скачать книгу бесплатно
Дверь захлопнулась от сквозняка, и на Гая разом опустилось облако совершенно инородных запахов. Нездешнего табака, незнакомого парфюма, экзотической, необработанной древесины – запахи устойчивой, ежедневной, добротной роскоши. Но сквозь всё это кружащее голову непривычное великолепие тянуло тошнотворно и тревожно почему-то разлагающимися морскими водорослями. Затхлой стоячей водой.
Когда Гай немного пришёл в себя, он заметил около лестницы, ведущей на второй этаж, высокого джентльмена. Незнакомец, с улыбкой взирающий на задыхающегося парня, весь – от приглаженной чем-то блестящим старомодной, но тщательно уложенной причёски до носков сверкающих туфель – являл собой образец светского молодого человека. Правда, свет этот остался, судя по всему, где-то в далёком прошлом.
На нём прекрасно сидел отлично сшитый пиджак из светлой тонкой ткани, специально небрежно распахнутый, чтобы рассмотреть подобранный со вкусом жилет с кармашком, из которого свисала цепочка, кажется, от очень дорогих, антикварных часов. Туго накрахмаленный белоснежный пластрон венчался щегольской лентой с плоским бантом, а на брюках песочного оттенка не наблюдалось ни единой складочки. Гаю стало даже неловко за свой грязный и совершенно промокший вид. Он услышал взвизгивающий женский смех откуда-то со второго этажа, и подумал, что явно попал на какую-то приватную костюмированную вечеринку.
Забарабанили за спиной Гая в дверь, и он растерянно посмотрел на старомодного пижона. Тот указал ему рукой в светлой, плотно облегающей перчатке на лестницу, и Гай единым махом одолел все ступени, ведущие на второй этаж.
Конечно, привычной шаурмичной тут уже и в помине не было. В накуренном полумраке, где даже сквозь запах табака и хорошей мебели чувствовались сладковато-тошнотворные ноты протухшей воды, развернулся перед Гаем небольшой, но довольно вместительный зал. На зелёные плоскости бильярдов бросали приглушённый мрачно-болотный свет настенные светильники. Тут же находилось несколько ломберных столов, разложенных для игры в преферанс. Гай никогда не увлекался карточными играми, максимум, на что его могло хватить – расписать «тысячу» на щелбаны.
Несмотря на всю чопорность обстановки, никто не обратил внимания на промокшего и всклокоченного гостя. Несколько компаний таких же старомодных смокингов, как и встреченный внизу Гаем пижон, кучковались небольшими группками по два-три человека вокруг столов. Кто-то не спеша беседовал, с удовольствием развалившись на небольших диванчиках, кто-то играл в бильярд. Из темноты временами раздавался женский смех: из зала ощущались выходы в другие комнаты. «Кажется, в этом клубе джентльменов подразумевается и бордель», – подумал Гай.
Он бы, может, сообразил и что-нибудь ещё, если бы тут же внизу, вслед за хлопком закрывшейся двери не раздался шум нелепой возни. Худой брюнет, перетянутый в талии смокингом настолько, что имел вид гигантской осы, неторопливо подошёл к выходу на лестницу и приятным баритоном крикнул вниз, в крутой, узкий проём:
– Миттари, что у вас там случилось? Вы решили сбежать, чтобы не дать мне отыграться сегодняшней ночью? Стыдитесь, светский сердцеед, блестящий кавалер и страстный охотник до перезрелых вдовушек с солидными капиталами!
– Лучше! – жизнерадостно ответили снизу и уже через минуту в зале возникли обалдевшие физиономии преследовавших Гая бандитов. Всех троих подталкивал ласково в спину тот, что открыл Гаю дверь. Миттари? Так его назвал перетянутый в талии франт.
– Лучше, Подборнов, определённо лучше, – повторил блестящий кавалер и страстный охотник, все голоса сразу стихли, в комнате воцарилась внимательная, чего-то ожидающая тишина. – Кажется, у нас гости. Очень полезные гости.
