Победный марш. Антология духовности и патриотизма. Выпуск 2. К 80-летию Победы в Великой Отечественной войне

* * *

Ночью стрельба послышалась совсем близко. За соседним домом прогремело два взрыва кряду. Взрослые обитатели «ковчега» Агапеи начали просыпаться, когда она с дядей Витей стали подтаскивать ко входу ящики и топчан, чтобы поставить его на попа и припереть входную дверь. При огне свечи Агапея нащупала в углу автомат и попросила своего помощника подсоединить рожок к затворной раме и показать, как взвести оружие для стрельбы. Лицо её при этом даже в темноте выражало не просто неробость, а именно стойкое присутствие духа и готовность к бою.

– С нами детки, девонька, думай, когда начнёшь на гашетку нажимать, – осторожно предупредил сосед.

– Это на самый крайний случай, дядя Витя. Если вариантов не останется, – твёрдо ответила девушка.

Послышалась беготня снаружи. Кто-то попытался отворить стальную дверь соседнего подъезда, но жильцы предусмотрительно все подъезды заперли на замки. Шаги удалились. Потом ещё протопало несколько пар солдатских ботинок, и тут с обеих сторон двора одновременно началась беспорядочная автоматно-пулемётная вакханалия, которая не прекращалась минут десять. Были слышны чьи-то команды, вскрики, матерная ругань. Какофония стрелкового боя меняла тональность, когда прекращающийся треск с одного ствола тут же подхватывался с другого, третьего, четвёртого, и так по кругу. Прогремел мощный выстрел совсем рядом со входом в подвал.

– Гранатомёт шарахнул, – со знанием дела прокомментировал дядя Витя.

Когда бой стих, Агапея не сразу решилась отворять выход из укрытия. Вместе с дядей Витей и двумя женщинами они откинули ящики, поставили на место топчан. Агапея взялась за дверную ручку, а когда обернулась, то даже в темноте увидела, как на неё уставились белки двух десятков пар расширенных от страха глаз.

– Не волнуйтесь, – уверенно успокоила она народ своей коммуны. – Я посмотрю тихонечко и вернусь.

Автомат уже был заряжен, предохранитель на нижней риске. Пригнувшись ближе к земле и выставив оружие впереди себя, Агапея, осторожно ступая в темноте, сделала несколько шагов и осмотрелась вокруг. Что-то горело невдалеке, распространяя запах тлеющего тряпья, хотя в воздухе преобладал плотный, тяжёлый дух пороха. Наткнулась на валявшийся мешок. Присмотрелась и отскочила. Под ногами распласталось тело, уткнувшееся лицом в землю. Проверила пульс на шее. Труп, ещё тёплый. Она пошарила свободной рукой вокруг туловища, но оружия не нащупала. Рядом нашла отброшенную каску, подобрала её. Потом решила пройтись за правый, ближний к её подъезду угол дома. Осторожно, как можно ниже нагнувшись, выглянула и тут же замерла.

– Товарищ капитан, сектор заняли. Двое «трёхсотых». «Двухсотых» среди наших нет, – вполголоса докладывал кто-то по рации, которая тут же ответила:

– Бологур, дождись рассвета. Держите сектор под прицелом. Через час подойдём на коробочке. Держитесь. Нам надо к обеду весь квартал зачистить, пока «чехи» нас не опередили.

Наступила тишина в рации. Агапея попыталась понять, сколько за углом бойцов. Обращение «товарищ» её успокоило. Потянуло табачным дымком. В голове забегали мысли сомнения и одновременного желания окликнуть солдат. Чувство осторожности взяло верх. Тихонечко вернулась в подвал.

– Ну, шо там, девонька? – услышала она голос свекрови.

– Там наши, товарищи! – еле скрывая радость, полушёпотом сообщила она, обращаясь ко всем.

Народ зашевелился на местах, одобрительно улыбаясь и что-то тихо говоря между собой.

– Зови их сюда, Агапея, – предложил дядя Витя. – Чего они на улице?

Многие поддержали предложение, и Агапея не стала противиться.

