скачать книгу бесплатно
– Ангина, наверное, – Гай показал рукой на горло. – Кажется, точно – ангина. И много чего ещё… На нервной почве.
Ему хотелось жаловаться Аристарху Васильевичу. Болезненная муть просто толкала Гая к этому.
– Странную девочку встретил. Когда вы мне посоветовали на холм сходить.
Гай передёрнулся, вспомнив, как безобразная незнакомка уговаривала его прыгнуть в реку. Старик внимательно посмотрел на него:
– Разве я тебе советовал? Наоборот, отговаривал…
Гай съёжился от этого пронзительного взгляда. Ему захотелось снова лечь, желательно, под одеяло с головой, но мешала уже опустевшая кружка, которую он всё ещё сжимал в руке.
– А вы не знаете, случайно, кто такие ваганьки? – спросил он.
– Ваганьки? – Аристарх Васильевич подошёл к Гаю, забрал у него кружку и протянул стакан, на дне которого плескалась какая-то прозрачная жидкость:
– Залпом пей, – а когда Гай залпом выпил неожиданно горькую и едкую микстуру, неожиданно причмокнул:
– Это когда было-то! Очень. Очень давно. Против Кремля находилось поселение царских шутов. Звали их, когда веселья душа жаждала, и они вовсю ваганили, то есть потешали государя и бояр всякими непотребностями. Потом село Ваганьково перенесли за Никитские ворота и далее в район пресненских Трёх гор. Но, говорят, энергия ваганов до сих пор в районе Боровицкого холма клубится.
Аристарх Васильевич задумался на секунду, затем твёрдо сказал:
– Ты знаешь что… Вот сейчас, пока вода поднимается, знакомств не заводи. Мало ли, кого к твоему берегу прибьёт, а у тебя – своих проблем выше крыши…
Старичок задрал голову к потолку и закатил глаза, словно подчёркивая гору проблем, которые навалились на бедного больного. Гай хрипло хмыкнул, Аристарх обернулся:
– Ты чего это? Надсмехаешься надо мной?
– Просто мне кажется… Извините, но вы тоже кажетесь… Вот вы, Аристарх Васильевич, не совсем обычным мне кажетесь. Только не подумайте, что я не благодарен за вашу помощь, но … Вот, например, каким образом вы попали в эту квартиру?
– Так я же тебе объяснил всё. Разве нет? – казалось, старичок и в самом деле озадачился непониманием Гая.
– Нет, – твёрдо ответил тот. – Вы сказали только, что пришли выручать какого-то Криса.
– Ну так вот же, так оно и было. Я же сказал…
– Хорошо. Кто такой Крис, почему вы выручаете его на этой кухне и всё-таки главное: как вы вообще попали в квартиру?
– Так у меня ключи от всего дома, – растерянно произнёс старичок. – Всегда у меня ключи от всего дома имелись. А как иначе? Вдруг пожар случится, а ребёнок какой в квартире заперт? Или Скорую вызовет кто, а сам сознание потеряет? А у меня вся связочка, вот она!
Аристарх Васильевич неопределённо провёл рукой по поясу просторных брюк. Старенькая, но аккуратная рубашка спускалась ниже бёдер, поэтому, что там у Аристарха Васильевича есть на поясе, Гай не увидел. Поверил на слово.
– Ладно, – сказал он. – Тогда… Крис…
– Ох, – голос Аристарха Васильевича стал задумчивым и ласковым. Он и так говорил всегда, будто старинную мелодичную песню напевал, а тут любовь и жалость к незнакомому таинственному Крису запели в нём ещё сильнее, чем обычно. – Старый, что малый, он же совсем, как ребёнок, доверчивый и любопытный, а ты его… Чуть на тот свет не отправил нашего милого Криса. У них и так неприятности, вода поднимается, с насиженных мест гонит. Не от хорошей жизни бегут, ещё и нас упреждают. Эх…
Аристарх Васильевич укоризненно покачал головой, и Гаю, хотя непонятно за что, тут же стало стыдно.
