скачать книгу бесплатно
– Нет, я там за тебя договаривалась, пока этого не было. Сейчас по прописке построили.
Мама радуется – совсем рядом, не нужно ездить. Здорово же. В саду две воспитательницы и Тоня. Воспитательницы обе неприветливы – одна серая безэмоциональная и беспристрастная, вторая с накрученными белыми волосами, яркими голубыми тенями, густо подведенными глазами. Она очень громкая, вспыльчивая, и она меня не любит. Как и Тоня – с ней сразу не складываются отношения. Она заводила в группе и выше меня на пару голов.
Я всегда стою в конце шеренги, по габаритам очень компактна и мала. В детстве это весьма сомнительное достоинство. Зато отличный повод для злобных шуточек и подколок. У меня отличные перспективы на успешную карьеру занозы в Тониной попе. Перекисшую в перекиси обладательницу белоснежной прически именуют Стеллой, что совершенно правдоподобно отображает ее теплоту, человечность и любовь к детям. Я очень ее не люблю и опасаюсь – мне часто от нее прилетает и не всегда заслуженно. Мне кажется это результатом ее конфликта с мамой, возможно скрытого.
День клонится к своему логическому завершению, часть детей уже разобрали по домам. Оставшаяся половинка группы играет в хатико и ждет своих, грустно поглядывая на дверь, ведущую на волю. Свои обычно приходят именно с воли. Воспитатель с щедрой руки разрешает поиграть. Мы заводим догонялки, меня внезапно принимают в игру, догоняемся. Воспитатель решает, что мы сильно шумим и дизайнерски-креативно расставляет нас по углам. Меня – хорошую девочку, тише воды-травы – и в угол. Я не виновна, я попадаю в общую мясорубку просто за компанию. Я же ничего не сделала! Нам разрешили побегать!
Меня-ребенка бомбит не по-детски. Это же нечестно!!! Мама приходит за мной, видит меня в углу, неприятно удивляется. Не то чтобы ругает, скорее уклончиво выговаривает. Я считываю послание: “Не высовывайся!”, прекрасно работающее для хороших девочек.
***
Утро. Мороз и солнце. Пурга и метель. Сугробы и поземка. Папа везет меня на санках в садик. Лежу-еду. Разглядываю папину спину впереди – по сторонам крутить головой неудобно. Я замотана то ли арбузиком то ли колбасочкой. Гамаши с резиночками на колготки с начесиком, штанишки на гамашики, маечку на пузико, кофточку на маечку, свитерок на кофточку. Сверху шубка-шапка, повязать шарфик потуже по самые глазища, укрыть одеяльцем.
Прошу громко не ржать и никому не рассказывать, но где-то в районе начальной школы бабушка дарит мне две пары трусов. Голубых. С начесом. Шутки шутками, но они существуют.
Иногда засыпаю. Когда возвращаюсь в холодную реальность, разглядываю как метелится снет. Красивое. Мимо проходит односадиковец Вовка с мамой, здороваемся. От него веет хохломой и весельем. Рассказываю папе, что он меня дразнит: "Регинка-Редиска". Взрослые все знают. Взрослые говорят, что он в меня "влюбился", и поэтому постоянно проявляет знаки внимания. Родительская логика "достает = нравишься, оказывает внимание" в ходу.
На каком-то тихом часу Вовка целует меня вдруг. Между прочим прямо в кровати. Порывисто и страстно. Как и принято в пять лет. Что-то на диссонансовом. Нам, хорошим девочкам, мама в кровати с мальчиками целоваться не велела. Даже если искрометный чмок в щеку в тихий час. Но! Внутри такое двоякое – совместный драйв из признания моей нужности, исключительности и приятное возмущение.
В конце тихого часа нянечка в саду просит тех, кто уже встал (ну я, конечно, умница по этому поводу), будить оставшихся сонь. Поднимаюсь к Пете на второй кроватерный этаж, бужу. Обращаю внимание на смешливую его непонятливость после сна. Он такой невероятно милый в своем непонимании происходящего. Прослеживаю частый паттерн отсюда – обратить внимание на того, кто нравиться. Дождаться, чтобы уже всех разобрали. Подойти и проявить внимание из безвыборности и безысходности. До сих пор признаваться коротким “ты мне нравишься” не умею. Только учусь.