Что произошло там внизу, Гай не знал, но мог предположить: случившееся не входило в разряд хороших событий, потому что преследующие его бандиты вид имели странный даже на беглый взгляд и в полумраке. Больше напоминали портновские манекены, а не людей из плоти и крови. Казалось, если сейчас Миттари их отпустит, перестанет толкать в спины, то они повалятся тряпичной кучей прямо тут на пол. «Сердцеед» хмыкнул и обнял за плечи ничего не понимающего дядьку.
– Имею честь вам представить… Это Боня. Верно?
Седой бандит словно в трансе кивнул, но тут же резко завертел головой, стараясь сбросить с себя клочья кошмара.
– Боня – мой, – продолжал довольный Миттари, – есть ещё два крючка, забирайте, кому карта ляжет.
В комнате оживились. Сначала Гай услышал довольный гул, прервавший напряжение тишины, затем каким-то образом почувствовал, что зал смотрит на него.
– Нет, – с сожалением произнёс Миттари. – На сегодня – лимит. Только трое.
Он повернулся к перепуганному Гаю и вдруг задорно подмигнул. К живописной группе, застывшей у входа, подошёл ещё один из смокингов, невысокий, но ладный выправкой шатен. Перекатывая под ухоженной полоской усиков тонкую, больше дамскую папироску, щёголь вертел в руках колоду карт. Подборнов подскочил к нему, сладострастно облизываясь на колоду, затараторил:
– Вист джентльменский, pаспас, выход – семеpная… Не против, а?
– С вами играть? – растерянно буркнул Боня и оглянулся на своих молчаливых спутников, будто искал у них поддержки. Молодые люди же продолжали безучастно молчать. – Не вкручивай! У вас тут своя игра, третий не суйся… Бой явно колотый. Не, я – пас.
«А ведь это они, – внезапно озарило Гая, – это они напали на Лиду возле дома. Неужели караулили меня уже тогда?».
– Ну, что вы, голубчик, – даже не проговорил, а как-то ласково зажурчал Миттари. – Неужели вы подозреваете Поля?! Подозреваете в …
Он кивнул на щёголя с папироской, который тут же принял вид благородный и оскорблённый.
– Нас подозреваете в нечестной игре? – уже не спрашивал, а вопрошал Миттари. —Отпрысков благородных семейств? А, кроме того, разве вы не понимаете, что игра в преферанс есть по преимуществу игра философская? Победить самого себя, чтобы победить противников и поворотить к себе счастье.
Он так и сказал «поворотить», но звучало это на удивление уместно в этой ситуации.
– Дух побеждает дух и укрощает материю. Это рок, фатум, магия. Разговор с высшими силами, тонкими слоями пространства.
Миттари опять приобнял совершенно ошарашенного Боню за плечи:
– Воля ваша, а только мне видится, что удача ныне не очень благосклонна к вам. Неужто не хотите её вернуть?
Боня, заворожённый его словами-присказками, позволил увлечь себя к одному из ломберных столов, который весь, за исключением зелёного сукна на столешнице, был покрыт светлым серебром. Сосредоточенные бодигарды последовали за ним. В комнате вдруг установилось внимательное напряжение, хотя остальные присутствующие продолжали заниматься своими делами. У стола, где сгущалось предчувствие большой игры, появился Поль с неизменной папироской, в руках его непонятно откуда, будто сама собой возникла деревянная шкатулка для карт.
– Новой вистуем, – убеждённо произнёс он, – не извольте сомневаться.
Поль откинул красно-коричневую крышку с изображением четырёх карточных королей, внутри шкатулки обнаружилась нераспечатанная, с виду абсолютно новая колода, торжественно возлежащая на бархатной обивке густого бордового цвета. Поль протянул шкатулку Боне.
– Милости прошу, вскройте колоду. Своими собственными руками.
