скачать книгу бесплатно
Что-то потекло по ее бедрам – кровь, поняла Исра. Она старалась не обращать внимания на жгучую боль между ног, словно тело насквозь пробили кулаком, старалась не думать о том, что она в чужой комнате с чужим мужчиной, вспоровшим ее сокровенное нутро. Почему же мама не предупредила о чувстве бессилия, которое накрывает женщину, когда в нее проникает мужчина, о стыде, который переполняет женщину, когда ее принуждают сдаться, принуждают лежать смирно и терпеть? Но так, наверное, и должно быть, сказала себе Исра. А как иначе?..
Она лежала, а Адам продолжал свои толчки – туда-сюда, туда-сюда, – пока наконец, резко ускорившись, не испустил глубокий вздох и не рухнул на Исру. Затем соскользнул с нее и выбрался из кровати.
Исра перекатилась на живот и зарылась лицом в простыню. В комнате было темно и холодно, по телу побежали мурашки, и она натянула на себя одеяло. Куда он делся? Но тут из ванной донеслись его шаги. Вот Адам щелкнул выключателем, открыл шкафчик. Выключил свет и вернулся в комнату.
Исра не знала почему, но в этот момент ей показалось, что пришла ее смерть. Она ясно вообразила, что Адам сейчас полоснет ее ножом по шее, выстрелит ей в грудь, сожжет ее заживо. Исра и сама не знала, почему в голову полезли такие ужасы. Но, распластанная на матрасе, она только и видела, что мрак и кровь.
Она ощутила, как он приближается, и сердце бешено заколотилось. Его лица она не видела, но почувствовала, как он коснулся ее колен, и инстинктивно отпрянула. Он опять придвинулся. Медленно развел ее ноги. И прижал салфетку к ее разодранной плоти.
А потом кашлянул и сказал:
– Прости. Но так полагается.
Дрожа всем телом, Исра подумала о Фариде. Представила себе, как днем свекровь пробралась в ванную и, украдкой улыбаясь, сунула в шкафчик чистые салфетки для сына. Исра прекрасно поняла, что Адам делает. Салфетка – это доказательство.
Дейа
Зима 2008 года
– Летом мы поженимся, – сказала Наима за обедом.
Все двадцать семь учениц выпускного класса Дейи сидели за одним столом. Сама она устроилась в дальнем углу, прислонившись, как обычно, к стене и опустив голову. Одноклассницы шумели, взахлеб делились радостями и горестями. Дейа в их болтовне не участвовала – только слушала.
– Свадьба будет в Йемене, где Суфьян живет, – продолжала Наима. – У нас там много родственников – так всем будет удобнее.
– Так ты уезжаешь в Йемен? – поинтересовалась Лубна. Она тоже летом собиралась замуж – за троюродного брата из Нью-Джерси.
– Ага, – гордо ответила Наима. – У Суфьяна там собственный дом.
– Но как же твои родные? – удивилась Лубна. – Ты же будешь там совсем одна!
– Я не буду одна! Со мной же будет Суфьян.
Уже не первый месяц Дейа молча слушала подробные рассказы Наимы о ее делах сердечных: как родители прошлым летом возили ее в Йемен, чтобы подыскать жениха, как она встретила там ковродела Суфьяна и мигом влюбилась. Их семьи прочли молитву фатиха после первых же смотрин, а к концу месяца пригласили шейха и подписали брачный договор. Когда кто-нибудь из одноклассниц спрашивал, как она поняла, что Суфьян и есть ее насиб, Наима отвечала, что читала молитву Салят аль-Истихара, умоляя Всевышнего наставить ее, и той же ночью улыбающийся Суфьян явился ей во сне – значит, свадьбе быть, решила ее мать. «Мы так любим друг друга!» – твердила Наима, вне себя от восторга.
– Но ведь ты его почти не знаешь, – сказала Дейа.
Слова сами сорвались с языка.
Наима в изумлении уставилась на нее.
– Как это не знаю? – воскликнула она. – Конечно, знаю! Мы уже четыре месяца перезваниваемся. Я чуть не сотню долларов в неделю просаживаю на телефонные карточки.
– Но это вовсе не значит, что ты его знаешь, – возразила Дейа. – Даже если с человеком видишься каждый день, узнаешь его далеко не сразу – что уж говорить о том, кто живет в другой стране.