– Проблемы у нас, – продолжил Аристарх, – и так проблемы. Рачка чтоб её, бестолочь шалопутную, руны выломала. Истра ещё держится, а Даро совсем плох. Наверное, и не встанет уже. А ещё и ты Криса… Эх!
– Впрочем, ладно, голубчик, – всё-таки сжалился старик. – Ты отдыхай. Поспи ещё, после моей микстуры полезно поспать. А я попозже забегу, бульончика тебе доставлю.
Он поправил одеяло на Гае и неспешно отправился к выходу. Показалось или старичок прихрамывал? У самого порога оглянулся и повторил:
– Поспи, поспи… Мы тебя быстро на ноги поставим…
Глава пятая. Кит начинает действовать
Никита Званцев, больше известный в Нижнестранновске как Кит, свернул с парадной улицы в небольшую арку. Этот краткий проход между срастающимися серыми стенами домами он знал ещё со своих школьных лет. Сразу повеяло детством – спёртым запахом мусорных баков, сыростью вечно теневых стен. Здесь всё началось много лет назад. Когда они были ещё совсем мальчишками. Тогда, десять лет назад…
Нижнестранновск. Около десять лет назад
– Пацан, поди сюда, – рыжий Эрик произнёс это негромко, не поворачивая головы, но Никита вздрогнул и остановился. Сначала на краткий миг ему показалось, что Эрик окликнул его, Званцев даже поразился этой наглости, но через секунду он узрел сгорбленную фигурку Гаевского, застывшую перед рыжим. В расслабленной позе Эрика пока не читалось никакой угрозы, и голос звучал, кажется, даже дружелюбно, но все же Никита понял, что ничего хорошего Гая в ближайшем будущем не ожидает.
– Чего тебе? – Гаевский постарался придать вопросу полную независимость, но в конце фразы, там, где предполагался вальяжный вопрос, тембр прогнулся, в голосе скользнула предательская визгливая нота. Это было плохо. Очень плохо для Гаевского.
Кажется, вся банда в сборе. На бетонном приступке за тыльной стороной аптеки, они, пять материализованных кошмаров всех приличных мальчиков в округе, расположились лениво, хмуро и абсолютно бесцельно. В этой жизни приспешников Эрика, действительно, не предполагалось никаких порывов и стремлений. До тех пор, пока в поле их зрения не возник Гай. У них сразу же появилась цель в жизни.
И чёрт дёрнул Званцева пойти дворами. Видимо, та часть Никиты, которая вечно стремилась к неприятностям, потащилась на репетицию этими вонючими тылами, мимо стыдливо укрытых от парадной стороны улицы мусорных баков. Там, где скрываются от света вопиющие несовершенства мира и банда рыжего Эрика.
До сих пор они существовали параллельно – банда и Никита Званцев. Видимо, настал момент попасть в орбиту их интересов. Это было неминуемо, как восход и закат солнца. Они выбирали каждый раз новую жертву, и Никита знал, что когда-нибудь очередь дойдёт и до Гая. Это знали все, просто потому что Гаевский представлял из себя идеальную жертву. Классическую. И их растущее внимание к тихому, домашнему мальчику сгущалось душным кольцом уже несколько дней.
– Оставь его, Эрик, – сказал Кит негромко, уже проклиная себя за то, что влез. Его ждал Рай, он договорился в одном из клубов, что они смогут там играть днём, когда посетителей ещё нет, и Званцев уже очень опаздывал. – Отвянь от Гаевского.
Он подошёл поближе. Под носом у Гаевского надувались красные пузыри, он дышал тяжело, со всхлипами. Кровь. У этого хлюпика уже пошла носом кровь, хотя его никто ещё пальцем не тронул.
– Вытри лицо, болезный, – Кит, поморщившись, протянул ему носовой платок. Мама каждое утро зачем-то совала ему в нагрудный карман чистый носовой платок. Ситцевый, хотя все уже давно пользовались при необходимости бумажными салфетками. Гаевский размазал коричневую кровь по лицу, протянул уже замурзанную тряпку обратно. Кит хотел было отказаться, но вспомнил, что мама может сильно расстроиться из-за потери этого допотопного платка. Он скомкал его и засунул обратно в карман.