На кровати внизу просыпается Славик. Он взъерошенный сейчас и всегда какой-то неопрятный, неприятный. Для меня неопрятный, неряшливый = неудачник. Мне так мама сказала. Миллионеров в растянутых майках я начну воспринимать как успешных людей сильно позже. Долгие годы я оцениваю людей по одежке и оцениваюсь сама по ней же. Свитер от Версаче – это вам не картонка на рынке.
В садик я всегда хожу красивая. Мне так мама сказала. А еще, что любят красивых и аккуратных. Мама "достает" мне китайские разные платьица и цветные колготки под них. Мама говорит, у всех были белые, а мне она всегда подбирала под цвет платья. у меня и правда была вся колготочная радуга, в советском социалистическом – редкость. Мама говорит, что все удивлялись, где она их достает. Маме важно, чтобы я была лучше, виднее – чтобы я выделялась, была другой и отдельной. А значит лучше. Я умею это делать вот уже почти-сорок лет. Не делать – не умею.
***
Тсс!! Тихий час. В садике отпрашиваюсь с сонного перерыва. Тихонечко шлепаю босыми ступнями по полу. Я в белых трусиках и больше ни в чем шепотом иду в туалет. Вхожу и вздрагиваю от того, что за мной входит кто-то еще – следом прошмыгивает Миша в таком же одеянии, зажимает меня в углу и целует. Спустя 11 лет буду отплясывать с ним на выпускном. Он все такой же красавчик. Еще спустя 11 лет его профиль мелькнет в одноклассниках. Лыс, некрасив, переехал в Астрахань.
Из кровати второго яруса я слышу шум в раздевалке. Тихий час подходит к концу. Родители где-то за кадром расходятся с детсадовского родительского собрания. Там за дверью происходит громкое и нервное. На эмоциях мама входит, почти влетает, в группу, и рассказывает, что пропали мои валенки. В чем я теперь пойду домой, не понятно. Валенки были новые, с трудом добытые и посему с вышитой снежинкой, чтобы не перепутать. Мама доказывает воспитательнице, воспитательница доказывает что-то в ответ.
Слова переходят в крики и агрессию. Мама разводит руками, хмурит красивые брови. Мама чеканит слова: “Как можно случайно перепутать свои старые валенки и чужие новые на два размера меньше”. Мама не верит в случайность. Валенки – те самые мои новые – находятся каким-то чудом у злюки-заводилы Тони. Я начну точить зуб на нее еще больше. Пассивный зуб – активно выяснять отношения я не умею. Мне откровенно слабо и страшно. И потом я все-таки хорошая девочка. Мама берет в руки иголку и расшивает валенки разноцветными снежинками на голенище, чтобы во второй раз точно не перепутали. Мои теперь из всех выделяются. Точно не перепутать.
***
То тут то там появляются в городе елочные базары. Городские работники развешивают на фонари мишуру, грядет Новый год. Новый 1990-й год. Новогодний утренник тоже в грядущем формате. Девочки – снежинки, мальчики – зайчики. Детсадовская классика неумолима в своем разнообразии. Родителям наказано расшить капроновое платье мишурой и соорудить на голову подобие короны.
У меня тоже есть капроновое платье, но оно фиолетовое. Модного нынче цвета фуксии. Правда, тогда еще никто об этом не знает. Посему просто фиолетовое. Не помню, да и откровенно не знаю, как оно было на самом деле. Мама говорит, что о цвете платья не предупреждали. Не говорено было о том, что капроновое платье снежинки должно было быть бело и невинно аки свадебное.
Возможно, воспитатель даже не думала о том, что оно может быть фиолетовым. Платье мне тоже доставали с кайфом от его цветной необычности. Не как у всех. Выделяйся и тебя заметят. О том, что могут заметить и надавать по башке, я узнаю понемножечку с каждым шажочком. Так тоже бывает. Побочный эффект, так сказать. Всю ночь мама работает иголкой и к утру показывает красивое платье. Цыгански блестяще фиолетовое с большой снежинищей во всю грудь. Мне нра. Оч красиво!