Одноклассницы таращились на нее, но Дейа не сводила глаз с Наимы.
– Ты не боишься?
– А чего мне бояться?
– Совершить ошибку. Разве можно вот так просто уехать в другую страну к незнакомому человеку и рассчитывать, что все будет хорошо? Разве можно… – Она запнулась, чувствуя, как заколотилось сердце.
– Но так все делают, – возразила Наима. – Ехать в другую страну – совершенно нормально. Главное, чтобы любовь была.
Дейа покачала головой:
– Но нельзя же любить человека, которого не знаешь!
– Тебе-то откуда знать? Ты хоть раз влюблялась?
– Нет.
– Вот и не говори о том, чего не понимаешь!
Дейа промолчала. Возразить было нечего. Она еще ни разу не влюблялась. Говоря по правде, она вообще никакой любви не ведала, кроме почти материнского чувства к сестрам. Но много знала о ней из книг – достаточно, чтобы понимать, что в ее жизни любви нет. Куда ни кинь взгляд, глаза слепили всевозможные виды любви, словно Бог потешался над Дейей. Из окна своей комнаты она часто смотрела на матерей с колясками, на детей, сидящих на плечах у отцов, на парней и девушек, держащихся за руки. Сидя в очереди у врача, она листала журналы, на страницах которых неистово улыбались счастливые семьи, обнимались парочки, – даже лица женщин, сфотографированных в одиночестве, светились любовью к самим себе. В мыльных операх, которые она иногда смотрела с бабушкой, любовь была якорем, клеем, на котором держался мир. А когда дедушка с бабушкой не видели, она лазила по американским каналам, и там тоже все крутилось вокруг любви. И только сама Дейа неприкаянно болталась на волнах жизни, мечтая уцепиться за что-нибудь еще, кроме сестер. Как бы сильно она их ни любила, этого все равно мало.
Но что значит «любовь»? Любовь – это Исра, уныло глазеющая в окно и не желающая даже взглянуть на Дейю; любовь – это Адам, которого вечно нет дома; любовь – это бесконечные попытки Фариды избавиться от обузы и сбыть внучку замуж; любовь – это родственники, которые не приезжают даже на праздники. Наверное, в этом вся беда. Наверное, именно поэтому она не чувствует себя на одной волне с одноклассницами, не может посмотреть на мир их глазами, не может поверить в ту любовь, в которую верят они. Потому что их мамы и папы с нетерпением ждали их появления на свет, потому что их с детства кутали в одеяло семейной любви, потому что они никогда не отмечали день рождения в одиночестве. Потому что после скверного дня они могут выплакаться в чьих-то объятиях, потому что всю жизнь они слышат ласковое «Люблю тебя!». Их любят – поэтому они верят в любовь и убеждены, что она ждет их и в будущем. Даже там, где она точно их не ждет.
– Я передумала, – объявила Дейа деду с бабкой вечером, когда они вместе сидели в зале.
За окном шел снег, и Халед не пошел, как обычно, играть в карты в кальянной – в холода артрит особенно его донимал. В такие вечера Халед играл в карты с внучками, и, когда он тасовал колоду, на его губах появлялась – редкое дело – улыбка, а в углах глаз – веселые морщинки.
Дейа любила эти вечера: Халед рассказывал им о Палестине, правда, все больше грустное. Но это помогало ощутить связь с семейной историей – такой далекой. Давным-давно у семьи Халеда был красивый дом в Рамле, с крышей из красной черепицы, а на деревьях во дворе зрели сочные апельсины. Но когда ему было двенадцать, в их землю вторглись израильские солдаты и под дулами автоматов отправили местных жителей в лагерь беженцев. Халед рассказывал, как его отца заставили встать на колени, тыча винтовкой в спину, как более семисот тысяч палестинских арабов выбросили из их собственных домов и обрекли на скитания. «Это была Накба, – говорил Халед, и глаза у него темнели. – Катастрофа».
Они играли в ханд, палестинскую карточную игру, и Халед, прежде чем раздать карты, перетасовал две колоды. Дейа взяла свои четырнадцать карт и окинула их взглядом, а потом повторила еще раз – громче:
– Я передумала.