Голос его показался Гаю очень знакомым. Интонации другие, но сам тембр… Гай мысленно накинул на Поля большой чёрный плащ. В темноте на выходе из арки, суете и с перепугу не мудрено, конечно, что он толком и не расслышал, и не запомнил… Но всё-таки…
Боня ещё пытался вяло сопротивляться, бормотал что-то про упаковку, которую подделать совсем не трудно, и он сам очень даже может это сделать, и играть в этой компании фриков ему совершенно нет никакого смысла, и дело у него есть к Гаю, важное дело, пусть их отпустят, а потом разберёмся…
Только все понимали, что напор повес уже сломил его, а парни, маячившие двумя тупыми тенями за его спиной, и вовсе двигались, словно в трансе, совершенно выбитые из колеи. Боня взял колоду из шкатулки и вскрыл её с очень недовольным и даже где-то брезгливым выражением на лице. Но руки его, предчувствующие игру, уже мелко и азартно дрожали.
– Всё равно сменку кинете, – только что и проворчал.
Чёрные смокинги переглянулись и стали подтягиваться потихоньку к разгорающемуся зрелищу.
– Вот и славно, – почему-то облизнулся Миттари, и Гаю показалось, что приятельская улыбка на его лице превратилась на секунду в хищный оскал. – Садитесь, голубчик, сначала по маленькой приступим.
– Куш не могу, – сообщил Боня, разваливаясь по богатому сукну эстетского кресла на крепких, витиеватых ножках «под старину». – Я не фартовый сейчас. Лимонить не собираюсь. Вот за него ещё даже аванс не получил.
Он кивнул на тут же вжавшегося в угол Гая.
– А так мы не деньги играем, – улыбнулся Поль, закатив свою нескончаемую папироску в угол рта. Может, от этого улыбка получилась кривоватой, зловещей, но, кажется, кроме Гая, никто не замечал этих странных и даже опасных знаков. Боня насторожился не на выражение лица Поля, а на его слова.
– А что тогда? Тут у вас явно не на фантики от конфет и не на колбашки игра идёт, – преследователь Гая махнул рукой на серебряный и золотой столы для преферанса.
– На интерес, голубчик, на интерес, – добродушно и радостно воскликнул Миттари. – У вас – свой интерес, у нас – свой.
– И что это за «твой-мой» интерес? Сразу говорю, на четыре косточки не сдаю.
– О чём вы, сударь? Не извольте беспокоиться, в накладе не останетесь. Слово дворянина.
Гай сделал шаг в сторону лестницы, полагая, что может идти, но вдруг странное любопытство овладело им настолько, что решил, что пусть лучше умрёт, чем не узнает, как же эта история закончилась. Он потихоньку проскользнул к одному из освободившихся диванчиков.
Поль уже нетерпеливо провёл рукой по столу, словно очищая его для игры. С этим движением изящного красавца опять опустилось равнодушие на чуть было встрепенувшегося Боню.
Старшую масть сняли, и игра началась. Гай потихоньку расслабился, несколько раз зевнул и с удивлением осознал, что он уже скучает, погружаясь в эту бесконечную и однообразную тягомотину преферансной пульки.
Расписали на Боню, Поля, Миттари и ещё одного фрика во фраке с сухим, постным, ничего не выражающим лицом. Остальные звали его по фамилии – Ларин, неизменно добавляя к ней уважительное «нотариус». В отличие от остальной, довольно шумной компании, он говорил мало, но основательно, и так уж сложилось, что апеллировали во время игры именно к нему.
Даже странный, заторможённый дядька Боня проникся общим настроем, и иногда поднимал обесцвеченные отсутствием мысли глаза от карточного стола, смотрел на этого сухого Ларина и бормотал что-то вроде: «Господа, позвольте эту сдачу не считать». Но Ларин поджимал губы, от жеста этого малозаметного, но весомого становилось понятно, что всё идёт правильно, и сомнения Бони по природе своей пусты и безосновательны. Боня успокаивался, уходил в себя, только пожёвывал всё в том же сонном трансе уже опухшие губы.