В саду скандал, взрыв и ор – платье не белое! Мне тоже непонятна связь фиолетового цвета и снега, но я всем сердцем болею за маму. Мне несправедливо и обидно. Потому, что моя мама шила всю ночь, а они вон чего удумали. Платье им не то! Я в группе слышу отчетливо весь шквал возмущений и скандала, происходящих в соседней комнате. Бои идут не на жизнь, а на платье. Настроение теряет настрой, устойчивость, и медленно вешает нос.
Воспитательница, та самая, злобная и нелюбимая, предлагают надеть чужое, но белое. Мама встает в позу и ни за какие коврижки не идет на компромисс. Побеждает, и я надеваю свое красивое. Все белые, я фиолетовая. Сидя на маленьком стульчике я спиной чувствую висящее напряжение вокруг себя. Зато я для мамы красивая. И очень отдельная. И нет, мне не фиолетово.
***
В коридоре, в самом его уголке-закутке папа делает шкаф. На верхних полках живут инструменты-гайки-шурупы, посередине специальное место для хранения муки и сахара. Самый низ неудобен для использования и мне отдают его под игрушки и игрища. Из подручных средств – обрезков ткани, поролона, коробок, я делаю там комнату, мебель для игрушек. Сижу часто в коридоре между раскрытых дверей на пути каждого проходящего мимо и играю.
Мешаю по сути – чтобы пройти мимо моих владений, нужно просочиться в узкую щель и физически сдвинуть меня со своего места. Что я делаю? Выуживаю таким способом внимание к себе? Кричу своё: “Вот она я! Я здесь! Заметьте меня!”? В особой памяти и любви у меня тушканчик без хвоста Питти и советская кукла Мэгги. Тушканчик в прошлой жизни имел длинный пластмассовый хвост и умел прыгать, если завести его ключом. Еще он носил красную морду и зеленый комбинезон. Я помню его до сих пор во всех подробностях оттенков, текстур и звуков. Родители удивляются и восторгаются, как я из ничего придумала целое готовое пространство. Приятно. Мне очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень, очень приятно. Стратегию делать из говна и палок пряничный домик тащу в жизнь. Пользуюсь до сих пор.
***
Я у бабушки летом. Мое любимое блюдо – лапша-"размазня". Да простят меня итальянцы. И пирожки с малиной. Бабушка словно из ниоткуда часто приносит консервы Иваси. Оказывается, они складированы в сарае. Очень их люблю. Каждая баночка как праздник. Где-то в районе 90-х они закончатся, будет очень жаль. Я помню последнюю и то, как бабушка разводит руками:
– Последняя.
Мы с бабушкой ходим за хлебом на станцию в магазин. Магазин далеко на другой стороне деревни. По ту зарельсовую стороны. Одну меня не отпускают, а мне так хочется быть взрослой.
***
Мы едем на экскурсию на трикотажную фабрику. Там на выходе разрешают забрать с собой оставшиеся ненужные лоскутки. Не чудо ли это? Совершенно бесплатно ненужные лоскутки! Это же сколько кукол можно одеть! Я беру! Помню, как едем туда в автобусе вдоль водохранилища, вдалеке дымит фабрика. Привожу домой, делаю из них одежду для пупсов. Вообще я часто шью одежду куклам. Мне хватает похвалы. Классная же одежда, мам? Я сижу дома днем одна и часто шью, рисую, мастерю. Мама ругает, что я теряю иголки и они потом валяются на паласе.
– Опасно! Если наступить на иголку, она попадет в тело и по кровеносным сосудам в секунды доберется до сердца и тогда умрешь.
Я верю. Под запретом еще пластилин – уронишь, не ототрём. И собака – мечта всего детства.
