скачать книгу бесплатно
– Ты, Ванюшка, чего-то в гости к нам не ходишь? Братец даже глаз не поднял.
– Песты-то он собирал, – примиренчески говорила Ульяна, – кабы не принес, так и пестовников не было бы.
– Спасибо, Ваня.
Поля простилась. От дома отчего она шла неспешно, любовалась закатом. Стоял белый майский вечер. Солнце на глазах садилось на черный горизонт и таяло, как масло на подогретой сковородке…
XXXI
– Ты на мать не серчай, сдуру она ляпнула, теперь кается, – тихо говорил Степан, когда они с Полей укладывались спать.
– А я и не серчаю. Мы с ней ладим. Хоть и ворчит она, а душа у нее добрая. А вот этого сегодня не надо… – остановила она его.
Он удивился:
– Не ты ли сказывала, что любо тебе в два следочка?
– Любо – хоть и по следочку, да каждый день, а нынче нету никакой надобности. Какой ты недогадливый, Степа! Ребеночек у нас будет, парничок…
Он задрал подол ее исподней рубахи и ощупал белый мягкий живот:
– Ничего не знатно… Парничка она придумала!
– Какой же ты бесстыжий, Степа! – Она одернула рубаху. – Мало еще денечков-то парничку нашему. Ну, иди ко мне, только тихонечко…
Ей мило было, что он слушался ее, не навалился, как бывало, а шел к ней нежно, ласково, спрашивал странно-загадочно:
– Ну, чего? – И, как ей казалось, ждал ответа.
– Хорошо, – отвечала она, улыбаясь. А когда он оставил ее, прошептала:
– Ярушничка принеси, насмертно[28 - Очень.] ести охота…
И он, уже мало чему удивляясь, послушно поднялся и пошел на середь[29 - Середь – место перед печью, отделенное деревянной перегородкой или занавеской.]…
XXXII
На лесные сенокосы Валенковы в тот год выехали поздно, после Ильина дня: конец июля стоял дождливым, лишь в начале августа установилось вёдро.
Анисья, по обыкновению, всех поторапливала, в небо поглядывала с опаской: из-за леса выползали бело-синие нездоровые облака.
– Смотрите-ко, какие морока заходили. Только бы дождя не было.
– Твои бы слова да Богу в уши, – недовольно отзывался Егор, обтыкавшийся в центре пожни: свежезаостренный стожар[30 - Стожары – длинные заостренные жерди, которые втыкают в землю на одну линию на расстоянии полметра (и более) друг от друга. В стожары мечут сено.] высоко поднимал над землей и с силой втыкал его в землю.
Степан и Пелагея, стараясь не отставать от неуемной Анисьи, бойко хватали граблями легкое, сухое, как верес, сено: извилистые валы тянулись через всю буковину. Теплый ветерок ворошил их. Поля, дойдя погребом до конца пожни, вдруг остановилась у высокого молодого малинника, прислушалась:
– Степан, тут какие-то маленькие ребятки воркуют…
– Ну вот! Как забрюхатела, так везде ребятки видятся.
– Какой ты, Степа! Ты сам-то послушай…
Степан подошел к малиннику, обогнул его и, опустившись еще ниже, под буковину, обмер, увидев огромную медведицу с двумя медвежатами, возившимися в траве.
– Нет тут никаких ребяток! Давай вверх теперь пойдем, отгребай от кустов к стожью…
Пелагея шла первой, Степан за ней. Но она поминутно оглядывалась. Он злился.
Когда они дошли погреб до стожья, Степан вдруг бросил грабли и побежал малегом к избушке. Схватил ружье, зарядил и пустился березовым перелеском вниз, к малиннику: оттуда вдруг как сгромкает!
Пелагея вздрогнула и схватилась за живот. Егор, уже начавший метать, опустил вилы, забранился:
– Куда палишь! Много у тебя патронов-то дак!..
– Чуть косичу[31 - Косича – ключица.] не вышибло, – говорил Степан, поднимаясь к ним и потирая правое плечо. – Там медведица с медвежатами.
– А я-то думала, почудилось мне, – почему-то обрадовалась Пелагея, – они ведь и правда воркуют, как ребятки малые. А чего же ты мне сразу не сказал, что там медвежатки?
– Ну, испужаешься еще. Мало ли… – Он взглянул на Полин живот.
Она хохотнула и прищурилась:
– А куда же они ушли? Боязно…
– За речку подались, на Евлахины пожни.
– Евлаху не испугаешь! – сказал Егор. – Ему, поди, лет двадцать было: за речкой Сухой медведица на него вразилась, а под руками ни топора, ни ножа, хорошо – собака была. Измяла ее медведица, порвала. Он ее домой на руках принес. С руки кормил не один год, пока не померла.
– А правда ли, что Васька медведя домой приводил? – подстал к разговору Степан.
– Да когда это было! До женитьбы еще. Медведя-то он из ружья ранил, а тот на него, да и оборол. Хорошо, Васька изловчился да в рот медведю руку сунул, за язык ухватился, так и вел до деревни. Руку-то он ему изжулькал, искровянил. До сих пор следы знатко.
– Хватит давай лясы точить, – не вытерпела Анисья, – у Евлахи давно все и дома, и в лесу выставлено, а вы, путаники… Смотрите-ко, пересохло сено, мнется – листовник один. Побрызжет дождем, нечего грести-то будет!
– У Евлахи-то есть кому робить, да Ваську еще созвал метать, – заметил Егор, хватая навильник сена и ловко опрокидывая его в промёжек[32 - Промёжек – расстояние между стожарами.].