Она осторожно вернулась к углу дома и, выглянув из-за него, снова увидела силуэты бойцов в касках, бронежилетах, с автоматами в руках и белыми люминесцентными повязками на руках выше локтя и на ногах выше колена. Военные вели между собой тихий разговор, содержание которого она понять не могла. Не решаясь окликнуть голосом, Агапея подбросила пустую консервную банку в сторону солдат. Те тут же затихли. Кто-то передёрнул затвор.

– Кто там! – раздался требовательный голос. – Руки в гору или открываем огонь!

– Не надо, дяденьки! – неожиданно для себя испуганно, тонко проголосила Агапея. – Тут мирные, одни старички да бабы с детьми. Мы русские…

Альфред Бодров

Россия, Хотьково

Канонадой огневою

Канонадой огневою

Разгорается заря,

Да тревогой боевою

Содрогается земля.

Небеса горят в зарницах

Над родимой стороной.

Со слезами на ресницах

Ты прощаешься со мной.

Сарафан твой я в окопе

Вспоминаю под огнём.

В мыслях вижу: сын мой в поле

Побежал за жеребцом.

В сарафане, дорогая,

Знаю, ждёшь меня с сынком.

Потерпи ещё, родная,

Погуляем мы втроём.

Под зарницею далёкой

Упокоюсь если я,

За рекою под берёзкой

Убаюкаешь меня.

Встреча славянки

Героев России,

За наши Святыни

Нас поднимала труба.

На суше и в море,

В далёком походе

Стяг удержала рука.

Мы клятвы давали

И клятвы сдержали,

Были присяге верны.

С иконой у храма

Славянка стояла,

Вышла сынов провожать.

Герои России,

За наши Святыни

Жизнь отдавали сыны.

Нас с хлебом и солью

Да с миром, с любовью

Вышла славянка встречать.

Героев России,

Отдавших ей жизни,

Будет она вспоминать.

Героев России,

Отдавших ей жизни,

Будем всегда вспоминать.

Баллада про собачку

Ой, не лай, собачка,

лучше помолчи.

Пусть летают в небе

мирные грачи.

Я с войны вернулся,

чарочку неси.

Не пришёл кто с фронта,

тихо помяни.

Где найти лекарство,

болен я войной:

Там, где вижу ландыш,

мину я ищу,

В поле под ромашкой

танки фрицев жду.

Были и собачки

призваны войной.

Множество собачек

не пришло домой.

Больше, чем собачек,

полегло солдат.

Долго не сдавался

ненавистный враг.

Красный развевался

над Берлином флаг.

Заповедная сторонка

Ранней песней соловьиной

Занимается заря.

На рассвете спелой нивой

Пробуждается земля.

Колокольный звон высокий

Раздаётся в небесах.

Русской песни голос звонкий

Не смолкает на устах.

Не ищу угла чужого,

Лишь бы Русь со мной была,

И не надо мне иного,

Русь святая бы цвела.

Ах, родимая сторонка,

Сердцу милые края,

Чудотворная иконка,

Как тревожится душа.

Тихо русская берёзка

Обнимает облака.

Заповедная сторонка

Не изменит никогда.

Городской вальс

Наше под звёздами время летит,

Лунною ночью город не спит.

И у бе́рега вишня весною,

Словно невеста, нас веселит.

Май соловьиною песней звенит,

В небе весеннем гром прогремит.

И за городом в роще зарёю

Снова птичий базар зашумит.

Припев:

Мы ведь в городе малом живём

И с друзьями под вишней споём.

Здесь и сани зимою

Катят сами собою.

В этом дальнем углу

И в волшебном краю

Всею русской душою

Сказок мир создаём.

Тёмною тучей на землю легла

В вихре грозном суровая мгла,

Ураганом над городом малым

Прокатилась большая беда.

Но терпеливая наша земля

Силы в битве с врагом сберегла,

И над городом в небе усталом

Зазвенела под солнцем весна.

Припев:

Мы ведь в городе малом живём

И с друзьями под вишней споём.

Здесь и сани зимою

Катят сами собою.

В этом дальнем углу

И в волшебном краю

Всею русской душою

Сказок мир создаём.