***
В школе на утреннике я буду зайкой. Мне пришивают настоящий заячий хвост к сшитому ранее костюму. Костюм сшит не специально для праздника, я ношу его просто так. Он бежевый с черными блестящими пуговками – короткий модный пиджачок и не менее модные юбка-шорты. В честь утренника мне его адаптируют. Мама делает акцент на настоящести хвоста – такого вот ни у кого, а у тебя настоящий. Взрослая я не знает, как на это реагировать. “Несите дичь!”, – говорит взрослая я. Ну, хвост же от настоящего зайца? Вполне себе дичь.
***
Папа попадает в больницу с гепатитом и мы ездим с мамой к нему каждый день. Мама возит еду в кастрюльках. Она оборачивает их полотенцем, чтобы не остало. Я его не вижу все время болезни. Целую долгость. С мамой возвращаемся домой, а папа приехал с друзьями после выписки. Мужчины кругом сидят за столом. Я вижу одного бородатого и не узнаю папу. Страх, шок, мрак. Он протягивает руки и зовет. Я, отпрянув, замираю.
***
Папа дома в свободное время режет по дереву, обычно шкатулки. Научился этому в армии, позже обменивался опытом с дедушкой, маминым папой. Дедушка делает на заказ резные двери, позже столы и табуреты. К дедушке приезжают за заказами, он так подрабатывает. Папа режет шкатулки на подарки или пытается сдавать на продажу, но дело не идет.
Он вырезает сервировочный столик. Он делает его много лет. Еще много лет он будет долго стоять у нас в гостиной. Самая бесполезная вещь в доме, зато красивая. Зачем делает? Он видел где-то, как жена выкатывает к гостям чай на таком столике: "Будешь красиво подвозить гостям чай.” – в шутку он говорит маме снова и снова. Колесики не едут, столик стоит у стены долгое время как украшение той самой стены.
***
Родители уезжают на несколько дней в леса и горы. Одни. С друзьями. А я? Я остаюсь с любимой тетей, младшей сестрой мамы. Не хочу оставаться. Возможно даже скандалю, я не помню. Последние вечера перед их возвращением я ною: “Ну когда они уже приедут?” Приезжают домой довольные и словно сильнее любящие друг друга. Я редко чувствую тонкие нити отношений между ними. Когда я рядом, они всегда в ролях мамы и папы.
Я не вижу их в роли мужчины и женщины. Перед моими глазами нет примера отношений пары. Я как будто вклиниваюсь между ними и превращаю их в маму и папу. И мама уже не женщина для своего мужчины, а папа вроде бы тоже не очень мужчина для своей женщины.
Родители на волне восторга – мама рассказывают, как в горы их с подругой мужчины поднимали на руках. Болтает, захлебываясь от восторга – какие горы, какие не горы, какие…
Мама всегда восторгается кем-то другим в компании, не папой. Я вырастаю и тоже учусь так делать. Я выбираю классного мужчину, обесцениваю его и начинаю стыдиться какой-то его черты. Из раза в раз. Из года в год. Ближайшие лет 30. Женский испанский стыд.
Жизнь 5. Первоклассная
В ванной клубочки пара и звук струи, быстро льющейся в ванну. Мама на руках стирает постельное белье и мои колготки. Стиральной машины еще нет, позже бабушка подарит маме деньги на машинку-автомат и мама сделается чуточку счастливее.
Мы топаем с мамой по деревне. Мы приехали в гости к бабушке и идем из магазина к ней домой. Мама лучится радостью, мама делится радостью со мной. Мама делит со мной все чувства – и радость, и горе, и вину, и ответственность. Мама рассказывает о том, что бабушка дала деньги на стиральную машинку-автомат, и это, о боги, как же это здорово! Не папа купил маме машинку, бабушка.
Я выхожу замуж спустя несколько жизней, и моя мама дарит мне машину, одежду, путешествия и…. Не муж, мама. Мама принудительно забирает это право у мужа. Муж такой же невыросший как и я, он позволяет.
Все белье белого цвета. Очень горячая вода и едкий запах, иначе не отстирать. Смотрю на мамины руки – они вареные красные распаренные, ссадины и язвочки на костяшках, цыпки. Хочется пожалеть, это же мамины руки – они умеют любить, гладить, обнимать – зачем с ними так?!