– Вон и Осиповы отсенокосились да Ефимку уж полдома срубили, – не унималась Анисья, – а мы все из леса выползти не можем.
– Рубят-то они рубят, да и подумывают крепко, – бурчал Егор. – Шура-то на сносях, вот-вот родит: девку она Ефимку в новый дом принесет али парня?
– И ты, гляжу, под Полин подол заглядываешь, нехристь! Мечи, говорю, морока заходили…
Пелагея лишь посмеивалась, слушая перебранку да время от времени хитро поглядывая на потного, раскрасневшегося муженька своего.
Ближе к вечеру Егор велел Анисье идти домой обряжаться, сам же с молодыми остался ночевать.
– Завтра-то долго не протягайтесь, – наказывала Анисья, – от кустов начинайте отгребать, из малегов на бубень траву выносите…
Егор облегченно вздохнул, когда его тараторка скрылась в лесу. Сел курить: любовался гладким ухоженным телом зарода.
За солнцем уже пала роса. Гребь отбило. Степан с Пелагеей пошли к избушке разводить костер.
XXXIII
Вёдро постояло: через два дня Валенковы выехали из леса.
У околицы деревни Егор слез с телеги, поковылял пешком: мерное тюкание топоров его привлекло.
Он привернул к Осиповым: новый, желтый, в пять рядов сруб стоял на пустыре метрах в пятнадцати от дома Захара.
Поздоровавшись, Егор стал расхваливать работу:
– А и правда у вас быстро подается… – Он, видимо, имел в виду слова Анисьи, что Осиповы уж полдома срубили. – Ишь как! Только щепки летят!..
– Э-э-э, Егор! – с укоризной, без улыбки протянул Захар, сидевший на бревне и рубивший угол. – Это, парень, хрен не рубака, ежели как во все стороны летят! – и Захар ловко ударил топором раз, другой. – А вот если как все щепки под бревно ложатся…
И Егор, чудак, нагнулся, глянул, все ли щепки Захаровы под бревном.
А они и правда лежали там аккуратной кучкой. Щепка к щепке.
– Убирай башку-то, оттяпаю!
– Да кабы прок в ней был какой, – отвечал Егор бесшабашно.
– Прок не прок, а без нее все ж таки как-то неловко.
– А это уж так, – согласился Егор. У дома Захара вдруг заголосила баба.
– Чего ино такое там… Ефим! – крикнул Захар. Ефим, рубивший угол на другом конце бревна, слез со сруба, неспешно пошел к дому.
За ним поплелся Егор. Еще издали они увидели бабу Ефимову, Шуру: пузатая, дородная, она сидела у открытой двери погреба и причитала, как по покойнику. Рядом валялось пустое ведро.
Подойдя ближе, мужики увидели, как широко растеклась лужа меда по траве и за порогом погреба, по митличе – по вороху мелких сухих остатков, намявшихся от луговых трав.
– Прости ты меня, Христа ради! – пуще прежнего заголосила Шура, увидев Ефима.
Тот пришел в ярость:
– Дура долговязая! Зашибу гадину!
Егор, поняв, что дело нешуточное, бросился к Захару:
– Ведь уторкает он ее, а бабе рожать вот-вот…
– Ефим, кому говорю! – что было мочи ухнул Захар. И Ефим, уже было замахнувшийся на Шуру, опустил руку, отошел в сторону, бранясь.
Из дома выбежала Дарья, помогла Шуре подняться, повела в избу.
А Шура, как заведенная, продолжала причитать:
– Какой медок был! Порог-от высокий, запнулась… Худо мне да и мало! Простите вы меня, Христа ради…
– И чего было туда ползать? Понесла она, – незлобно ворчала Дарья. – И сама бы я спустила. С такой пузой в яму полезла!
Подошел Захар, глянул на медовые лужи и, ни слова не сказав, пошел на пасеку за поварней.
И стал выпускать пчел, весело приговаривая:
– Егор, Ефимко, убирайтесь, а то и вас в соты вместо меда перетаскают!
И мужики посторонились. Егор заковылял к своему дому.
XXXIV
Под вечер, когда Ефим и Захар сидели на крыльце и курили, из дома выскочила встревоженная Дарья:
– Захар, схватки начались. Порасстроилась, поди, Шура из-за меда этого. За Агафьей, буди, сбегать…
– Не надо мне никаких ваших Агафей: сама-то Агафья еле ползает. Давай-ко Шуру в баню. Есть там теплая вода?
– Да осталась… Вчера топлено…
– Давайте-ко, да поскорее! И лампу зажги… В бане Шура ревела как резаная.
Ефим, страшный и злой, метался вокруг бани, зло сплевывал:
– Чего он там с ней делает?
Но Дарья, сидевшая в сенцах наготове, не пускала его:
– Сам он. Не впервой ему. Позовет, если чего. А ты Бога моли, чтобы ладно все было и чтобы парничок родился.
– Парничок, парничок! – передразнил Ефим.
– А отец-от твой, – продолжала Дарья, – все роды у меня сам принимал, и все как-то, слава Богу, живы, здоровы…
Пуще прежнего взревела Шура. И затихла, словно умерла. И тут же раздался слабый детский плач. И голос Захара:
– Дарья…
Дарья юркнула в баню.
Через минуту-другую вышел потный, красный Захар.
– Парень у тебя. Иди-ко Шуру домой отведи. Ефим ошалелыми глазами смотрел на отца:
– И как ты не боишься… этого…
