Три желания, или Дневник Варвары Лгуновой

Это чувство, например, испытываешь в детстве, когда разбил мамину любимую вазу династии Мин или фужер из бабушкиного обожаемого богемского сервиза, коему сто лет в обед. Или же процарапал бок у только купленной папиной машины, когда не успел вовремя затормозить на велосипеде.

Это чувство, напоминая лучшие и самые красочные моменты ранних лет, пришло ко мне и сегодня, когда я заметила в тазике Сенечки небольшую такую раскрытую книжечку.

Синенькую.

И на одной из сторон её красовались золотые буковки, что гордо и важно значили «Зачетная книжка».

И мозг мой, к вящему сожалению, сработал оперативно, выстроил логическую цепочку и мысль, что свою зачётку я уже сдала, а значит, вот эта может быть только…

Я додумала, а из коридора раздался своевременный вопль:

– Варь, ты мою зачётку не видела?

Видела-видела.

А вот ты, к своему счастью и моему здоровью, пока нет.

– Сенека, ты – труп, – я, шипя едва слышно, покосилась на енотистого гада.

Что на кровати развалился безмятежно, привалился к поверженному медведю и фундук за обе щеки уплетал с завидным аппетитом.

Сволочь хвостатая.

Я, надеясь, развидеть увиденное, перевела взгляд обратно на таз с водой и, прощаясь с надеждой, закончила обреченно:

– И я тоже.

Ибо убьют нас обоих, утопят подобно главному документу студента. Вот же ж… так, думай, Варвара Алексеевна, думай!

– Ничего я не видела! – первым делом я завопила громко и возмущенно.

Кажется, чуть нервно, но, будем считать, что только кажется.

Выловить зачётку, а после аккуратно положить её на стол – это второй шаг спасательной операции.

Третий шаг – высушить и вернуть нормальный вид. И вот тут уже пошли загвоздки, поскольку во всезнающем гугле нет статей на тему: «Как незаметно высушить важный документ и выжить». Те же советы, что нашлись, имели в конце скромную и сожалеющую приписку о том, что первозданный вид потерян уже окончательно.

Не вернуть.

Сволочь ты, Сенечка, всё же, нашёл, что тырить и стирать! Полоскун несчастный… Лучше бы ты паспорт взял, что ли.

Его восстановить проще.

И… и вот есть у меня большие подозрения, что в «случайно» второй раз за два часа одного дня мой сосед не поверит.

Жаль.

Я же, правда, случайно.

А зачётку так вообще Сенечка решил помыть.

Случайно.

– Как думаешь, за чистосердечное тебе смягчат приговор и способ убийства? – я, переставая разглядывать слипшиеся страницы и потекшие печати и чернила ручек, мрачно посмотрела на енота.

Он же под моим взглядом неожиданно замер, не донес очередной орех до пасти, прислушался к чему-то и неожиданно нырнул за медведя.

Остался торчать один только полосатый хвост.

Не поняла.

Он что, впервые решил проникнуться и усовеститься?

– Варя… – голос Дэна послышался от двери.

И голос этот, прозвучавший весьма угрожающе и проникновенно тихо, мне не понравился, как и взгляд, что был устремлен на стол и зачётку.

– Только не говори, что это…

Хорошо-хорошо, я послушно промолчу.

Сосед перевёл взгляд на меня. И абсолютное недоверие в его глазах сменилось на абсолютную ярость, под которой молчать дальше мне стало страшно.

Опасно для жизни даже.

Пора, кажется, спасать себя и тикать, поэтому пока он в пару мгновений добирался до стола и меня, я с визжащими оправданиями рванула от стола к кровати и на кровать:

– Это Сенечка!!!

– Я прибью тебя! – взвыл не хуже раненого зверя мой добрый сосед и, отшвырнув зачётку, метнулся за мной.

Ну, правильно.

«Мокрая зачётка – вещь уже бесполезная, можно не беречь», – мелькнуло в голове прежде, чем на инстинктах я швырнула в него подушку – сказался опыт подушечных боев с Милой и Ромой – и кинулась прочь.