– Мамочка, а почему такие руки?
– Обязательно нужно, чтобы белье было чистое. Как ты в садик пойдешь в грязных колготочках?
Я тоже так умею – убьюсь, но будет все чистое и порядок – это четкой линией было протянуто до моих 36, после моих изменений сейчас меняется и мама. Репутация и мнение окружающих тогда ценнее, важнее и желаннее собственных рук – целых, здоровых, без кроваво сбитых костяшек и трещин.
До сих пор у мамы нет-нет ползет нервная чесотка по рукам и трескаются пальцы. Нет, конечно, это не от стирки и порошка. Сейчас я скорее предполагаю линию психосоматики. У меня было такое с пол-десятка лет назад – я точно знаю как это ощущается и выглядит. Больно, неприятно, бесит и чешется. И чем больше чешешь, тем больнее, неприятнее, бесит еще больше и еще больше чешется. Замкнутый дерматологическо-психосоматический круг сансары.
Мама не идет ни к дерматологу ни к психологу. Мама покупает тоннами мази, мама читает в интернете, мама чешет. Мама справляется сама. Думает, что справляется. Глупо делать одно и то же и ждать другого результата. Мы повторяем одно и то же из поколение в поколение, тащим из родительской семьи в свою семью установки, привычки, манеры, боли.
Мы по-дурацки наивно ждем, что в нашей семье будет иначе. Я тащу обесценивание и любимое меньшовское “я сама”. По маминой линии нет сильных мужчин или нет мужчин вообще. Их искореняет война, алкоголизм, сильные бабы.
***
В деревне у бабушки я варю суп и штрудели из листьев. Я делаю духи, вымачивая листья сирени. Я нанизываю бусы и дарю браслет маме на праздник. Родители уезжают. Я нахожу браслет и бусы оставленными в шкатулке. Чувствую недопонимание и обиду. Я чувствую себя в одиночестве в кайфе и гармонии. В одиночестве я умею создавать, творить. Люблю быть одна. Через столько лет? Всегда.
***
Дома появились тараканы. Я сижу одна дома, и каждый таракан и тараканчик словно бегут по моим нервам. Боязно и противно. Вижу таракана на двери в ванной – большого усатого страшного. Иногда догоняю его тапком. Мелки не помогают – тараканы словно приходят посмотреть компаниями на художества как в галерею искусств. Стараюсь лишний раз не передвигаться по квартире. Дома никого. Прогнать, шлепнуть тапком кроме меня некому. Позвать на помощь некого.
***
К бабушке мы ездим на электричке. Обычно едем в субботу с ночевкой и возвращаемся домой в город в воскресенье. Возвращаемся нагруженные банками с соленьями и вареньями, картошкой и ягодами-овощами. Все это умещается в большую папину сумку потертого рыже-коричневого цвета. Папа несет ее, прогибаясь вниз.
Бабушка и дедушка живут за железной дорогой. Очень широкая полоса железнодорожных рельсов, линий, шпал, стрелок, пересечений. Бабушка и дедушка живут на железнодорожной станции, большая часть деревни работают на железной дороге. На пути от вокзала к дому часто стоят поезда. Вагоны тянутся длинными нитями в горизонт – товарные, грузовые, цистерны, открытые платформы.
Обходить далеко, поэтому мы ныряем под них и на полусогнутых лезем-ползем насквозь. Конечно, это противоречит здравому смыслу и технике безопасности. Внутри подвагонья страшно – колеса большие и висят огромные железяки. Иногда вагоны резко дергаются, это страшно. Мама делает акцент, что так делать нельзя категорически, но мы вместе вот тут тихонечко и аккуратненько.
Мы стоим под вагоном. Мама рассказывает о том, что стоять под вагонами нельзя. Вообще. Мама рассказывает, как страшно, если вдруг поезд начнет движение, а мы под вагоном.
Рассказывает рассказы про несчастные случаи со знакомыми знакомых знакомых или из газет. Мама любит рассказывать страшилки. Пройдет время и я буду переходить дорогу напротив моего дома с детьми не по зебре со словами о том, что так делать нельзя.
