где его найти? Зарплата у стропаля невелика, и они себя особо не утруждали, то он пьёт где-то с кем-то, то прикорнул, то уже в дым, а бывало и так, что в самом деле что-то грузит, но в другом месте. Для того, чтобы работа шла побойчей, почти все станочники на тяжёлых станках и все слесари-сборщики проходили ускоренные курсы стропальщиков, получали ксиву стропальщика, стропили, как у нас говорили – чалили грузы, и таскали их по цеху сами. Крановщицы, пока не запомнили точно, что у меня появилась квалификация стропаля, кричали сверху из кабинки: «Удостоверение покажи!», и я гордо, вытянув из нагрудного кармана синюю книжку, протягивал вверх руку, демонстрировал картонку, подтверждающую, что могу тягать по цеху грузы до определённого тоннажа. Наверняка такая же книжка была и у строгальщика, который в тот день застропил чалкой (грузовым тросом с петлями на концах) «на удав» большой стальной лист, что уже было нарушением. Брать грузы «на удав», то есть стропить, зачаливая его на самозатягивающуюся петлю, нельзя по инструкции категорически. Тем не менее так зачаливали все, и я в том числе, это быстро вполне эффективно, надо только при этом соблюдать два простых правила: во-первых, чалку располагать поближе к центру тяжести, во-вторых, затягивать её ещё до подъёма краном, чтобы она меньше сползала по ходу подъёма. Детали, имеющие характерные выступы или впадины, чалятся с учётом этих особенностей, в общем, мозги чуть-чуть включать и глядеть в оба.

Так вот, строгаль наш зацепил, не запариваясь, лист, как получилось, крикнул: «Вира!», это команда крановщице на подъём груза, груз пошел вверх, лист развернулся петле вертикально. Когда груз был поднят метров на пять над полом, идущий по проходу работяга-подсобник, мужик лет пятидесяти, вдруг повернул и шмыгнул вбок, в проход между станками, все так поступали, но только не тогда, когда у тебя над башкой болванка плывёт полутонная. Скорее всего, задумался о чём-то своём, не заметил, в это же мгновение лист, выскользнув из петли, и упал, ударив проходящего внизу сзади по правой ноге, где-то чуть выше середины икры. Работяге немного повезло, лист после удара упал не на него, а сзади проходящего, придавив часть отрубленной, как потом выяснилось, ноги. Несколько секунд тишины, только шум работающего цеха, потом крики, мы были ближе всех, подбежали первыми, стали поднимать лист, подбегали ещё, откинули плиту. Подсобник наш лежал без сознания лицом вниз, брючина в месте удара была разорвана, ступня неестественно повёрнута вбок, быстро натекала лужа крови. Что там с ногой было, непонятно. Через минуту прибежала мама с дежурным чемоданчиком, вход в здравпункт был метров в пяти от ворот МСУ. Рявкнула на всех: «Отошли на пять метров!» Взглянув на ногу, крикнула: «Скорую вызывайте, скажите, травматическая ампутация ноги, большая кровопотеря, шок, лист фанеры принесите». Говорила она это, вспарывая ножницами брюки. Первым делом поставила ему какой-то укол, потом перетянула ногу выше колена жгутом, что-то написала на клочке бумаги и сунула под жгут, обработала чем-то место разруба и рядом, забинтовала ногу, потом обложила её ватой и прибинтовала откуда-то появившуюся лангетку. Я наблюдал за ней, движения её были быстры, точны, уверены. В ней не было паники, испуга, сомнений. Прибежали ребята из столярки с листом фанеры. Распрямилась, сказала: «Давайте перевернём его и на лист фанеры положим». Все вместе аккуратно перевернули, положили на лист фанеры на спину, мама поставила ещё один укол, затем намочила ватку в нашатыре и поднесла к носу. Подсобник наш пришёл в себя. Скорая приехала довольно быстро, въехала прямо в цех, мы переложили его на носилки и помогли задвинуть носилки в машину. Когда носилки были уже внутри, подсобник, опершись рукой, приподнялся и, пытаясь улыбнуться, тихим голосом сказал: «Прощайте, ребята».

Мама отдала фельдшеру скорой пустые ампулы от уколов, машина укатила. Я проводил мамулю до здравпункта, спросил: «Выживет?» – «Если до больницы довезут живым, будет жить». – «А довезут?» Она не ответила, только как-то неопределённо покачала головой.

Подсобник наш умер от шока по дороге в больницу.

Сказать по совести, травматизм в цехах был довольно частым, порезы и ушибы были рядовым явлением, просто не обращали внимания. Причин хватало. Собственные ошибки, неумение работать с инструментом или оборудованием, ошибки проектирования. Помнится, мы как-то собирали пневматическую механическую руку с дистанционным управлением, когда она была собрана, перед подачей давления бригадир наш, имеющий изрядный опыт работы по сборке продукции наших конструкторов, велел всем отойти подальше, пульт управления установил на стальную тумбочку, сам спрятался за ней и лишь затем открыл кран. Механическая рука, стремительно распрямившись, «выстрелила» в направлении недалеко стоящего Санька и, подрагивая, зависла, словно пытаясь дотянуться. Сашок с перепугу попятился, запнулся и сел на пол. Сел весьма неудачно, отшиб пятую точку, сидит, матерится, мы все хохочем. А это тоже производственная травма.

При этом желания всё поменять или улучшить как-то не наблюдалось ни у руководства, ни у рабочих. Когда проходила плановая компания по прививке от столбняка, половина рабочих отказывалась от прививок, считали, что прививка принесёт больше вреда, чем пользы.