***

– Давай поговорим как взрослые и умные люди с высшим образованием!

– Открой дверь!

– Пообщаемся в тихой спокойной обстановке. Выкурим так называемую трубку мира…

– Дверь открой!

– Обсудим сложившуюся ситуацию…

– Я её сейчас выломаю!

– …и придем к выводу, что единственный виноватый у нас – это ты! Ой…

Рот рукой я зажала запоздало, а за дверью воцарилась тишина.

Плохая такая тишина.

Гнетущая прям.

Однако, язык мой – враг мой. Я же хотела сказать, что виноват у нас исключительно Сенечка, но… но что-то, как всегда, пошло не так. С другой стороны, я поняла, почему мама с папой были единодушно против моего поступления на международное дело.

Надо признать: дипломатия – это не моё.

– Выйди по-хорошему, обойдемся малыми потерями, – сквозь зубы процедил Дэн.

А я невольно сглотнула.

Малые потери – это он ведь про дверь?

Правда, вслух я уточнила другое:

– На фарш только Сенечку пустишь?

Прости, енотистый засранец, но себя я люблю, тебя – только терплю, а поэтому чья шкура дороже, надеюсь, понятно.

В конце концов, зачётку угробил ты.

Итак за неё прибить пытались почему-то меня, а не хвостатого гада, что спокойно забрался на шкаф в коридоре и, крутя башкой, с интересом взирал на наш забег.

С препятствиями.

И метанием тяжёлых предметов.

– Варя, открывай!

Попавшее в Дэна яблоко вспомнилось некстати, а я поняла, что не-а, не открою. Жить хочется. Если зачётка – это Сеня, то яблоко-то – это я.

Хотя, что такое яблоко по сравнению с зачёткой?!

– Дэн, давай всё-таки поговорим как цивилизованные люди, а?

Хорошее предложение.

Главное, что своевременное, после разнесенной в пух и осколки квартиры. Целым у нас остался только Вася, ибо вопль: «Не трожь Васю!!!» был, кажется, мой, а вот ночь, клей и череп промелькнули у обоих.

– Испорченная зачётка – это же ещё не конец света! – оптимистично и бодро проговорила я.

– Издеваешься?

Скорее, пытаюсь выжить.

– Нет, что ты, – почему-то прозвучало… да, издевательством.

Блин.

– Ты моё проклятие, – тоскливо пробубнили из-за двери, – вместе со своим енотом.

Нет, про енота я очень даже согласна. Он не только твоё, он ещё и моё проклятие.

А вот я – проклятие?!

Да мне даже химичка говорила, что я – ангел! Сквозь слёзы, мысленный мат и скрежетание зубов, правда, но говорила ведь. И не будем уточнять, что вторым словом после ангела было «Преисподней».

Кому важны такие мелочи?!

– Если что, то мне стыдно, – я проинформировала в пустоту и на пол, закрывая глаза, устало опустилась.

– Я две недели учил, а меня из-за тебя даже на экзамен не пустят, – за дверью проговорили глухо и, пожалуй, тоже устало.

Почему сразу из-за меня-то, а? Почему ни одного упрёка в адрес хвостатого поганца – истинного виновника произошедшего?!

Я тяжело вздохнула, мысленно сетуя на несправедливость жизни, и посмотрела на часы.

Пол-одиннадцатого.

И да, енот всё же временно мой, поэтому… я, потянувшись, дверь открыла и с опаской посмотрела на сидящего сбоку, у стены, Дэна, что голову ко мне медленно повернул, посмотрел нечитаемым взглядом.

– С меня – фен, с тебя – обещание не убивать. По рукам?

***

К двум часам ночи мы решили, что зачётка с натяжкой, но тянет на официальный документ и молча разошлись по комнатам.

13 июня

В восемь утра позвонил Ромка и заговорщическим шёпотом спросил:

– Варвар, а что мне пожелать надо?

– Мозгов? – я спросила с обреченной надеждой.

– Не-а, думай, Варвар, думай!

– Пойти к чёрту, – медленно, но неумолимо засыпая, пробормотала я, – пожелать тебе надо.

– Варвар!!! – он рявкнул.

Громко.

Так, что от его вопля меня подбросило, заставило проснуться моментально. И, садясь в кровати, рявкнула уже я:

– Рома, ты… ты кретин!

– Два часа назад твой сосед сказал мне тоже самое, – странно довольным тоном протянул мой лучший на свете друг.

Ещё бы!

До двух часов ночи мы не спали вместе.

– Ладно, злобный Варвар, не злись, – подхалимским тоном пропел Ромочка и, переставая вдруг издеваться, заговорил уже серьёзно. – У меня к тебе шикарное предложение. Пошли сегодня с нами в «Тиволи».

– Куда?!

На кровати меня подбросило второй раз, а спать расхотелось окончательно.

– Варвар, не тупи. Ты слышала!

Слышать-то слышала, но поверить как-то не очень получилось.

«Тиволи» – это ж…

– Миллионер ты мой, – я, старательно подбирая слова, проговорила ласково, предложила душевно так, – колись, кого ограбил. Или по совету Милки всё ж в альфонсы подался? Откуда у тебя деньги на «Тиволи», мажор?

Итальянский, блин.

Нет, Ромку, конечно, родители финансово спонсировали. И сам он подрабатывал, получал опять же за соревнования, но не так, чтобы идти тусоваться в самый известный и дорогой клуб нашего города.

Шутка, что даже стоять около «Тиволи» можно только платно, не такая уж и шутка.

– Расслабься, Варвар, мы по блату, – он гоготнул довольно. – У нашей Дахи брат имеется, который в свою очередь в друзьях имеет владельца этого самого клубного рая, так что… прыгай… нам скидка на алкоголь и бесплатный вход.

Кто такая Даха, я не особо поняла, кто чей друг-брат тоже, но… я поняла главное: мне только что предложили халявный отрыв в лучшем клубе.

Та-да-да-дам!

Ромочке в мгновение ока было даровано всепрощение за звонки по ночам и ранним утрам, а заодно отпущены все косяки на полгода вперёд.

Благодетель мой!

– Так ты идёшь, Варвар?

– Конечно! – настроение вместе со мной радостно скакануло вверх, а я, опережая себя же, быстро затараторила. – Где, во сколько?

– В десять, у старой башни, и… – Ромка, удивляя, запнулся, помолчал, а после вздохнул и неохотно проворчал, – и подругу свою умалишенную зови. Иначе она там окончательно по фазе двинет, а я ещё не психиатр. В общем, звони ей. Хватит выть из-за этого… ныне болезного.

Уточнять, что ж ныне приключилось с Юрцом, я мудро не стала. Меньше знаешь – меньше, как говорится, шансов пойти свидетелем в суде.

Да и болезный – это ещё не покойный.

Можно не волноваться.

– Сам не хочешь ей позвонить?

– Если я позову, то точно не пойдет, – Ромочка отозвался меланхолично.

Флегматично.

И на миг показалось, что он уже звонил, предлагал и отказ получил, но глупая мысль – Ромка это скрывать не стал бы – только промелькнула и исчезла, а я, пусть он меня и не видел, активно закивала:

– Позвоню, позову.

Не одной же мне в такую рань просыпаться.

Ближних тоже надо радовать.

И, когда мой первый ближний уже собрался отключаться, я его окликнула:

– Ром?

– Ну?

– Ни пуха, ни пера.

– Иди к чёрту, Варвар!

***

Моё прекрасное настроение продержалось до одиннадцати утра. Ни кислая рожа Дэна, что мрачной тенью собирался на экзамен, шатаясь по квартире, ни наглая морда Сенечки, что стащил стирать мою очередную футболку, не смогли его испортить.

А вот загромыхавший в пустой квартире звонок и елейный голос моей однокурсницы Ксении Глебовны, которая подрабатывала в родном деканате и которую в рабочее время следовало именовать исключительно по имени-отчеству, настроение подпортили.

До гримасы.

И ответного приторно-милого голоса.

– Варечка, – пропела сладко-гадко она, – твои документы готовы, можешь приходить и забирать.

Отчаливать.

Просилось третьим жгущим глаголом, но вслух, вежливо, оно сказано не было. Женская нелюбовь – она такая, вежливая.

И с реверансами.

– Скоро буду, Ксения Глебовна, – я, корча злобно-страшную рожу окну и своему размытому отражению, пропела ещё более сладко-гадко в ответ. – Спасибо, золотце, за оперативность.

И расторопность.

Мои документы, думается, она готовила и уносила на подпись с большим рвением и удовольствием. Дышаться в стенах родного вуза ей теперь, определенно, станет легче. Не будет ведь меня там больше.

– С-стерва! – я, заканчивая светскую беседу о природе, погоде и последней моде, швырнула телефон на кровать.

А Сенечка, отвлекаясь от постирушек и задирая ко мне морду, фыркнул согласно.

В кои-то веки очень в тему.

***

По дороге в почти уже не родной университет я купила вишнёвый пай и, подумав, банку настоящей сгущенки, любовь к которой ещё на первом курсе и первой практике привил нам Геродот.

Доказал, улыбаясь и посмеиваясь, что на раскопах, в походных условиях с кострами и палатками, без сгущенки совсем грустно и печально.

И, пожалуй, расставаться с ним мне тяжелее всего.

Он же любимый учитель.

Он очаровал археологией, шутками и историями из жизни. Он восхитил и влюбил в себя с первой встречи и лекции, и разочаровывать его мне не хотелось.

Только вот и не разочаровывать не вышло.

Не будет из Варвары Лгуновой светила исторических наук, не стану я больше забегать к Геродоту на чай, и бесед, попутно проверяя мои познания, мы больше с ним вести не будем.

Сегодня я в последний раз прошлась по пустым и гулким коридорам корпуса. Взбежала, махнув студенческим, на четвертый этаж, где расположился наш деканат, до которого я никем не замеченной и не опознанной добралась.

К счастью.

Для общения и прощания со знакомыми и однокурсниками – бывшими – мне за глаза хватило Ксении Глебовны, которая с торжественным видом и плохо скрываемой злорадно улыбкой справку мне вручила.

Вышла следом за мной в коридор.

Проводить.

– Ох, Варенька, не понимаю я тебя. Чего ты вдруг решила уходить, а? И куда ты теперь? Первая студентка группы… – Ксюша с наигранной печалью покачала головой, посмотрела на прилепленный стенд с фотографиями и надписью «Гордость факультета».

Подпись «Варвара Лгунова» значилась под первой фотографией в верхнем ряду. Красивая фотка вышла. Мелькнула мысль отодрать её и забрать.

Что?

Всё, я больше не гордость факультета!

– Скучно стало, – я улыбнулась насмешливо, безмятежно и легко, проговорила, помахивая справкой, с театральной печалью. – Никаких развлечений.

И такого ответа Ксюша, пожалуй, не ожидала, потому что нарощенными коровьими ресницами она хлопнула удивленно. Изобразила широкими бровями, что уползли вверх, изумление, и на меня Ксения Глебовна посмотрела… выразительно.

Ну да.

Кто бросает университеты из-за скуки?!

Вот Ксении Глебовне, что в храм науки однажды попала, даже в голову не пришла бы подобная крамольная мысль.

Умные люди такое не вытворяют.

– Ладно, удачи вам тут. Как говорится, historia est magistra vita, – я, с намертво приклеенной улыбкой, помахала на прощание, проговорила банальный девиз факультета и, задрав высоко и гордо нос, пошла прочь.

На третий этаж, а там через коридоры-переходы-лестницы до кабинета по работе со студентами, постучалась, задержав дыхание и отсчитав до трёх, и…

…и пять минут, и я свободный человек.

Человек с неоконченным историческим образованием, школьным аттестатом и академической справкой в руках.

***

Геродота я отыскала в одном из кабинетов библиотеки, где он, в перчатках и с лупой, изучал старинный фолиант.

– Илья Германович, можно?

Я, сунув голову в дверь, постучала вежливо.

– Варя, – бывший мой профессор, поднимая убелённую сединой макушку и ставя на стол руку с лупой, второй знаменитые очки в золотой оправе обратно надвинул, нацепил на нос.

Улыбнулся тепло.

– Я тут… попрощаться зашла, – я несмело улыбнулась в ответ, приподняла для наглядности картонную коробку с вишнёвым паем.

А Геродот окинул меня долгим и внимательным взглядом, выпрямился, чтоб толстенную и громоздкую книгу неспешно закрыть, убрать её осторожно на полку, а после, стоя ко мне в пол-оборота, перчатки по пальцу педантично стянуть.

Приказать, поглядев на меня косо:

– Ну-ка пойдем, Варвара Алексеевна, прогуляемся мы с тобой.

– А чай? – я вякнула жалобно.

Но меня, отобрав и отставив несчастный пирог в сторону, из библиотеки настойчиво вывели, подхватили – явно подозревая, что могу удрать, – под руку. И к липовому скверу, который располагался через дорогу, мы пошли.

Зашагали молча по тенистой аллее, по которой с Вадиком я сто тысяч раз гуляла.

Или с группой.

Ни разу ещё с Геродотом, но вот… довелось. И на скамейке в тени раскидистой старой липы мы расположились чинно.

Странно, поскольку чудно было быть в парке с Ильей Германовичем.

– Давай, Варька, начистоту, – он, нарушая молчание и снимая очки, дабы их протереть, велел строго.

А я тяжело вздохнула.

Попыталась объяснить, рассказать… начистоту. И… и Ксюше я, в общем-то, не соврала, ответила честно, что скучно мне стало.

Неинтересно.

Как-то незаметно и непонятно в какой именно момент, но стало. Монотонно, однообразно, по миллионному кругу, когда ты наизусть знаешь этот круг. Понимаешь чётко, что нового в нём ничего уже быть не может.

Не появится.

Не изменится время обнаружения Розеттского камня или год Полтавской битвы. Не совершится открытие чего-то нового и глобального, потому что гробницы Тутанхамона или терракотовые армии открывают раз в столетия, единицы, а… откапывать, стирая до кровавых мозолей руки, черепки кухонной утвари под палящим солнцем я не смогла.

Не моё.

Я… я ошиблась.

Я знаю историю, я люблю её, но нет во мне энтузиазма и увлеченности настоящего историка или археолога. Меня раздражают пыльные архивы, в которых, разбирая и ища, можно самой на долгие века закопаться под кипами бумаг. Мне прискучивают размеренные беседы умных мужей, где сплошные сноски на великие труды, сухие даты и голые факты.

История… она же живая.

Она – это люди, их судьбы, победы, трагедии, вот только о них, людях, говорилось короткими фактами или не говорилось совсем, упоминались лишь имена. Училось, вводя в тоску, совсем другое.

История изучалась умно и научно, не так, как представлялось и ожидалось мне. Не было в ней никакой романтики, приключений, захватывающих легенд и… жизни. Мои розовые очки разбились больно и внутрь, окончательно. Но как объяснить это Геродоту я понятия не имела, поэтому вышло сумбурно и малопонятно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Credo quia absurdum (от лат.) – «Верую, ибо абсурдно»

2

O tempora! O mores! (от лат.) – «О времена! О нравы!»

3

Malum necessarium (от лат.) – «Неизбежное зло».

4

Memento mori (лат.) – Помни о смерти.

5

Ломография – жанр фотографии, который ставит своей целью запечатлеть на снимках жизнь во всех её проявлениях такой, какая она есть. Ломография не берёт во внимание такие понятия качества как резкость, цветопередача, плотность. Девиз ломографов всех стран – LoMo – «love and motion» – любовь и движение.

6

Герои используют первые две строчки стихотворения А.С. Пушкина «Я влюблен, я очарован, Я совсем оганчарован…»

7

Тейглах (шарики в меду) – вид печенья, популярный в еврейской кухне. Представляет собой изделие из теста для хвороста, приготовленное в сахарном сиропе.