Три желания, или Дневник Варвары Лгуновой

Но… не выкидывать же два билета за кучу денег?

Короче, мы сходили.

Хватило нас на три минуты. До первой картины нас хватило, около которой секунд тридцать мы ещё честно отстояли, а после синхронно крутанулись в сторону стеклянных дверей входа и под удивленный взгляд охраны пошли обратно.

Быстро.

«В Камасутре и то, как-то поприличней будет», – уже на улицы выдавила Милка.

Подумав, она добавила: «И понятней».

Переглянувшись, мы расхохотались. И на выставки заглядывать больше не рисковали, избегали старательно, поскольку при слове «выставка» с тех пор в воображении всплывает совсем неприличная картина.

– «Подъем с глубины». Фотовыставка молодого, но, поверьте, весьма талантливого фотографа. Макс Лоар.

Макс Лоар?!

Тот самый Лоар, что успел получить несколько международных престижных премий за свои фотографии? Тот Лоар, которому пророчат пару лет и Пулитцеровскую премию, ибо он действительно талантлив и надежды подает?

– Он мой друг. Очень просил прийти, – продолжал Гордеев, – но времени всё как-то не было, да и одному, а тут… Так вы пойдете, Варя?

Нет, я не пойду.

Я побегу!

Ведь это Лоар – это раз, а за стеной паразитология и – я прислушалась – трихинелла – это кошмарное два.

– Конечно, это ж Лоар! – я выпалила прежде, чем подумать, а, тормознуто подумав, язык прикусила.

Не самое приятное признание для мужчины, зовущего на… свидание? Пожалуй, да, свидание.

Но Гордеев неожиданно рассмеялся.

– Рад, что вы так высоко цените его творчество, Максу будет приятно узнать это. До вечера, Варя, в шесть я за вами заеду.

Он отключился, а я мазнула взглядом по циферблату.

Два часа.

У меня осталось четыре часа?!

Всего четыре?!

С кровати я подорвалась.

***

Ярко-алое платье было чуть выше колена и с вырезом петлей, у которого зона декольте полностью закрывалась, а вот спина обнажалась почти до поясницы.

Красиво.

И волосы я старательно завила. Подвела едва заметно глаза и ресницы, что и без туши длинными и чёрными были, а вот помаду я выбрала привычно и любимо красную, подобрала среди большой коллекции в тон платью. Довершали же образ чёрные туфли на тоненьком, но высоченном каблуке и клатч.

Всё, сегодня Варвара Алексеевна – красотка!

Я, в последний раз придирчиво оценивая своё отражение и поправляя накрученные локоны, довольно улыбнулась зеркалу и повернулась к двери, в проеме которой застыл траурным монументом Дэн с Сенечкой на руках.

Оба смотрели на меня одинаково мрачно, уныло и скептически.

Улыбаться при виде этих постных и кислых рож расхотелось совершенно, и я, закатив глаза, повторила в сотый раз:

– Меня не будет всего пару часов, переживете!

Они переглянулись.

И скепсиса прибавилось на фейсах обоих, а я, скрипнув зубами, с нажимом повторила:

– Переживете. Дэн, ты всё равно дома сидишь, зубришь вслух. Вот, считай, я тебе нашла благодарного и заинтересованного слушателя. Будешь ему своих гадов-паразитов рассказывать, оба узнаете про родственников. Сенеке вот очень интересно.

Енот фыркнул.

И я, сузив глаза, процедила уже с угрозой:

– Сенечке интересно, – я утвердила безапелляционно, ткнула, подойдя, соседу в футболку и грудь пальцем, и даже голову, чтобы смотреть ему в лицо, первый раз не пришлось запрокидывать. – И тебе, Дэн, тоже. Ты в курсе, что разговоры с самим собой – это прямой путь к шизофрении? Нет? Ну вот, я вообще твой спаситель! Бесплатно, заметь, предоставляю слушателя, благодаря которому ты вроде уже не дурак и шизофреник.

«Не дурак и шизофреник» мрачно сверкнул глазами.

«Благодарный слушатель» угрожающе засопел.

А я почла за благо протиснуться мимо них в коридор и, подхватив плащ, из квартиры ретироваться.

– Мальчики, ведите себя хорошо!

Рукой на прощание я помахала, послала воздушный поцелуй и даже успела до того, как в закрытую дверь что-то или, допускаю, кто-то прилетел.

***

Гордеев из машины вышел сам.

Открыл зонт и, придерживая дверь, галантно помог мне сесть.