Наше под звёздами время летит,

Лунною ночью город не спит.

И у бе́рега вишня весною,

Словно невеста, нас веселит.

Звёздный вальс[2]

Звёзды не спят,

В небе горят.

И доверчиво в вашей ладони

Невесомые пальцы лежат.

Стихло вокруг,

Замерло вдруг.

И, танцуя, легко мне кружиться

В вальсе с вами на зависть подруг.

Припев:

Вы едва лишь знакомы со мной

И уедете ранней зарёй.

Так тепло дарю снова

Вам я дома родного.

В этом зале пустом

Я признаюсь вам в том,

В чём признаться непросто.

Как признаться вам в том?

Время ль дружить,

В вальсе кружить?

Ведь нелёгкие ждут нас дороги,

Так надеждою будем мы жить.

Искры зари

Снова видны.

Наступает пора нам проститься,

Так останемся вальсу верны.

Припев:

Вы едва лишь знакомы со мной

И уедете ранней зарёй.

Так тепло дарю снова

Вам я дома родного.

В этом зале пустом

Я признаюсь вам в том,

В чём признаться непросто.

Как признаться вам в том?

Дома вас ждут

Песни подруг.

Не забудем мы наши тревоги,

И запомним мы вальса наш круг.

Евгений Бузни

Россия, Москва

Письма войны

(Разговор с дочерью)

Кто был героем Великой Отечественной войны? Солдат, который бросался под вражеский танк со связкой гранат, а то и на амбразуру строчащего пулемёта? Или солдат, четыре года изнывавший от жары, мокнувший и мёрзнувший в окопах, но дошедший до самого Берлина? Или ветеран, призванный в запасные части, страдавший желудком от недоедания, простывающий от постоянного холода в палатке или на полу без тёплого одеяла, но не жаловавшийся, потому что понимал, что на передовой ещё труднее? А может быть, героиня – его жена, находившаяся все годы войны в эвакуации, где её дети шатались и пухли от голода, а ей – многодетной матери – приходилось и работать, и ухаживать за детьми, и писать мужу ободряющие письма? Мне кажется, все они, выстоявшие войну, сумевшие в ней не сдаться и выжить, веря в великую победу, внося свой посильный вклад в её будущее, достойны звания героев.

Когда мой отец, Николай Ипполитович Бузни, ушёл из жизни, через некоторое время, вспоминая его, моя дочь Алёнушка, повзрослевшая уже к тому времени, спросила меня:

– Папа, а у нас остались какие-нибудь архивы военного времени? Дедушка ведь был на фронте и писал оттуда письма. Интересно, о чём писали с фронта.

Я грустно улыбнулся, доставая из нижней тумбочки шкафа архивную папку:

– Твой дедушка пережил две войны. Правда, когда началась Гражданская война, ему было девятнадцать лет. Он жил тогда в Симферополе.

Вынимаю из папки трудовой список, составленный папой ещё в 1927 году, и читаю вслух:

– «1918 г. Весной окончил гимназию и летом работал мотористом и табельщиком в том же Кара-Кияте (поясняю, что была такая деревня в Крыму. – Авт.), осенью поступил в Крымский университет на физико-математическое отделение, где обучался зиму и весну 1919 г., жил в общежитии на собственный заработок уроками.

1919 г. Весною вышел из университета ввиду отсутствия средств к существованию и летом работал на Бельбекской долине и Салгирской долине садовым рабочим, а в д. Любимовке, кроме того, делопроизводителем инструктора по садоводству и огородничеству. Осенью был мобилизован белыми как студент и находился на военном обучении один месяц, когда, выхлопотав льготу первого разряда, как единственный сын был освобождён от военной службы. На фронте не был. Осень и зиму 1919–1920 гг. был безработным.

1920 г. Весной и летом работал садовым рабочим на Алъминской долине, на лесных разработках на перевале Таушак-Базар пильщиком со сдельным заработком до прихода сов. власти.

После прихода сов. власти был секретарём Ревкома в д. Кара-Кият Симферопольского района».