Девять раз он выиграл, не обнаруживая ни малейшего восторга по этому поводу. «Если они хотят его развести, – подумал Гай, – им вовсе не стоит прилагать таких усилий, поддаваясь, чтобы завлечь его в игру. Он и так готов уже сделать всё, что ему скажут».
Миттари продолжал метать.
– Даю карту!
Гай смотрел на него с недоумением. Даже он понимал, что проигрыш уже почти верный. В зале клубилось рассеянное напряжение, вместе с ним усиливался запах болотной гнили. Гаю казалось, что он уже насквозь пропитывает его подсохшую одежду, врастает в кожу. У присутствующих бледнели лица, дрожали руки, вытягивались пальцы, словно каждый хотел схватить карты со стола.
Только игроки оставались спокойны, Миттари метал с каким-то даже мальчишеским озорством, лицо нотариуса Ларина казалось по-прежнему бесстрастным. Поль не замечал, что папироска уже давно потухла, он жевал губами набитую табаком бумагу, чуть прихватывая край стола тонкими пальцами в шёлковой перчатке. Массивные серебряные перстни на ней блестели, когда попадали в тусклые пятна светильников.
– Даю карту!
Это уже тихо сказал Боня. Под общий вздох игроки открыли карты. Зал взорвался неслышным восторгом. Банк был сорван. Поль вздохнул и устало, как насытившийся клоп, отвалился от стола. Подборнов уже совершенно естественно схватился за голову и тяжело упал в кресло. Нотариус Ларин с величавым достоинством провёл рукою по лбу и спокойно-небрежным голосом сказал:
– Ну, теперь выпьем красного вина, и пойдём уже потихоньку…
– Под горочку со свистом? – мелко захихикал вдруг засуетившийся Подборнов.
Боня, который словно на секунду вышел из гипнотического транса, встрепенулся и как-то жалобно запротестовал:
– Подайте карты, мне нужно осмотреть колоду…
– Голубчик, да на кой вам её сто раз разглядывать, – пожал плечами Миттари, с удовольствием касаясь перчаткой края изящного бокала, где переливалось зловеще рубинового цвета вино. В волнении азарта никто не заметил, как появились бокалы с вином, они возникли как будто из пустоты у каждого из присутствующих. Гай смутно помнил, что тонкую длинную ножку ему сунул в ладонь кто-то из безымянных и тихих, словно тени.
– За жизнь! – торжественно провозгласил Миттари, поднимая рубиновый бокал, и все, кто находился в зале (кроме Гая, Бони и бодигардов), хором и проникновенно повторили:
– За жизнь!
– За вечную жизнь!
И все опять зловещим хором, клубком змей, шипя «ш-ш-и-и-знь», повторили:
– За вечную жизнь!
Гай решил, что лучше он это пить не будет. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что всё внимание приковано к его бывшим преследователям, чуть коснулся губами края бокала и незаметно опустил его под кресло. Боня же, хоть тост и не поддержал, вино-таки выпил. До дна и, кажется, с удовольствием. Гай подумал, что бандит этот либо недостаточно благоразумен, либо в нём совершенно подавлены базовые инстинкты выживания.
– А теперь пора нам, пора, – Поль потирал руки суетливо и таким странным «вытирающим» движением, будто они у него были мокрые. – Ливень скоро кончится, господа.
– Не-е-е пойду, – вдруг пришёл в себя Боня. Он намертво встал посередине зала, врастая ногами в мягкий ковёр и протягивая руки к своим двум подельникам.
– Ну, что же вы, миленькие, – голосом ласковым, от которого пробирала дрожь, и в смертельном ужасе цепенело тело, произнёс уважаемый нотариус Ларин. – Вы же порядочные люди, честно проиграли, извольте по долгам платить.
