Иней поздним летом

Зато в тишине наполовину осиротевшего кабинета воспоминания получили зеленый свет и двигались широким потоком.

…

О собственной свадьбе они остались сумбурными и, наверное, не теми, которые положено хранить от такого дня.

Платье было неудобным и жарким. Невеста опоздала в ЗАГС из-за парикмахера, слишком долго укладывавшего ее волосы в прическу. Обычно послушные, в то утро они не желали слушаться, рассыпаясь в разные стороны. Инне было уже все равно, как она выглядит. Ей вовсе не хотелось праздничной суеты, множества гостей, шумного застолья, но родители молодых настояли на торжестве.

Немилостиво палило солнце, приготовив сотни раскаленных лучей для всех семи мостов городов.

Пока Вадим нес свою жену через самый маленький из них (красный, каменный – спасение всех женихов), Инны чувствовала влажное тепло его рук сквозь ткань платья.

Стол в неуютной столовой ломился от салата оливье.

Оливье. Оливье. Оливье. Почему запомнился только один этот салат?

Громкий голос тамады резал уши. Как старую пластинку его заклинило на слове «Горько». И, может, оттого, что все хорошо в меру, слишком частые поцелуи на потеху гостям показались Инне горькими.

Вадим не выпускал ее из объятий, отчего становилось еще жарче.

Но молодой муж был так искренне счастлив, что Инна горела в огне его чувств тоненькой свечкой и терпеливо ждала, когда же закончится этот бесконечный день.

Все-таки Вадик переволновался и выпил лишнего. Первая брачная ночь превратилась для обоих в неловкое испытание. Но, как ни странно, сблизила молодых больше удачной близости и печатей в паспортах. Когда под утро супруги засыпали в объятиях друг друга после взаимных заверений, что все между ними будет только лучше, и они непременно будут счастливы, Инна искренне в это верила. Пусть она никогда и не забывалась от поцелуев мужа, не улетала от них из холодного подъезда на небеса, совершенно иначе чувствуя собственное тело, она верила в свое счастье с Вадимом – обычное, как у всех.

Молодость и пробужденные потребности молодого здорового тела решают множество проблем (или скрывают их). Так что после неудачного первого раза интимная жизнь медленно наладилась, вполне устраивая обоих супругов. К тому же в то время не принято было обсуждать, как и что, и что не так, и считать, что каждый супруг имеет почти непреложное право на удовлетворение.

Первые годы замужества Инны все-таки были счастливыми. Она поступила на экономический факультет. Молодым супругам, двум студентам, сбежавшим от родителей в крохотную хрущевку, приходилось непросто. Но трудности сближали и не оставляли времени задумываться – а возможно ли по-другому. Рядом с Гришаевыми были друзья – такие же молодые, вечно голодные, пьяневшие от молодости и веры, что все самое лучшее впереди. Вместе с ними в это верила и вся страна, превратившись в несдержанного юношу, который то распахивает душу незнакомцам, то ссорится с друзьями и ломает, ломает привычные устои, уверенный в том, что построит что-то лучшее.

Димка стал серьезным последствием мелкой оплошности, и первую летнюю сессию Инна сдавала, пугая преподавателей размерами живота. Ее сын родился в ночь после последнего экзамена.

Легко. Летом. Лучший подарок!

Молодая мама посмотрела на сморщенное детское личико, и на несколько мгновений невидимые крылья унесли ее вместе с ребенком из стерильной комнаты и от чужих людей в небеса – туда, где они могли впервые разглядеть друг друга. Синие глаза сына еще плохо видели, так что он смотрел сердцем. Инна была его Вселенной.

Вадик настаивал на имени Михаил, бабушки на имени Сережа.

Но мальчика назвали Дмитрий, как хотела счастливая мама.

Одна буква… С которой начиналось другое имя…

Случайность?

С началом учебного года родителям-студентам стало еще сложнее. Бессонные ночи, горы пеленок, что сушились на палках, торчавших из окон хрущевки. Поездки с малышом в руках от одной бабушки к другой… Но Инне хватало улыбки сына, чтобы забыть усталость. Его ручонка, сжавшая ее палец или прихватившая локон волос, заряжала ее энергией. Зато Вадим все чаще казался раздраженным. Чтобы он смог закончить мединститут, Инна перевелась на заочное.