Она почувствовала, как переглянулись сестры. Сидевшая рядом на диване Фарида переключила телевизор на «Аль-Джазиру».
– Передумала насчет чего?
Дейа замялась. Хотя она говорила по-арабски всю жизнь, хотя именно арабский был ее первым языком, иногда трудно было подобрать нужные слова. Арабская речь должна была бы даваться ей так же легко, как английская, и, как правило, Дейа не испытывала никаких затруднений, но иной раз ощущала тяжесть на языке, и приходилось на долю секунды задуматься над словами, которые она собиралась произнести – правильные ли? После того как погибли ее родители, по-арабски с Дейей говорили только дедушка и бабушка. С сестрами и в школе она говорила по-английски, и все ее книги тоже были на английском.
Дейа опустила карты и откашлялась:
– Я не хочу опять сидеть с Насером.
– Что? – Фарида уставилась на нее. – Это еще почему?
Дейа видела, как смотрит на нее Халед, и с мольбой взглянула ему в глаза:
– Пожалуйста, сидо! Я не хочу выходить замуж за человека, которого не знаю.
– Невелика беда, скоро узнаешь, – отозвался Халед, вновь утыкаясь в карты.
– Может, если бы я хоть несколько семестров проучилась в колледже…
Фарида швырнула пульт на диван:
– Опять колледж? Сколько раз мы уже обсуждали этот бред?
Халед бросил на Дейю пронзительный взгляд. Хоть бы оплеуху не влепил…
– А всё эти книжки! – негодовала Фарида. – Забивают тебе голову всякими глупостями! – Она вскочила и всплеснула руками. – Вот скажи, зачем ты читаешь?
Дейа скрестила руки на груди.
– Чтобы узнавать новое.
– Что за новое, о чем?
– Обо всем.
Фарида замотала головой:
– Есть вещи, которые можно узнать только из жизни – никакие книжки тебя им не научат!
– Но…
– Бикафи! – рявкнул Халед. – Хватит!
Четыре сестры тревожно переглянулись.
– Колледж подождет, сначала замуж. – Перетасовав карты, Халед посмотрел на Дейю: – Фамех? Поняла?
Она вздохнула:
– Да, сидо.
– А что до книг… – Он снова устремил взгляд на карты. – Я не понимаю, что плохого в чтении.
– Еще как понимаешь! – рявкнула Фарида, вытаращив на мужа глаза. Но Халед на нее не смотрел. Подбородок у Фариды затрясся.
– Ничего плохого я в книгах не вижу, – продолжал Халед, изучая свои карты. – А вот то, что ты их запрещаешь, – очень даже плохо. – Он наконец перевел взгляд на Фариду: – Не думаешь же ты, что от них может приключиться какой-то вред?
– Вред приключится, только если мы будем во всем потакать этим девчонкам!
– Потакать? – Дед не сводил глаз с Фариды. – А тебе не кажется, что мы и так их чересчур опекаем? Каждый день после школы они идут прямиком домой, помогают тебе по хозяйству, носу на улицу без нас не кажут. У них ни мобильников, ни ноутбуков, с мальчиками они не разговаривают, у них и подруг-то почти нет! Они хорошие девочки, Фарида, и ты оглянуться не успеешь, как все они повыходят замуж. Так что успокойся.
– Успокоиться? – Она уперла руки в боки. – Тебе легко говорить! Это я их берегу как зеницу ока, это я слежу, чтобы о них слова дурного никто не мог сказать, пока они не выйдут замуж! Скажи-ка, на кого повалятся все шишки, если что-то случится? А? Кто окажется во всем виноват, когда они нахватаются из своих книжек невесть чего?
Атмосфера в комнате неуловимо изменилась. Халед покачал головой.
– Это расплата за то, что мы поселились в этой стране, – проговорил он. – За то, что покинули родину и бежали сюда. Дня не проходит, чтобы я не усомнился: правильно ли мы поступили? Может, следовало остаться и бороться за родную землю… И пусть бы нас убили солдаты! И пусть бы мы умерли с голоду! Все лучше, чем удрать сюда и потерять самих себя, свои устои… – Его бормотание стихло.