Рыжий Эрик сплюнул жёлтой тягучей слюной на бетон, резко соскочил с расцвеченного граффити приступка. Он, гипнотизируя неподвижного Гая даже затылком, подошёл к Никите – не торопясь, почему-то странно вихляясь на ходу. Гай щемился где-то за спиной, но не убегал. Никите показалось, что тот даже поскуливает, как щенок.
– Ты бы, Кит, не лез в чужие дела…
Эрик, наверное, уже с утра основательно нагрузился дешёвым пивом. От него и разило, как из пивной бочки – отстойным солодом, а ещё очень противно нездоровыми зубами. Классически разило, как и принято от нехорошего парня.
– Тебе от него что нужно? – спокойно спросил Кит, старательно сдерживая нарастающую ярость. Вдруг затянуло ввинчивающейся болью в районе нагрудного кармана. Он чуть не упал, пытаясь справиться с внезапным приступом слабости. Пробил пот, густо облепив испариной лоб и виски.
– А ты как думаешь? Может, у тебя лишнее бабло есть, чтобы поделиться?
Это была последняя фраза, которую Кит помнил.
…
– Урод мундявый, – крикнул Подсосёнок, убегая и оглядываясь на ходу. Кит чувствовал шлейф тщательно скрываемого ужаса, остающийся там, где петляли его следы. Тощая задница смешно подпрыгивала на бегу, и он почему-то вспомнил слухи, что банда его имеет по очереди.
– Только рыпнетесь ещё хоть раз, – торжествующе послал ему вдогонку Кит и наклонился, поднимая с заплёванного окурками асфальта телефон. Он не помнил тот момент, когда мобильник выпал из кармана его куртки. Честно говоря, вообще не понимал, куда и почему эти придурки сейчас убегали. Их пятеро, он – один. Гаевского уже тоже след простыл. Что не вызвало никакого удивления, потому что это был закон природы – от проблем Гай всегда убегал и прятался. И вокруг никаких, даже случайных, прохожих. Чего бы им делать на вонючих задворках мироздания? Совершенно никого, кто бы мог их заставить в таком ужасе броситься врассыпную.
Потрогал внезапно занывшую губу. На руке осталась кровь. Губа, судя по всему, лопнула от удара. Только…. От какого? Память оставалась девственно чистой. Всё, что происходило от момента, когда рыжий Эрик, расслабленно вихляясь, подошёл к этому тюхле Гаю и сказал: «Деньги гони!», до мгновения, когда Никита стоит и вытирает грязной рукой кровь, сочащуюся из разбитой губы, в его памяти совершенно не проявлялось.
Кит нажал на вызов Рая. Тот включился, и фоновые звуки столь приятной слуху репетиционной неслаженной какофонии, резанули сердце тоской. Бухали басы. Они уже все собрались и играли, Никите до слез захотелось быть в то же мгновение там, с ними.
– У меня форс-мажор, – просвистел он в телефон, действительно чуть не плача. Говорить было больно, губа распухала. – Я не могу сейчас. Не ждите.
– Парень, ты в порядке? – встревожено спросил Рай. – Что-то нужно?
– В порядке, – произнёс Кит с трудом и дал отбой. На него навалилась вселенская усталость. И ещё почему-то слезливость. Всё, о чём он только успевал подумать или увидеть, тут же подходило комком к горлу и вызывало желание заплакать. Последней каплей стала глубоко беременная встрёпанная кошка, рыжая, как Эрик. Она протащила свой невероятно разбухший живот за один из мусорных баков, и Кит, зацепив глазами её ободранный жалкий хвост, вдруг всхлипнул в голос. Зажав рот рукой, кинулся назад, домой. Пока кто-нибудь не увидел этого позора.
– Почему ты позволил себя побить? – с раздражением сказала мама. Это всё, что она сказала, увидев его перекошенное лицо. Скрываться не имело никакого смысла, она не будет беспокоиться о Ките.