Было трудно? Да. Но у нее все получалось. Она умудрялась совмещать семью и учебу, ее оценки оставались высокими. У Гришаевых находилось время на встречи с друзьями.

В те годы не случалось «путешествий». Совсем. Словно сработал невидимый тумблер. Фильм закончился. Даже воспоминания о его главном герое не находили пути в повседневность, в которой не было места видениям и несуществующим персонажам.

Первый семейный кризис случился, когда Димка пошел в детский сад. Вадим уже работал хирургом в Областной больнице. Он стал вдруг все чаще задерживаться после смен, иногда таксовал в свободное время. В появившейся в их отношениях прохладе Инна винила себя. Она была не слишком внимательной к мужу, посвятив всю себя сыну. Супружеские обязанности стали ей в тягость. А рядом с молодым хирургом находились ассистентки, лаборантки, медсестры. Вадим стал приносить на своих белых халатах едва различимый аромат женских духов.

Инна так и не выяснила, была ли измена, или она почувствовала готовность мужа к ней – и никогда не стремилась узнать. Ревность вскипела внутри нее черной волной и оказалась похожей на чувства. Те самые, ради которых люди остаются вместе.

Состоялось несколько разговоров, утонувших в эмоциях, и напряженные выяснения отношений. Шепотом на кухне, чтобы не разбудить Димку, в ванной комнате, под шум льющейся из крана воды. Были слезы с обеих сторон, а также заверения, обещания, признания в любви (вслух опять только со стороны Вадима).

А потом секс. Горячий, яростный – там же, на кухне. В узкой ванной, в комнате, прикусив губы, чтобы не издавать звуков. На даче у знакомых, пока Димка играл дома с их детьми.  Тот самый секс, о котором вдруг стало модно теперь говорить, вывешивая интимные отношения напоказ, как раньше простыни после первой ночи.

Результатом бурного всплеска физиологического счастья стала Светочка. И месяцы до ее рождения были медовыми в семейной жизни Инны.

 Светочка – светлый лучик, Светлячок – улыбчивая, бойкая, дитя вспыхнувших чувств. Она собрала от родителей самые лучшие черты и во внешности, и в характере, и появилась на свет, чтобы научить всех любви.

Димку – делить свое собственное счастье и усмирять эгоизм, которого в нем, избалованном вниманием мамы, было много, Инну – любить мужа, черты которого она видела в дочке, Вадима – собственных детей, не испытывая к ним ревности.

Так думала Инна. Так надеялась Инна, окунувшись в счастье новорожденного материнства – сладкое, пахнущее молоком, наполненное грустью. Потому что каждый день полон подарков – первая улыбка, первые слова, первые шаги – но означает отдаление. Вселенная ребенка становится больше лица матери, ее теплого тела, в ней появляется все больше места для новых вещей, впечатлений, умений. Каждое мгновение – открытие. Каждый шаг – вдаль.

Путь от рождения дочки и до ее первого дня в детском саду показался Инее еще более ярким, чем с сыном. Еще более коротким.

Светочка была, есть и всегда будет светлым лучиком. Но три человека рядом с ней оказались плохими учениками. Димка как был эгоистом, так и остался. При первой же возможности он ушел из дома и редко бывает в гостях, ограничиваясь звонками, или, как сегодня, смсками с забавными значками вместо эмоций. С сестрой и вовсе не разговаривает. Он слишком занят собой, и в его жизни нет места Свете.

Инна успокаивала себя тем, что со временем отношения между детьми станут теплее. Она ведь тоже не была раньше близка с сестрой, зато теперь ежедневный звонок – пусть только обменяться парой слов – стал необходим ей, как завтрак.

Вадим как ревновал к детям, так и продолжал ревновать.

В этом глупом чувстве Инна снова винила себя. Своим первым криком дочка заявила права на сердце матери, в котором уже был Дима, и там почти не осталось места для Вадима. То, что объединяло супругов несколько месяцев, было миражом, коротким, хоть и ярким, видением.