В этом довольно подробном описании в официальном документе наш папа, конечно, не мог упомянуть одну замечательную историю, которая произошла с ним и его товарищем. Он пишет, что побывал на военном обучении у белых и был освобождён как единственный сын в семье. А на самом деле он рассказывал нам вот что, и я передаю его рассказ дочери по памяти:

– В Симферополе было смутное время. В город приходили то красные, то белые, а то и зелёные были. И все призывали к себе на службу студентов. А воевать им вовсе не хотелось. Патриотизм в юных головах ещё не выработался, то есть он не был чётко выражен – за кого воевать. Белые призвали, а куда деваться – пришлось идти. Только решили два парня, один из них наш Николай, сбежать от службы, и отправились они пешком в Севастополь. Старались не попадаться никому на глаза, да наткнулись неожиданно на солдат. Те арестовали беглецов, посадили в сарай, а наутро повели под ружьём на расстрел как дезертиров.

И не родились бы мы, четверо детей, если бы расстрел состоялся. Но в это время навстречу расстрельной процессии ехал на машине командир повстанческой армии, действовавшей в тылу у барона Врангеля, Мокроусов. Алексей Васильевич, так звали Мокроусова, хотя настоящее имя его было Фома Матвеевич, тут же узнал в конвоируемом под ружьём Николая Бузни, в доме которого он бывал ещё в 1917 году, будучи членом Севастопольского Совета депутатов от партии анархистов. Теперь он сражался за большевиков, и это его солдаты вели двух студентов на расстрел, который он незамедлительно отменил, посадил юношей в свою машину и, смеясь, спросил Николая: «Ну что, видел смерть в глаза?»

– Какой ужас! – воскликнула Алёна. – Не случись по пути Мокроусов, так и меня бы сегодня не было!

– Да, в жизни много случайного, – согласился я и продолжал: – Когда началась Великая Отечественная война, твоему дедушке было уже за сорок, и он не был военным человеком, но тоже призвался в армию. А будучи грамотным человеком, каковых в то время оказывалось не очень много, был назначен старшим писарем в штаб полка. Ему не пришлось участвовать в боевых событиях, он никогда не был на передовой, однако жизнь солдата нелёгкой была повсюду.

В нашем архиве сохранились и военные письма папы со штампами полевой почты, и письма мамы папе на фронт, когда мы были в эвакуации на Кавказе, и письма бабушки из Симферополя, когда она с нетерпением ждала нашего возвращения и всё высматривала любимый поезд, в котором надеялась увидеть дочь и внуков. Открытки от папы приходили иногда на фирменной бумаге с изображением в углу звезды с серпом и молотом посередине и надписью: «Красноармеец! Презрение к смерти рождает героев! Не знай страха в борьбе за нашу Родину, за наши города и сёла, за наших отцов, матерей, жён и детей». Вот, например, его письмо, написанное 5 июля 1942 года на одной странице, которая складывалась втрое перед отправкой и заклеивалась.

Беру пожелтевший от времени листок и вчитываюсь в бисер слов:

– «Дорогие! Пишу под впечатлением очень грустным. Пришлось нашим войскам отдать Севастополь, и пока что наши мечты об освобождении Крыма и возврате туда на старое место на некоторое время откладываются. Я думаю, что мы пойдём туда скоро, но пока об этом не слышно. Нахлынули воспоминания: как я в Симферополе в коляске возил по ул. Горького наших близнецов (а близнецы, как ты понимаешь, это я с твоим будущим дядей Тёмой), как Галочка (твоя будущая тётя Галя) пела: “Ой, пропали гуси, один серый, один белый”, прогулки на ставок и рыбная ловля с Ромой (наш старший брат, твой дядя Рома), купание, катание в лодке, санаторий Кучук-Ламбат, курсы бухгалтерии и наши прогулки.

Читаете ли вы газеты? Почему не пишешь, получила ли справку, которую я послал заказным письмом? Очень мало вы мне пишете, я обижаюсь и сам перестану писать вам в наказание. В последнем коротком письме было обещание подробного письма, и я его не имею, а беспокоюсь я ужасно, так как ты писала о том, что заболел Тёмик и ты не можешь достать для него сульфидин. Сейчас лето – и желудочные болезни, как ты знаешь, очень опасны для ребят, тем более, если у них дизентерия или холера, сульфидин надо достать обязательно, я бы, вероятно, это сделал.

Шурочка, если ты мне пришлёшь от врача справку о серьёзности болезни Тёмика, то меня смогут отпустить в кратковременный отпуск, и я либо по дороге, либо в Степанакерте или в Тбилиси достану сульфидин с таким расчётом, чтобы хватило на будущее. Только с присылкой справки поспеши, очень уж хочется увидеть вас и помочь в ваших делах путём личного посещения Азторга, секретаря Райкома и вашего начальства. Это возможное дело, некоторые у нас уже побывали в отпуску.

Срочно пиши, как твои денежные дела. Если увидимся, проговорим многое, а когда пишешь, многое, о чём думал написать, забываешь в момент писания письма. Я живу по-старому, пишу день-деньской, жду новостей от вас и с фронтов. Целую вас всех крепко. Ваш Коля.

От кого получаете письма? Не думаете ли ещё уезжать в деревню? Очень прошу, пиши чаще, если есть конверты, пришли. Как здоровье Юрика, мамы и Маруси? Как ведут себя Рома и Галя? Целуй их и наших близнецов».

– Какое бытовое письмо! – удивляется Алёна. – О конвертах беспокоится. Просит прислать справку от врача, чтобы приехать помочь с лекарством. И в то же время сожалеет, что пришлось оставить Севастополь. Но такое ощущение, что они там все были уверены, что это ненадолго.

– Вот именно, – говорю я. – Никто не думал, что война затянется. А ты послушай, как он об этом пишет своему старшему сыну, твоему будущему дяде Роме, которому тогда уже исполнилось двенадцать лет. Это письмо легко разбирать, потому что, как видишь, оно написано крупным почерком, чтобы сын мог сам прочитать.

Показываю письмо дочери. Сидя в кресле, она отвлекается от вязания крючком какой-то поделки, наклоняется и рассматривает небольшой желтеющий листок. Потом я читаю:

– «Восьмое июня тысяча девятьсот сорок второго года. Дорогой Ромочка!

Хороший ты у меня сынок, что не забыл своего папку и написал ему несколько строк; когда вернусь домой, крепко расцелую тебя за это, ты представить себе не можешь, как я был рад твоему письму, хотя ты его и не закончил, и не подписал, но это пустяки. Я хочу тебя просить об одном важном для меня деле, которое, я думаю, ты будешь выполнять, если меня любишь. Это вот какое дело: мама очень всегда занята работой в учреждении и дома и часто писать мне письма не может, поэтому я прошу тебя не реже чем через 2–3 дня писать мне письма о том, как вы живёте, подробно, без прикрас, и хорошее, и плохое, какие успехи наших близнецов Жени и Тёмы, как поживает моя Галюська, как их кормят в яслях и детском саду, что вы достаёте для питания деток и что сами кушаете, как с хлебом, хороший или опять плохо выпеченный, регулярно его получаете, не болеете ли, читаете ли газеты, какая у вас погода, что есть на базаре и почём, как ты справляешься с домашними делами, читаешь ли книги и решаешь ли задачки, кто где спит и как спите, исчезли ли блохи?

Одним словом, пиши обо всём. Не забудь написать, как живёт бабушка и Маруся с детками, как здоровье Юрика, от кого ещё получаете письма.

Мне живётся неплохо, работаю много, целыми днями пишу и пишу, недавно на три дня уходили в поход на учения.

Недельки через 2–4 поедем крушить своей артиллерией фашистов и освобождать от них нашу Родину и в частности наш Крым и Симферополь. Я здоров, только от недостатка витаминов имею на ноге фурункул.

Целую тебя, Галочку, Женюрку и Тёмочку несчётное число раз, очень по вас тоскующий папа».

– Обрати внимание, – говорю я Алёне, – на то, что в июне сорок второго года солдаты были уверены в готовящемся наступлении. Видишь, он пишет: «Недельки через две-четыре поедем крушить своей артиллерией фашистов». Это не литература, а живое письмо с войны.