***
Мы приезжаем к бабушке и дедушке зимой, вокруг сугробы из снега. Мы топаем от электрички ногами через множество рельсов по снегу. Бабушка Надя торжественно достает железную флягу, закопанную в снег во дворе. Пл самое горлышко. Внутри фляги гора мороженого – пломбир в вафельных стаканчиках. Это такое чудо, и мы дружно таскаем оттуда мороженое пока не закончится.
Вкус стаканчиков я помню до сих пор. Когда сейчас случайно попадается подобно зажаренная вафелька, я жмурюсь от удовольствия и возвращаюсь в детство. Туда, где жива бабушка и энергичный дедушка, достают на станции мороженое и выращивают самую вкусную в мире клубнику.
***
90-е. Вчера что-то случилось. Мы с мамой подходим к киоску. Мама смотрит цены и ужасается. Говорит, поменяли деньги. Теперь только на жвачку и хватит.
– Мам, ну давай купим хотя бы жвачку тогда, да?
Мама объясняет что-то на взрослом и непонятном. И покупает жвачку.
***
В классе учительница-первая-моя акцентирует все общественное внимание на то, что молодец у нас только Юля. Зинаида Ивановна влюблена в Юлю по уши и редко хвалит кого-то еще. Редко, читай, никогда.
Мама приходит с родительского собрания, рассказывает о революционных волнениях родителей. Все собрание говорили о Юле – ее достижениях и качествах. Каждый мам или пап пришел слушать про свое чадо. Про Юлю пришла слушать только Юлина мама. Я удовлетворена и чувствую поддержку – не только мне так кажется.
Урок русского. Дети нет-нет задают вопрос, как правильно пишется прописная “Р”, “Ю” или очередная “Ять”. Когда задают вопросы, учительница мило объясняет. Юля тоже спрашивает и получает милый ответ.
Если честно, я помню все буквы, помню все завитушки. Мама подготовила меня к школе и научила писать. В крайнем случае для особо тупых справа над доской висит большой плакат с правильными прописными вензелями букв – там можно подсмотреть. Мне не нужен ответ Зинаиды Ивановны, мне нужна толика тепла и внимания Зинаиды Ивановны.
Поднимаю руку с вопросом написания буквы. Она отвечает. Не мило. Рявкает на плакат. Смотрит матом. В воздухе витает ёмкое: “Сама знаешь, не прикидывайся!”
В моем классе учится сын классного руководителя, Богдан. Учительница рассказывает, как специально подгоняла под его возраст свое классное руководство, чтобы взять его в класс. Часто, когда он ошибочно говорит "мам", мы все слышим фразу: "Богдан, здесь я для тебя не мама, здесь я для тебя Зинаида Ивановна". И тоже смотрит матом. Жуть.
***
Меня часто ставят в угол. Это наказание родители озвучивают как щадящее. В другие времена или другие родители ставили на гречку на колени в угол, а мы просто. Читай – какие добрые и хорошие.
Я стою там, мне кажется, невыносимо долго. В самом углу обои наклеены небольшим полукругом – неровным корявым углом – я ковыряю их. Обои зеленые в тошнотворных елочках, помню как сейчас. Позже родители переклеят первичные обои на "под дерево", в них я тоже проковыряю дырочки в углу. Получаю за это неоднократно – и углом и ремнем и словами. Родители будут, смеясь, вспоминать "как я пальчиком аккуратно", пока стояла, втихую ковыряла обои. Может если бы не ставили в угол, не ковыряла бы, а? Мам? Пап?
Регулярно ругают, вопрошая: "Кто это сделал?". Я на любые обвинения не признаюсь – не я. Знаю, что будет наказание. Какой смысл что-то говорить. При таких криках как будто кто-то большой и бережный выключает рубильник – туплю, соображаю с трудом, чем бешу родителей еще больше.
– Не ты? А кто? Пушкин? Соседи? Пойти у них спросить?
Разговор бесконечный и бессмысленный. Однажды на вопрос об Александре Сергеевиче на автомате выпаливаю: "Лягушкин". Мама хохочет. Пар спущен. Пытаюсь проворачивать этот же ответ снова и снова как результативный. Больше не работает.