Когда из несоответствий и недостатка чувств (с одной стороны) в молодой семье стали накапливаться разногласия, а из первых недомолвок выросло недоверие, когда повседневность сняла и так тонкий глянец с отношений супругов, Инна вспомнила Виктора. Как, встретив его, испугалась своих чувств, вернее, того, что они слишком напоминали ей о несуществующем человеке. Может это был ее шанс на счастье, которым Инна не воспользовалась? Зачем вспоминать? Жалеть о несостоявшихся отношениях слишком поздно.

– Иней! Ты куском льда скоро станешь! Пора растопить тебя горячим чаем, – в комнату зашла Варвара Евгеньевна из отдела кадров. В руках – телефон (куда без него), под мышкой – пачка печенья.

Гостья по-хозяйски огляделась и решительно направилась к шкафу, где на полке стоял электрический чайник. 

– Давай, вылезай из-за стола. А то примерзнешь к нему… – скомандовала она и посмотрела на Инну то ли грозно, то ли с заботой (губы улыбаются, а брови хмурятся, вот и разбери…) 

Она всегда такая, с детского сада. 

Варька – Генеральша, подруга со двора.

Дом, где росла Инна, строился для военных, и у многих ее друзей дедушки или папы были офицерами. Но всеми девчонками двора заправляла Варя, дочка учительницы английского. Учитель – это, наверное, тоже почти генерал?

Именно Варя решала, кому есть песочные пироги, а кому их лепить, с кем дружить, а с кем ссориться. Командный голос смешивался у нее с даром убеждения и закреплялся опытом. Варя была старше остальных девочек на два года – вполне достаточно для того, чтобы заработать неоспоримый авторитет среди подруг. 

В седьмом классе Генеральша вдруг постановила, что Инна станет ее близкой подругой, и так с тех пор и было. 

С годами к дружбе добавлялось все больше связующих звеньев: Инна подружилась с будущим мужем Вари, когда еще училась с ним в одной группе в университете, стала свидетельницей на их свадьбе, крестной мамой первенца. Теперь еще и сотрудницей Вари. 

Год назад, после затянувшегося на пятнадцать лет декретного отпуска, Генеральша решила, что ей требуется социальная адаптация к нормальным человеческим отношениям и потребовала срочно ее куда-нибудь устроить на работу. Не слишком трудную. Связанную с людьми. Инна с готовностью помогла. 

В отделе кадров Варька прижилась и уже начинала прибирать к рукам его женский коллектив, но каждый рабочий день около четырех часов приходила к своей подруге на чашечку чая. 

Черного, с половинкой ложечки сахара. С блюдцем сплетен.

Варька была жуткой сплетницей. Но – бывает и такое – безобидной, потому что носила на шпорах своих генеральских сапог только беззлобные пересказы. 

Инна пила чай, смотрела на ставшее почти родным лицо подруги и вспоминала вечера во дворе на лавочках в зарослях сирени, когда разговоры о первых поцелуях и парнях велись под звуки музыки, льющейся из окон студенческого общежития, что располагалось недалеко от дома. 

Вспоминала летние дни на берегу речки или на даче родителей Вадика. Уютные посиделки под шепот костра, рядом с палатками. Запах шашлыков и печеной картошки.

(Варька тоже любила лето. Но уже много лет звала подругу Иней. Это прозвище подхватили от нее общие знакомые. Инна привыкла, хотя поначалу слово холодило ей душу, даже под жарким полуденным солнцем навевая зимнюю грусть).

В памяти оживали дни рождения детей, их первый класс и выпускные. 

Так много пройдено вместе или рядом! Варя знала об Инне все-все-все… Кроме ее тайны.

Мало того, что поделиться подобным во все времена дружбы казалось невозможным, Генеральша жила когда-то вместе с Гришкой на одной лестничной площадке и уже тогда определила его в женихи Инне.

И была без ума от Вадима после того, как он, по словам Варьки, виртуозно лишил ее аппендикса.

Мысли о странном мире, в котором существовал Дерик, вернулись, когда дети пошли в детский сад и в школу, а в повседневности появилось время для себя. Пусть его было немного, потому что молодая мама разрывалась между работой, садиком, школой, домом, но оно появилось.