– Вы выглядите обворожительно, Варя. Рад, что вы согласились на моё предложение, даже если это согласие только из-за Макса, – Ярослав улыбнулся.

А я ослепительно улыбнулась в ответ.

Не призналась, что согласие это в большей степени из-за паразитов, в которых я теперь неплохо разбираюсь. Вряд ли бы подобная честность нашла понимание, не оценил бы её Гордеев, который и так, кажется, обижен.

Задет за живое.

Поэтому вслух я сказала другую правду:

– Вы тоже интересный человек, Ярослав Викторович Гордеев.

– Приятно слышать, – интересный человек хмыкнул.

Подал знак водителю, и мы поехали.

В тишине, в которой ехать было слегка неуютно, поэтому, штрихуя неловкость, я спросила то, о чём при желании, а оно у меня имелось, можно было разглагольствовать до самой выставки и через все пробки и светофоры.

– Чем вы занимаетесь, Ярослав?

Вот то, что спросила я.

Задала закономерный вопрос, учитывая личного водителя и все остальные атрибуты богатства, включая машину, марку которой я и под дулом пистолета не скажу и не узнаю, но вот раньше в подобных автомобилях мне кататься точно не приходилось.

И да, говорил о своей работе Гордеев до самой выставки.

Пытался объяснить неисправимому гуманитарию в моём лице. И сначала он говорил отрепетировано, сухо, официально, как повторял, наверное, сотню раз для журналистов, но… после моего хлопанья ресниц и честного: «А можно ещё раз, только как для дураков?» владелец «Карт-медии» запнулся.

Замолчал, уставившись на меня.

– Мне любопытно. Правда, интересно, чем вы занимаетесь и зарабатываете на вот это всё, – я усмехнулась и обвела рукой дорогущий салон, щёлкнула пальцами. – Но из всего, что вы мне только что сказали, я в лучшем случае поняла две пятых. Информатика – это не моё, от слова «совсем». Мне в школе по ней пятерку нарисовали, только чтоб аттестат не портить.

Городее хмыкнул.

А затем неожиданно широко улыбнулся, повернулся всем телом ко мне, сел куда свободнее и удобнее. Начал рассказывать, активно жестикулируя и приводя смешные аналогии, с которыми стало куда понятней.

Я даже уточняла некоторые моменты, хохотала.

И, пожалуй, я чуточку сожалела, когда машина остановилась и водитель, опустив стекло, объявил, что мы приехали.

***

Макс Лоар.

Меня познакомили с ним буквально с порога.

И не таким я представляла себе фотографа, вообще фотографов в целом. В моём воображении они все были почему-то невысокие и худые, как Мила, что про Лоара мне когда-то и рассказала, она увлекалась фотографией с детства.

Нет, ну что?

Хороший фотограф должен везде пролезть и удержаться! А если ты под центнер или два метра в высоту, то это уже, на мой взгляд, весьма проблематично.

Как оказалось, не всегда.

И если Гордеев был в меру накачан и спортивен, когда все трицепсы, бицепсы и кубики есть, но не выпирают, то Макс Лоар оказался фанатом спорта и бодибилдинга. Или где там у нас лучше всего прокачивают плечевой пояс?

Ещё «молодой, но весьма талантливый фотограф» был под два метра ростом, поэтому даже на каблуках я взирала на него снизу вверх.

– Славка, ну наконец-то, рад тебя видеть! – плывя к нам, расплылся в широкой улыбке друг Гордеева.

Они, сцепляясь руками, приветственно обнялись, похлопали друг друга по плечам и обменялись дежурными фразами. Я же скромно стояла рядом, ждала, когда обратят внимание, и разглядывала Лоара.

Он, ко всему прочему, был наголо брит, и мой взгляд всё время невольно цеплялся за блестящую в свете ламп макушку. Или за нос, что соответствовал орлиному и, кажется, был ломан. И, пожалуй, внешне Макс Лоар больше смахивал на боксера, чем фотографа.

Нет, я его представлял определенно другим. Не знаю каким именно, но точно не таким… масштабным и лихим.

И меня, обрывая размышления, таки заметили.

– А что за красавица с тобой сегодня, а, Славка? – белёсые брови Лоара взметнулись вверх, а на меня уставились блестящими любопытством глазами.

– Варя, моя… хорошая знакомая, – замешкался, но всё же дал характеристику Гордеев.

И, пожалуй, она меня устроила.

Знакомая – это нейтрально-идеально.