Иногда я присаживаюсь на корточки в углу. Если\когда мама замечает, она подходит близко ко мне, нависает сверху и оттуда говорит, что нужно встать. Иногда кричит. Папа проходит мимо, ничего не делает. Ему проще соглашаться с мамой и не спорить. Угол как раз напротив ванны и туалета по дороге на кухню, поэтому я всегда стою "по пути" – сложно остаться незамеченной. Виноватость и наказанность давит.
Один родитель может предложить выпустить, но второй родитель может не согласиться – мне еще недостаточно наказания. Я часто выхожу и прошу прощения. Я должна сказать какую-то заветную фразу, чтобы меня выпустили. Подбираю "правильный" текст, иногда попадаю, иногда мама сжаливается. Раскаяния нет. Я просто вынужденно принимаю правила игры сильных.
У папы просить прощения проще, но он и ставит в угол реже. Иногда мама считает, что я виновата перед папой и отправляет просить прощения к нему. Прощение именно нужно просить, выпрашивать. Признавая, делая упор на свою виновность и то, что я это осознала и больше так не буду. Иногда она говорит, что я уже это обещала, нарушила и как мне теперь верить. Будто нужно включить фантазию и придумать что-нибудь новенькое.
Иногда я реально понимаю, что стою за порезанный диван или поцарапанную тумбочку. Чаще я даже не представляю, за что стою.
Однажды я засыпаю стоя в углу. Мама увидит, проникнется жалостью. На руках относит меня спать. После этого я буду пробовать повторить, притворяясь спящей. Больше так не работает.
В гостях у нас мамина подруга. Они сидят за накрытым столом. Я стою в углу. Дверь в кухню закрыта, чтобы я не портила дружеский диалог своим нытьем. Меня видно сквозь стекло. Мне виден стол и подруга сквозь то же стекло. Я в очередной раз ною про “прости_меня_пожалуйста_я_больше_так_не_буду”. Мне стыдно, что все действо происходит при чужих людях. Подруга уговаривает мама выпустить меня. Мама добродушной щедрой рукой дает добро мне на свободу.
Я тестирую разные стратегии еще со времен пра-пракассира. Через столько лет? Всегда. Мне 39, я до сих пор пробую разные линии поведения – в разных ситуациях, в разных средах, в разном окружении. Внутри меня живет любознательный дедушка Дроздов – изучает питание, размножение, поведение и способы сваливать от опасности. Успешные берет на заметку, нумерует и раскладывает по полочкам подсознания. Достает и применяет по необходимости.
Дозировка примерная – на глаз. Обычно работает что-то нестандартное, неординарное и неожиданное. Ну, здравствуй, мой любимый внутренний чертик из табакерки – так вот, где и когда ты появился. Я люблю выскакивать на пружине и выдавать что-то необычное. Давеча мне объяснили, что обычно это пугает.
***
Детство. Удивительно, как наша память отбирает, какие именно события оставить в себе на долгую долгость, а какие стереть, забыть и даже подкорректировать.
Прабабушка у себя в землянке варит сгущенку из молока и сахара. Она вносит дымящуюся плошку-тарелку, из которой валит пар и колышется беловатое жидковатое. Говорит: “Сегодня не очень получилось, жидко”.
Мама сидит на соседнем табурете, добавляет: “Все хорошо получилось!” Паттерн “сегодня у меня не очень получилось, а вот обычно\раньше лучше” прабабушка передала бабушке, бабушка маме, мама мне. Вот такие мы матрешки. Я очень не хочу отдавать это своим дочерям, но женское внутри меня в этом сомневается. Похоже это уже произошло.
Плита с газовым баллоном стоит у нее вне дома, в отдельном то ли коридоре то ли предбаннике. Там окрашенный красным пол. Там же вход в "погребку", оттуда она достает баночки с вареньем (особенно вкусное у нее малиновое) и соленья "девчатам". “Погребка” – место с особой доступностью, бабушка мало кому доверяет туда спускаться, делает это исключительно сама. Пока может.