Он – поздний ребёнок, очень поздний, родители произвели его на свет уже глубоко за сорок, обычно над такими детьми трясутся, но у мамы Никита вызывал только раздражение. Сколько он себя помнит, любое падение, рана, неудача злили её. Отбрасывали Кита всё дальше из светлого круга одобрения, в который он с раннего детства всё время хотел попасть. В отличие от всех его друзей, стремящихся выбиться из-под опеки родителей, он наоборот хотел, чтобы его пусть чрезмерно, но опекали.
Никита Званцев не был плохим парнем. И старался быть ещё лучше. Бог ты мой, он всё время старался понравиться своим собственным родителям. И не понимал, почему они все время холодны. Иногда ему казалось, что будь он щенком или котёнком, у него появилось бы больше шансов на их тепло. Хотя всё, что нужно мальчишке в том или ином возрасте, у него имелось. Роботы-трансформеры, радиоуправляемые машинки, велосипед. Затем, по мере того как Никита взрослел, появился хороший ноутбук, Дорогой телефон, планшет последней модели.
Мама готовила завтраки, обеды и ужины. Она знала, что Никита не любит яичницу, и по утрам стояла у плиты, переворачивая на сковороде шипящие горячим маслом сырники. «У тебя все в порядке?», – равнодушно спрашивала мама, когда хлопала входная дверь, он говорил: «Угу», мыл руки и садился обедать или ужинать – в зависимости от обстоятельств – в перманентно надраенной мамой кухне. Почему-то у мамы был пунктик по поводу кухни. Остальные комнаты её не очень интересовали – там могла лежать недельная пыль и валяться разбросанные вещи, но кухню она тёрла, скребла и начищала, кажется, сутки напролёт. Кастрюли блестели так, что если на их торжественные бока попадал свет, то глазам было больно, любое пятно на плите приводило маму в мистический ужас, скатерти на столе она меняла каждые два дня, отбеливая, накрахмаливая, отглаживая.
Вечерами они вместе смотрели какое-нибудь кино. Фэнтези, или триллер, или мистика. То, что подходило всем. Они сидели каждый на своём привычном месте: отец, в те редкие моменты, когда не находился в своих вечных командировках, разваливался на диване, мама съёживалась в глубоком кресле, а Никита ложился на пушистый, мягкий ковёр. Все добросовестно смотрели на экран большого телевизора, подключённого к компу, выполняя обязательную вечернюю программу. Молча. И ещё… Они никогда не смеялись все вместе. В их доме вообще никогда не смеялись. Иногда Киту казалось, что он случайно оказался в семье роботов. Которая живёт по давным-давно заложенной кем-то программе.
– Почему ты позволил это сделать? – повторила мама и отвернулась от Кита к плите. Разговор был закончен, так и не начавшись. Ему и в голову не пришло рассказать о неожиданном провале в памяти.
Никита зашёл ванную и, открыв кран, подставил лицо под обжигающе холодную струю. Одновременно и больно, и приятно. Потом посмотрел в зеркало. Губа точно лопнула и стала раза в три больше, чем ей положено, перекосив лицо на одну сторону. «Красавец», – подмигнул он перекошенному уродцу в зеркале.
– Иди ужинать, – будничным голосом, словно ничего не случилось, крикнула из кухни мама.
***
Рыжее безобразное мурло скособочило свой вонючий рот:
– Деньги есть?
Он оглядел этот полуфабрикат для крематория с ног до головы. Пацан был какой-то неправильный. Рожа – то что надо для разговора на равных. Наглая, изначально настроенная на то, что он сейчас должен обоссаться от страха. А вот задницу рыжего обтягивали пидорские, очень узкие штаны, заканчивающиеся у щиколотки все той же тоненькой трубочкой. Наши пацаны в таких джинсах не ходят.
– Иди в жопу, – ответил мягко, но подчёркнуто медленно и по слогам.
И сразу посмотрел ему в глаза. Спокойно так, размеренно. По-деловому. Краем глаза заценил кулак, нацеленный в лицо. Попытался незаметно поднять руку на перехват.