– Очень приятно познакомиться с вами лично. Наслышана о вашей зимней выставке в Вене, – я протянула руку для рукопожатия, но мне её галантно поцеловали, а на словах о Вене ещё и с большим интересом посмотрели. – Ваши эксперименты с ломографией5 были поистине смелыми…

***

– Я влюблен, я очарован… – пропел Лоар, прощаясь через два часа на крыльце галереи и снова целуя мою руку. – Славка, береги свою красавицу, иначе уведу.

Он шутливо погрозил ему пальцем. А Гордеев что-то мрачно буркнул в ответ, но я сама была в состоянии «влюблен и очарован», хотя совсем и не оганчарована6, поэтому внимания не заострила.

– Варя, вы меня покорили познаниями, а ваш интерес к нашему скромному ремеслу!.. – Макс захлопал по карманам и вытащил чёрный прямоугольник визитки. – Вот, возьмите. Если захотите снова прийти или подискутировать об искусстве, то милости прошу. Для вас я всегда свободен.

– Спасибо.

Визитку я взяла, и мы снова распрощались, пообещав заглянуть ещё раз до закрытия, что обещано было через месяц.

Нет, сегодня, в самом деле, прекрасный вечер, и даже плохое настроение Гордеева мне этот день не испортит. Понятно, конечно, что я обломала человеку свидание и общение тет-а-тет, но стыдно мне не было.

Мне было интересно.

И поэтому извиняться я не стала, не заговорила первой. И до самого дома мы едва перебросились парой ничего не значащих фраз, но из машины, удивляя, он вышел всё-таки проводить меня сам. Смазал бы, пожалуй, восторг вечера, но от распирающей радости и лёгкости я не чувствовала смущения и неловкости момента, что так свойственен минутам прощания.

Я просто поцеловала Гордеева в колкую от за день выросшей щетины щеку и почти поскакала к подъезду, чтобы замереть с уже открытой дверью и, оглянувшись, широко улыбнуться.

– Спасибо за самый лучший вечер в моей жизни!

***

А дома меня ждал полумрак коридора, подозрительно радостный Сенечка, что выкатился из кухни, и звучавший оттуда же жизнерадостный голос:

– …дальше самка комара впрыскивает слюну с плазмодием в кровь очередного укушенного и тем самым заражает его малярией…

Я обреченно прислонилась к двери и, закрыв глаза, тихонько завыла в такт бодрому голосу.

Ненавижу паразитологию!

7 июня

Сегодня было официально покончено с повторением паразитологии. Ура, товарищи, ура! Я вздохнула с облегчением, перекрестилась, будучи атеисткой, и на радостях решила приготовить мясо в горшочках.

Последние мы с Сенечкой случайно обнаружили во время генеральной уборки.

А генералили мы вчера.

Прибирались под великие страдания Дэна о том, что мы ему мешаем заниматься, и, вообще, у него всё лежит на своих местах. В момент последнего высокомерного заявления Сенека очень вовремя извлёк из обувной тумбы, где хвостатый паршивец под шумок решил оборудовать себе очередное жилище, железную кружку с засохшей булкой.

Я, иронично выгнув бровь, уставилась на Дэна.

– Гений господствует над хаосом, – не дрогнув, столь же высокомерно отрезал он и скрылся в своей комнате.

Доучивать паразитологию, дабы сегодня за завтраком гордо объявить, что мухи, вши и блохи успешно пройдены, закреплены в памяти и готовы для сдачи.

***

Я уже ставила глиняные горшочки в духовку, когда зазвонили в домофон. От неожиданности чуть не выпустила из рук один и чертыхнулась.

Не, пускай Дэн идёт.

У меня тут мясо и енот, который уже тянет лапы к крышечке и…

– Сенека, имей совесть! – я возмутилась, выдернула из-под самого чёрного носа последний горшочек и торопливо запихнула его к остальным в духовку. – Я пять минут назад тебе целую вареную курицу дала!

Енот, сидя на задних лапах и поджимая передние, скромно потупился.

– Что, всё съел?!

Я ахнула и перевела ошарашенный взгляд на его миску с водой.

Пустую.

– Ты пустишь меня по миру, троглодит хвостатый!

Сенечка презрительно фыркнул, а в кухню заглянул Дэн, поправил очки и непривычно растерянно проговорил:

– Варь, к тебе там пришли.

Будь на дворе тридцать седьмой год, то я решила бы, что чекисты, поскольку голос и вид моего соседа только их визиту и соответствовал. Однако год был не тот, поэтому я только вручила енота Дэну, как эстафету, и пошла узнавать, кто по мою душу явился.