Например, иногда вечерами Инна сидела на кухне и, как в старших классах, смотрела в темное окно, выходившее на городской парк…

В свете фонарей кружились снежинки, и мороз рисовал на стеклах, а Инне вдруг вспомнился зеленый луг, темноволосый парень, который жонглировал ножами и яркими, похожими на мандарины, шарами. Он лежал на спине, раскинув в стороны руки, и улыбался, закрыв глаза. Над ним кружили и сверкали в лучах солнца острые лезвия и мягкие шары.

Кружили, кружили, завораживая металлическим блеском и оранжевым теплом. Словно маленькие солнца танцевали острыми жаркими лучами.

Застыли.

От неожиданности застыла и невидимая зрительница. Хлопнула глазами, когда ножи и шары дрогнули. Вскочила на ноги и громко закричала, когда они стремительно полетели вниз.

А потом увидела, что, пока маленькие солнца скатываются с широкой груди, острые лучи замерли в каком-то сантиметре от одежды Дерика.

Инна затопала ногами и еще раз закричала, выпуская напряжение от внезапного приступа страха. Парень позволил ножам свалиться рядом с ним в траву и громко захохотал. Счастливым смехом.

Так стали возвращаться отрывки из давно закончившегося фильма. Отдельными сценами. Вплоть до той самой, после которой их не стало. Когда Инна закрыла им путь. Согласилась на предложение Вадима. Вышла замуж. У нее росли двое замечательных детей.

Воспоминания не только возвращались, они разбавлялись непонятной тоской, дополнялись вопросами, превращались в спрятанные под маской любопытства желания. Пока однажды в переполненном автобусе, по дороге из садика на работу, сжатая со всех сторон людьми в демисезонных пальто (в город робко начинала заглядывать весна), Инна снова не отправилась в «путешествие».

Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что темнота плохо освещенного автобуса превратилась в полумрак огромного собора (сразу стало ясно, что это не простой собор, а очень и очень важный, как, например, недавно восстановленный в Москве), и что окружавшие ее люди одеты не в теплые и бесформенные одежды, а в строгие костюмы и изысканные платья.

Инна оказалась в первом ряду среди гостей какого-то торжественного события. Как и прежде, ее не замечали. Как и прежде, она ничего не слышала. Ей пришлось зажмуриться от неожиданности, а потом, открыв глаза, Инна догадалась, что попала на свадебную церемонию.

Незнакомой хорошенькой девушки и Дерика О’Брайена.

Незримой и незваной гостье понадобилось несколько мгновений для осознания увиденного. Сначала появилась мысль, что это не первая свадьба Дерика, вслед за ней – уверенность, что в подобном соборе судьбы людей не соединяются несколько раз. Потом среди гостей нашлась та самая, похожая на Инну молодая женщина, которая уже годы должна была быть женой О’Брайена! Только она стояла под руку с незнакомым мужчиной и, улыбаясь время от времени своему спутнику, с интересом следила за церемонией.

Но как же… Дерик?

Сколько было ему лет? Тридцать?

Годы, как умелый скульптор, отточили и отшлифовали внешность мужчины, сделав его еще привлекательней. Лицо стало строже, отчетливее проступали линии скул, и еще сильнее выделялись серые глаза, в которых в этот момент не было синевы. Все такой же прямой была спина, напряженность которой всегда выдавала упрямство характера. В сумраке собора О’Брайен выглядел очень загорелым, как путешественник, только что вернувшийся из жарких стран.

Когда к нему повернулся служитель и прозвучал вопрос (немой для Инны, он был, тем не менее, понятным), Дерик не ответил. Опустив голову, он словно к чему-то прислушивался. Хотя после подобного вопроса многие прислушиваются к себе. Или не слышат ничего, объятые отчаянным волнением, как Инна на собственной свадьбе. Дерик молчал. В затянувшейся, ставшей всем очевидной, паузе взгляд Инны метался по лицам гостей, пока не замер на родителях О’Брайена, и она разглядела в их глазах тревогу. Когда эта тревога исчезла, Инна поняла, что ответ «Да» прозвучал. И если у нее еще оставались сомнения, первая ли это свадьба Дерика, они развеялись.