– Ерунда, – отмахнулась Фарида. – Сам знаешь, что все это пустые разговоры. Прошлое – это прошлое, и от сожалений никому легче не станет. Мы можем только жить дальше и делать все, что в наших силах. И заботиться о внучках!
На это Халед ничего не ответил. Вздохнул и сказал, что ему, пожалуй, пора в душ.
Сестры наводили порядок в зале, когда на пороге появилась Фарида.
– Пойдем со мной, – сказала она Дейе.
И повела ее к себе в спальню. Открыв шкаф, Фарида принялась копаться в его недрах. Наконец выудила старую книгу и протянула внучке. Волна тепла окатила Дейю, когда она стерла пыль с корешка. «Тысяча и одна ночь» на арабском. Эта книга принадлежала маме – Дейа сразу ее узнала.
– Открой, – велела Фарида.
Дейа послушно открыла, и из книги выскользнул конверт. Она медленно приподняла язычок. Внутри лежало письмо на арабском. В темноте спальни Дейа с трудом разобрала:
12 августа 1997 года
Дорогая мама,
я сегодня в ужасном состоянии. Не понимаю, что со мной происходит. Каждое утро я просыпаюсь с очень странным чувством. Лежу в постели, и вставать не хочется. И видеть никого тоже. Думаю только о смерти. Я знаю, Богу не угодно, чтобы люди кого-то лишали жизни – себя ли, других ли людей, – но избавиться от этих мыслей не могу. Моя голова работает сама по себе, меня она не слушается. Что со мной творится, мама? Внутри меня происходит что-то жуткое. Мне страшно.
Твоя дочь
Исра
Дейа перечитала письмо еще раз, и опять, и снова. Представила себе мать – вечно мрачную, неулыбчивую, – и в душе вспыхнул страх. Неужели это возможно? Неужели мать убила себя?
– Почему ты мне раньше этого не показывала? – воскликнула Дейа, вскакивая с кровати и размахивая письмом у лица Фариды. – Столько лет ты отказывалась говорить о ней – и хранила это письмо?
– Я не хотела омрачать твою память о ней, – отозвалась Фарида, спокойно глядя на внучку.
– Тогда зачем показываешь мне это письмо сейчас?
– Потому что хочу, чтобы ты поняла. – Она взглянула Дейе прямо в глаза: – Я знаю, ты боишься повторить судьбу матери, но у Исры, упокой Господь ее душу, не все было в порядке с головой.
– Что значит – не все в порядке с головой?
– Ну, ты же прочитала письмо. Твоя мать была одержима джинном.
– Одержима? – повторила Дейа, не веря собственным ушам. Но в глубине души заскреблось сомнение. – Скорее всего, это была обычная депрессия! Ей было нужно ко врачу сходить. – Она встретилась взглядом с Фаридой. – Джиннов не существует, тета.
Фарида, нахмурившись, покачала головой:
– Тогда почему вот уже не одну тысячу лет по всему свету из людей изгоняют злых духов, а? – Она придвинулась ближе и вырвала письмо у Дейи. – Не веришь мне – почитай свои книжки. И поймешь, что я права!
Дейа промолчала. Неужели мама и впрямь была одержима? Ее вдруг оглушило непрошеное воспоминание – из тех, что она старалась стереть из памяти. Однажды Дейа пришла домой из школы и застала Исру на лестнице, ведущей в полуподвал: мама прыгала со ступенек вниз. Она кидалась с лестницы снова и снова, обхватив себя обеими руками и раскрыв рот, пока не заметила дочь.
– Дейа, – пробормотала Исра, смутившись. Поспешно поднялась на ноги и побрела в глубь цокольного этажа. – Твоя сестра заболела. Сходи наверх, принеси с кухни лекарство.
Дейа не могла забыть чувство, охватившее ее в тот миг, – словно все в животе закрутилось узлом. Она хотела сказать Исре, что тоже больна. И тут не насморк, не температура – тут кое-что похуже; только вот словами этот недуг не опишешь. Но разве болезнь – это только физическое недомогание? А если не все ладно в душе? Разве то, что творится внутри у Дейи – с самого раннего детства, – не болезнь?
Дейа откашлялась. Что, если Исра действительно была одержима? Это объяснило бы и подобные воспоминания, и письмо; объяснило бы, почему мать думала о смерти…