Честное слово, лучше бы чекисты!

Но жизнь – увы и ах! – ко мне немилосердна…

В дверях светился от радости Вениамин собственной персоной.

При параде.

И с огромным букетом розовых роз.

И весь мой богатый словарный запас при взгляде на эту картину испарился как-то враз. Осталась только гулкая пустота в моей голове, а Веня…

…Веня ещё на второй неделе учёбы и знакомства решил окончательно и бесповоротно, что я – его судьба. Он решил и, как всякий уверенный в себе мужчина, действовать активно и решительно начал.

Девиз: «Вижу цель – не вижу препятствий» был его руководством к действию.

В прямом смысле слова.

Препятствий он не видел, никаких и никогда.

Контрольная по старославянскому, когда все активно переводят и выискивают глаголы? Пфф, фигня! Ради пятиминутного выступления двух музыкантов из ближайшего перехода – приглашение на свидание должно ведь быть эффектным? – все отвлекутся, проникнутся, умилятся, а главное Варечка согласится.

Варечка, правда, была согласна только зафитилить в него туфлей с пятнадцатисантиметровым стальным каблуком, поскольку в деканат вызвали нас обоих и сделанную, если не идеально, то почти, мою контрольную аннулировали тоже.

Или был ещё выдающийся случай.

Преддверие восьмого марта.

Нежные и хрупкие тюльпаны, открытки, страдальцы-мужчины и концерт внутри нашего любимого исторического факультета. Сооруженная сцена в одной из больших аудиторий и занавес-штора к ней. Все в приподнятом настроении ждут начала. Смеются, переговариваются, мужская часть нервно готовится. Первым, как и положено, с торжественной речью выступает декан. Шторы-занавесы медленно разъезжаются за его спиной, и мы видим растянутую на всю стену надпись: «Варенька, я тебя люблю!!!»

Большими алыми буквами.

С сердечками.

Можно не говорить, что декан, а заодно все остальные не очень были рады столь широкому жесту пылкого влюбленного?

Да и на меня, пытавшуюся слиться со стеной – и, вообще, не Варенька я! – тоже кидали взгляды, далёкие от радушных. Особенно декан, что от пошедшего не по плану мероприятия слегка так побагровел.

Прямо под цвет Вениной рубашки.

Которых у Вениамина Вассермана, к слову, было много.

Как и галстуков-бабочек, без коих из дома он, кажется, ещё ни разу в жизни не вышел. И меня не покидали смутные подозрения, что даже в яслях эта идиотская бабочка гордо украшала шею маленького Вассермана, а Соломония Яковлевна, повязывая её каждое утро, смахивала слезу умиления.

Такой ведь приличный и хороший мальчик.

Нарядный.

В меру упитанный.

Грустный Карлсон, как окрестили его на родном курсе. И не будем показывать пальцем, кто такой добрый и креативный подал идею к такому прозвищу. Эта страница истории навсегда останется покрытой мраком, и я ни за что на свете не признаюсь, что первой в порыве ярости Карлсоном его обозвала я.

Ну, а про грустного добавил кто-то из народа. Чётко, к слову, подметил, поскольку грустным Венечке ходить до скончания века или появления новой судьбы, поелику я этой самой судьбой становиться категорически отказываюсь.

Мы не совместимы.

Никак.

И дело даже не в росте, что у Вени метр с кепкой, отчего все разговоры у нас с ним получаются неравными, а его глаза не поднимаются выше моей груди, и не в том, что шевелюра у Вассермана рыжевато-морковного колера.

Просто… просто мне с ним неинтересно.

И душно.

Он душит своим вниманием, оглушает пафосными монологами, а от его нарядов у меня рябит в глазах. И главное, от его театральщины неизменно появляется желание провалиться под землю, попутно делая вид, что мы даже не знакомы.

Без театральщины же Веня не может.

И год назад, когда я только начала встречаться с Вадиком, Веня, упав на колени, отчаянно и драматично заявил, что он проявит выдержку и дождется того времени, когда я одумаюсь и вернусь к нему, потому что именно он, Вениамин Вассерман, а не презренный Вадик, любовь всей моей жизни.

Я тогда только глубоко вдохнула, шумно выдохнула и, обогнув Веню по дуге, молча прошла дальше, объяснять и спорить было бесполезно и себе дороже.