– Дедушка, наверное, очень любил бабушку, – говорит дочка, вскидывая вопросительно на меня глаза. – Вообще-то мне он казался немного строгим.

Я отвечаю раздумчиво:

– Папа был суховат профессионально. Ведь он работал главным бухгалтером. А любовь к маме у него была романтической. Они познакомились в Симферополе, когда маме, то есть твоей бабушке, было девятнадцать лет, а дедушке уже тридцать. Он старше был на одиннадцать лет, но увлёкся любимой, как юноша.

Перелистываю полиэтиленовые файлы, в каждый из которых аккуратно вложено письмо. Эти письма, как и весь мамин и папин архив, мне передал мой брат-близнец Артемий, с которым жили наши родители, сказав: «Тебе как писателю оригиналы больше пригодятся, а я оставлю себе копии». Осторожно вынимаю из файла нужную страницу:

– Я прочитаю тебе одно дедушкино письмо, написанное им твоей бабушке в 1928 году, за год до их свадьбы:

«7/Х-28. Какая дивная, тихая, звёздная ночь! Я совсем один, и мне так безумно хочется быть с моей милой, дорогой кисонькой, с моей ненаглядной крошкой.

Я хотел бы услышать, как радостно тыТихим смехом своим засмеёшься,А горячие щёчки вдруг спрячешь в цветыИ к груди моей крепко прижмёшься.И от счастья шепчу я: «Невеста моя,Ненаглядная, милая детка,Как я сильно люблю тебя, прелесть моя,Как мне жаль, что мы видимся редко».

Гляди-кось, я тоже кое-как рифмую. Это всё ты виновата, моя кошечка. Всё это – моя любовь к тебе, моё счастье.

Я очень часто стал задумываться, идя по улицам, никого не замечаю, и даже когда окликнут, то отзываюсь не сразу, а потому надо мной смеются, говорят, что я похож на влюблённого. Я этого не отрицаю, ведь правда! Уж одни письма, что я так часто получаю от моей дорогой невесточки, говорят за это. Шурёночка, страшно хочется опять получить письмо от тебя, я так люблю читать твои письма.

Что-то ты делаешь теперь? Вероятно, спишь, детка? Или строишь планы будущего? Ты знаешь, мне снилось, что мы с тобой уже женаты и сидим у берега моря, и место как раз то, что я любил когда-то в деревне Любимовке. И будто мы сидим с тобой на берегу и бросаем в море камешки, а ты вдруг стала посыпать меня песком. Я это возьми да рассердись на тебя и в наказание поцеловал тебя в ушко. А ты давай хохотать и отбиваться от меня, и мы так расшалились, что чуть не упали в море, а тут подошла Л. А. (Лидия Андреевна – впоследствии наша бабушка) и стала упрекать нас в шаловливости, называя проказниками и маленькими бездельниками.

От этого сна я проснулся и долго не мог уснуть, всё время думая о тебе, представляя картины нашей будущей счастливой жизни. Да, знаешь, что я сделаю? У меня есть негативы снимков моих папы и мамы, я их отпечатаю, когда куплю фотобумагу в Симферополе, и дам тебе и Лидии Андреевне, чтобы она хотя бы на карточке познакомилась с моими родными. Что-то от них ещё ничего нет. Вероятно, только успели получить моё письмо. Но знаешь ли, несмотря на то, что я скучаю, что мне очень хочется тебя видеть, я всё же целый день весел. Я снова пою “Снегурочку” и “Я помню вечер – мы с тобой на берегу сидели”.

Шурочка, моя лучезарная деточка, ещё целая неделя до встречи. Как скучно. Целую мою дорогую крепко и жду письма. Привет всем. Коля».

А в следующем письме любимой, тоже со стихами и шутками, есть и более прагматичные строки о представляемой будущей жизни:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Так назывался Мариуполь с 1948 по 1989 год. – Прим. ред.

2

По мотивам песни «Случайный вальс» Евгения Долматовского. – Прим. ред.