Инна глотнула воздуха, почему-то переполненного солью, как если бы она стояла на берегу холодного моря, а не внутри полного людей собора, и снова оказалась в автобусе. Вовремя, чтобы успеть прийти в себя перед тем, как прозвучало название ее остановки.

Растерянная молодая женщина, не разбирая дороги, шла по мокрому снегу и грязным лужам и несла в груди раскаленный камень, в который превратилось ее сердце.

Не помогали доводы разума и успокоительные чаи, заваренные Владой Михайловной. Не принесли облегчения рутина и знакомые цифры отчетов.

Инне стало легче в автобусе по дороге домой после честного признания самой себе, что боль в груди вызвана сценами чужой свадьбы, а беспокойство – бредовыми мыслями о принятом в восемнадцать лет решении. Мыслями, что оно было поспешным и неверным. Инна тут же отругала себя за них – не может быть ошибкой то, что подарило счастье материнства и двух замечательных детей. Все же женщина расплакалась, отвернувшись к холодному стеклу. К вечеру подморозило, словно днем не чирикали на голых ветках воробьи, сообщая, что весна уже здесь, в городе, только еще слишком не уверена в себе, как застенчивая девушка.

Слезы, чувство вины и холодное стекло привязали Инну к настоящему и привели в чувство. К подъезду дома она подходила, оставляя потрясения почти закончившегося дня промозглому двору.

И очень надеясь, что видений больше не будет.

Но непостижимое дело!

Дерик О’Брайен настойчиво возвращался в ее жизнь. Сколько Инна ни старалась закрыться от него, время от времени снова случались «путешествия», лишая покоя и превращая порой в тень в собственном мире. Она делала ошибки в отчетах, забывала о занятиях детей, не смотрела в сторону мужа.

Инна снова бывала в огромном доме. Комната, где строгие родители когда-то отчитывали провинившегося сына, стала кабинетом Дерика. Новый хозяин расширил библиотеку и устроил рядом с ней лабораторию. Но первое время после свадьбы О´Брайен редко приходил в эти комнаты. Он проводил его с молодой женой, пытаясь стать хорошим мужем. Супруги путешествовали, выходили на концерты, встречались с друзьями. Тот, кто считался близким другом Дерика, бросал украдкой слишком заинтересованные взгляды на его жену.

Даже тех коротких мгновений, что выпадали Инне, хватило понять, что особого тепла в новой семье нет, но его пытались создать. Прежде всего, сам Дерик.

Единственный раз, когда Инна снова оказалась на зеленом лугу, О’Брайен был один. Он смотрел на далекие горы.

Больше всего Инна боялась попасть в большой дом вечером. Еще точнее – в спальню. Один раз это почти случилось, когда она увидела Дерика уже сбросившим на пол рубашку. Мужчина оказался не таким широкоплечим, как Вадим, не таким высоким, как бывший баскетболист. И рисунка мышц с фотографий в женских журналах на его груди и руках тоже не было, но все же в его теле чувствовалась сила. Оно притягивало взгляд.

И не только. Инна закрыла глаза, почувствовав, что заливается краской, словно девчонка, заглянувшая в мальчишескую раздевалку.

У нее получилось быстро вернуться обратно – в большую комнату финансового отдела – за стол напротив Влады Михайловны, под ее пристальный взгляд. Инна поднялась со стула и, пробормотав что-то невнятное, выскочила в коридор. Почти бегом добралась до туалета и долго, долго умывала лицо, возвращая ему нормальный цвет.

Еще никогда в жизни Инне не было так стыдно. За то, что «подсматривала» за неодетым мужчиной. За то, что глядя на него, испытала такие же чувства, как в тот единственный раз во время поцелуя с Виктором в подъезде родительского дома. За то, что ей нравился существующий только в ее воображении мужчина. Нравился он. А не собственный муж.

Инна начала искать способ освободиться от наваждения, которое, похоже, сводило ее с ума и разрушало привычную жизнь.

Она копалась в воспоминаниях, словно в них было скрыто объяснение, откуда взялись «путешествия» и почему они привязали ее к одному человеку. Читая книги по психологии, она изучала описания различных синдромов, но не нашла ни одного, подходившего к тому, что с ней происходило.