И тут все замедлилось, как в тягучей съёмке. Время и пространство стали вязкими, и они с рыжим вдруг забарахтались в самом эпицентре этого липкого приторного варенья.
– Тля небесная и земная! – крикнул кто-то, кого он не видел за спиной рыжего пидора. – Эрик! Он чернеет, мать его! Он…. Ох ты ж! О-ууу…
Подворотню наполнил уже не крик, а какой-то животный вой, преисполненный первобытного ужаса.
Сразу двое или трое крикнули одновременно:
– Эрик, съёживаемся!
– Чего застыл, твою ж мать!
– Беги!
Сквозь ватную липкость, упавшую вдруг и сразу, он скорее почувствовал, чем услышал топот убегающих ног. Это вовсе не зашибись. Кажется, там кто-то брякнулся, запутавшись в собственных ногах, выругался, опять раздался какой-то шлепок и снова топот. Они все убегали и убегали – медленно, торжественно, все ещё не продвинувшись даже до ближайшего поворота, а кулак рыжего все ближе и ближе, но тоже как-то неестественно плавно двигался к его лицу, и, несмотря на это странное замедление, он всё видел, но ничего не мог поделать. А потом кулак коснулся его губ, но он совершенно не почувствовал прикосновения. Просто увидел, что кулак рыжего пидора, у которого глаза все больше наливались отчаянным недоумением, коснулся его рта.
Он почувствовал, что внизу живота нарастает напряжение. Омерзительно. Захотелось скорчиться от невыносимого презрения к себе. Но всё вдруг пропало. Тогда он…
***
… вскочил на постели, сбитой в давящие комки, и схватился одной рукой за бешено колотящееся о грудную клетку сердце, другая ладонь привычно скользнула ниже живота. Постель была мокрая, трусы липкие. Они перекрутились на бёдрах тугими узлами, острой влажностью врезались в тело. Стояла глубокая ночь. Кит торопливо скатился с кровати, стараясь не задеть мокрое пятно. Стукнулся плечом о край деревянного каркаса, очевидно, попал на какой-то нерв, потому что дёрнуло всё тело, словно через него прошёл ток. Но, благодаря этому, он немного пришёл в себя, словно с нервным разрядом вывалился в реальность. Чёрт побери, что это?
Сквозняк из приоткрытой форточки пузырил лёгкие занавески. Сквозь окно и трепещущий тюль кругло усмехалась полная луна. Ночь стояла яркая и звёздная. Никита лежал на полу абсолютно голый. Смотрел в окно на эту космическую темноту.
Только что он был кем-то другим. И ещё чётко знал, что это не сон. Тот, другой, Он, ещё глухо ворочался в Никите, пытаясь удержаться, хватался за края размытого сознания.
И в эту минуту, когда Кит балансировал на какой-то грани, прежде, чем свалиться в полный вывих мозга, будто что-то позвало его по ту, уличную, сторону ночи. Половица у окна привычно скрипнула. Через сваленные на подоконнике старые диски и уже ненужные пыльные школьные тетради просвечивался единственный тусклый фонарь во дворе. Над ним с неопровержимой победоносностью сиял яркий лунный диск. Огромный. А под этим торжествующим диском танцевала одинокая тонкая фигурка.
Девочка с обручем. Одна в ночи. Она выгибалась как лоза, тянула носки, кружилась, тянулась вверх и сжималась к земле. Обруч то сковывал её блестящей границей, то отпускал на волю. Разрывая невидимое пространство, девочка вырывалась из его плена. На секунду становилась абсолютно лёгкой и свободной, чтобы опять ограничить себя. Она заключала в своём танце единственно возможное вечное движение: через прорыв, преодоление, заключение себя в рамки и выход за них.
Киту показалось, что он слышит, как шелестят листья под её напряжёнными носочками. Сухие осенние листья, наверняка, задавали ей какой-то ритм, и он в воображении Никиты превращался в тонкую, еле слышную музыку.