А теперь… вот сейчас на пороге квартиры, глядя на Веню, я это вспомнила и едва не расхохоталась.

Истерично.

Чёртов дневник!

Молодец, Варвара Алексеевна, захотела встретить любовь всей своей жизни?! Так получи и расписаться не забудь.

«Любовь всей твоей жизни» каким-то образом нашла тебя сама. Объявилась на пороге новой квартиры, и теперь мнётся в парадном оранжевом пиджаке, под которым кокетливо виднеется весёленькая рубашка в цветочек и, конечно, неизменная бабочка.

Фиолетовая.

И я, смотря на всё это, очень так хорошо поняла, почему даже вечно мрачный и невозмутимый Дэн проникся и изумился. Когда такое чудо объявляется на пороге твоего дома, остаться равнодушным нельзя.

Да.

– Вассерман, ты что здесь делаешь, а? – без особой радости, скорее мрачно, в духе Дэна, поинтересовалась я.

– Варя, я всё знаю! – патетично, будто только и ждал моего вопроса, воскликнул Веня и, простерев руки и букет в мою сторону, рухнул на колени.

Вздрогнули и я, и пол.

Пол от тяжести, а я…

Нет, ну ни за что не поверю, что только у меня есть пара косяков, кои мелькают сразу после этой прекрасной фразы. Все после слов: «Я всё знаю!» вздрагивают, вспоминают, что именно какая-то сволочь может знать и откуда, а потом быстренько прикидывают, где лучше прикопать труп этого всезнающего.

Так что повод вздрогнуть у меня был.

И ещё какой…

Но спрашивать – Что же ты, солнце рыжее, знаешь?! – я не стала. Сложив руки на груди, я ждала продолжения обличительной речи от артиста погорелого театра и тоскливо думала, что буду, кажется, не единственной зрительницей.

Угадала.

Из кухни на шум с бананом в руке выглянул Дэн, а на его штанине красочно висел Сенечка, что, имея на редкость целеустремленный вид, пытался вскарабкаться повыше, жадно тянул лапы к банану и тихо, но крайне возмущенно фыркал-сопел.

– Что, Канатчикова дача начала давать гастроли? – с интересом рассматривая павшего ниц Вассермана, хмыкнул Дэн.

Я закусила губу, дабы не рассмеяться.

Веня же поднял голову, с ужасом уставился на Дэна и, вопрошая, трагически провыл:

– Кто, Варечка? Кто это такой? – пошёл на понижение до страшного шёпота Вениамин, и… и его голос взметнулся обратно ввысь, до фальцета. – На кого ты меня опять променяла, о, Варвара?!

Дэн поперхнулся.

Сенечка, забыв на миг даже о банане, что уже был пару раз надкушен соперником, замер и покосился на Вассермана.

– Я знаю, как подло тебя бросил тот гадкий человек. Ты предпочла тогда его! Несмотря на все мои уговоры и предостережения, – продолжил трагедию в духе Шекспира Веня, по которому, судя по скрытым талантам, должны рыдать все театры мира, начиная с Большого. – Но теперь, обжегшись и зная, что я был прав, что я и, только я, сделаю для тебя всё в этом мире, ты снова выбираешь не меня? Ты ушла к вот этому?! Почему, Варя, почему?! Ведь я же люблю тебя! Боже, только ты знаешь, как сильно я люблю её!

Веня закатил глаза к потолку.

Зря.

Бога там точно нет.

И почему, если на то пошло, только боже?!

Весь исторический факультет, включая декана, тоже в курсе, Рома с Милой опять же знают, а теперь ещё и Дэн с Сенечкой в известность поставлены. На последних я и покосилась, помахала за спиной рукой, мол, валите отсюда.

Конечно, они меня сразу послушали и ушли.

Да-а-а, в моих мечтах.

В жизни эти двое меня нагло проигнорировали.

Продолжили с любопытством наблюдать за страдальческим монологом влюблённого, что обороты и риторические вопросы только набирал. Сенечка же набрал высоту, добрался-таки до банана, устроился с удобством на руках соседа, и… и с Дэном от этого самого банана они теперь откусывали попеременно.

И смотря на это всё, хотелось то ли заорать, то ли захохотать.

Кажется, на Канатчикову дачу первой уеду я.

– Варенька, я говорил с мамой, – Веня, не вставая с колен и выставив перед собой подобно щиту букет, пополз в мою сторону. – И знаю про твои проблемы с деньгами и жильем. Она согласна, чтобы ты переехала к нам. Она приняла мой выбор!