Она сходила к психологу, которого посоветовала Влада Михайловна (по ее словам – лучшему в городе). Но, признавшись в видениях, Инна не рассказывала, насколько долго они присутствуют в ее жизни, испугавшись, что психолог сочтет ее не просто душевнобольной, а потенциально опасной для окружающих. Что, если она окажется в психиатрической клинике, а ее дети останутся без матери? Вернее, с матерью-тенью, упрятанной за решетку?

Конечно, это было преувеличением, но рисковать не хотелось.

А еще не хотелось делиться подробностями видений, слишком личными они казались.

Психолог определил у пациентки профессиональное выгорание и лечил от него.

Инна сходила к двум бабкам (тоже по совету Влады Михайловны) и к одному черному колдуну, которого нашла сама по объявлению в газете.

Бабки высмотрели на ней следы приворота. Инна прилежно следовала предписаниям и пила странные настойки, заработав расстройство кишечника в одном случае и непонятную аллергию на локтях во втором. От аллергии она так больше и не отделалась. Настойчивая сухость и жжение появлялись на руках, стоило только понервничать.

Колдун оказался порядочным. Он не стал просить денег за помощь от несуществующего недуга, сказав, что не видит в ауре посетительницы присутствия чужой воли.

Батюшка в церкви назвал Инну грешницей.

Она согласилась с ним.

Она считала себя грешницей.

Не согрешив ни разу даже в собственных видениях и мечтах.

Это были годы бесплодной борьбы.

И чем больше Инна старалась освободиться от «путешествий», тем чаще они случались, хоть и стали совсем короткими. Настолько, что женщина не всегда успевала даже оглядеться вокруг, как уже возвращалась обратно.

Азбукой морзе неизвестного языка были эти видения, но как ни странно, из них складывались фразы.

Дерек не полюбил свою жену. Но старался быть хорошим мужем.

Его сердце принадлежало сыну – забавному мальчишке с такими же серо-голубыми глазами и темными кудрями, как у отца. Но оттенок кожи детского лица был светлее, а черты – тоньше. Дерик приводил сына на зеленый луг и показывал ему трюки с жонглированием мячей. Мальчишка смеялся, зажимая руками рот, как когда-то маленькая Инна.

Она улыбалась, наблюдая за ними (только на лугу получалось задержаться чуть дольше). Улыбалась, и, хоть это была счастливая улыбка, в нее всегда подмешивалось много грусти.

Дети Инны, старше черноволосого мальчишки Дерика, поспешно росли, обзаводились друзьями, мечтами, историями. И пусть мама оставалась важной частью их жизни, с каждым годом эта часть становилась меньше.

Освобождавшееся от забот время Инна занимала работой, вместе с Владой Михайловной шагая по карьерной лестнице. Она пыталась найти себе разные хобби, но они получались короткоживущими. Наибольшее удовольствие приносили встречи с друзьями и ежегодная поездка семьей на юг.

Потом наступил год испытаний, когда в мир Инны ворвалась беда. Машина друзей, в которой находился Димка, попала в аварию. Все пассажиры получили увечья разной степени тяжести, у сына был серьезный перелом ноги и черепно-мозговая травма. Спасая от боли, врачи ввели его в медикаментозную кому, но парень не выходил из нее.

Бесконечных два месяца.

То страшное время запомнилось Инне как одна белая – не черная, а именно белая – полоса. Слепившая белизной больничных простыней и светом ночных ламп в коридоре больницы, удушающая запахом лекарств и слезами, которые не лились из глаз, но затопили душу.

Инне казалось, что она превратилась в тяжелую металлическую ось, и, чтобы колесо продолжало крутиться, она должна оставаться целой. Поэтому она работала, занималась дочерью, которой, как никогда, требовалась ее помощь и забота, проводила много времени в больнице. Поддерживала Вадима. Профессиональный хирург, он не мог смотреть на собственного сына, неподвижно лежащего в кровати, сливавшегося цветом лица с постелью.

Когда Димка наконец очнулся, начался долгий процесс реабилитации.