– Что ты делаешь ночью во дворе? – сам себе под нос пробормотал он, хотя ответ был дик, но очевиден. Киту вдруг невыносимо захотелось рвануться к ней, остановить это добровольное заключение в плен обруча, вжаться в это гибкое тело. Одновременно захотелось стать тем, кто освободит её, и тем, кто пленит её по новой. Но он, нелепо вдавив лоб в немытое окно с потёками прошедших и уже забытых дождей, смотрел на девочку и обруч, беспомощно ненавидел себя за то, что тело опять напрягалось самым банальным образом.
Невесомая тонкая фигурка под тусклым фонарём и животное вожделение настолько резко соприкоснулись друг с другом, что сознание не выдержало этого напряжения и тут же разверзлось кровоточащей рваной раной. Никита, хлюпнув пару раз горлом, вдруг зарыдал, зажимая рот сразу двумя руками, чтобы голос не прорвался в эту бессловесную странную ночь. В её тишине таилось что-то преступное, но не человеческой морали, а выход за рамки раз и навсегда установленного высшего порядка.
Никита с силой вдавливал обратно в себя рвущиеся наружу вывороченные всхлипы двумя ладонями, и сквозь пальцы тонко и жалобно, как щенячий скулёж, выводилось: «Аллочка, Аллочка», безнадёжно настолько, насколько могут быть безнадёжными любые человеческие горести.
Потому что Кит понял откуда-то, словно знал это всегда, что девочку с обручем зовут Аллочка, и что её нет в живых. И ещё он знал, что они с ней связаны чем-то по ту сторону жизни, и то, что видит её вот такую, тонкую, звенящую и стремительную, это неправда.
Очнулся, почувствовав, как в форточку сочится розовый рассветный воздух. Начинался новый день, не оставив ничего от прошедшей ночи. Во дворе не было никакого старого фонаря. Собственно, его там никогда не было. Беспомощно в неумолимо надвигающемся дне умирали лампочки над подъездными козырьками.
– Иди завтракать, – мамин равнодушный голос и запах сырников. Никита достал из шкафа чистые шорты и футболку. Тело ныло, резкой болью постреливало при резких движениях внизу живота, резь заваливалась почему-то куда-то вправо.
Посмотрел в зеркало, пытаясь придать выражению на лице вид «уменявсенормально, ничегонеслучилось», и пошёл есть неминуемые сырники.
***
– Правда, ничего не случилось? – Рай настраивал аппаратуру. Он сидел на корточках спиной к входу, но почувствовал появление Никиты. Утреннее кафе было пустынным. Совсем недавно разошлись полуночные посетители, часа через три придёт дневная смена. Это как раз их время – между ночью и днём. Такое вот густое межвременье, в которое им удалось втиснуться, благодаря тому, что хозяин кафе числился другом старшего брата Рая.
В их распоряжение он великодушно предоставил обычный набор музыкантов – две гитары и синтезатор. В углу стояла прикрытая серым огромным чехлом ударная установка, но им не разрешалось её трогать. Это не огорчало, так как всё равно барабанщика они ещё не нашли.
Никита буркнул в спину Рая что-то неопределённое. Друг оглянулся и увидел оплывшую губу:
– Ого!
– Рыжий Эрик, – нехотя признался Званцев. – Они все тусовались там.
– Почему ты? – совершенно искренне удивился Рай.
– Не я. Гаевский, – ответил Кит, и друг всё сразу понял. – Я оказался случайной закуской. В общем, тоже неплохой. Почему нет? Хорошо учусь, вежлив, хожу в музыкальную школу, причём с удовольствием, а не потому, что заставляют. У меня есть мечта. Классическая жертва для банды Рыжего Эрика.
– Ты не сможешь сегодня петь, – Рай покачал головой. Никита поймал себя на том, что ему нравится смотреть на друга. Точёный подбородок, высокие скулы, чистый взгляд. Высок и грациозен. До него все время хотелось дотронуться. Рай казался сейчас таким же нереальным, как ночная девочка под фонарём. Но, в отличие от неё, он действительно был.
– И завтра не сможешь, – кажется, Рай по-своему истолковал его взгляд. Никита немного смутился.