Боню и двух его молодчиков окружили чёрные смокинги. К ним жадно тянулись руки, норовящие прикоснуться, потрогать, ощутить. Окружающие плотоядно облизывали бледные губы и уже не могли сдерживать счастливый каркающий смех, словно они долго мечтали о чём-то, и мечта вот-вот должна была осуществиться. Боня от этих касаний опять сник, решимость утратил и только нервно вздрагивал, когда ощущал одно из этих прикосновений.
Смокинги, мягко подталкивая проигравшихся, потянулись к выходу. Внезапно размеренный гул расходящихся с вечеринки гостей прорезал пронзительный женский крик:
– Но как же так?! – в нём звучала такая горькая безнадёжность, что Гай всем своим существом рванулся навстречу. Почему-то никто, кроме него, даже не оглянулся.
Из-за будуарной портьеры, элегантно прикрывающей вход в комнату, стремительно, словно распрямившаяся на лету пружина, выскочила молодая женщина. В таком же старомодном, как и смокинги, наряде. Бледно-зелёное платье – длинная юбка колоколом, затянутая в корсет талия, «фонарики», собранные в верхней части рукавов. Причёска у дамы или, скорее, барышни была высокая, но вся какая-то растрёпанная. Особенно помятый и неухоженный вид ей придавали локоны, которые выбились на густую вуаль, полностью скрывающую лицо.
Барышня одной рукой поддерживала подол длинного платья, другую тянула в сторону уходящих, пытаясь таким образом кого-то остановить. Кажется, она пребывала скорее в невероятном отчаянье, чем пьяна. Непонятно от чего её сильнее шатало – то ли от алкоголя, то ли от того невыносимого горя, что физически выбивает у человека почву из ног.
– Поль, как же теперь я? – закричала барышня ещё громче, но Поль, уже скрывшийся из вида, ничего ей не ответил, зато подал голос уже невидимый где-то на пути к первому этажу светский щеголь.
– Фанни, – радостно закричал он, – ищи свой путь, Фанни. Выбирайся за рамки своей картины. Как видишь, у меня получилось разомкнуть круг.
Она резко остановилась и выкрикнула сильно, словно проклятье, вложила в эти слова всё, что клокотало у неё в душе:
– Вы подлец, Миттари!
– Такова жизнь, мон шерр, – донеслось, удаляясь внизу, и вслед этой фразе прокатился смех. – Каждый банкует сам по себе. Кому-то – в вечность, кому-то – в лярвы. И пей, пожалуйста, поменьше вина!
Бледно-зелёное платье чахлым сорванным цветком опускалось на пол – медленно, как в замедленной съёмке. Гай, чувствуя, как жалостью сжимается сердце, ринулся помочь оседавшей тихим лепестком только что, судя по всему, брошенной даме. Он подхватил её невесомое тело, на него резко повеяло уже знакомым букетом. Душу Гая коснулось упоительной свежестью. Сквозь болотную затхлость, пропитавшую весь изящный зал, донеслось слабое ощущение сладковато-терпкой древесины, экзотических специй с чуть уловимой, кружащей голову ноткой ванили. Так пахла… Лида.
– Ваш запах, – по-дурацки прошептал он обмякшей в его руках незнакомой и, кажется, не очень приличной барышне. – Что за запах…
– Трувемуа, – прошептала она, – Найди меня…
И без чувств закатила глаза. Гай подумал, что нужно вызвать Скорую помощь и одновременно решил, что он идиот, и никакую Скорую сюда не вызовешь.
– Не извольте беспокоиться, – из его рук невесомое платье перехватил кто-то из суетящихся тут же незаметных людей. – Фанни, они всегда так. Впечатлительные больно. Никак не привыкнут.
Гай хотел было спросить, к чему какие-то они никак не привыкнут, но тут услышал своё имя: в гуле расходящейся толпы явно прозвучало зовущее «Гаевский!», и кто-то махнул ему рукой. Тут же забыв о брошенном цветке Фанни, он ринулся в гущу до сих непонятных ему событий.