Ну как так-то, Соломония Яковлевна?!

Наша с вами, пускай, и единственная, но незабываемая встреча у дверей института успокоила меня, что вы будете стоять до последнего, умрёте, но золотце своё в мои алчные ручки не отдадите!

Я ведь поверила, а вы…

Вот и верь после этого людям!

– …мама поняла, как сильно я тебя люблю, когда я две недели отказывался кушать её бесподобный тейглах7! – Веня признался с гордостью.

Я не нашлась с ответом.

А Дэн скептически хмыкнул… почему-то над самым моим ухом хмыкнул, защекотал дыханием и едва слышно поинтересовался:

– Помочь или как?

– Или как, – также тихо пробормотала я. – Уйдите лучше.

Пожалуйста.

Но Дэн не ответил и не ушёл.

И пока он, кажется, о чём-то думая, стоял рядом дальше, Веня замер у моих ног и, вскинув вверх руку с букетом, закончил:

– …теперь я жду только твоего ответа, Варенька. Только от него зависит моя погибель или моё счастье, которое можешь даровать мне лишь ты. Ты переедешь к нам с мамой и будешь моей девушкой?

Вопрос повис во враз наступившей тишине.

Потонул в ней, а я неловко покачнулась назад, почти упала на руки Дэна. Он же удержал и за плечи обнял, а потом в сторону решительно отодвинул и, шагнув к Вене, присел около него.

– Слушай, кончай комедию играть, а, – как-то проникновенно и весьма угрожающе проговорил мой сосед, сообщил негромко, но твердо. – Варя никуда не переедет, и девушкой твоей она не будет.

– Почему это? – Веня, вскинув голову и сощурившись, губы обиженно выпятил. – Чем ты лучше меня?

– Ничем, – головой Дэн мотнул, пожал безразлично плечами, и договорил он холодно, но слишком уверенно. – Просто она уже моя девушка, и я тебе её не отдам.

***

Вениамин, откинув назад рыжий чуб, гордо удалился вместе с букетом и… моим хорошим настроением.

А к шести вечера вновь забарабанил по стёклам серый дождь, затянуло свинцовыми тяжёлыми тучами всё небо, что потемнело вдруг, надвинулось на землю, и, закрывая окно, я окончательно впала в тоску и меланхолию.

Не люблю дождь.

И Веню, после которого настроение стабильно в минус.

Ещё сосед удивил.

Можно сказать, защитил, ответил за меня, когда я не могла выдавить из себя и слова. И думается как-то неправильно, что Вадик вот так ни разу не поступил. Он презрительно кривился, издевательски смеялся, но никогда мне не помогал избавиться от Вени.

И надо сказать спасибо Дэну.

Только вот после дневного шоу он скрылся у себя, засел, кажется, дальше за свою биологию, и отвлекать его у меня чуть ли не впервые не хватало духу. Да и отыскать силы на пойти-постучать-поговорить у меня не получалось.

Поэтому спасибо я скажу завтра.

Да.

А сегодня… сегодня у меня была гора подушек, которые я накидала к открытому балкону, стащенный со стола ноутбук и мирно дремлющий Сенечка под боком, что в роли грелки ныне выступал.

Ещё телефон.

Я позвонила Миле, которая, однако, не ответила и из меланхолии меня не вывела, не согласилась с тем, что Веня – полный придурок, а я – не полная дрянь, игнорирующая порывы большой и светлой.

И устав слушать гудки, я отложила телефон.

Придвинула ноутбук.

Значит-с, Варвара Алексеевна, будем справляться сами и фильмами. Старыми, любимыми, проверенными не одной депрессией.

«Имитатор» с Уивер, «Игра» с Дугласом или «Сердцеедки» снова с Уивер?

Как в детстве, Эники-беники ели вареники…

Вышла «Игра».

***

Десять минут фильма, и в комнату со стуком заглянул Дэн.

– Да?

Сенечка, внаглую перебравшийся мне на живот, лениво открыл один глаз и чуть повернул голову.

Дэн же неожиданно спросил:

– С тобой можно?

Однако…

Я растерянно пожала плечами и спросила не менее растерянно:

– «Игру» с Дугласом смотрел?

– Нет.

Он подошел ближе, хмыкнул уже привычно, глядя на стоящий на импровизированном из подушек столе ноутбук, и рядом, скрестив по-турецки ноги, уселся.

– А как же биология? – я поддела, спросила, когда Николас ван Ортон прощался с женой, и покосилась на Дэна.