Уже оказавшись на середине лестницы, Гай услышал, как сверху, прорвавшись за компанией в раскрытую дверь, долетел приглушенный крик:
– Будь ты проклят, Поль, и в этом мире, и в том! Будь ты проклят, чёрный лагир!
Глава девятая. Каждый охотник желает знать
– Сольфеджио сегодня в триста второй?
Мимо стремительно пронеслась девочка в ядовито-зелёном, вытянутом свитере. Густая чёлка, закрывающая один глаз, взлетала от бега и снова опускалась на лицо. Скрипичный футляр бил девочку по коленкам, блестящим в джинсовых прорехах, явно мешая ей лететь по узкому тёмному коридору со сверхзвуковой скоростью. Девочка была тёплой, упругой, настоящей. Это не призрак, Кит сразу понял. Нил в нём молчал, не подавая ни единого сигнала беспокойства.
Через мгновение она, так и не выслушав ответа на свой вопрос, исчезла, и Кит остался в коридоре один, сжимаемый какофонией звуков, доносившихся не в лад и в разнобой из замкнутых на себе кабинетов.
Никита Званцев знал, что нужно возвращаться, музыкальный хаос вокруг кричал о том, что он теперь здесь совершенно чужой, что всё давно прошло, но с непонятной любопытной жадностью бродил по знакомым до боли коридорам. Словно он сам стал призраком, одним из тех, на которых охотился. Триста вторая… Он вздрогнул, вспомнив. Тогда… Это началось в триста второй. Класс сольфеджио ютился на третьем этаже, и он явно помнил, как из окна было видно только серое, распластанное небо.
Нижнестранновск. Десять лет назад
Диктант был не самым лёгким – двухголосный, второй квартет Брамса. Но это все равно не оправдывало то, что Кит завалил его. Сольфеджио не входило в список любимых предметов, но изначальной гениальности Никите Званцеву не хватало, поэтому он относился к нему, как к возможности развить музыкальный слух. Честно говоря, у него вообще не наблюдалось никаких особых талантов. Просто хотелось играть в группе и сочинять песни. Нравился сам процесс, хотя, конечно, на периферии сознания приятным бонусом маячили известность, деньги и толпы поклонниц. В любые времена людям нужна музыка. Поэтому Никита настойчиво шёл к своей цели всеми доступными способами.
Этот диктант он явно завалил. Случилось что-то вроде помутнения, в котором Кит совсем не понимал ноты. Словно никогда не знал их. Обычно звучание окрашивалось в семь цветов радуги. Он слышал цвет нот и видел мелодию. Почему-то именно так, наоборот. Когда Никите становилось тоскливо или страшно, он пропевал свою собственную гамму: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Красный – «до», оранжевый – «ре». Фиолетовый – «си». Вот так он пел – и вслух, и про себя – когда ему становилось неуютно.
Сегодня ноты вдруг стали абсолютно бесцветными и ужасно раздражали. «Зачем я вообще занимаюсь этой х..ней?», – подумал неожиданно, и стало тоскливо. Тупо смотрел в серое небо, маячившее за окном. Ирина Николаевна ещё раз проиграла на фортепиано отрывок из второго квартета. Никита поднялся с места, нотный лист от резкого движения слетел с парты, рванул вслед за ним, но не догнал. Упал на пол, так и остался там лежать. Никита чувствовал это, хотя не оглянулся. Хлопнул дверью, и побежал вниз по лестнице.
Дома, ещё с порога, сразу услышал, как что-то шипело на сковородке. Пахло бефстроганов.
– Мам, – крикнул. – Я завалил итоговый диктант на сольфеджио.
Зачем это сказал, сам не знал. Просто был очень расстроен. Почувствовал необходимость с кем-то поделиться. Пусть и в шипящую пещеру маминой кухни. Но она откликнулась:
